РОЖДЕНИЕ ФИЛОСОФИИ. УЧЕНИЯ ИОНИЙСКИХ НАТУРФИЛОСОФОВ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ВСЕГО СУЩЕГО

 

Милетские мыслители

 

Родиной древнегреческой философии является город Милет, основанный на побережье Малой Азии греческими колонистами.

Милет — один из очагов античной цивилизации, крупный хозяйственный и культурный центр, расположенный на путях мировой торговли. По преданию, здесь жил Фалес (конец VII — первая половина VI в. до н. э.) — первый греческий мыслитель, основоположник европейской философии и науки. В эпоху Фалеса еще не было чистых теоретиков, любителей мудрости, отрешенных от повседневных запросов практической жизни. Поэтому милетский философ соединял в себе многогранную практическую деятельность с глубокими познавательными запросами. Во время своих торговых поездок по странам Востока он встречался с египетскими жрецами и вавилонскими халдеями, которые познакомили его со своими достижениями в области математики и астрономии.

Фалесу приписывают несколько сочинений, но они до нас не дошли. О его взглядах мы можем судить лишь на основании доксографических источников. Так, согласно Диогену Лаэртскому, Фалес первым стал рассуждать о природе. Началом всего он полагал воду, а мир считал одушевленным и полным божеств. Приписывая душу даже неоду­шевленным телам, он ссылался на магнит и янтарь, которые способны притягивать к себе другие тела.

Следующий представитель милетской школы философов — Анаксимандр (610—546 гг. до н. э.), младший современник Фалеса и его ученик. О нем известно, что он написал первое в Греции натурфилософское прозаическое произведение «О природе», сохранившееся в немногих фрагментах.

Анаксимандр ввел в философию слово «архэ», под которым подразумевается «первое начало», «первая причина», «принцип», т. е. то, что является основой всего, источником всего сущего. Таким первоначалом он считает «апейрон» — беспредельное. Апейрон — ни вода, ни воздух, ни какая-либо другая стихия. Напротив, он есть нечто бескачественное, некая неопределенная природа, прародительница всех вещей. Но при всей неопределенности она все же телесна, есть некоторое живое тело, ибо греки еще не мыслили дух и материю в их обособленности друг от друга.

Процесс образования мира Анаксимандр представлял себе следующим образом: сначала из апейрона выделяются тепло и холод. Из их смешения возникает вода. Сгущаясь, она превращается в твердое тело. Так возникла Земля, которая имеет форму цилиндра и покоится в центре Вселенной. Первоначально она была влажной, наподобие ила или грязи. Из нее исходили испарения, которые однажды воспламенившись, образовали небесные светила. Первые живые существа зародились во влаге и были покрыты чешуей. Когда они вышли на сушу, их чешуя лопнула, и они изменили свой образ жизни. Эволюцию претерпел также и человек. Первые люди были рождены и вскормлены рыбами. Когда они обрели способность к самостоятельной жизни, рыбы извергли их из себя, и человек вышел на сушу.

Рождаясь из апейрона, мир вещей, погибая, снова возвращается в апейрон. Как гласит фрагмент из Анаксимандра, из чего все вещи получают свое рождение, в то все они и возвращаются, следуя необходимости.

Учеником Анаксимандра был Анаксимен (588—525 гг. до н. э.), третий представитель милетской школы. В передаче Симплиция, Анаксимен, как и его учитель Анаксимандр, говорит, что существует некое лежащее в основании всего единое начало, но оно не бескачественно, как учит Анаксимандр, а имеет определенную природу. Анаксимен называет это начало воздухом. По Анаксимену, все вещи возникают путем сгущения или разрежения воздуха. Сгущаясь, воздух образует облака. Еще большая степень его сгущения превращает его в воду и, наконец, в землю. Разрежаясь, он превращается в огонь. Душа тоже есть воздух, и служит она сохранению тела. Анаксимандр, вероятно, имеет в виду необходимость для жизни процесса дыхания: дыхание сохраняет жизнь. Подобным образом бесконечный воздух объемлет Вселенную и сохраняет ее. Согласно Аэцию, Анаксимен утверждает, что так же, как наша душа, будучи воздухом, скрепляет каждого из нас, так и дыхание и воздух объемлют все мироздание.

Учения первых греческих мудрецов получили в научно-философской литературе различные интерпретации и оценки. Спор идет о том, что же в действительности они представляют собой — мифологию, философию или начатки положительной индуктивной науки. Особенно это касается взглядов Фалеса. К позитивистской интерпретации взглядов милетского мудреца склоняются такие авторитетные историки философии, как Эдуард Целлер и Вильгельм Виндельбанд, исследования которых, пожалуй, обрели статус классических. Так, в «Истории древней философии» Виндельбанда Фалес выступает «первым физиком», ибо к своему принципу он пришел индуктивно, «эмпирическим путем», путем отыскивания его среди многих других веществ[17].

Фалесу Виндельбанд противопоставляет Анаксимандра как «первого метафизика», «апейрон» которого нельзя было эмпирически обнаружить.

Аналогичную характеристику воззрений Фалеса встречаем и в «Очерке истории греческой философии» Эдуарда Целлера. По утверждению автора «Очерка…», первую попытку «научного миропостижения» предпринял среди греков Фалес из Милета[18].

Тот же самый подход имеет место и у Теодора Гомперца. По Гомперцу, «греческий гений» является творцом «истинной, обобщающей науки», а «родоначальником всего этого направления называют Фалеса Милетского»[19]. Элементы позитивной науки Гомперц вполне в духе контовской схемы исторического развития находит уже в гомеровском эпосе. «Здесь, — по его словам, — отголоски древнейшего фетишизма сливаются с предвестиями положительного естественнонаучного знания»[20]. Однако, повествует далее Гомперц, к моменту появления на исторической сцене милетских мыслителей эти стародавние представления утрачивают «всякую мифическую оболочку». «На свет выступают две основные идеи современной химии… идеи элементов и постоянства материи»[21]. Как видим, под пером Гомперца древнегреческий мудрец становится первым европейским химиком.

Все вышеизложенные оценки милетского философа страдают тем недостатком, что в них образ Фалеса лепится по модели новоевропейского ученого-эмпирика, которого не было и быть не могло в эпоху древней античной культуры. Против подобного рода модернизаций еще в двадцатые годы прошедшего века решительно выступал А.Ф. Лосев. В своих фундаментальных «Очерках античного символизма и мифологии» русский ученый отмечал, что нужно раз и навсегда отбросить ту «искажающую» точку зрения, которая видит везде в греческой философии только «научные методы и их несовершенство». Лосев подчеркивает, что греческая философия представляет собой «неповторимое» и «давно умершее» мироощущение, которое не имеет ничего общего с «механистической» новоевропейской наукой. Греческая мысль, пишет Лосев, «никогда не была наукой» в нашем смысле слова.

Руководствуясь этими положениями отечественного исследователя, мы и постараемся проследить особенности греческой философии вообще и учений первых ее представителей в частности.

Указанные учения возникли в полисное время, в эпоху формирования гражданского общества, идеологией которого становится гилозоизм с его критическим отношением к первобытной мифологии. Появляются аллегорические интерпретации мифа. Но если спросить, в чем состоит существенное различие между родовой мифологией и гилозоизмом, то оказывается, что последний есть тот же самый миф, но уже без антропоморфизма. Гилозоизм тоже видит в мире всеобщее одушевление. Вода Фалеса или воздух Анаксимандра не есть вещество в нашем сегодняшнем понимании, а суть живые, одушевленные стихии, ибо только живое способно рождать. И конечно же, рожденное тоже может быть только живым. Но в представлении древних началом одушевления, жизни выступает душа. Поэтому все милетские мыслители совершенно в духе первобытного мифа говорят о наличии души у каждого предмета — от магнита и янтаря до самого космоса. Однако суть их учений не исчерпывается одними мифологическими чертами. Поскольку гилозоизм— неантропоморфное мировоззрение, постольку он есть уже начало абстрактного мышления. Правда, абстракциями в нем являются еще не логические категории, а отвлеченно взятые материальные стихии — вода, апейрон, воздух и т. д.

Действительно, в мифе началом всего являются боги. Природа представлена через деятельность антропоморфных богов, выступающих олицетворением ее сил и процессов. Все их поступки мотивированы сиюминутными желаниями, капризами, произволом. Но если божество и природа суть одно и то же, то, следовательно, и в природе не может быть порядка, внутренней меры, какой-либо объективной логики. В мифе может случиться все, что угодно. Любой предмет может превратиться в любой другой предмет. А поскольку в беспорядке и хаосе проявляется тоже своего рода порядок и логика, то это будет, так сказать, логика наоборот, или, по терминологии Лосева, «оборотническая логика».

Но что можно противопоставить иррациональной логике мифа? Только рациональную логику, логос, что означает «разумное слово», «разумную мысль». Гилозоизм и есть такой логос. В качестве рационального мышления логос, в отличие от мифа, ориентирован на познание меры самих вещей, их собственной внутренней логики. Эта логика ведет человеческую мысль от поисков отдельных причин к самой первой причине, к основе всего. И не столь уже важно, что за эту основу принимается еще нечто сугубо частное и случайное, то, что чаще всего бросается в глаза, — вода, воздух и т. п. Важно то, что данный частный, эмпирический предмет понимается в аспекте некой универсальной функции, в качестве начала всего, а все остальное следовательно есть уже лишь его модификации, видоизменения. Таким образом, вся пестрота эмпирического многообразия мира, весь калейдоскоп вещей и явлений оказывается сведенным к единой основе. Все единичное воспринимается теперь в свете этой всеобщей основы. Последняя и субъективно и объективно становится мерой единичного: каждая единичная вещь есть та или иная мера воды или воздуха, степень их сгущения или разрежения и т. д. Учение о такой всеобщей, универсальной основе вещей есть философия. Всеобщее — её стихия. «Предметом философии, — пишет Гегель, — является, например, положение: "сущность, или первоначало, вещей есть вода, огонь, мысль"»[22].

В историко-философской литературе милетских мыслителей принято называть натурфилософами или физиологами (от греч. «фюзис» — природа), подчеркивая подобными наименованиями предметную направленность их размышлений. Известный историк философии неокантианец Виндельбанд называет их материалистами. Повод к материалистической интерпретации учений раннегреческих философов дал, вероятно, еще Аристотель. В своей «Метафизике» он пишет, что «большинство первых философов считало началом всего одни лишь материальные начала»[23].

Слово материя, как и всякое другое, употребляется в различных значениях. У Аристотеля под материей понимается «то, из чего состоят все вещи»[24], т. е. то, что в русском языке называется материалом.

Особое значение и специфическую интерпретацию категория материи приобрела в марксистской философии. Так, в работе Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» вся философия в зависимости от решения вопроса об отношении мышления к бытию, названного Энгельсом «высшим вопросом всей философии», делится на «два больших лагеря» — материализм и идеализм. К идеалистам он отнес всех тех мыслителей, которые за первоначало всего принимают мышление. Соответственно материалистами он называет тех, кто видит это начало в материи, телесной природе.

Следуя своей схеме, Энгельс всю раннегреческую философию считает первоначальным материализмом, который он характеризует как наивный и стихийный. Указанные особенности, по его мнению, и послужили причиной последующего раскола философии, разделения ее на два лагеря. «При всем наивно-материалистическом характере мировоззрения в целом,— пишет он в «Диалектике природы», — уже у древнейших греков имеется зерно позднейшего раскола. Уже у Фалеса душа есть нечто особое, отличное от тела»[25].

Схема Энгельса имеет определенный смысл в применении к философии Нового времени. Новоевропейская философия действительно склоняется к поляризации на материализм и идеализм. В ней нетрудно заметить как решительных материалистов, так и не менее убежденных и последовательных сторонников идеалистической линии. Но уже в средневековой философии вряд ли можно отыскать что-либо напоминающее материализм. А к учениям раннегреческих философов категория «материализм» приложима не более чем противоположная ей категория — «идеализм», ибо в гилозоистическом мировоззрении, как и в древнем мифе, все телесное по-прежнему остается вместе с тем и духовным, а все духовное — телесным.

Стремление Энгельса видеть в учении Фалеса материализм, да еще и обремененный «зерном» будущего раскола, выглядит так же достаточно надуманным, как и противоположная интерпретация, осуществленная Гегелем. Последний в «Лекциях по истории философии» доказывал, что вода Фалеса «не чувственная вода», а «вода как мысль»[26]. Оба исследователя, и Гегель, и Энгельс, «подтягивают» представления древнего мудреца под схемы своих абстрактных новоевропейских теорий: первый — под абстрактный идеализм, второй — под абстракцию материализма. Но вся греческая философия, тем более ранняя, ещё не знает бестелесного духа и бездуховной, мертвой материи.

 

Гераклит из Эфеса

 

Вторым центром философской мысли Ионии был город Эфес — родина Гераклита. Даты его жизни точно не известны. По одной, считающейся более правдоподобной, версии время расцвета его творчества приходится на 504—501 гг. до н. э.

Гераклит — выходец из царского рода. Он аристократ и по рождению и по своим политическим взглядам, противник или даже, как выражаются некоторые исследователи, ненавистник демократии. Нельзя сказать, что подобные оценки являются преувеличением. Гераклит, например, говорил, что один для него — десять тысяч, если он — наилучший, а несметное множество — никто. О вождях-демократах он высказывался следующим образом: ибо каков у них ум или рассудок? Они верят народным певцам, и учитель их — толпа. Ибо не знают они, что много дурных, мало xopoших. Толпу он сравнивает со скотом, ибо она видит счастье в наслаждении, как быки в поедании гороха.

Ещё более резко высказывался философ о своих сограж­данах, изгнавших из города его родного брата: «Эфесяне заслуживают, чтобы у них все взрослые перевешали друг друга и оставили бы город для несовершеннолетних за то, что они изгнали своего наилучшего мужа Гермодора, говоря: «Пусть не будет среди нас никто наилучшим. А раз такой оказался, так пусть живет он в другом месте и с другими»[27].

Гераклит написал сочинение «О природе» (предполагаемое название, не принадлежащее самому философу). У более поздних авторов от него сохранилось около ста тридцати фрагментов.

Сочинение отличается очень своеобразным, парадоксальным стилем, как бы нарочито затемняющим ход мыслей философа. По этой причине еще в древности Гераклит прозван был «темным». Тогда же появились и многочисленные догадки относительно того, что заставило эфесца писать столь непонятным, загадочным языком; было ли это сделано с умыслом, или тут мы имеем дело с обыкновенной стилистической небрежностью. Несостоятельность всех подобных предположений и домыслов была доказана А. Ф. Лосевым. Язык Гераклита, по мнению Лосева, неотделим от самой его философии и есть «эсхило-пиндаровская, архаически-торжественная темнота, за которой скрыт тщательно выработанный стиль»[28].

В учении о природе Гераклит, как и его предшественники милетцы, решает вопрос об основах бытия и считает источником всего сущего огонь. По Гераклиту, космос, в котором мы живем, не создан никем ни из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерами загорающего и мерами угасающего. Космическая функция первоогня аналогична роли золота в общественной жизни людей, все в природе обменивается на огонь, и огонь — на все, подобно тому как золото обменивается на товары, а товары — на золото.

Как и первоначала милетских физиков, огонь Гераклита вечно пребывает в состоянии сгущения или разрежения, последовательно сменяющих друг друга. В период сгущения огня из него возникают все вещи, а когда начинается разрежение, они возвращаются в огонь. Смерть земли, гласит один из фрагментов, — рождение воды, смерть воды — рождение воздуха, смерть воздуха — рождение огня, и об­ратно. Гераклит называет огонь недостатком и избытком. Недостаток есть образование мира, избыток — мировой пожар. Следовательно, по Гераклиту, мир появляется только тогда, когда начинается истощение огня. Когда же все погибает в мировом пожаре, то огонь насыщается, восстанавливает всю свою первоначальную бесконечную мощь.

Равномерное пульсирование первоогня, его периодическое возгорание и затухание, указывает на господство порядка в мире, подчинение его всеобщему закону — Логосу.

Проблема Логоса у Гераклита вызвала в истории философии многочисленные споры и толкования. Так, христианские писатели склонны были видеть в Гераклите предтечу христианского учения о Боге-слове. Гераклитовский Логос толковали как «Бога», «судьбу», «необходимость», «вечность», «мудрость», «общее», «закон». Новоевропейские историки и философы трактовали его как «универсальную духовную норму», «мировой разум», «закон становления». А субъективистски настроенные исследователи, отрицавшие субстанциальную и божественную природу гераклитовского Логоса, стали переводить Логос как «речь», «учение», «язык».

Логос действительно выражает универсальную закономерность. Но он не есть нечто отличное от первоогня. Гераклитовский Логос — огненный Логос, или «эфирное тело», как его называют в одном из источников. В нем телесно-вещественное и смысловое сливаются в нераздельное целое. Им можно дышать. Он разлит повсюду, пронизывает собой всю Вселенную. Вдыхая окружающий нас Логос, говорит Гераклит, мы становимся разумными. И душа человека — часть мирового Логоса. Она тоже имеет разумно-огненную природу. Гераклит учил о совпадении необходимости, разума и судьбы. По Гераклиту, все зависит от судьбы; судьба же тождественна с необходимостью, а сущность судьбы есть разум, который управляет сущностью всего. Таким образом, Логос и огонь, и мировая необходимость, и мифическая судьба, и объективный разум, и субъективная человеческая мысль. «Логос Гераклита,— отмечает Лосев,— в одинаковой степени есть и отвлеченность, и жизнь, божественное существо и мировое целое; мировой закон и мировое тело, т. е. огонь; идеальная форма и физическая стихия; вселенский разум и субъективно-человеческий критерий истины»[29].

Логос связывает все космические процессы в единый вселенский поток, в лоне которого рождаются и гибнут вещи. Мировая жизнь представляется эфесскому мудрецу в образе реки, без конца несущей все новые и новые воды. Платон в одном из своих диалогов сообщает, что, по учению Гераклита, все движется и ничто не покоится, и, уподобляя сущее течению реки, он говорит, что невозможно дважды войти в ту же самую реку. Из этого платоновского сообщения впоследствии возникло знаменитое, изречение, «панта рэй» — все течет, которое вплоть до нашего времени воспринимается как главная мысль Гераклита и стало одним из предрассудков околофилософской образованности. Согласно принятому толкованию этого изречения, философия Гераклита отрицает наличие в мире чего-либо устойчивого, постоянного, пребывающего, кроме вечности самого пребывания, прехождения. Современные исследования поколебали этот односторонний взгляд на Гераклита. Текстологический анализ показывает, что об устойчивости мироздания Гераклит в сохранившихся отрывках говорит даже чаще, нежели о его изменчивости. К этому же выводу ведет и смысл самого гераклитовского учения, если его последовательно продумать. Действительно, ведь Логос есть принцип устойчивости, меры, порядка, господствующего в мире.

Подчеркивая незыблемость мирового строя, эфесский мудрец апеллирует к мифическим персонажам, утверждая, что Солнце не преступит положенной ему меры. В противном случае его настигнут Эрринии, блюстительницы правды. А образ реки ведь символизирует не только текучесть, но и постоянство, ибо как бы ни изменялась река, чередуя свои воды, она все же остается рекой, т. е. себе тождественной вещью. Да и логика не позволяет соглашаться с односторонне-релятивистской интерпретацией учения «темного» философа: ведь изменение предполагает носителя изменчивости, некий неизменный субстрат, ибо изменяется только пребывающее, устойчивое, то, что остается в процессе изменения. Поэтому следует согласиться с Ф.Х. Кессиди, автором книги «От мифа к логосу», который вслед за Лосевым считает, что «мысль о всеобщем течении и изменении не является главной или специфической в учении Гераклита»[30].

Становление — двойственный, противоречивый процесс, складывающийся из возникновения и уничтожения, рождения и гибели. По сути своей оно диалектично, ибо гибель есть превращение вещи в другую вещь, а значит, и рождение этой другой вещи. Но в таком случае гибель и рождение, жизнь и смерть, будучи противоположными процессами, вместе с тем оказываются и родственными, тождественными друг другу. Гераклит и фиксирует это тождество, но не абстрактно-логически, категориально, а в виде интуитивно данной, чувственно-зримой картины взаимного перехода вещей. Согласно гераклитовским текстам, путь вверх и вниз один и тот же; добро и зло суть одно; в нас всегда одно и то же: жизнь и смерть, бдение и сон, юность и старость. Ибо это, изменившись, есть то, и обратно, то, изменившись, есть это; бессмертные смертны, смертные бессмертны. Жизнь одних есть смерть других, смерть одних есть жизнь других; в окружности начало и конец совпадают. Противоположности исключают друг друга, отталкиваются друг от друга. Следовательно, их единение и отождествление может быть только борьбой. Последняя есть настоящая гармония, т. е. одновременно и красота, и порядок вещей, и форма их связи, единства. Природа, говорит Гераклит, стремится к противоположностям; и из них образуется созвучие. Так она сочетала мужской пол с женским, а не каждый из них в отдельности. Поэтому расходящееся сходится, и из различного образуется прекраснейшая гармония, и все возникает через вражду. Вражда, распря, война есть отец всего, царь всего. Она сделала одних богами, других людьми, одних рабами, других свободными. Война всеобща. Все возникает через борьбу, повторяет Гераклит, и по необходимости. Поэтому эфесский мыслитель порицает Гомера, желавшего исчезновения вражды и среди богов, и среди людей.

Борьба, война, раздор — не физическое столкновение людей или вещей. Это мифопоэтический, интуитивно-воззрительный способ выражения отвлеченной идеи закона, Логоса, сбалансированного и гармонического устройства бытия, сотканного из противоречий. Гармония и порядок, считает философ, должны присутствовать в самом основании бытия, в его первоначалах, иначе мир был бы подобен не космосу, а сору, хаотической куче мусора.

В учении Гераклита о единстве и борьбе противоположностей действующими сторонами являются сами конкретные вещи. Они борются друг с другом и, изменяясь, совпадают друг с другом. Подобное представление о связях и отношениях в мире вещей весьма затрудняет, а то и делает невозможным, перевод гераклитовского учения на язык логического мышления, исключает однозначную и бесспорную интерпретацию. У Гераклита нет логического эквивалента изображаемых им процессов, нет теории, которая бы сделала понятным то, что он сообщает своими образами. Непререкаемым тоном оракула он просто констатирует интуитивно очевидные для него метаморфозы бытия, например, что Бог есть день и ночь, зима и лето, война и мир, насыщение и голод. Его устами гласит сам объективный Логос, а он лишь медиум, посредник между ним и всеми остальными людьми. Не мне, но Логосу внимая, говорится в одном из гераклитовских фрагментов, мудро признать, что всё — едино. Он обрушивается на знаменитых эллинских мудрецов — Гомера, Гесиода, Пифагора, мудрости которых оказалось недостаточно, чтобы постигнуть единство противоположностей. В частности, Гесиод не понял, что «день и ночь — одно». Из этого Гераклит сделал вывод о том, что многознание и ум — разные вещи, что само по себе многознание не научает уму, хотя философу и надлежит много знать. В этих инвективах Гераклит выступает критиком старого, антропоморфного мифа. Но как бы он ни упрекал своих предшественников в мнимой мудрости, его собственное учение о единстве и борьбе противоположностей «не есть учение в научно-философском смысле этого слова»[31].

Гармония противоположностей, создающая устойчивость миропорядка, обусловливает красоту космоса и составляющих его вещей. Их красота не просто относительное и преходящее свойство, как склонны понимать Гераклита те из его последователей и комментаторов, которые видят в нем только философа становления и всеобщей изменчивости. Точка зрения становления, полагают они, переход каждой вещи в свою противоположность имеет необходимым следствием относительность всех ее свойств. Отсюда то, что плохо одному, то оказывается прекрасным для другого. Так, для рыбы морская вода «чистейшая», а для человека — «грязнейшая», ослы предпочли бы солому золоту. Люди очищаются, купаясь в воде, свиньи — в грязи, птицы— в пыли. Конечно, поскольку сами вещи не вечны, то времен­ны и относительны и их свойства. Они относительны еще и в том смысле, что одно и то же качество играет различную роль в жизнедеятельности различных существ. Одно дело морская вода для рыбы и совсем другое — для человека. Но подобная относительность связана скорее с устойчивостью бытия, нежели с его текучестью. Сколько бы ни существовал космос и как бы он ни менялся, ослы, поскольку они еще остаются ослами, будут нуждаться в соломе, а не в золоте, а морские рыбы — в морской воде.

Красота космоса, вытекающая из мировой гармонии, представляет собой устойчивую иерархическую систему, в которой каждой вещи отведено соответствующее ей место, отмерена своя мера прекрасного. Поэтому у Бога она будет иная, нежели у человека, а у животного она отличается и от божественной, и от человеческой меры. Но и божественная, и человеческая, и животная красота суть ступени, не подверженные необходимости переходить одна в другую. Самая прекрасная обезьяна, говорит Гераклит, безобразна по сравнению с родом людей. Однако и мудрейший из людей по сравнению с Богом кажется обезьяной и по мудрости, и по красоте, и во всем прочем.

В отрывках из сочинений Гераклита остались тексты, рассматривающие вопросы познания. Рассматривая познание, Гераклит отмечает трудности, ожидающие человека на этом пути, ибо природа, говорит он, любит прятаться, а познаваемые предметы неисчерпаемы. Невозможно, к примеру, достигнуть границ нашей души, настолько глубока ее основа. По Гераклиту, познание начинается с созерцания. Глаза и уши у него— наилучшие учителя, из них глаза — более точные свидетели, чем уши. Но у кого душа — грубая, у того глаза и уши становятся «плохими свидетелями». Поэтому к истине приводит только мышление, которое является общим для всех. Все, желающие говорить разумно, должны опираться на это всеобщее, подобно тому как государство зиждется на законе и даже еще крепче. Мудрость состоит в том, чтобы говорить истину и, прислушиваясь к голосу природы, поступать согласно с ней. Под голосом природы философ разумеет единый божественный Логос, которым питаются все человеческие законы. Логос и является критерием истинной мудрости. Своё понимание вещей, свой субъективный Логос, человек должен соизмерять с объективным, божественным Логосом. Но хотя, сетует Гераклит, последний существует вечно и всем управляет, он недоступен людям, ибо большинство из них живет так, как если бы имело собственное понимание. Недоступен он, вероятно, не по слабости их разумения, а по их лености и упрямству. Ведь упрекает же Гераклит толпу в том, что она, подобно скоту, думает лишь о том, как бы набить себе брюхо. В жизни она и руководствуется только своим произволом и своеволием, которое, считает философ, нужно гасить решительней, чем пожар. Таким образом, в своих рассуждениях о познании Гераклит формирует также и всеобщую норму поведения людей, всеобщий закон жизни: мыслить и поступать в соответствии с Логосом. В этом и заключается смысл философии Гераклита в её отношении к человеку. Последнему надлежит познать мировой порядок и привести свои деяния в соответствие с ним, ибо существующий закон обязателен для всех: и для вещей, и для людей.

Предшественник эфесского мыслителя Анаксимандр утверждал, что возникающие из апейрона вещи за свою несправедливость воздают друг другу возмездие по определенному порядку времени. Исследователи приложили немало усилий, чтобы расшифровать это, не менее «темное», чем у Гераклита изречение и понять, почему существование вещей есть несправедливость, подлежащая в установленное время заслуженному возмездию.

Не углубляясь в комментарии анаксимандровского текста, отметим лишь наличие сходства в поведении вещей у Анаксимандра и людей у Гераклита. В обоих случаях налицо расхождение единичного с общим, нарушение симметрии, гармонии, равновесия бытия. Ведь всякое появление единичного есть всегда некоторое отклонение от общего правила. В мифосознании это воспринимается как «несправедливость», которая, правда, исправляется (что и есть справедливое возмездие) самим дальнейшим ходом вещей, возвращающим их назад, в исходное лоно. В мифологическом мышлении природа и общественная жизнь еще не отделились друг от друга, не начали жить каждая по своим законам. Но в отличие от родовой общины полисную жизнь определяют уже не кровнородственные отношения, а созданные человеческим разумом обычаи и законы, т. е. Логос. Он и воспринимается сознанием древнего грека как единственный для всего существующего закон.

Заканчивая изложение взглядов эфесского мыслителя, необходимо сказать несколько слов о гераклитовской теме в философской литературе.

В историю европейской философии Гераклит вошел как один из наиболее глубоких и оригинальных мыслителей. Он никогда не оставался в тени или на периферии философского знания. О нем всегда писали, его всегда изучали, проявляли к нему живой интерес. В наше время внимание к древнему мудрецу еще более возросло, о чем свидетельствует количество посвященных ему исследований, опубликованных во второй половине XX в. По подсчету исследователей с 1945 по 1970 г. о нем во всем мире было опубликовано примерно столько же работ, сколько с 1499 г. до окончания Второй мировой войны. Разумеется, каждый из тех, кто высказывался о «темном» философе, смотрел на него сквозь призму собственных представлений. В итоге накопилось множество различных и взаимоисключающих толкований. При этом каждый видел в нем если не своего союзника, то по крайней мере своего далекого предшественника. Ограничимся лишь двумя примерами. По Гегелю, у Гераклита «мы впервые встречаем философскую идею в её спекулятивной форме»[32]. Это значит, что Гераклит был таким же умозрительным философом и исследователем диалектики логической мысли, каким был сам великий немецкий идеалист. А вот марксист Ленин, напротив, считает, что учение эфесского философа о вечном существовании мерногорящего космоса есть «очень хорошее изложение начал диалектического материализма». Действительно, ведь и диалектический материализм учит о несотворимости и неуничтожимости природы, пребывающей в вечном круговороте. Правда, при этом упускается одна немаловажная деталь: в мифологии мир тоже не является творением богов.

Если для одних Гераклит почти законченный абстрактный мыслитель, то для других — он мифолог и поэт. Так что же тогда все-таки есть учение Гераклита— миф, поэзия, философия? На наш взгляд, наиболее убедительный и глубокий анализ творчества эфесского мыслителя сделан Лосевым. Отмечая оригинальность стиля мышления Гераклита, русский исследователь считает безнадежными всякие попытки подвести его миросозерцание под категории новоевропейской философии, ибо если философия есть мышление отвлеченными понятиями, то греческого мудреца вообще нельзя причислять к философам, так как он мыслит не категориями, а символами. «Ему, — пишет Лосев, — неизвестны термины "форма", "идея", "понятие", "диалектика", и он не считал себя ни "материалистом", ни "идеалистом", ни "метафизиком", ни "мистиком", ни "эмпириком", ни "рационалистом". Все это не имеет никакого отношения к Гераклиту»[33]. Но это и не поэзия, поскольку гераклитовекие образы, в отличие от поэтических, «безусловны». Для него они вовсе не вымыслы, а самая настоящая объективная реальность, буквально им зримая. Тогда это, казалось бы, должен быть миф. Однако мифологизация Гераклита противоречила бы его резко критическому отношению к мифу и мифографам. Последних он, наряду с поэтами, считал не внушающими доверия поручителями для сомнительных вещей.

В образах Гераклита русский ученый находит элементы и мифа, и философии, и науки, и поэзии, хотя их, подчеркивает он, и нельзя свести ни к одной из них. Поэтому, чтобы как-то почувствовать и понять гераклитовскую символику, Лосев предлагает читателю прибегнуть к помощи своей интуиции. «Попробуйте,— пишет он, — представить себе, что перед вами вещь, которая есть одновременно и отвлеченная идея, и мифическое существо, и физическое тело. Если вам это удастся, то вы поймете Гераклитов огонь, Логос, войну... и другие символы»[34].

В свете вышесказанного вряд ли можно согласиться с утверждением И.Д. Рожанского, что мир Гераклита — мир, «философии как таковой»[35]. Исследования Лосева убедительно доказывают, что Гераклит не пользовался философской терминологией, которой у греков тогда еще не существовало. Но коль не было специализированного философского языка, то не могло быть и философии «как таковой».

Ионийское умозрение, возводящее в мировой принцип самые обычные, известные каждому вещи, Лосев называет чувственно-наглядным материализмом. «Чувственно-наглядный материализм милетцев, — пишет он, — признавал элементами существующего то, что зримо и осязаемо, то, что существует непосредственно вокруг человека»[36].

 

 

Контрольные задания и вопросы

1. Дайте сравнительную характеристику гилозоизма в его связи с мифологией и философией.

2. Учения первых философов – миф, наука или философия? Проанализируйте различные подходы к проблеме.

3. Что есть первоначало ионийских натурфилософов: отвлеченная идея, мифическое существо или физическое тело? Укажите сходство и различия между ними.

4. Логос и первоогонь Гераклита – две сущности или одна?

5. Через какие полярные категории определяется гераклитовский универсум?

 

 

ИТАЛИЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

 

Италийская философия возникла несколько позднее ионийской, в конце VI в. до н. э., на древнегреческом Западе — в Южной Италии и Сицилии. Название «философия италийцев» принадлежит Аристотелю. К италийской философии относятся пифагорейская и элейская школы.

 

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: