Кто и как защищает спесиецизм сегодня

Из предыдущих глав мы увидели, как разрушением фундаментальных моральных

принципов равных подходов к рассмотрению тех или иных интересов, которыми

должны определяться наши отношения со всеми существами, человечество взвалило

бремя  страданий на нечеловеческие существа, руководствуясь при этом весьма

тривиальными целями. И мы увидели, как западные мыслители, поколение за

поколением, искали способ защитить право человечества делать это. В этой последней

главе я рассмотрю ряд направлений, в которых сегодня практический спесиецизм

находит поддержку и продвигается. Рассмотрим также различные аргументы и

извинительные приемы, которые еще используются для защиты и оправдания рабства

животных. Некоторые из таких оправданий будут, я надеюсь, противостоять позициям,

изложенным в этой книге, поэтому нам представляется удобный случай ответить на

вопросы, наиболее часто задающиеся по делу об освобождении животных. Эта глава,

будучи продолжением предыдущих, имела также назначение показать сохранение

идеологии, чью историю мы прослеживаем ко временам составления Библии и Древней

Греции. Сейчас важно показать и критически оценить эту идеологию, потому что хотя

современные позиции по отношению к животным достаточно благоприятны (по очень

избранным направлениям), однако некоторые улучшения условий жизни животных

были сделаны без изменений основных позиций отношения к животным. Такие

усыпляющие улучшения таят в себе (и будут всегда такими) опасность эрозии

движения за освобождение животных, пока мы не изменим в корне нынешнюю

позицию к животным, санкционирующую безжалостную эксплуатацию нечеловеческих

существ в угоду целям человека. Только коренной ломкой западного мышления более

2000 лет формировавшего свое отношение к животным, мы сможем создать прочные

основы для избавления от этой эксплуатации.

Наши отношения к животным формируются, когда мы еще очень молоды и фактически

начинаем питаться мясом в раннем возрасте.  Довольно интересно, что многие дети

поначалу отказываются есть мясо животных и приучаются к этому только после

энергичных усилий их родителей, ошибочно верящих, что это необходимо для

хорошего здоровья. Как бы ни расценивать эту непроизвольную инициативную

реакцию ребенка, заметим, что мы едим мясо животного задолго до того, когда мы

способны понять, что едим мертвое тело животного. Поэтому мы можем никогда не

прийти к здравому обоснованному решению, свободному от предубеждений,

сопровождаемых долго формировавшимися привычками, закрепленными социальными

факторами, чтобы питаться мясом животных. И в то же самое время дети испытывают

естественную любовь к животным, и наше общество помогает им в пробуждении

нежных чувств к милым любимцам, образы которых в виде пушистых игрушек дети

нежно обнимают. Эти факты показывают наличие двух весьма различных

характеристик в отношениях детей нашего общества к животным, а именно к

животным не существует единой целостной позиции, а имеется две конфликтующие

позиции, которые существуют на уровне сознания личности, тщательно разделенные

таким образом, чтобы противоречия между жестокостью и нежностью в наименьшей

степени беспокоили эту личность.

Еще не так давно дети повсеместно воспитывались на сказках о добрых феях, в

которых животные, особенно волки, изображались как коварные враги человека.

Обычно в изложении счастливого конца сказки волка топили в озере при помощи

камней, которые находчивый герой сказки насыпал ему в живот, предварительно

распоров его, пока волк спал. А если дети хотели еще более приобщиться к этой сказке,

то они, хлопая в ладоши, напевали в детской комнате такие стихи:

«Три слепые мыши! Как они бегут! Они убегают от жены фермера, которая отрезала им

хвосты прочь! Острым ножом для мяса. Да видели ли вы такое? Три слепые мыши, как

они бегут!»

Для детей, воспитанных на таких сказках и кружащихся в подобных хороводах, не

было непоследовательности в том, чему их учили и что они ели. Сегодня, однако, такие

сказки и стихи выходят из моды и внешне, со стороны, отношение детей к животным

можно даже увидеть ласковым и светлым, что конечно далеко от истинного отношения

детей к животным. Как бы то ни было, проблема возникает в таком звучании: чем мы

можем питаться кроме мяса животных? Ответ на постановку этой проблемы

представляется простой отговоркой. Прежде всего, тяготение детей к животным не

определяются вопросами питания; животные — это их любимцы — собаки, кошки и

другие. Имеются виды животных, особенно симпатичных детям, причем живущим в

городах и пригородах. Мягкие набивные игрушки больше нравятся детям, когда они

медведи или львы, а не свиньи или коровы. Когда в сказках и на страницах книг

появляются счастливые изображения сельскохозяйственных животных, то это то же

самое увиливание от решения проблемы путем введения детей в заблуждение

относительно отношения к животным на современных фермах и попытки скрыть от

детей страшную действительность, изложенную в главе 3 этой книги. Например, в

одной из популярных книг «Сельскохозяйственные животные», которая попадет к

ребенку с картинками кур, индюков, коров и свиней, всегда окруженных их милым

потомством, нет и намека на клетки, пролитие крови, или попавших в поле зрения

стойла или конюшни. Текст книги сообщает, что свиньи «любят обсыпаться мукой,

затем вываляться в грязи и бегать с визгом», в то время как коровы «таких вещей не

делают, но без конца хлещут себя хвостами, едят траву и мычат». Британские книги,

такие как «Сельское хозяйство», бестселлеры в серии «Божья коровка» создают такое

же впечатление деревенской простоты, показывая курицу, расхаживающую по

плодовому саду со своими цыплятами, и всех других животных, благоденствующих со

своим потомством на просторной местности. Неудивительно, что после такого рода

чтива в пору раннего периода жизни, дети вырастают в полной уверенности в том, что

если животные и «должны» умереть для обеспечения людей пищей, то до наступления

этого часа они безусловно жили счастливо.

Осознавая важность жизненных позиций, формирующихся в молодом возрасте,

движение за освобождение женщин предложило изменить характер рассказов и сказок,

которые мы читаем для своих детей. Они хотели, чтобы в сказках благородные

принцессы спасали жизнь принцам, оказавшихся в трудном положении. Однако

переделать сказки, которые мы читает своим детям, оказалось не так легко, хотя

жестокость — далеко не идеальная тема для детских сказок. И все-таки было бы

возможно избежать наиболее отвратительных деталей, снабжая детей книжными

картинками и сказками, которые пробуждали бы отношение к животным, как к

независимым существам, а не как к маленьким умненьким предметам, существующим

для нашего развлечения и стола. А когда дети подрастут, они уже будут осведомлены,

что большинство животных живет в условиях, которые надо признать малоприятными.

Трудность может также заключаться в том, что родители невегетарианских убеждений

могут принуждать своих детей не воспринимать глубоко сказку, опасаясь, что

облагораживание детского отношения к животным может разрушить всю систему

семейного питания. Даже сейчас нередко приходится слышать, что дети, узнав об

убийстве животных на мясо, отказываются есть мясо своих друзей. К сожалению это

инстинктивное сопротивление встречает могучих противников в лице

невегетарианских родителей и большинство детей оказывается не в состоянии

осуществить свой отказ от мясной пищи, оказываясь в неравной оппозиции к своим

родителям, которые обеспечивают их питание, уверяя при этом, что без мяса они не

вырастут большими и сильными. Остается надежда уповать, что распространение

знаний о природе питания позволит большинству родителей осознать, что в этом

вопросе дети были мудрее их*.

* Например, Лоуренс Кольберг, физиолог из Гарвардского университета, отмечал в

своей работе присутствие нравственного развития у детей, рассказывая, что его сын в

возрасте 4-х лет принял свою первую нравственную установку, отказавшись есть мясо,

потому что, как он сказал, «это плохо убивать животных». Далее Кольберг

рассказывает, что шестимесячные уговоры его сына изменить свою позицию потерпели

неудачу, в т.ч. в поисках различия между оправданным и неоправданным убийством,

что показало правоту его сына, хотя и исповедующего более простую и бесхитростную

нравственную платформу.

Все это показывает, до какой степени люди сегодня изолированы от животных,

употребляемых в пищу, даже ребенок получает из литературы сведения, убеждающие

его, что животноводческая ферма — это место, где животные бродят на свободе в

идиллии, и такое ложное впечатление нередко остается у него на всю жизнь. В городах

или пригородах не бывает животноводческих ферм, поэтому горожане могут видеть их

лишь побывав там, или проезжая сельской местностью, где сейчас действительно

можно видеть современные строения и относительно небольшое количество животных

на пастбищах. И лишь немногие из нас могут знать, что же в действительности

творится в закрытых помещениях и сараях для выращивания цыплят-бройлеров.

И почему-то средства массовой информации не информируют общественность об этом

предмете. На американском телевидении есть программа, изображающая животных в

так называемом диком состоянии (или предположительно диком, потому что животных

предварительно отлавливают, а затем выпускают в огороженный загон для удобства

съемок). Однако тематика о фермах интенсивного выращивания животных лишь

изредка может промелькнуть на экране, как специальная тема по сельскому хозяйству

или производству пищевой продукции. Кому-то выгодно, чтобы телезритель больше

знал о жизни гепардов и акул, чем о цыплятах или телятах, которых выращивают для

бойни. В результате подобной «информации» о сельскохозяйственных животных,

разумеется, растет прибыль телевизионных компаний в виде оплаченной рекламы,

изображающей смехотворные карикатуры на свиней, желающих поскорее превратиться

в колбасы или тунцов, стремящихся, чтобы их законсервировали. Т.е. общественности

преподносится откровенная ложь, например об условиях разведения цыплят-бройлеров.

Не лучше обстоит дело и с газетами. В их тематике, посвященной животному миру,

преобладает информация, «интересующая читателя», например, что горилла в зоопарке

родила детеныша или сведения о видах, находящихся под угрозой исчезновения. А вот

сведения о совершенствовании животноводческого оборудования, которое лишает

миллионы животных даже свободы передвижения — в периодике не появляются.

Если общественности неизвестно о том, что делается на животноводческих фермах, то

не больше знает она и о том, что происходит за высокими оградами институтов и

лабораторий. Хотя результаты исследований обычно публикуются в научных

журналах, сведения о проводимых опытах, как правило, фильтруются перед подачей на

публику и, в особенности, если исследования имеют необычный характер. Поэтому

общественность вообще никогда не узнает о большинстве опытов, проводимых на

животных, а об остальных информация подается как о тривиальных заурядных

событиях. Так как мы видели из главы 2, никто не знает точно, сколько экспериментов

было выполнено на животных в Соединенных Штатах и не удивительно, что

общественность считает незначительной тему о проведении таких экспериментов.

Благоприятные условия для проведения таких экспериментов создаются еще и тем, что

общественность вообще мало знает о животных, откуда они приходят или куда они

деваются после их смерти. (Стандартный учебник по использованию животных в

экспериментах советует ученым-естествоиспытателям скорее помещать тела погибших

животных в кремационную печь, не оставляя их для обозрения, т.к. это «обычно не

способствует повышению престижа исследовательского центра или школы в глазах

общественного мнения»)*.

* У меня в этой связи были любопытные происшествия, когда я занимался

иллюстрированием этой книги и посетил библиотеку фотографий Агентства

Ассошайтед Пресс в Нью-Йорке. Там я без конца находил изображения детей,

держащих на руках розовых поросят, снабженных крупными надписями, животных из

зоопарков с их детенышами, но нигде не было фотографии современной фермы по

выращиванию телят или свиней.

Итак, неведение, а с ним и необразованность — вот первая линия обороны

спесиецизма. Конечно, может показаться, что легче всего было бы проломить брешь в

конце концов и показать истинную правду. Но невежество нашего общества так долго

торжествовало, что теперь люди уже и не хотят искать эту истинную правду. «Не

говорите мне об этом, вы испортите мне обед» — вот обычный ответ на попытку

рассказать кому-либо, как этот обед был приготовлен. Даже люди, осведомленные о

том, что традиционная семейная ферма должна  руководствоваться интересами

большого бизнеса, и что ряд сомнительных экспериментов все-таки происходят в

лабораториях, цепляются за смутную уверенность, что условия проведения таких

опытов не могут быть слишком плохими или успокаиваются на том, что заниматься

такими вопросами должны компетентные органы правительства или общества по

содействию благополучию животных. Д-р Бернард Гржимек — директор зоопарка во

Франкфурте и один из наиболее откровенных западно-германских противников так

называемых ферм интенсивного животноводства, считал, что неведение относительно

таких ферм сегодня есть следствием необразованности и склонности прежних

поколений немцев к другим формам зверства, также скрываемых от чужих глаз. И без

сомнения в обоих случаях это не объяснялось невозможностью найти выход, а скорее

нежеланием его искать и не знать фактов, которые могли тревожить совесть людей.

Мысль о том, что мы можем полагаться на общества содействия благосостоянию

животных в смысле недопущения жестокости к ним, сама по себе обнадеживающая.

Большинство государств сейчас имеют по крайней мере одно влиятельное общество

защиты животных. В Соединенных Штатах, например, имеется Общество

предотвращения жестокости к животным, Американская Гуманистическая ассоциация

и еще Гуманистическое общество Соединенных Штатов. В Британии — это

Королевское общество по предотвращению жестокого обращения с животными,

остающееся неизменным как крупное объединение. Правда, было бы резонно спросить:

почему эти ассоциации не привлекают внимания общественности к фактам, которые я

изложил в главах 2 и 3 этой книги?

Имеется несколько причин умолчания фактов о вопиющем отношении к животным, в

т.ч. по самым важным направлениям этого вопроса. Одно из них историческое. В те

времена, когда были основаны RSPCA и ASPCA, это были радикальные, почти

бунтарские группы, стремящиеся влиять на общественное мнение. При таких

обстоятельствах протесты по всем формам жестокости, в т.ч. и по жестокости на

фермах (такой же самой, как сегодня) были неисчерпаемым источником нападок, брани

и критики правительственных группировок. Однако постепенно, по мере того, как эти

организации росли в своем богатстве, количестве членов и респектабельности, они

потеряли свой радикализм и стали частью элиты. Они установили тесные контакты с

членами правительства, с предпринимателями и учеными. Поначалу они действительно

пытались использовать свои контакты, чтобы улучшить условия жизни животных и

какое-то минимальное улучшение действительно имело место, но в то же время

контакты с теми, чьи интересы основывались на использовании животных в пищу, или

для научных целей, притупляли их радикальный критицизм, вдохновлявший когда-то

основателей таких обществ. Опять и опять самые фундаментальные принципы

общественного протеста становились  предметом социальных компромиссов в угоду

тривиальным реформам. Девизом их было: лучше небольшой прогресс сейчас, чем

вообще ничего, но чаще всего реформы проводились неэффективно для улучшения

состояния животных и осуществлялись  они скорее для успокоительных заверений

общества, ничего не делая для решения существующей проблемы*.

* Примерами этого могут служить Акт Британского правительства «О жестокости к

животным» от 1876 года и Акт Соединенных Штатов 1966—1970 гг. «О

благосостоянии животных», оба из которых устанавливали ответственность за

использование животных в экспериментах, но мало что сделали в пользу животных.

По мере того, как увеличивалось богатство общественных организаций, приобретали

важность и другие соображения. Какое-либо улучшение благосостояния животных

стало рассматриваться как милость к ним. Такой статус наложил на идею о защите

животных значительное бремя с ореолом спасительности. Но при этом условия

существования

животных

опять

квалифицировались

как

милость

и

благотворительность и в Британии, и Соединенных Штатах, тем более, что эти

организации не проявляли политической активности. Политическая активность, к

несчастью, лишь иногда может помочь улучшению жизни животных (особенно, если

организация слишком опасается вызвать бойкот мяса общественностью). Но

большинство крупных групп понимали необходимость избегать всего, что могло бы

подвергнуть опасности их благотворительный статус. Это приводило их к направлению

главных усилий на безопасные, малоконфликтные формы деятельности, таких,

например, как пристанища для бездомных собак, или судебные преследования по

отдельным случаям беспричинной  изощренной жестокости, вместо проведения

широких кампаний против систематической жестокости.

В конце концов выбор такого направления привел к тому, что в конце последнего

столетия большинство обществ по защите животных вообще потеряли интерес к

условиям содержания животных на животноводческих фермах. Возможно это

произошло потому, что поддержка и официальные документы в эти общества

приходили из городов, где общественность больше знала и была озабочена

содержанием собак и кошек, чем содержанием свиней и телят.

Конечно это прискорбно и достойно сожаления, что нам приходится критиковать

организации, старающиеся защитить животных от жестокости. И к чести этих

организаций остается факт, что литературными и периодическими публикациями

большинство организаций внесли значительный вклад в формирование общественной

позиции в том, что в защите нуждаются собаки, кошки и дикие животные, но других

животных это не коснулось. Таким образом люди приходят к мысли о «благосостоянии

животных» иногда посредством доброты дам, одержимых заботой о кошках, а отнюдь

не по причине, основанной на базовых принципах справедливости и моральности.

Когда при написании этой книги я сотрудничал в Американской Гуманистической

ассоциацией и с Нью-Йоркским отделением ASPCA относительно информации по этой

теме, никто из них не мог сказать мне ничего о животноводческих фермах-фабриках, а

информация, полученная мною о лабораторных животных, дала общее впечатление,

заставившее проявить беспокойство об этом. *

* В действительности ASPCA не сообщало данных об истинных размерах и причинах

проблемы проведения экспериментов на животных, распространяя эти ограничения

даже на свои доклады своим собственным членам. Так в сентябре-октябре 1974 года

издание журнала «Защита животных» в Нью-Йорке опубликовало обнадеживающую

статью по отчетному докладу Департамента сельского хозяйства США (в развитие

Акта о благосостоянии животных), воздержавшись от помещения информации

(содержавшейся в оригинале доклада), что работы по тестированию некоторых

косметических средств были связаны с мучительными экспериментами на животных.

Из публикации были также изъяты сведения о том, что даже этим представительным

докладом было охвачено всего пять процентов опытов на животных, проводимых в

Соединенных Штатах.

В Британии аналогичная ASPCA организация (сокращенно RSPCA) в своих

официальных текстах вообще снизила критический накал, однако в последние два-три

года RSPCA начала уделять внимание содержанию животных на животноводческих

фермах и использованию в лабораторных экспериментах. Однако и у этой организации

впереди еще долгий путь к результативной защите животных, тем более, что RSPCA

опять окунулась в море радикальных реформ благодаря молодым членам своих

низовых комитетов.

Подвергая атакам главные виды проявления жестокости к животным, вышеназванные и

им подобные организации фактически допускали обман общественности, создавая

впечатление, что все обстоит хорошо, и активно сотрудничая при этом с теми, кто нес

ответственность за  жестокость, они практически создавали атмосферу

респектабельности для тех, кого даже по своему служебному долгу обязаны были

немедленно осудить. Вот лишь несколько примеров. Американская Гуманистическая

ассоциация не была осведомлена о производстве пищевых продуктов и была потрясена

сообщением репортера об ужасах, свидетелем которых он стал на одной из

птицеводческих ферм. Тогда эта ассоциация поручила своему представителю

прокомментировать этот факт, он ответил следующее: «Мы делаем все, чтобы

удовлетворить запросы покупателей и множество технических устройств —

единственный путь достижения этого». Названная ассоциация (AHA) сотрудничает

также с устроителями боев «родео», выдавая им поручительства в «гуманности» их

выступлений. Хотя эти игры, особенно в их заключительных частях, отличаются

большой жестокостью, в чем убедились те, кому пришлось это видеть. По сути, сегодня

главной функцией разных групп в системе AHA (Американской Гуманистической

ассоциации) является деятельность в сфере помощи бродячим собакам и кошкам.

Большинство из таких животных забивается способами гуманными настолько,

насколько это возможно. Но это не все — в некоторых штатах Общество послушно

идет на уступки местным законодательным актам, предписывающим передавать

пойманных бездомных животных в лаборатории для исследовательских целей. Вот так

Общество «предотвращает жестокость». В Британии RSPCA — Королевское общество

по предотвращению жестокого обращения с животными имеет в аэропортах приюты по

реабилитации и уходу за животными, не выносящими условий перелета, но чаще всего

под такой формулировкой в Британию поступают животные, как материал для

исследовательских целей. Так в сущности организации, призванные спасать животных,

помогают экспериментаторам, поставляя им живой жертвенный товар.

Есть еще одна американская группа — это Институт благополучия животных, он имеет

скрытые контакты с Международным Комитетом по лабораторным животным —

комитетом, профессиональной целью которого является содействие лабораторной

исследовательской науке во всем мире. Такие контакты все-таки отражены были в

докладе и его разделах, сделанном на симпозиуме, организованном международным

комитетом по таким темам, как, например, доставка животных в лаборатории

развивающихся стран и отбор животных для использования в экспериментах. Кроме

того, представительство Греции в Международном комитете по лабораторным

животным представляет эту страну также и в Институте благополучия животных! И

еще, чтобы убедиться в таком примере, я сошлюсь на договор для ветеринаров, каких

животных следует считать «приемлемыми» для опытов, а также «о стандартизации

биологических исследований и инструментов». Читатель будет, без сомнения, удивлен

моему сообщению, что автором только что упомянутого договора-инструкции для

ветеринаров является Роберт Хаммер — ветеринарный консультант Американской

Гуманистической ассоциации и ее советник; в качестве ее представителя он выступает

в очень многих случаях. Неправда ли удивительно, что AHA — Американская

Гуманистическая ассоциация не прикладывает сколь-нибудь заметных усилий против

того, что творится с животными в научно-исследовательских лабораториях.

Следует отметить, что несколько более мелких защитных организаций пытаются

сделать то, чего не делают крупные организации, но это нередко оказывается

непосильным для них. Среди факторов, создающих трудности для небольших

организаций в сфере общественности, возможно, главным можно считать трудность в

преодолении высокомерного убеждения, что «человечество пришло первым» и что

проблемы, связанные с состоянием животных, не могут сравниваться по своему

моральному или политическому значению с проблемами, касающимися всего

человечества непосредственно. Прежде всего, это указывает на наличие спесиецизма.

Далее, как можно совершенно не изучив вопроса, не зная его, заявлять, что проблема

животных менее серьезна, чем проблемы, которые терпит человечество? Такие вещи

можно провозглашать, глубоко зная и допуская, что страдания животных

действительно не заслуживают внимания, что если они имеют место, то менее важны,

чем страдания людей. Но боль есть боль, и важность предотвращения бессмысленной

боли и страданий не уменьшается от того, что страдания испытывают не представители

нашего вида. Что бы мы подумали о том, кто сказал бы: «белые пришли первыми» или

например, что нищета в Африке — проблема не такая серьезная, как нищета в Европе?

Это правда, что в мире есть много  проблем, заслуживающих уделения им нашего

времени и энергии. Голод и нищета, расизм, освобождение женщин, инфляция и

разоружение, охрана природы — все они главны и содержательны, и кто может сказать,

какая из них более важна? И все же, оставив в стороне предвзятость спесиециста, мы

можем увидеть, что угнетение нечеловеческой жизни относится к разряду названных

значений. Страдания, причиняемые нами нечеловеческим существам могут быть

экстремальными, а для множества они становятся просто гигантскими: сотни

миллионов свиней, крупного рогатого скота и овец проходят каждый год через

процессы, описанные в главе 3 этой книги. В Соединенных Штатах (только в них

одних) биллионы цыплят постигает такая же участь. Ежегодно более 60 миллионов

животных становятся жертвами научных экспериментов. Если бы одна тысяча

человеческих существ была подвергнута разного рода тестам, какие проводят на

животных для того, чтобы убедиться в безопасности косметических средств, это

вызвало бы национальное возмущение. Использование миллионов животных для этой

цели могло бы вызвать, по крайней мере, большое участие, особенно с тех пор, как

выяснилась ненужность этих страданий, и их можно было бы прекратить, если бы мы

хотели это сделать. Все рассудительные люди хотят предотвратить войну, расовое

неравенство и гонку вооружений; проблема состоит в том, что мы должны

предовратить эти вещи на долгие годы, и сейчас нам приходится признать, что мы не

знаем, как это сделать. Сравнение показывает, что уменьшение страданий животных

нечеловеческой природы усилиями человека может быть относительно легким, людям

нужно только решиться сделать это.

Во всяком случае, идея, что «люди пришли первыми», более часто использовалась как

извинение за то, что ничего не делается как относительно человека, так и

нечеловеческих животных в направлении выбора между несовместимыми

альтернативами, как, во всяком случае, считают сторонники притеснения животных.

Справедливости ради надо сказать, что несовместимости здесь нет. Допустим, что

каждый располагает опредленным количеством времени и энергии, и время, отданное

на активную работу в одном случае уменьшает время, нужное в другом случае; однако

нет ничего, что могло бы останавливать тех, кто посвящает свое время и энергию

человеческим проблемам, где достойным было бы объявление бойкота  продукции

агробизнеса, связанного с жестокостью. А вегетарианская система питания не

потребует больших затрат времени, чем потребление мясной пищи.

В действительности, и мы это видели в главе 4 этой книги, правы те, кто процветание

человечества видит только на пути вегетарианства. Они справедливо считают, что

снижение масштабов мясного животноводства высвободит громадные количества зерна

для улучшения питания людей где бы то ни было; при этом вегетарианская диета

обходится намного дешевле диеты, основанной на мясных блюдах. Со временем у

вегетарианского общества появятся большие финансовые накопления для направления

их в различные актуальные сферы — производство придуктов питания, пособия на

необходимые социальные или политические потребности. Я бы не сомневался в

искренности тех вегетарианцев, которые, отказавшись от мяса, мало интересуются

проблемой освобождения животных, а руководствуются при этом иными причинами,

но когда вегетарианцы говорят, что «человеческие проблемы приходят первыми», то

нельзя не удивляться, что собственно принуждает их продолжать поддерживать

убыточную, безжалостную эксплуатацию животных на фермах.

В свете изложенного будет уместно сделать историческое отступление. Часто говорят,

что в заключительном выводе идеи, что «человечество приходит первым», содержится

мысль о том, что люди в движении за благополучие животных заботятся больше о

животных, чем о человечестве. Нет сомнения, что для определенной части людей это

действительно так. Хотя в историческом аспекте лидеры движения за благополучие

животных как раз больше заботились о существах человеческих, по сравнению с

другими людьми, ничего не делавшими для животных. Действительно, наблюдается

ясное дублирование и между лидерами движений за освобождение негров и женщин и

лидерами движения против жестокости к животным. Это своеобразное

взаимоперекрытие настолько обширно, что высвечивает неожиданные формы

подтверждения параллелей между расизмом, сексизмом и спесиецизмом. В перечне

основателей RSPCA (Королевского общества по предотвращению жестокого

обращения с животными) были, например, Вильям Вильберфорс и Фаувелл Бакстон —

два лидера в борьбе против порабощения негров в Британской империи. Так же точно

ранние деятельницы движения феминисток — Мария Воллстоункрафт, написавшая в

добавление к ее «Декларации прав женщин» серию детских рассказов, озаглавленных

«Первобытные рассказы», специально предназначенные для формирования гуманного

отношения к животным. Сюда можно отнести и множество ранних американских

феминисток, включая Люси Стоун, Амелию Блумер, Сьюзан Антонни и Элизабет Кади

Стентон, тесно связанных с вегетарианским движением. Вместе с Горацием Грили,

реформировавшим антирабское издательство «Трибуна», они приветствовали выход

такого труда, как «Права женщин и вегетарианство».

Движение за благополучие животных также стало исходной базой для начала борьбы

против жестокости к детям. В 1874 году Генри Берг — пионер Американских обществ

за благополучие животных, увидел издали жестокое избиение какого-то маленького

животного, которое оказалось человеческим ребенком. Берг провел успешный

судебный процесс против жестокого детского надзирателя под Нью-Йорком, запугав,

между прочим, законодательную власть эффективным юридическим натиском. Затем

были внесены дальнейшие предложения и так было основано Нью-Йоркское общество

по недопущению жестокого обращения с детьми. Когда эти новости достиги Британии,

то RSPCA также создало британский аналог — Национальное общество по

недопущению жестокости к детям. Одним из основателей этой группы был лорд

Шафтсбери, возглавляющий социальные реформы, автор Фабричных актов,

положивший конец детскому труду и многочасовому рабочему дню. Именно лорд

Шафтсбери был  благородным ветераном борьбы против бесконтрольных

экспериментов и других форм жестокости к животным. Вся его жизнь, подобно жизням

многих других гуманистов, опровергала идею, что проявляющие заботу о животных не

проявляют ее к человеку.

Наши концепции относительно природы животных и ошибочность подходов, присущая

в целом нашей концепции о природе, способствовали поддержке спесиецизма. Нам

всегда нравилось думать и внутренне внушать себе, что мы все-таки менее дики, чем

все остальные животные. Сказать кому-либо, что он «человек», это значит назвать его

существом высшего достоинства, сказать же ему, что он «зверь», «животное» или

просто, что он «ведет себя, как животное» — будет означать его отвратительность,

мерзость и непристойность. Мы редко обращаем внимание на ошибочность убеждения,

что животные, которые тоже убивают, совершают это по тем же причинам, что и

человек. Мы считаем львов и волков дикими и кровожадными, потому что они

убивают, но они должны убивать или их ожидает смерть от голода. Люди же убивают

других животных ради спорта, удовлетворения своих прихотей, из-за красивых тел

животных и для своих вкусовых ощущений. Не будем забывать, что люди массово

убивают даже представителей своего собственного вида, делая это из жадности или по

«праву сильного». Кроме того, люди не довольствуются размерами убийства.

Исторический экскурс показывает, что людям присуща тенденция мучить и истязать

как своих ближних, так и своих «братьев меньших», перед тем, как предать их смерти.

Ни одно другое животное не позволяет себе этого.

Таким образом, не замечая своего собственного дикарства и зверства, мы старательно

преувеличиваем его у других животных. Например, дурная слава о волках как о

негодяях и виновниках всех бед, основная тема народных сказок, может

продемонстрировать вклад зоологов в формирование психологического негатива путем

переброски элементов природных связей в социальную сферу. Волки же никогда

никого не убивают, исключая предмет собственного пропитания. Если же самцы

вступают в схватку между собой, то бой не оканчивается смертью, а проигрывающий

сигнализирует определенным движением о своей капитуляции, освобождая перед

своим конкурентом нижнюю часть шеи — самое уязвимое место своего тела. С

волчьими клыками всего один дюйм отделяет победителя от яремной вены его врага.

Однако для победителя будет достаточно повиновения побежденного и, в отличие от

подобной ситуации в человеческом обществе, он не убьет своего проигравшего

оппонента. В соответствии с нашими представлениями об отношениях в мире

животных, где якобы то и  дело разыгрываются кровавые сцены боев, мы также

игнорируем факт, что другие виды обладают определенными комплексами социальной

жизни, и нельзя воспринимать отношения в мире животных только как связи на почве

примитивных инстинктов и потребностей. Когда человеческие существа заключают

брачный союз, мы привычно считаем это логическим венцом любви между ними и мы

очень остро воспринимаем ситуацию, когда пара человеческих существ теряет друг

друга вследствие смерти одного из супругов. Когда же другие животные объединяются

в пару для совместной жизни, мы говорим, что это просто проявление инстинкта,

заставляющего делать это. И если охотник или траппер с капканами убьет или захватит

животное для исследований или для продажи  в зоопарк, мы не рассматриваем такой

факт, что это может быть один из супругов и они будут страдать из-за внезапного

исчезновения одного из них. Совершенно подобно этому мы твердо знаем, что в

человеческом обществе забрать у матери ребенка — трагедия для обоих. Но ни фермер,

ни владелец питомника по выращиванию комнатных и подопытных животных не

проявляет ни малейшего сочувствия ни к матери, ни к детям ее (если они не люди),

когда запросто разделяют их в соответствии с потребностями своего бизнеса.

Странно наблюдать, как люди часто и охотно объясняют сложные формы поведения

животных как «просто следствие инстинкта», и тем не менее в незаслуживающей

сравнения подобной ситуации в человеческой среде те же самые люди будут всегда

игнорировать или не замечать простых инстиктивных действий в поведении человека,

совершавшего те или иные поступки. Это, в частности, часто говорят о несущихся

курах, забойных телятах и собаках, содержащихся в клетках для научных целей,

мотивируя тем, что они не испытывают страданий, т.к. никогда не знали иных условий.

Животные, однако, ощущают настоятельную потребность в движении, чтобы

распрямить их конечности или крылья, обслужить себя, повернуться вокруг, жили или

нет они ранее в таких условиях. Стадные или стайные животные ощущают

мучительное беспокойство, оказываясь в изоляции от особей своего вида, хотя они,

возможно, «никогда раньше не жили в таких условиях», и стадные или стайные

животные могут ощущать то же самое из-за невозможности осознать свою

индивидуальность через контакт с другими индивидуумами. Подобные стрессы могут

приводить к разным формам расстройств в том числе и к такому пороку, как

каннибализм.

Широко распространенное игнорирование природы поведения животных

поддерживается теми, кто готовит себе лазейку ускользнуть от критических упреков,

говоря после содеянного ими: «Ну что вы хотите, ведь это же не люди». Да, это не

люди, но это и не машины для превращения кормов в мясо и не аппараты для научных

экспериментов. Удивительно, как далеко наше собственное сознание отстало от

современных данных зоологов и экологов, которые месяцами, а иногда и годами

наблюдают животных с блокнотами и кинокамерами. Такое отставание порождает две

опасности: первая, это благодушный сентиментальный антропоморфизм, и она менее

опасна, чем опасность вторая — воспользоваться подручной, самообслуживающей

идеей, что животные — это просто массы органического вещества большего или

меньшего размера, которые мы можем согласно круговороту веществ в природе

направлять далее для превращения в гумус любым способом, удобным для нас.

Разумеется, делается немало других попыток поиска теоретического базиса для

оправдания нашего обращения с животными. Одна и небезуспешная из них — это

взывать к биологическим особенностям животных. Так, говоря о вегетарианстве, часто

можно услышать в ответ, что сами животные убивают других с целью питания, почему

же мы не можем делать это также? Такие аналогии далеко не новы, еще в 1785 году

Вильям Пэли опровергал ложность демагогических заявлений, что пока, мол, человек

будет воздерживаться от убийства, другие животные не будут делать выбора, убивать

или нет. Подобные нападки на вегетарианцев неадекватны уже в своей логической

основе: надо лишь осознать, что если даже существуют животные, которые потребляя

преимущественно растительную пищу, иногда прибегают к убийству тоже с целью

питания, это не должно служить основанием и моральным оправданием для нас, чтобы

делать то же самое. Ведь только что защитники данной концепции били себя в грудь,

доказывая неизмеримое верховенство человека над животными как существа высшего

разума и божьего помысла, и вдруг они опускаются до уровня копирования пищевых

цепочек в биоценозах диких животных, забывая о возвышенных, духовных, моральных

ценностях человечества. Скажем далее, что животные не в состоянии найти разумные

альтернативы в части питания в сложившихся ценозах, в том числе отражающие

нравственную сферу несправедливости всякого убийства даже ради питания. К

сожалению, такие формы убийства существуют, но это не дает оснований возлагать

моральную ответственность за это на животных, или объявлять их поведение

преступным. В конце концов каждый читатель этой книги способен самостоятельно

сделать нравственный выбор по данному вопросу. Не можем и мы избегать

ответственности и за наш выбор, прикрываясь тем, что ожидаем ответных шагов от

существ, неспособных пока высказать свои соображения.

В свою очередь я хочу искренне сказать, что не хотел бы в азарте полемических

схваток прийти к огульному отверганию всего, что не вписывается в мою концепцию.

Я всегда признавал, что имеется значительная разница и отличия между человеком и

другими животными, мне также доводилось обнаруживать трещины в моих логических

выкладках о равенстве всех животных. Каждый, кто заинтересуется такой критикой,

должен особенно внимательно прочитать первую главу этой книги. Тогда и он

убедится, что недопонимал, о каком именно равенстве в природе я говорю. Я никогда

не выступал с абсурдными заявлениями, что не существует серьезных различий между

взрослым человеком и другими животными. И я не считаю также, что животные

способны к демонстрации примеров высокой нравственности, но существуют

нравственные принципы, сущность которых не меняется в зависимости отношения их к

человеку или к животному. Однако мы нередко вполне правомерно включаем в сферу

одинакового системного подхода живые существа, лишенные возможности сделать

самостоятельный нравственный выбор; таково, например, наше отношение к детям

раннего возраста или к людям, которые по тем или иным причинам не обладают

умственными возможностями, чтобы понять природу нравственного выбора. Однако

еще Бентам ответил на этот вопрос, заявив, что дело заключается не в том, способны ли

они (животные) выбирать, а в том, способны ли они страдать.

Следует отметить, что существует определенная проблема в разрезе этики

освобождения животных — это существование плотоядных животных, и можем ли мы

что либо сделать в связи с этим? Предположим, что человечество сумело изъять виды

плотоядных животных из природного цикла, сократив тем самым страдания всех

животных; стоит ли делать это? Короткий и простой ответ в этой связи будет гласить,

что провозглашение нами некоего «господства» человека над другими видами еще не

дает нам права какого-либо вмешательства в их жизнь. Мы должны оставить их в

покое, одних самих настолько, насколько сможем это сделать. Избравши для себя роль

тирана животных, мы не должны пытаться играть еще и роль старшего брата для них.

Приведенный ответ действительно и прост и короток, но он содержит только часть

правды. Нравится нам это или нет, но человечеству известно больше о том, что может

случиться в будущем, и может быть такая ситуация, где не помочь нельзя. Если,

например, каньон вдруг будет затоплен и животные окажутся в плену поднимающейся

воды, человек может и должен приложить свои знания и свою работу, чтобы избавить

животных от гибели. Поэтому вполне возможна такая ситуация, когда вмешательство

человека пойдет во благо и для спасения животных и такое вмешательство следует

считать оправданным. Но когда мы рассматриваем схему относительно

гипотетического удаления плотоядных животных, то она должна рассматриваться

совершенно в ином смысле. Судя по нашим предыдущим сведениям, любая попытка

изменить что-либо в экологической системе может принести гораздо больше вреда, чем

пользы. По этой причине нам не остается ничего другого, как признать, что за

исключением нескольких очень ограниченных случаев, мы не можем и не должны

пытаться наводить порядок в природе. Было бы вполне достаточно для нас, если бы мы

устранили наши собственные убийства и жестокости по отношению к животным.

Имеются также и другие оправдания нашего отношения к фактам, что в состоянии

своего природного обитания некоторые животные убивают других животных. Нередко

в ответ на упреки о плохом содержании животных на современных животноводческих

фермах приходится слышать, что это все-таки не хуже, чем условия обитания в дикой

природе, где приходится терпеть холод, голод и постоянную угрозу хищников и что

возражения в адрес ферм несостоятельны.

Примечательно, что сторонники продолжения рабства чернокожих часто приводили

удивительно близкие по смыслу аргументы. Один из них писал:  «Если оставить в

стороне всю полемику и споры, будет очевидно, что прибыв из Африки, из состояния

грубости, жестокости, бед и нищеты, в которой они там глубоко погрязли, в эту страну

света, гуманности и христианских знаний, они получили большое благо; и лишь

заблуждения некоторых людей, занимающихся своим бизнесом, создает впечатление о

ненужной жестокости. В существующем государственном порядке необходимо лишь

следовать его требованиям, жить в согласии с законами природы и общества, что не

оставляет места никаким вопросам».

Конечно трудно сравнивать два типа условий — жизни в дикой природе и тех, что

сложились на плантаторских факториях (где работали «дикие» негры), но если такое

сравнение все-таки сделать, то жизнь на свободе была бы предпочтительнее. На

современных интенсивных животноводческих фермах животные лишены возможности

ходить, бегать, свободно распрямить свои конечности или быть частью семьи, стада.

Правда конечно, что на воле многие дикие животные гибнут по разным причинам, в

т.ч. от зубов хищников, но животные, содержащиеся на фермах, не живут дольше, чем

находящаяся на воле их часть, что терпит все опасности. Даже надежное кормление на

фермах не является неоспоримым благом, лишая животного основного стимула его

природной активности — действий в поисках пищи. Результатом этого есть жизнь в

высшей степени примитивная, лишенная всего чего бы то ни было, за исключением

разве что лежать в стойле и есть.

С другой стороны, сравнение условий животноводческой фермы с естественными

условиями действительно не могут служить мотивами для оправдания ферм, т.к. не

имеется альтернативы в решении данной проблемы. Освобожденных с

животноводческой фермы животных невозможно вернуть в среду дикой природы.

Находящиеся сегодня на фермах животные были выращены человеком для фермы и

предназначены для продажи на производство пищевых продуктов. Если бы бойкот

животноводческой продукции, предлагаемый данной книгой, оказался эффективным,

это бы уменьшило количество продукции, которая могла бы быть купленной. Это не

означает, что вечером мы все поголовно воздержимся от такой покупки. (Хотя я и

оптимист освобождения животных, но все-таки не хотел бы обманывать себя и других).

Уменьшение спроса на мясные продукты будет постепенным. Это приведет к тому, что

выращивание животных станет менее выгодным. Фермеры обратятся к другим видам

сельскохозяйственного производства и гигантские корпорации начнут вкладывать свои

средства в другие отрасли. В результате будет выращиваться меньшее количество

животных. Обилие животных на промышленных фабриках-фермах пойдет на убыль,

потому что места убитых животных не будут пополняться новыми, а отнюдь не потому,

что животных можно будет вернуть назад в природные условия. В конце концов

возможно (и тут я уж позволю себе не сдерживать своего оптимизма) настанет такое

время, что стада крупного рогатого скота и свиней можно будет найти только в

крупных резервациях, подобных нашим нынешним заповеданным участкам дикой

природы. И выбор поэтому будет заключаться не между жизнью на скотоферме или

жизнью в дикой природе, он будет в том, избрать ли животным судьбу жить на ферме,

чтобы потом быть убитым на пищу, или вообще не рождаться.

С этой точки зрения в дальнейшем могут быть поставлены ряд возражений по

существу. Заметим также, что если все мы были бы вегетарианцами, то было бы

соответственно намного меньше свиней, крупного рогатого скота, цыплят и овец, а

немногие, потребляющие мясо, заявили бы, что они действительно считают мясо своей

любимой едой, но тогда животные сверх необходимого им количества могли бы не

появляться на свет вообще.

Такие оправдания со стороны предпочитающих мясную пищу, которые могут быть

также приняты и от имени экспериментаторов, создают атмосферу нелепости вокруг

них, но часть из тех, кто выдвигает их, по-видимому, принимают их вполне серьезно.

Это может быть очень просто опровергнуто указанием на то, что жизнь животных в

современных животноводческих фермах настолько лишена какого-либо позитива или

хотя бы удовольствия, что такой вид существования бесполезен и для самого

животного. Даже допуская, что эти условия были улучшены, и тогда положительный

баланс в жизни животных превышения удовольствия ею над испытываемой болью, был

бы настолько незначительным, что оправдания сторонников существования фабрик

мяса стали бы еще более несущественными. Смысл и порочность таких аргументов

можно высказать так, что мы присвоили право способствовать появлению на свет

живых существ и тем самым, якобы, получили право обращаться с ними, как с

незаслуживающими внимания. При поверхностном подходе эти доводы могут

показаться ошибочными. Мол, кого это производить на свет мы получили право? Что

это за несуществующие нерожденные и даже незарожденные животные? Да это просто

абсурд. Не имеется таких понятий, как несуществующие существа, ожидающие в

заточении, пока кто-нибудь поможет им стать существующими. Перед существом

существующим мы можем нести обязанность избегать действий, причиняющих ему

ненужные страдания, но мы не можем ничего гарантировать несуществующему

субъекту. Да и сам термин «несуществующий объект» несет в себе внутреннее

противоречие. Поэтому мы не можем получить ни пользы, ни вреда от существа

несуществующего. (Правда, тут требуется оговорка, что мы вполне можем дать пользу

или причинить вред живым существам, которые будут существовать в будущем, если

уничтожим природу на земле, и этот вред будет сказываться даже через пятьдесят лет).

Кто-то может сказать: когда рождается свинья, это уже подарок и польза от ее

существования. Но если свинья родилась, то уже слишком поздно обсуждать

обстоятельства появления этого подарка, это нам не поможет. Кроме того, если

способствование возникновению существа означает принести ему пользу, тогда можно

предполагать, что решение не производить его на свет — вред для него. Однако не

существует некоего «чего-то», что было вредным в принятии такого решения. Поэтому,

анализируя вопрос в такой плоскости, легче обсуждать нонсенс, чем осуществлять его.

Нонсенс отделяет вывод в сторону тех, кто пользуется этой искусно изобретенной

защитой своего желания есть свинину и говядину, редко следуя смыслу этих выводов.

Если мы делаем добро, содействуя некоему существу в его появлении на свет, то

логично предположить такую же ситуацию и относительно других живых существ, где

мы можем сделать то же самое, а, следовательно, осуществить появление людей в

возможно больших количествах. А если к этому мы добавим точку зрения, что

человеческая жизнь намного важнее, чем жизнь животных, то оценка, данная

сторонниками мясной диеты, покажется вполне доказательной для ее принятия. Тогда

приводимый ими в свою защиту аргумент может быть обращен против них, создавая

неловкость для них в связи с их первоначальными рекомендациями. Таким образом,

значительная часть человечества может быть вполне обеспечена продуктами питания,

если мы не будем скармливать наше зерно скоту. Вот, в конце концов, какова развязка

названного аргумента и вот почему мы должны становиться вегетарианцами.

В конце концов, когда речь  идет об этом особом аргументе, то развивая его, можно

прийти к неожиданным логическим выводам. Например, если мы, способствуя

появлению на свет животного, получаем право использовать его в своих собственных

целях, то этот же самый принцип можно применить и к человеку. Джонатан Свифт

однажды внес ироническое предложение, что мы могли бы откармливать младенцев

бедных ирландских женщин для кулинарных целей, уверяя нас, что «молодой здоровый

годовалый ребенок, хорошо откормленый — очень нежная, питательная и целебная

пища, будь то тушеные, жареные, запеченые или вареные». Правда идея Свифта не

содержала мысли, что эти дети (младенцы) могли вообще не родиться, тем более, что

их матери были слишком бедны, чтобы заботиться о них, и детям предстояло бы вести

нищенскую жизнь попрошайками на улице. Хотя предпочтительнее для них в этой

жизни было бы, чтобы женщинам платили за производство пищевых младенцев

высшего качества к столу гурманов. Или если этим детям был бы представлен один год

удовольствий перед тем, как быть гуманно зарезанными. Кажется, что гурману,

пожелавшему пообедать жареным человеческим ребенком, следовало бы иметь

хорошую защиту своих кулинарных интересов подобно тому, как делают те, кто

заявляет, что они получили право есть ветчину, потому что свинья иначе (без его

содействия) могла вообще не появиться на свет. Джордж Бернард Шоу однажды

отозвался о диете любителей мяса, как о «канибализме с его приправой из героизма», и

будет очевидным признать полную основательность такого замечания. Если мы по той

или иной причине не можем считать предложение Свифта нравственно приемлемым,

мы должны также бороться против параллельно проводимой идеи, согласно которой

животных размножают и выращивают для пищевого использования.

Спесиецизм настолько глубоко проник и впитался в общественное мышление, что те,

кто нападает на то или другое из его направлений, например, как убийство диких

животных охотниками, или жестокость в научных экспериментах, или бой быков на

арене — часто вовлекают себя в участие в сопротивление другим его формам. Это

приводит к тому, что защитники животных подвергаются обвинениям со стороны их

оппонентов в непоследовательности и противоречивости. «Вы утверждаете, что мы

жестоки, потому что стреляем в оленей, — говорят охотники, — но вы употребляете в

пищу мясо. Какая разница для вас, покупающих его, и чем отличается ваша покупка от

действий тех, кто охотится ради вас?» «Вы возражаете против убийства животных и в

то же время одеваетесь в их меха, — говорят меховщики, — и вы носите замшевый

пиджак и кожаные ботинки». А экспериментаторы могут спросить, если люди

соглашаются с убийством животных для удовлетворения своих пищевых (кулинарных)

вкусов, то они не должны возражать против убийства их для расширения сферы

человеческих знаний. Возражающим против причинения животным страданий могут

сказать, что и животные убивают ради пищи, да и вообще жизни присуща та или иная

форма страданий. Присоединиться к возражениям может даже энтузиаст корриды,

заявив, что смерть быка на арене доставляет удовольствие тысячам зрителей, в то

время, как смерть кастрированного бычка на бойне доставит удовольствие лишь

нескольким ее участникам; и даже если в предсмертное время боевого быка на арене он

испытает более острую боль, чем апатичный вол-кастрат в загоне, то бык для корриды

провел большую часть своей жизни в отличных условиях питания и содержания.

Однако наличие подобных противоречий в действительности не дает оснований для

поддержки позиций сторонников жестокого отношения к животным. Как об этом

заявляет Брижит Броф, сущая правда, что, например, ломать людям ноги — это

жестокость, даже если бы имелась укоренившаяся привычка ломать людям руки.

В главе первой этой книги определены ясные этические принципы, согласно которым

наши действия по отношению к животным можно считать оправданными, а какие нет.

Применяя эти принципы относительно наших собственных жизней, мы можем придать

нашим действиям большую содержательность и обоснованность. Тогда, в частности,

мы сможем уверенно возражать тем, кто пренебрегает интересами животных, пользуясь

случаем сбить нас с толку перечислением имеющихся противоречий.

Исходя из причин, приводимых в этой книге достаточно часто, принцип равного

подхода к рассмотрению чьих-то интересов обязывает нас быть вегетарианцами.

Именно этому важнейшему для нас шагу я уделяю наибольшее внимание; но мы

должны также включать сюда и прекращение использования других продуктов

животноводства, производство которых связано с убийством животных или с

причинением им страданий. Мы не должны носить меха. Мы не должны вообще

покупать кожаные изделия и не делать закупок кожсырья для его дальнейшей

переработки, делая то же самое в отношении продукции, имеющей важное значение в

рентабельности мясной индустрии. Для пионеров вегетарианского движения в XIX

столетии отказ от пользования кожаными изделиями был связан с тяжелыми жертвами,

т.к. туфли или ботинки из других материалов были большой редкостью. Льюис

Гомпертц, второй секретарь RSPCA, строгий и абсолютный вегетарианец,

отказывавшийся даже пользоваться гужевыми транспортными средствами, считал, что

животные должны находиться на пастбищах до преклонного возраста и лишь после

наступления естественной смерти их шкуры могли быть использованы в кожевенном

производстве. В идее Гомпертца, конечно, было больше гуманности, чем

экономического расчета, но сегодняшние подходы к экономике иные. Туфли и ботинки

из пластмасс и других синтетических материалов сейчас совершенно доступны и

имеются во многих недорогих лавках и цены на них, как правило, ниже, чем на

кожаную обувь; и матерчатые кроссовки стали теперь стандартной обувью

американской молодежи. Пояса, сумки и другие массовые товары, производившиеся

ранее из кожи животных, теперь легче встретить сделанными из других материалов.

Аналогичным образом исчезают и другие проблемы, ранее использовавшиеся для

противодействия усилиям оппонентов эксплуатации животных. Свечи, некогда

производившиеся только из жира животных, сейчас изготовляются из материалов

неживотного происхождения, сальные свечи встречаются в исключительных случаях и

могут производиться для тех, кто сам хочет этого. Различные мыла делаются из

растительных масел чаще, чем из животных жиров, исключая, когда последние

исчерпали срок хранения как пищевые запасы. Мы можем вполне обходиться без

шерсти животных, если сами хотим этого, хотя овцу не требуется убивать для стрижки

руна, это делают, правда, для получения особо мягкой овечьей кожи, но в целом это не

является определяющим вопросом. Косметическая и парфюмерная продукция, часто

производившаяся из сырья диких животных, как, например, муксус оленей, относится к

трудно заменимым, однако те, кто хочет пользоваться ею, может получить

непринудительную животную косметику от организации, носящей название «Красота

без жестокости».

Хотя я привожу эти альтернативы продукции, получаемой из животных, чтобы

показать отсутствие трудностей в отказе от участия в главных сферах эксплуатации

животных, я не верю в нерушимую последовательность соблюдения их, это не означает

также строгого требования к стандартам и абсолютной чистоте от присутствия

животных элементов во всем, что мы потребляем или во что одеваемся. Речь идет лишь

об изменениях в привычном перечне покупок, чтобы не быть причастным к

совершаемому злу и уменьшить экономическую поддержку эксплуатации животных,

убеждая окружающих сделать то же самое. Разумеется, что не будет греховным

продолжать носить кожаную обувь, купленную вами до того, как вы начали

задумываться об освобождении животных. Когда ваши кожаные туфли износятся,

купите уже изготовленные не из кожи, но вам не обязательно думать о снижении

рентабельности убийства животных постоянно, где бы вы ни были, превращая это в

навязчивую идею. То же самое и в вопросах питания, где более важно помнить о

главных целях движения, чем беспокоиться о таких деталях, как например, не

присутствует ли в кексе, купленном вами, продукция из птицеводческих ферм.

Перед нами еще широкое поле деятельности с возможностями оказывать давление на

рестораны и фабрики пищевых продуктов с тем, чтобы полностью исключить из

производства продукты животного происхождения. Такая пора может наступить, когда

значительные массы населения приступят к бойкоту мяса и другой продукции

животноводческих ферм. Пока что от нас требуется только чтобы мы не

способствовали в значительных размерах росту спроса на продукты животноводства.

По всей вероятности мы должны убеждать других разделять нашу позицию, если мы

стремимся гармонизировать наши идеалы с общественным восприятием этих проблем.

Здесь такое сближение, вероятно, будет более совместимо с религиозными законами в

сфере питания, чем в области, ожидающей своего развития — этике.

Обычно считается, что не так уж трудно определить позицию отношения к животным,

наиболее соответствующим нашим убеждениям. Нас никто не принуждает приносить в

жертву какие-либо ценности, потому что в нашей нормальной жизни отсутствуют

серьезные столкновения интересов между человеком и животными. Однако

возможность более необычных случаев, когда такие столкновения интересов  станут

реальностью — вполне допустима. Например, нам необходимо вырастить урожай

овощей и зерна для собственного пропитания. Но этот урожай может быть уничтожен

кроликами, мышами и другими «вредителями». И уже перед нами конфликт интересов

между людьми и животными нечеловеческого происхождения. Как нам быть в данном

случае, если мы хотим действовать в соответствии с принципом равных подходов к

рассмотрению интересов? Давайте отметим, что делается сегодня в такой ситуации.

Конечно фермер будет стремиться уничтожить «вредителей» наиболее дешевым и

доступным способом. По всей вероятности это будет ядохимикат. Животные съедят

отравленные приманки и умрут медленной мучительной смертью. Ядовитое вещество

останется в окружающей среде, распространяясь в почве и воде. Не касаясь совсем

интересов «вредителей», отметим лишь, что формулировка «вредители» создает

впечатление отсутствия иной оценки для животных. Однако классификация

«вредители» — это наше собственное произведение и кролик, выступающий

вредителем, может испытывать страдания, но как объект, заслуживающий

рассмотрения, может толковаться как умный белый кролик — общий любимец.

Проблема заключается в том, как защитить наши собственные пищевые необходимые

запасы с учетом уважения интересов животных. Решение проблемы не должно

исключать использование наших технологических возможностей для этого, и если нет

способа общего удовлетворения сторон, то по крайней мере, это должен быть выход с

наименьшими страданиями не в пример вышеупомянутому «решению» фермера.

Очевидно, что лучшим было бы использование приманок, вызывающих стерильность,

вместо затяжной смерти.

Когда нам необходимо защитить наше продовольствие от кроликов, а наши дома и

наше здоровье от мышей и крыс, нам свойственно подстегивать наше насилие над

животными, якобы сознательно захватывающими нашу собственность, забывая, что

животные постоянно ищут пищу,  питаясь там, где удается ее найти. При нынешней

нашей позиции к животным было бы абсурдом ожидать, что люди изменят их

поведение в этом отношении. Возможно со временем, когда основные жестокости

будут исправлены, и позиция к животным будет изменена, прозревшие люди смогут

увидеть, что те самые животные, считающиеся сегодня «угрозой» нашему

благосостоянию, не заслуживают тех жестоких смертей, в которые мы их повергаем, и

тогда мы наконец разработаем более гуманные методы ограничения численности тех

видов, интересы которых действительно несовместимы с нашими собственными.

Подобный ответ может быть дан тем охотникам и контролерам, которые вводят нас в

заблуждение, говоря о контролируемых ими неких «убежищах дикой жизни». Эти

охотники или титулованные «творцы нового порядка в природе» заявляют, что во

избежание перенаселенности оленей, тюленей или иных видов животных, о которых

идет речь, они должны периодически отстреливаться охотниками в виде своеобразной

«жатвы» или изъятия особей, превышающих оптимальную популяцию. И все это

необходимо делать в интересах самих же животных. Использование термина «жатва»

или «сбор урожая» часто встречается в публикациях охотничьих организаций,

делающих лживые заявления, что такая периодическая резня мотивирована интересами

самих животных. Эта терминология показывает что охотник думает об оленях или

тюленях так, как если бы они были урожаем или залежами угля — объектами,

интересными поскольку это служит интересам человека. Такая позиция не учитывает

жизненно необходимый факт, что олени и другие охотничьи животные способны

чувствовать и удовольствие, и боль. И поэтому они существуют не для наших целей и

потребностей, а имеют свои собственные интересы. Если, действительно, при стечении

особых обстоятельств их популяция вырастает до таких размеров, что может

причинить вред собственной среде обитания, перспективе их выживания или других

животных, обитающих здесь, тогда это может служить основанием для человека

осуществить ряд контролирующих мер, но очевидно, что с учетом интересов животных

эти действия не должны быть связанными с убийством и ранением животных, а

направляться скорее по линии снижения их плодовитости. Если мы сумеем добиться

более гуманных методов контроля за популяциями диких животных в резерватах, это

поможет уменьшить трудности, с которыми мы сталкиваемся. Наиболее тревожный для

нас фактор сегодня — это отношение властей к резерватам дикой жизни, как к «полям

для сбора урожая», что вошло уже в ментальность их, и второе — это отсутствие

интереса к поиску современных технических средств популяционного контроля,

который мог бы уменьшить количество животных, изымаемых из природы в качестве

ужасающей охотничьей «жатвы».

Я должен сказать, что отмечая разницу между такими животными, как олени с одной

стороны, и такими, как свиньи и цыплята, надо сказать, что она, по сути, сводится к

тому, что мы не должны говорить о любых формах животной жизни, будь то дикой или

окультуренной в терминологи «урожаев», «жатвы» и т.п., что обычно относится к

сфере выращивания зерновых культур. Дело в том, что животные обладают

способностью к восприятию чувств удовольствия и боли, чего лишены растения. И с

этой точки зрения другое возражение общего плана может звучать так: «А откуда мы

можем знать, что растения не испытывают страданий?» Чаще возражающий не

рассматривает серьезно вопрос распространения на растения способности страдать,

равно как способ проявления страданий. Вместо этого возражающий питает надежду

показать, что действуя согласно принципу, который я отстаиваю, мы должны

прекратить питаться растениями так же, как и животными, что будет означать для нас

голодную смерть. Таким образом, заключение, к которому возражающий приводит нас,

означает,  что если невозможно жить без нарушения принципа равных подходов к

рассмотрению, нам необходимо не беспокоиться о нем вообще, а продолжать то, что

мы всегда делаем — питаться растениями и животными.

Приведенному возражению присуща слабость как в смысле фактическом, так и

логическом. Достоверных и заслуживающих доверия данных о том, что растения

способны ощущать удовольствие или боль — не имеется. Хотя недавно вышедшая

популярная книга «Тайны жизни растений» утверждала, что растения имеют своего

рода удивительные возможности, включая возможность читать мысли человека,

иллюстрируя это описанием поражающих воображение опытов, хотя они не были

подкреплены серьезными институтскими исследованиями, а недавние попытки

экспериментаторов ведущих университетов повторить эти опыты не увенчались

получением каких-либо положительных результатов. Такая неудача в подтверждении

экспериментов была объяснена теми, кто выступил сначала с потрясающими

сообщениями, что только постановкой «супер-чистого» опыта можно осуществить

подтверждение этих удивительных свойств растений. А вот что сказал об

экспериментах Клеве Бакстера и его детекторе лжи биолог из Йельского университета

Артур Галстон: «Так во что же вы хотите поверить, или в результаты тщательно

поставленных и описанных опытов, повторенных компентентными исследователями во

всем мире, или же в результаты, полученные на нескольких объектах, отобранных для

«специальных контактов» с таким же текстовым материалом?»

В главе первой этой книги я привел три основные признака, дающие явные основания,

чтобы поверить в то, что животные нечеловеческого происхождения могут чувствовать

боль: это характер поведения, природа устройства их нервной системы и эволюционная

оправданность ощущения боли для выживания вида. Ни один из этих признаков не дает

нам каких-либо оснований поверить в ощущение растениями боли. У растений не было

найдено ничего похожего на центральную нервную систему, и трудно представить,

зачем видам, неспособным двигаться и уйти от источника боли или, используя болевое

ощущение, избежать смерти каким-то иным способом, было бы полезно развивать

способность к ощущению боли с учетом позиций эволюционной целесообразности

этого. Поэтому призывы поверить в способность растений чувствовать боль следует

считать совершенно несостоятельными.

Это все, что касается фактических основ этого возражения. Теперь давайте рассмотрим

его логическую состоятельность. Предположим, что несмотря на всю невероятность

этого, исследователям удалось обнаружить признаки, что растения боль все-таки

чувствуют. Однако из этого еще не следует, что мы можем с таким же успехом есть то,

что ели и ранее. Если мы должны взвалить на себя ношу и боли, и голода, то мы

должны хотя бы выбрать из двух зол меньшее. Еще сделаем такое предположение, что

растения чувствуют боль в меньшей степени, чем животные, и поэтому для нас было

бы лучше поедать растения, а не животных. Действительно, такому выводу надо было

бы следовать, если бы даже растения чувствовали наравне с животными, т.к. мясной

промышленности недостаточно для обеспечения всех питанием, предпочитающих

мясную диету; у вегетарианцев же наблюдается, по крайней мере, десятикратное

превышение пищевых ресурсов над запросами потребителей. Исходя из этого я считаю,

что аргумент возражения становится нелепостью и я преследую тут только одну цель

— показать, чтобы те, кто выдвигает эти возражения, убедились в их полной

беспочвенности, а в целом это лишь их поиски оправданий своему стремлению

продолжать питаться мясом.

Рассмотрев вплотную вышеизложенную точку  зрения, в этой главе мы хотим

осуществить то же самое относительно позиций, разделяемых многими

представителями западного общества, а также рассмотреть стратегию и аргументы,

обычно используемые для защиты таких позиций. Только что мы убедились, что с

логической точки зрения эти стратегии и аргументы подкреплены очень слабо. Они

просто что-то усовершенствуют и что-то оправдывают, вместо того, чтобы  что-то

доказывать. Однако можно думать, что их слабость связана с рядом недостатков

экспертизы, осуществляемой рядовыми людьми в ходе обсуждения этических

вопросов. Поэтому может быть интересным рассмотреть, что современные философы,

проводящие специальные исследования в сфере проблем этики и морали, говорят о

наших отношениях с животными нечеловеческой природы. Философия должна

подвергать сомнению базовые положения своей эпохи. Прискорбно, но философия не

всегда объективна и беспристрастна, а вплотную живет ее исторической ролью. Защита

Аристотелем рабства всегда будет стоять напоминанием того, что философы тоже

люди и соответственно этому подчинены предвзятостям общества, которому они

принадлежат. Иногда они преуспевают в ломке и освобождении от господствующей

идеологии, но чаще они становятся защитниками ложных и фальшивых ценностей. Так

это случилось и в данном случае. Философия, как это заведено сегодня в наших

университетах, никого не обременяет и не бросает никому вызов относительно

предрассудков и предвзятости в наших отношениях с другими видами. В своих работах

большинство философов, занимающихся проблемами, раскрывающими неоспоримое

высокомерие человечества относительно других видов, проявляют тенденцию к

благодушию, утверждая читателя в его спесиецизме. Теперь давайте посмотрим, что

современные философы говорили о теме, по которой я вел дискуссию в главе первой

этой книги по проблеме равенства подходов и относительно проблемы о правах живых

существ.

Весьма показательно, что любые дискуссии о равенстве и правах в нравственной и

политической философии почти всегда почему-то формулировались как обсуждение

проблем человеческого равенства и если прав, то прав человека. Результатом этого

является то, что к вопросу равенства животных никогда лицом к лицу не обращались

ни философы, ни их ученики, и это тоже показатель неспособности философии

подвергнуть сомнению имеющиеся убеждения. Пока что философы считают, что

обсуждать вопрос человеческого равенства без постановки вопроса о статусе существ

нечеловеческого происхождения — трудно. Причина этого всегда была и остается

очевидной (о ней я говорил в первой главе) — это стремление уйти от методик, в

которых принципы равенства придется толковать и защищать, если конечно их кто-то

будет защищать вообще.

Сегодня лишь небольшое число философов готовы поддержать строгое политическое и

иерархическое структурное устройство. Откровенные расисты или горячие

приверженцы прав человека почти никогда не скрещивают копья на страницах

философских журналов. Господствующим тоном в современной философии является

идея, что все человеческие существа равны. Проблема сейчас заключается в том, каким

образом интерпретировать этот лозунг, чтобы тут же не высветилась его неверность,

ложность. В большинстве случаев люди демонстрируют именно свое неравенство; и

если мы ищем какую-либо характеристику этого, то такая характеристика должна быть

приведена к очень низкому общему знаменателю, отражающему мрачный, если не

страшный перечень человеческих недостатков. Так, неправильная трактовка постулата,

что все люди равны, может приводить к абсурдному переносу характеристики одной

группы людей на всех людей. Например, все люди, и не только люди, способны

чувствовать боль, и в в то же время только люди обладают способностями решать

комплексные математические задачи, но не все люди могут делать это. Если с другой

стороны мы решили (и я это доказывал в главе первой), что такие характеристики мало

применимы к решению проблемы равенства, и равенство должно основываться на

нравственном принципе равного рассмотрения интересов скорее, чем на обладании

ряда характеристик, то и тогда будет даже более трудно найти какой-либо базис для

исключения животных из сферы объектов, претендующих на рассмотрение такого

понятия, как равенство.

Вот почему любой философ, намереваясь посвятить себя отстаиванию прав на

равенство, почти всегда оказывался не готовым говорить о чьем-либо равенстве, кроме

равенства человека. Вместо признания видовой дискриминации и узурпирования одним

из видов земных животных гегемонии (на сегодня это пока что человек, а не

инопланетяне), большинство философов старается примирить равенство в сфере

человечества и неравенство животных с человеком, прибегая при этом к аргументам,

которые можно считать или обходным маневром или отклонением от темы.

Давайте в качестве первого примера рассмотрим цитату из статьи Вильяма Франкина,

хорошо известного профессора философии, который преподает в Мичиганском

университете: «...всех людей можно трактовать как равных не потому, что они

действительно равны во всех отношениях, а просто потому, что они люди. Они люди,

потому что у них есть эмоции и желания, и они способны мыслить и, следовательно,

способны наслаждаться богатой жизнью в смысле, в котором другие животные делать

это не могут».

Но что же понимается под этой богатой жизнью, наслаждаться которой способны все

люди, а вот животные — нет? Конечно, каждое чувствующее существо способно

провести жизнь более счастливую или менее несчастную, чем, возможно, другая жизнь

и поэтому может претендовать на то, чтобы этот факт был принят в расчет. В этом

отношении различия между человеком и другими животными не являются столь

острыми, а скорее могут быть определены, как философская категория целостности

ощущений, по которым мы двигаемся постепенно и с частичным взаимным

перекрытием между видами от простых правоспособностей до ощущений удовольствия

и удовлетворения более сложных комплексных сфер ощущений.

Другие философы, заметно выделявшиеся в недавней философской дискуссии о

равенстве, на этот раз в своих аргументах делали ударение на правовые вопросы, в

основном обоснованные Ричардом Вассерстром, профессором философии и

законодательства в Калифорнийском университете в Лос-Анжелесе. В своей статье

«Права человека и расовая дискриминация» Вассерстром определяет «права человека»

такими, которые может иметь человек, а существа нечеловеческой природы иметь не

могут. Далее он отстаивает существование права человека на здоровье, благополучие и

на свободу. Защищая идею о праве человека на здоровье и благополучие, Вассерстром

говорит, что лица, живущие полноценной и во всем удовлетворяющей жизнью,

обладают возможностью (правом) отказываться от причинения им острой физической

боли. И затем он продолжает: «В реальном смысле наслаждение, восприятие

удовольствий и жизненных благ отличает человека от нечеловеческих существ».

Однако такое утверждение является невероятным и неслыханным, и если мы оглянемся

назад и постараемся узнать, что же означает это выражение «наслаждаться благами»,

мы найдем пример в части затронутого нами избавления от острой физической боли,

что предпосылкой такого избавления является способность к ощущению боли, если

живое существо лишено способности чувствовать боль, то невозможно облегчать то,

чего нет. Однако животные, как известно, ощущают боль так же остро, как и человек.

Поэтому, если человеческие существа имеют право на избавление от острой

физической боли, то оно не есть специальным правом только для человека. Животные

должны также его иметь.

Столкнувшись с вышеизложенной ситуацией, философы, стоящие на страже удобной

человеческой морали, увидели необходимость подкрепления наличия пропасти между

человеком и животными каким-нибудь нравственным базисом. Но в бесплодных

попытках найти конкретное отличие, с помощью которого можно было бы сделать это

без подчеркивания понятия «равенства» исключительной сферой людей, философы

начинают говорить вздор. Последним их прибежищем в спасении от неумолимых

фактов являются высокопарные фразы о неком «внутреннем чувстве достоинства

человеческой индивидуальности». Они говорят о «внутреннем достоинстве всех

людей», так, как-будто люди обладают чем-то таким, чего другие существа иметь не

могут, или же они  говорят, что человеческие существа, и только они, являются

«конечной целью и ценностью для себя», в то время как «что-то другое, пытающееся

выступать как человек, может иметь ценность только для человека».

Конечно не все знают, что дело заключается в том, что привлекая внимание к

внутреннему достоинству человеческих существ, исполнители такой акции делают

решение философских проблем о равенстве настолько долгим, насколько и не

подвергаемым никакому сомнению. Раз уж в эту полемику втягивают нас маститые

ученые, то мы спрашиваем, как же это так может быть, что все люди, включая

младенцев, умственно дефективных, уголовных психопатов, Гитлера, Сталина и прочих

— имеют особый род достоинства или благородства, которого нет у слона, свиньи или

шимпанзе и они не смогут его когда-либо достичь. Мы видим, что ответ настолько

труден, насколько наше оргинальное требование демонстрирует слабость оправдания

неравенства человечества и других животных. В действительности эти два вопроса

можно свести к одному — разговорами о внутреннем достоинстве и нравственном

благородстве делу не поможешь, потому что какая-либо удовлетворительная защита

претензии, что все люди и только они обладают внутренним достоинством, обязательно

должна быть подкреплена рядом соответствующих весомых доказательств или

характеристик, что только существам рода человеческого присущи указанные качества

с указанием причин, благодаря которым люди эти качества имеют. Внедрить идеи о

достоинстве и благородстве путем подмены существенных факторов другими,

сводящимися к надоевшему перечислению отличий человека и животных — теперь

будет  недостаточно. Красивая фразеология как последний ресурс тех, кто исчерпал

запас реальных доказательств — вот что ожидает нас в будущих диспутах.

Если кто-нибудь все еще думает, что можно отыскать те или иные относящиеся к делу

особенности, которые отличают всех людей от всех представителей других видов,

давайте снова рассмотрим факт о наличии среди людей особей, ясно и вполне очевидно

занимающих низший уровень по осведомленности, самосознанию, эрудиции, чем

существа многих нечеловеческих видов. Я имею в виду людей с глубокими и

непоправимыми нарушениями функций мозга, а также людей младенческого возраста;

избегая сложностей, присущих анализу поведения младенческих особей, я остановлюсь

на постоянно умственно отсталых людях.

Философы, поставившие своей целью отыскать особенности, которые доказывали бы

отличия людей от других животных, редко уделяют внимание категориям людей,

обладающих тяжелыми комплексами неполноценности, не позволяющими увенчать их

затасканным ореолом исключительности и благородства. Нетрудно увидеть, почему

они не делают этого; если развить это направление без переосмысливания нашей

позиции к другим животным, то это будет означать, что мы имеем право проводить

причиняющие боль эксперименты на умственно отсталых людях; рассуждая подобным

же образом, не трудно прийти к логическому выводу, что мы также должны иметь

право выращивать, разводить неполноценных людей, чтобы убивать их для

употребления в пищу.

Для философов, участвующих в дискуссии по проблемам равенства, легче всего было

бы находить выход из трудных ситуаций путем исключения из обсуждения умственно

отсталых людей, как, якобы, вообще не существующих. Гарвардский философ Джон

Роулз в своей объемистой книге «Теория справедливости» выступает против

рассмотрения этой проблемы, когда пытается объяснить, почему принципы нашей

юстиции мы распространяем только на людей, но не на других животных; он просто

отделывается от нее при помощи такой ремарки: «Я не могу проверить эту проблему

сейчас, но я допускаю, что представление о равенстве не всегда может быть

продемонстрировано материально». Такое экстраординарное решение вопроса, по-

видимому, должно означать или то, что мы можем обращаться с умственно отсталыми

людьми так же, как мы обращаемся с животными, или наоборот, согласно собственной

формулировке Роулза, мы должны распространить принципы нашей юстиции на

животных.

Что еще может  сделать философ? Если честно стать лицом к лицу с проблемой,

поставив вопрос об аморальном отношении к животным, это настолько высветит

невыносимость существующего состояния, что назревшая необходимость радикальной

ревизии юридического статуса живых существ нечеловеческого происхождения станет

очевидной. В безнадежной попытке спасти общепринятые точки зрения этот философ

будет вынужден доказывать, что мы должны относиться к живым существам, исходя не

из истинных их особенностей, а руководствуясь нередко абстрактной полезностью «в

целом для видов». Чтобы увидеть, к каким ужасающим последствиям может привести

такой подход, представим себе, что в каком-то далеком будущем в обществе с далеким

для нас культурным укладом, люди придут к выводу, что большинству женщин будет

удобным и нормальным, если мужчины, оставшись дома, будут смотреть за детьми,

вместо того, чтобы ходить на работу. И такое решение, конечно, вполне будет

совместимо с фактом (очевидным и по-своему доказательным), что действительно

существуют женщины, которым меньше подходит смотреть дома за детьми и более

нравится отправляться каждое утро на работу, чем многим мужчинам. Будут ли в таком

случае философы утверждать, что такие женщины, являясь исключением из общего их

большинства, должны восприниматься в соответствии с тем, что является «обычным

для их пола», и поэтому, например, могут быть не допущены в медицинскую школу

(как имеющие отклонение от общепринятой нормы), причем это может быть сделано

несмотря на то, что в своих основных показателях — это обыкновенные женщины? Я

не думаю, что будет правильным делать из случайного штриха фундаментальные

выводы. И я считаю, что в приводимых аргументах трудно увидеть что-то (исключая

разве что защиту интересов представителей своего собственного вида, причем лишь по

той причине, что они представители нашего собственного вида). Подобным же образом

мы должны проверять и все другие философские доказательства, воспринимая их лишь

с одной позиции — как предупреждение о той легкости, с какой не только

неискушенные люди, но даже и самые опытные в умении построения нравственных

обоснований, могут быть принесены в жертву господствующей идеологии.

Стержневое значение этой книги заключается в том, чтобы заявить, что дискриминация

против живых существ лишь только по единственной причине их видовой

принадлежности — является формой предвзятости, аморальности и издевательства над

беззащитным так же точно, как и дискриминация, осуществляемая на основании

расовой принадлежности. Я не вкладываю в это содержание чего-то незыблемого и

закрытого для критики и не выдвигаю его как постулат на века, или как формулировку

моей собственной точки зрения, с которой другие могут соглашаться или нет. Я только

привожу доказательства, обращаясь скорее к разуму, чем к эмоциям и чувствительной

сентиментальности. Я избрал этот путь не потому, что не осознаю важности такого

фактора, как чувства и переживания в выработке позиции к другим существам, а

потому, что решения, принятые рассудком, более универсальны, более тверды и

неодолимы и представляют больший интерес. Я не думаю, что только одними

призывами к сочувствию и добросердечию можно убедить большинство людей в

несправедливости спесиецизма. Даже там, где дело касается интересов других

человеческих существ, для нас, людей, всегда бывает приятной неожиданностью

обнаружить тяготение нашего сочувствия к представителям своей нации или расы.

Почти каждый, однако, подготовлен, по крайней мере номинально, слушать разумные

доводы. Можно также допустить, что имеется определенное количество людей,

любящих пококетничать с непомерным субъективизмом в моральности, говоря, что

любая моральность фактически такова, как и любая другая. Но когда тем же самым

людям предлагают сказать, что они думают о моральности Гитлера или о рабском

труде, таковы ли они, как у Альберта Швейцера или Мартина Лютера Кинга, лишь

после этого они убеждаются, что мораль у разных людей различна. Вот так, работая

над этой книгой, я полагался на разумные аргументы. И теперь, если вы не сможете

опровергнуть главный аргумент этой книги, вам придется признать, что спесиецизм

несправедлив, и это означает, что если вы относитесь к нравственности серьезно, вы

должны постараться удалить спесиецизм практически из вашей жизни и противостоять

ему всюду, где бы он не появился. Иначе говоря, любое обожествление превосходства

и непорочности собственного вида будет лишать нас базиса для критики расизма или

сексизма, если при этом мы не будем прибегать ко лжи и лицемерию.

В этой книге я в общем избегал споров на тему, что к животным мы должны быть

добрыми потому, что жестокость к животным неизбежно приведет к жестокости к

людям. Возможно это действительно правда, что доброта к людям и другим животным

часто идут вместе, но независимо от того, так это или нет, если мы будем упорно

стремиться сказать (как кстати считали Фома Аквинский и Кант), что именно в этом

кроется истинная причина, почему мы должны быть добрыми к животным, то это

прозвучит как полноценная позиция спесиецизма. Мы должны рассматривать интересы

животных не потому, что опять заботимся о набивших оскомину благах своего вида, а

просто потому, что они существуют, эти интересы, и было бы лишено всякого

оправдания исключить их из сферы нравственных ценностей. Если же мы опять ставим

такое рассмотрение в зависимость от наличия каких-то выгодных последствий для

человека, то это опять таки было бы утверждением того, что рассмотрение интересов

животных ради них же самих не правомочно к постановке, как вопрос юридический.

Подобным же образом я избегал расширения дискуссии и перехода ее в плоскость о

большой полезности для здоровья вегетарианской диеты, чем диета, включающая

потребление мяса животных. Хотя имеется множество данных, что это действительно

так, я сумел побороть в себе естественный порыв остановиться на этом хотя бы потому,

что это приветствовалось бы корпорациями, производящими растительные продукты

питания. А свой путь к вегетарианству пусть каждый изберет самостоятельно, пройдя

его через заботу о здоровье, через материальные, финансовые и психологические

потери. И пусть будут люди (и, разумеется, хорошо оплаченные научные институты),

доказывающие, что именно мясная диета — путь к здоровью и долголетию, и пусть

еще позапугивают доверчивых потребителей случаями изнеможения от потребления

растительной пищи. Исходя из основополагающих принципов Движения за

освобождение животных, какой бы долгой и трудной ни была наша работа и какой бы

непосильной не казалась взятая нами ноша, мы должны выдержать эти испытания и не

сходить с избранного тернистого пути.

Я верю, что дело Освобождения животных логически, философски и исторически

является убедительным и уже не может быть отвергнуто. Однако остается громадная и

невероятно трудная задача — это задача ниспровержения спесиецизма. Изучив вопрос

на основе источников, мы имели возможность убедиться, что спесиецизм — не

мимолетное случайное явление. Он имеет исторические корни, глубоко вросшие в

сознание западного общества. И мы видим также, что удаление из наших жизненных

подходов и нашего поведения спесиецизма будет пугать, затрагивая интересы

гигантских

корпораций

и

ассоциаций

агробизнеса,

профессиональных

мясоперерабатывающих союзов, ученых-исследователей, ветеринаров и т.д. И, по-

видимому, этим корпорациям и  организациям необходимо быть готовыми

израсходовать миллионы долларов на защиту своих интересов, обороняясь от массовых

бомбардировок со стороны общественности и, разумеется, объявляя обвинения в

жестокости голословными и беспочвенными. Кроме того, не надо обольщаться, что вся

общественность — это беззаветные борцы за гуманность и справедливость (просто в

государственных структурах этим качествам нет места из-за самой природы

государственного правления). Общественность, по крайней мере, в некоторой своей

части, имеет (или думает, что имеет) те или иные интересы к продолжению практики

спесиецизма, в т.ч. сознательного выращивания и убийства животных для пищи. Как

мы только что могли увидеть, люди также готовы принять к мышлению такие

вводящие в заблуждение формы, подвергнутые нами критике в этой главе.

В каких случаях и с какими возможностями может выступать Движение за

освобождение животных против этих древних (со времен античности) предрассудков,

причем большей частью облаченных в одежды силы и власти, и буквально

пронизывающих наше жизненное пространство? И еще, может ли что-либо, помимо

рассудка и нравственности влиять на наши предпочтения в случаях возникновения

нелегкого выбора? Трудно в связи с этим искать некое утешение в том, что рано или

поздно угроза всемирного голода и назревающий продовольственный кризис заставят

нас понять неэффективность производства пищевой продукции из тел животных, как

метода обеспечения человечества продовольствием. Расплата за подобную

благодушно-выжидательную позицию может стать непомерно высокой в нравственном

и гуманистическом отношении, хотя вполне возможно, что  выход из этого ужасного

кризиса будет найден своевременно и, очевидно, будет заключаться в рациональной и

гуманной диете.

Движение по охране природной среды является результатом другого кризиса,

приведшего человечество к таким трактовкам наших отношений с животными, которые

казались невозможными еще десять лет тому назад. Правда эпоха энвайронменталистов

была более связана с сохранением участков дикой природы и спасением видов,

находящихся под угрозой исчезновения, чем вообще с животными. Однако не нужен

был слишком большой скачок от осознания того, что несправедливо и дурно

обращаться с китами, как с гигантскими резервуарами, наполненными китовым жиром,

до осознания того, что несправедливо обращаться со свиньями, как с машинами для

превращения зерна в мясо. Эти факторы лежат в основе надежды на то, что у Движения

за освобождение животных есть будущее. Кстати, нет сомнения в том, например, что

движение за освобождение от рабства на своих ранних этапах выглядело более

обнадеживающе и перспективнее, чем нынешнее Движение за освобождение

животных. Поэтому говорить здесь опять будет История. Тем не менее, Освобождение

животных будет требовать, по крайней мере, от части человеческих существ,

величайшего альтруизма — большего, чем какое-либо иное освободительное движение.

Тем более, что животные сами по себе неспособны к тому, чтобы самим потребовать

своего собственного освобождения или протестовать против условий их жизни путем

голосования на выборах, проведения уличных демонстраций или борьбы с помощью

бомб. В то же время человеческие существа обладают научно-технической мощью,

чтобы продлить притеснение других видов надолго, или, по крайне мере, до тех пор,

пока мы не превратим планету в место, неподходящее для пребывания живых существ.

Если наша тирания будет и дальше продолжена, то это докажет, что вместо светлого

«венца творения» природа в лице человека получила такого тирана, свирепость

которого не смогли выразить самые циничные из поэтов и философов, говоривших об

этом. Избрав же другой путь, мы сможем самоотверженно принять этот назревший

«вызов эпохи» и доказать нашу способность  к истинному альтруизму путем

прекращения безжалостной эксплуатации других видов, используя для этого нашу силу

и мощь не потому, что мы сильны, чтобы добиться этого, как бунтари и террористы, а

потому, что осознаем — позиция сильного, безжалостного варвара является в данном

случае морально незащищенной и нравственно уязвимой.

Как мы ответим на этот вопрос, зависит от способа, которым каждый из нас лично и

самостоятельно отвечает на него.

 

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

⇐ Предыдущая123456

Поделиться: