Удары барабана зовут в наступление

Размышляя о моей судьбе, командир отряда, вероятно, что-то приписал в моих документах, потому что отныне любая моя работа так или иначе была связана с пищей. Когда началась кампания смешанного государственно-част­ного управления, то на предприятие назначался лишь один общественный представитель. Вот меня-то и назначили управляющим в один известный ресторан. Видит небо, это было совсем не то, к чему я стремился!

Я прекрасно знал это заведение, хотя до Освобождения мне не случалось бывать здесь. Лишь через двери видел я, какая шикарная публика заполняла этот ресторан. У входа в те времена толпились нищие, а на кухне готовили такие необыкновенно вкусные блюда, что слюнки текли. Все это можно было видеть сквозь витрины, залитые неоновым светом. Когда-то я читал сказку Андерсена «Девочка со спичками», и мне всегда казалось, что героиня этой сказки могла бы умереть перед окнами кухни этого ресторана. Зимним днем, когда в воздухе кружились снежинки, я переступил порог этого чудесного за­ведения. Преодолев снежный сугроб, я почувствовал, как сжалось вдруг мое сердце. Я мгновенно представил, что та сказочная девочка могла бы здесь упасть и рассыпать все спички, которые продавала.

Спокойно войти в зал и усесться где захочется я не мог. Не в моем ха­рактере важничать и придирчиво выбирать то блюдо, которое тебе понра­вилось. Но здесь ведь пировали люди, для которых расточительство было вполне естественно. Здесь привыкли выбрасывать в помои и рыбу, и рис. Для меня же чудесная атмосфера богатого ресторана была хуже мерзких картин кабаков.

Свою деятельность я начал с разъяснительной беседы среди всех работ­ников ресторана, и первое, что я спросил, — кому нужен этот ресторан? Тем обжорам, которые приходят сюда, или трудящимся? Прикиньте, сколько у нас помещиков, чиновников и буржуа и сколько рабочих и крестьян. Надо покончить со старой жизнью нашего ресторана. Каждый работающий здесь прекрасно понимает, что крестьянин не осмелится зайти к нам — его отпуг­нет роскошь залов. Ведь не сравнишь наш ресторан, например, с кабачком около даосского монастыря «Обитель сокровенного», где и готовят вполне прилично и вся трапеза стоит всего лишь три мао! А рабочий, разве он мо­жет позволить себе такую роскошь — пообедать в нашем ресторане? Нет! Разве что в исключительном случае. А тот, кто слышал о Чжу Цзые, знает, как и сколько он ест. А возьмите длинный список клиентов ресторана, ко­торый помнит наизусть каждый официант, так вот в этом длинном списке нет ни одного пролетария. Да там с трудом можно отыскать даже служащих самого высокого ранга, и то все они — и пусть не даст мне соврать наш са­мый опытный официант, уважаемый Чжан, — либо родственники лавочни­ков, либо их помощники, то есть те, кто обязательно владеет акциями. Конечно же среди наших завсегдатаев не обязательно все — старые советни­ки или гурманы, которые записывают для памяти названия тех блюд, кото­рые надо заказать для следующего пиршества. Но у старых официантов глаз наметан, они по одежде, внешнему виду, манере поведения или по тому, как заказывают блюда, безошибочно могут определить классовую принадлеж­ность. Так вот, они вам сразу скажут, что подавляющее большинство посе­тителей нашего ресторана отнюдь не рабоче-крестьянского происхождения. Я обобщил свои наблюдения, прибавил то, что испытывал к Чжу Цзые, дополнил историческим взглядом на проблему, и у меня получился обшир­ный доклад в две тысячи иероглифов. Он был посвящен моему видению проблемы преобразования ресторанов. Я четко изложил свою позицию, по­добрал убедительные аргументы, умело использовал примеры. У меня полу­чился документ, который можно назвать декларацией «Долой чревоугодие».

Руководство одобрило мой труд и немедленно утвердило как руководство к действию в том самом ресторане, куда я был назначен. Позже, когда этот документ будет подтвержден практическим опытом, его можно будет рас­пространить и на другие рестораны.

Я смело взялся за великое дело!

Прежде всего я велел убрать из ресторана неоновые лампы, снять крас­ные и зеленые фонарики, которые оживляли витрины. У меня с этими фо­нарями связаны особые воспоминания. Когда прохожие смотрели, как они вращаются в сумерках, они невольно вспоминали старую жизнь. Я был уве­рен, что этот свет дурманит людей, способствует их деградации. Эпоха кра­сивых фонарей и дорогих вин безвозвратно миновала, к чему сохранять по­добную мерзость? Уничтожить!

Следовало также изменить стиль обеденного зала. Он отнюдь не вдох­новлял рабочих и крестьян. Надо сделать его просторнее и проще, и нече­го устраивать в нем отдельные кабинеты. Трудящимся незачем скрываться от других, потому что едят они на честно заработанные деньги. Только кро­вопийцы боятся, что кто-то подглядит, как они транжирят деньги. Унич­тожить! Если убрать стенки кабинетов, то сразу же и места прибавится, а значит, еще больше простых людей получат возможность здесь поесть.

Официантам надо сменить форму. Отныне официант — человек не вто­рого сорта, а представитель рабочего класса, и ему не пристало вечно ходить с полотенцем на плечах, сгибаться перед каждым в пояснице и улыбаться во весь рот. Теперь он не будет неотлучно следовать за клиентом и, ежеминут­но стягивая с плеч полотенце, вытирать то тут, то там, уподобляясь актерам столичной оперы. Теперь все — товарищи, и считать кого-то ниже себя и тем более лицемерить просто незачем. Пиалы, палочки для еды, чашки, бокалы можно положить в определенном месте, чтобы каждый, если он не дряхлый старик, мог бы взять сам. Пусть посетители чувствуют себя как дома.

Персонал ресторана не имел ничего против тех трех революционных прин­ципов, которые я только что изложил. Более того, все решили, что это но­вый подход, который наполнен духом революции. Однако, когда я перешел к подлинным революционным преобразованиям — пересмотру меню, — дело приняло неожиданный оборот.

Я считаю, что самое главное в революционном преобразовании меню — это сделать то, что задумал, иначе вся наша деятельность окажется пустой формальностью. Да и что это там за блюда: «Сосны и крысы», «Рыба корич­ного дерева», «Снежные куриные шарики», «Кочерыжка с пудрой из кра­бов»... Кто будет есть эти деликатесы? Обычные овощи, обычный бульон. Овощи и бульон — пять мао за порцию, и этого вполне достаточно, чтобы накормить посетителя. Разве я против, если кому-то вдруг захочется съесть что-то вкусное? В жизни не мешает иногда что-то менять, случается, что и бойцы революционных отрядов кутят. Ну, тогда можно приготовить жаре­ное мясо с красным перцем, правда без излишеств. Можно еще предложить мясо фри с капустой или свиную печень, жаренную с луком, рыбу, отварен­ную кусочками. Можно приготовить «львиные головы» со свежими овоща­ми, то есть куски мяса круглой формы... Впрочем, достаточно, разве в про­стой рабочей семье каждый день готовят такие блюда?

Большая часть работников ресторана со мной согласилась, но старые по­вара возражали.

Был против и уважаемый официант Чжан. Говорил он неторопливо, и как бы посмеиваясь над кем-то:

— О-хо-хо, в таком случае знаменитый ресторан превратится в захудалую харчевню! Управляющий Гао, тогда уж давайте доведем революцию до кон­ца: дадим каждому из нас две доски и пойдем мы лоточниками на вокзал.

У меня от этих слов глаза на лоб полезли.

— Товарищи, если кто-то против, говорите, но давайте ко всему отнесем­ся серьезно, ведь это революционная работа. И не стоит ее высмеивать.

— Ладно, ладно, я не имею ничего против, — наконец согласился он, — думаю, что, если поступить так, как ты предлагаешь, нам станет легче работать.

Потом выступил бухгалтер ресторана:

— Управляющий Гао, может, я что и не так скажу, но вот что меня вол­нует... Э... Предлагаешь ты все верно, но вся закавыка в том, станет ли наш ресторан приносить доход.

Его слова были подобны шелковой нити, которая затягивалась на моей шее. К тому же все знали, что он был родственником старого хозяина и его задела кампания «борьбы против трех и против пяти зол», так что от него можно было не того ожидать.

— Я уже думал над тем, что тебя беспокоит, — быстро возразил я, — не надо забывать о том, что социалистическое предприятие служит народу, и мы не должны, подобно капиталистам, стремиться только к собственной выгоде!

Бухгалтер согласился со мной. Однако я совсем не учел того, что наши повара были не второго и даже не первого класса, а истинные маги своего дела, для которых лучше умереть, чем сдать свои позиции. В области ку­линарии они были и теоретиками и практиками и с успехом могли бы де­монстрировать свое мастерство даже за границей. Но мне в то время было глубоко безразлично их мастерство, так же как и они не могли согласиться с моим абсолютным невежеством в кулинарном искусстве. Особенно негодо­вал Ян Чжунбао, который воспринял мои реформы как личное оскорбление:

— А не получится так, что мы станем предлагать клиентам те блюда, ко­торые приготовит любая домашняя хозяйка?

— Чем вам не нравятся такие блюда?

— Зачем ходить в ресторан, если все это можно и дома поесть? Ответ на это у меня уже был готов:

— По-твоему выходит, тот, кто отправляется по делам, каждый раз дол­жен прихватывать с собой котел, чтобы готовить еду?

— Люди приходят к нам, чтобы попробовать самые знаменитые в Подне­бесной блюда, а мы им будем предлагать какие-то жареные львиные головы!

— Ну это смотря кто хочет их отведать!

— Да любые люди, в том числе такие же кадровые работники, как и ты!

— Мне в день выдают три мао на еду, — чуть не задохнулся я от гнева, — и если я заплачу за одно блюдо пять мао, то что мне останется на обед и ужин?

— Не все живут как ты, кое у кого денег побольше.

— Побольше? А где они их берут? Может быть, они нечисты на руку, распоряжаясь общественными деньгами?

— А если кто-то захочет пригласить в ресторан гостей? — нашел новый аргумент Ян Чжунбао.

— Глупости говоришь, какие гости? Выходит, кампания «борьбы против зол» вас ничему не научила? Те, кто стремился подражать капиталистам, начинали именно с того, что приглашали гостей. Еще неизвестно, чем вооб­ще занимаются в гостях, может быть, обмозговывают какие-нибудь темные делишки, а для этого очень удобны отдельные кабинеты, которые были в вашем ресторане!

— А если свадьба? — не успокаивался официант.

— Если свадьба, тем более ни к чему лишние затраты, вполне можно обой­тись несколькими цзинями конфет, — сурово возразил я, — у нас все так делают.

Тут уж Ян Чжунбао совсем рассвирепел:

— Управляющий Гао, ты говоришь как полнейший профан, который счи­тает, что ресторан — это обычное учреждение! Вот если ты запишешь нас по­варами в свое учреждение, то мы согласимся со всеми твоими реформами.

В глазах у меня потемнело, а все аргументы застряли в горле. Я и разо­злиться не мог на официанта, ведь он, в отличие от други^с, был самым на­стоящим пролетарием, с рабочим стажем куда более моего. Мало того, что происхождение мое было мелкобуржуазным, да еще я не принимал никако­го участия в боевых действиях. Так что ничего не оставалось делать, как смириться с его возражениями. Но только временно. А что касается мяса фри с капустой, то это особого мастерства не требует, даже я на это способен... Конечно, если они будут готовить только такие блюда, то не смогут совер­шенствовать свое мастерство, однако ничего с этим не поделаешь. А вот насчет того, чтобы перевести их на работу в учреждение, о чем он в сердцах сказал, надо подумать. Допустим, направить на работу в комитет междуна­родных отношений — было бы вполне подходяще...

Среди присутствующих воцарилось молчание.

Я не знал, как разрушить стену отчуждения, возникшую между мной и работниками ресторана, и подключил к разговору молодежь. Если чувству­ешь, что ситуация уходит из-под твоего контроля, самое верное — искать поддержку у молодежи. Только ей присущи прогрессивные взгляды и напо­ристость.

— Молодые товарищи, высказывайтесь, ведь вы тоже хозяева страны, бу­дущее вам принадлежит, так что говорите смело.

Но парни только посмеивались, поглядывая то на пожилых работников, то на меня, явно колеблясь, чью сторону принять, ведь сразу трудно решить­ся. Был среди них один молодой человек по имени Бао Куньнянь, офици­ант. Он еще числился в учениках, но говорил вполне уверенно:

— Товарищи, наш ресторан нуждается в реконструкции, и ее следует про­вести подобающе! Мы больше не будем служить господам, теперь повернем­ся лицом к рабочим и крестьянам! И это не пустые, слова, мы подтвердим их нашим меню. Что готовить, зависит от того, для кого все это. Рабочие и крестьяне не будут есть кочерыжки в муке крабов. Если мы им предложим такое блюдо, то совершим преступление, ведь раньше господа ели кочерыж-ки, а рабочим и крестьянам оставались листья. Для блюда «Куриное мясо, нарезанное соломкой» с грудки курицы снимают мякоть, а куриные головки и лапки идут на обед рикшам, что таскают желтые коляски. Не является ли такое разделение высокомерием по отношению к рабочим и крестьянам?! Крестьяне приходят в харчевню, чтобы попробовать суп с соевым творогом, им говорят: «Эй, ступай-ка в даосский монастырь Обитель сокровенного есть свой суп с соевым творогом, там его готовят и вкусно, и дешево». А в этом монастыре можно купить только полужидкий бобовый сыр, то есть такое раз­деление явно имеет цель ущемить деревенских. А вот с Чжу Цзые и ему по­добными такую шутку не сыграть. Когда они к нам приходят, в зале сразу начинается суета. Если рыбу им подай, то самую свежую, чилимсы — самые крупные, а овощи изволь нарезать не толще пальца...

Бао Куньнянь задал тон, его поддержали другие парни, все в один голос стали говорить о нашем расточительстве. «Для нас важны банкеты, — гово­рили они, — и мы не обращаем внимания на тех, кто не в состоянии запла­тить за обед больших денег». Сам я не сказал об этом, поэтому¹ слушал с большим вниманием и даже важно постучал пальцем по столу:

— Ну теперь вы видите, что без перемен нельзя!

Официант Чжан молча опустил голову. Возможно, и за ним водился грех пренебрежительного отношения при обслуживании крестьян. Повара тоже молчали. Для знаменитых блюд сучжоуской кухни нужн;,: особые продукты, вот почему они так дороги. Чжу Цзые и ему подобные требуют, чтобы все было приготовлено на высшем уровне, и, получается, задают тон поварам. Поэтому сучжоуская кухня, дабы не лишиться своей известности, должна тысячами оттенков отличаться от других кухонь. Еще Конфуций говорил: «Еда не может надоесть своей изысканностью, ведь не надоедает тушеное мясо, если оно мелко нарезано!»

В результате собрание работников ресторана утвердило план его реконст­рукции. Бао Куньнянь победил, он и дальше действовал так же активно, в духе своего выступления. Я, в свою очередь, стремился создать благоприят­ные условия для его продвижения. Что же до того, что во время «культур­ной революции» он чуть было не убил меня, так об этом после...

В то время я все свои силы отдавал реорганизации нашего ресторана и домой возвращался ближе к полуночи. Мы переустроили обеденный зал, сменили витрины, написали красивыми иероглифами объявления и развеси­ли их на всех улицах. Мы даже заказали такую рекламу в газете: «Знамени­тый ресторан открыт для всех, реальная экономическая выгода для народа».

В день открытия вновь рожденного ресторана многочисленные посетители стали свидетелями величественного зрелища. Собрались пожилые люди вмес­те со своими внуками. Неожиданно для нас перед входом длинной чередой выстроились желтые коляски рикш, велорикш, повозки. Мне еще никогда не приходилось видеть такого скопления транспорта и пешеходов. До Освобож­дения, когда посетители съезжались в ресторан, господа поднимались в залы насладиться чудесным вином, а рикши коченели от пронизывающего ветра. А ныне те, кто раньше мерз на улице, с гордо поднятой головой величественно проходили в обеденный зал. И первый и второй этаж нашего заведения были заполнены людьми. Шум отодвигаемых скамеек, столов, многоголосие сотен людей, напоминающее морской прилив, сначала создавали впечатление нераз­берихи, но затем все вставало на свои места, так как на самом деле это было радостное оживление. Официанты стремительно, но без суеты носились меж­ду столов. Поскольку блюда стали просты, то не было необходимости готовить только после того, как сделан заказ. Бульон был заранее налит в котел, овощи лежали в огромной кастрюле: зачерпнешь половником — и полна пиала. За­держки ни на секунду — несешь клиенту. Люди — те, кто входил в ресторан с правой стороны, и те, кто уже выходил, — напоминали два потока бурлящей реки. Сейчас о нашем ресторане можно было с полным правом сказать: «Встре­чает гостей как хлебосольный хозяин».

Разумеется, к нам пожаловал и Чжу Цзые со своими закадычными друзь­ями, и это меня просто привело в восторг: очень хотелось посмотреть, что он закажет! Однако мог ли я предположить, что наш герой сначала прочита­ет объявление, вывешенное у двери, затем оценит толчею в зале, потом, слег­ка согнувшись, рассмотрит незамысловатые блюда, выставленные на столах, сморщится и, громко рассмеявшись, с презрением на лице пойдет прочь. Эта сцена разозлила меня. «Ага, господа, вам это не по душе, так ведь наша ре­организация и была направлена против вас!»

Реакция простых посетителей была совсем иной:

— Ей-ей, раньше говорили, что этот ресторан славится своей кухней. Ну а если известный, так, значит, не для нас. Сегодня наконец-то мы сумеем все сами оценить!

Не скрывали своей радости и разносчики овощей:

— И мне приходилось бывать в этом ресторане, только я попадал сюда через черный ход, когда приносил товар, и сразу шел на кухню, н'е смея даже нос сунуть в обеденный зал!

Сейчас, когда я пишу эти строки, по-прежнему испытываю чувство гор­дости. Слова похвалы посетителей вытеснили из моей памяти усталость, накопившуюся за все дни, и сердце мое в тот день трепетало от радости. Как же оценит история мою работу? (Успокойся, оценка будет вполне объектив­на!) И сегодня я ничуть не покривлю душой, если скажу, что действовал отнюдь не из эгоистических побуждений и с энтузиазмом занимался этим пусть небольшим, но важным делом!

Руководство также не обошло нас своим вниманием и осталось довольно рестораном. Правда, в залах мало порядка, и это, конечно, недостаток в на­шей работе, но все же наш опыт следовало обобщить, кое-что доработать, а затем распространить и на прочие рестораны.

 

Отвести опасность

На этот раз Чжу Цзые оказался в тупике. Хотя нам было очень тяже­ло распространить свой опыт на другие рестораны, так как они каждый раз пытались халтурить, пустить пыль в глаза: выставив в витринах обычные блюда, сами потихоньку готовивили деликатесы. Но тем не менее дух зна­менитой сучжоуской кухни стал постепенно исчезать, и, хотя названия блюд оставались прежними, готовились они без былого искусства. Чжу Цзые ког­да-то хвастался, что обладает особыми вкусовыми ощущениями, может раз­личить до тысячи оттенков! Теперь же возьмет в рот кусочек деликатеса — и сразу качает головой, хмурит брови и всем своим видом показывает осужде­ние всех и вся. Наш герой продолжал жить по старому календарю, но никто теперь не называл его управляющим, да и слово «капиталист» тоже стало неблагозвучным. Пусть у него есть деньги, теперь не положено давать чае­вые. Хочешь есть — заходи, не нравится наша еда — поворачивай. Сколько бы мы человек ни обслужили — зарплата наша от этого не изменится. Ты, Чжу Цзые, говоришь, что так можно заработать дурную славу, так вот — мы не собираемся прислуживать буржуазным элементам!

И как только наш герой терпел все это? Съест очередное блюдо и расстро­ится, ему становится больно, и в желудке у него все тяжелее и тяжелее. День ото дня не мог досыта наесться, на еду и вино смотреть ему стало противно. Так он и бродил целыми днями по улицам подавленный, не испытывая бы­лой радости. Он часто покупал себе пирожные, упакованные в коробочки из соломки, но и они уже были не те, что прежде. Он приносил их нетронуты­ми домой, и они лежали там, пока не портились, и мама выбрасывала их. От недоедания у нашего героя постепенно исчезло брюшко.

Как-то вечером дверь в мою комнату распахнулась, и я увидел нашего героя.

— Послушай, Гао Сяотин, — начал он непослушным от хмеля языком, — я... я против того, что ты затеял!

К тому, что буржуазные элементы непременно начнут действовать, я был готов и потому без всякого удивления сказал:

— Пожалуйста, говори: чем ты недоволен?                                 |

— Ты превратил знаменитую сучжоускую кухню в какую-то ерунду, ты против всего Сучжоу!

— Ну, это как смотреть, — я был по-прежнему спокоен, — мы же не ме­няли блюда, так что говорить о ерунде... Ты прав, я виноват перед поме­щиками и буржуазией Сучжоу, но простым людям нашего города не в чем винить меня!

— Да ты, ты передо мной виноват!

— Разумеется, ведь ты тоже буржуазный элемент!

— Сяотин, неужели у тебя нет ни капли совести, разве все эти годы я был несправедлив к тебе?

Чжу Цзые говорил без всякой связи, но эти слова взбесили меня.

— Ты прав, Чжу Цзые, — с жаром воскликнул я, — я виноват перед то­бой и твоими дружками, но трое из них — помещики, двое попали в списки реакционеров и лишь еще троих, и тебя в том числе, власти пока не трога­ют! Но ты не думай, что всегда будешь спокойно ходить по улицам. Насту­пит день, когда мы уничтожим всю буржуазию!

Чжу Цзые испугался моего гнева, он решил, что моя деятельность теперь коснется политической жизни города. Конечно, самым главным для него была еда, но если его собираются уничтожить, значит, это определено судь­бой, а с ней трудно спорить. От страха он совсем протрезвел, попятил­ся назад, вытащил дрожащей рукой пачку сигарет, закурил и, собравшись с силами, протянул:

— Чтоб их нелегкая взяла! Приятели купили мне сегодня порцию курицы с цветами, она была такая же ароматная, как и в старые времена, вот я и не удержался — выпил лишнего и заявился к тебе. Постой, а как я сюда вошел?

Чжу Цзые направился к двери и неловко распахнул, чтобы выйти.

— Минутку! — крикнул я. Чжу замер.

— Управляющий Чжу, если я в чем-то и виновен перед тобой, так это в том, что не сказал тебе нечто весьма важное. Кончай свою прежнюю жизнь, иначе тебе придется раскаяться!

— Да-да-да, — промямлил он, — я это запомню.

С той поры Чжу Цзые почти не попадался мне на глаза и, естественно, больше не приходил ко мне заявлять о своем протесте. Я же, напротив, ин­тересовался им и часто расспрашивал о нем маму. Но она не могла сказать ничего определенного, ведь наш герой теперь редко ночевал дома, а если и появлялся здесь, то всегда был не в духе. Судя по всему, решил я, Чжу Цзые нашел какую-то работу, ведь несмотря на то, что еда и является необходи­мым условием существования, ее нельзя считать профессией.

Вскоре ко мне пришел с докладом Бао Куньнянь. В последнее время он считал это своей обязанностью.

— Плохие новости. Ян Чжунбао открыл ресторан специально для капита­листов, теперь каждый день гребет большие деньги!

— Не может быть!

— Совершенно верно, я своими глазами видел, это там же, где ты живешь, в доме номер 54. Каждый вечер там уйма капиталистов собирается. Ян Чжун­бао готовит угощения, а какая-то красотка собирает деньги.

Бао Куньнянь говорил очень убедительно, и я не мог ему не верить. Надо было срочно поставить в известность уличный комитет и побеседовать с новоиспеченным хозяином заведения. И тут я неожиданно напал на след Чжу Цзые.

Сначала Ян Чжунбао темнил, дескать, после начала реформы он разоча­ровался в своей профессии и безвылазно сидел в своем доме. В этом доме жили четыре семьи, включая и семью хозяйки дома Кун Бися. Эта женщи­на, с кокетливым именем Утренняя Заря, когда-то была второй женой одно­го известного в нашем городе политика. Распрощавшись с политической карьерой, он сделался чиновником, а когда и для чиновников наступили черные времена, стал преподавателем и получил звание профессора. Каких только людей не встретишь в сучжоуских переулках! Говорят, в молодости Кун Бися была прекрасна как фея, она училась у одного известного актера и даже играла в спектакле «Небожительница разбрасывает цветы». Увы, после сорока фее стало трудно вызывать у зрителей восхищение. А когда накануне Освобождения ее муж бежал в Сингапур, он бросил ее с дочкой дет девяти.

С юных лет Кун привыкла наряжаться, и, может быть, из-за того, что когда-то выходила на подмостки, она и в жизни часто поднимала руки, иг­риво ступала и поворачивалась, чтобы все видели, как она красива. Эта ма­нера поведения настолько стала для нее привычной, что она позировала, даже когда нужно было почесать затылок. Но жеманство, если в нем нет необходимости, со стороны выглядит довольно странно. Сучжоусцы часто награждают друг друга не совсем благозвучными прозвищами, вот и Кун за спиной называли дряхлеющей кокеткой.

Наш герой всегда сторонился особ женского пола, как же на его пути возникла дряхлеющая кокетка? Все очень просто: бывшая актриса умела прекрасно готовить!

За десять лет красивой жизни Кун достигла совершенства в приготовле­нии бульонов. Ее муж водил дружбу с самыми известными представителями политических, деловых и культурных кругов Сучжоу, к которым такие, как Чжу Цзые, допускались лишь в приемную. По мнению этих людей, Чжу Цзые был всего лишь богачом средней руки, помешавшимся на еде. Разве чело­век, знающий толк в блюдах, будет целыми днями носиться по харчевням? Неужто можно всерьез говорить о супе с лапшой, если котлы, в которых готовят лапшу, наверняка как следует не вымыты! По-настоящему оценить хороший чай можно, лишь сидя среди цветов и любуясь светом луны. А вку­шать изысканные блюда следует, опираясь на чудесные перила и любуясь при этом речным потоком! Разве уважающий себя человек пойдет в шумный ка­бак, где будет есть мясо с соевым соусом, завернутое в листья лотоса, или творог сомнительной свежести, нанизанный на стебли рисовой соломы? Настоящие аристократы вынуждены ходить в рестораны только потому, что этого требует светский образ жизни. За столом они небрежны в выборе блюд: они кажутся им либо пресными и не вызывающими аппетит, либо недоста­точно изысканными. Все для них не так: приборы плохо вымыты, к аромату блюд примешиваются какие-то посторонние запахи, везде чувствуется запах кухни. А те несравненные блюда, о которых постоянно вспоминал Чжу Цзые, для них не более чем обычная пища. Эти аристократы создали собственный процесс наслаждения сучжоуской кухней, которая включала в себя высшие достижения материальной культуры и повседневной работы над собой. В результате этого процесса богатое содержание знаменитых сучжоуских блюд воплощалось в необыкновенно изящных формах. Видимо, поэтбму и еда — явление вполне обычное — стала называться искусством.

Вам, вероятно, интересно, как Кун Бися постигла искусство сучжоуской кухни? Довольно просто. Она и приобрела свою известность как наложни­ца, которая может пропеть арию из оперы, несколькими штрихами нари­совать цветок орхидеи и прекрасно готовить. Более десяти лет в их доме собирались сливки общества, которые развлекались тем, что играли в мац-зян, а во время пирушек могли насладиться какой-нибудь арией из оперы, которую исполняла жена хозяина. И хотя в этом доме, разумеется, был не­плохой повар, ему дозволялось всего лишь помогать хозяйке готовить изыс­канные блюда.

Однажды от одного из бывших своих сотрапезников Чжу Цзые случайно услышал о необычайных способностях этой женщины.

— Если ты, мой друг, говоришь о ее умении хорошо готовить, — улыба­ясь, заметил наш герой, — то мне что-то не верится. Разве можно в обыч­ной кухне приготовить что-то вкусное, ведь здесь нет достаточного набора продуктов, да притом в обычной печи невозможно поддерживать необходи­мую температуру.

— Не веришь? Это твое дело. Только не вздумай своим неверием испор­тить ей репутацию. Да раньше такие, как мы, и мечтать не могли попасть в ее дом. Сейчас, правда, времена не те. Живет она бедно и, пожалуй, согла­сится приготовить для тебя угощение. Кстати, она твоя соседка, зашел бы да узнал.

Ради еды Чжу был способен на любой, даже опрометчивый поступок. Как человек, которого мучает страшная боль, мчится к врачу, забыв обо всем, так и он бросился к ее дому и стал стучать в ворота. Когда ему открыли, он без церемоний объяснил, зачем явился.

Если бы все это происходило до Освобождения, то, вероятнее всего, хо­зяйка указала бы незваному гостю на дверь. Но сейчас ее положение было еще хуже, чем у нашего героя. Раз у нее не было капитала в банке, значит, она не получала никаких процентов. Вот почему, чтобы как-то существовать, ей приходилось сдавать квартиры трем семьям да иногда продавать домаш­нюю утварь и свои украшения. Она не хотела признать, что ее жизнь изме­нилась, и горела желанием вновь показать свое искусство. Ей хотелось опять стать знаменитой и привлекать всеобщее внимание, как в былые годы. И хотя предложение Чжу вызвало у нее несказанную радость, она напустила на себя важный вид и произнесла:

— Ой-ой, господин, с чего это вы взяли, что я способна хорошо готовить? Женщины моего положения, едва заря заглянет в окна, немного перекусят, и все. Мы не стремимся к излишествам!

Ее речь на сучжоуском диалекте была сладкозвучна, как ария из оперы. Наш герой стал с нетерпением упрашивать:

— Хорошо, я съем любое блюдо, которое ты приготовишь, в любом слу­чае это будет вкуснее, чем в ресторане.

— В ресторане!.. — с презрением протянула Кун. — Ну и бестолковые же вы, мужчины, если способны поглощать любую пищу, даже если от нее тя­нет ресторанным запахом!

Чжу Цзые только глазами захлопал: какой это запах бывает в ресторане? Да стоит только почуять запах приготовляемых блюд, так аппетит еще боль­ше разыгрывается. Тем не менее возражать не решился:

— Да-да, конечно же мы просто ничего в еде не понимаем. Может, вы удостоите нас своим вниманием и научите хоть немного разбираться в еде?

— Ладно, так уж и быть, — смилостивилась Кун, — продемонстрирую свое искусство. Сколько вас будет?

Чжу Цзые пересчитал своих компаньонов, передвигая в воздухе указатель­ный палец по кругу:

— Девять.

— Не пойдет, могу принять самое большее семь человек. Чем больше людей, тем труднее готовить.

— Ну, тогда восемь, как раз все за один стол поместимся.

— Правил не знаешь, — рассмеялась Кун, — одно место надо оставить тому, кто все это приготовит.

— Хорошо, хорошо, — поспешно согласился наш герой, — прости меня. Однако в ее словах был какой-то подвох: где это видано, чтобы повар

садился за стол вместе со всеми! Но опять же ради еды Чжу был готов на любую уступку. Он тотчас же вытащил деньги и отсчитал пятьдесят юаней. Это была приличная сумма, из которой десять юаней оставалось на чаевые.

— Ой-ой, — сконфуженно воскликнула женщина, — разве на эти деньги можно что-либо приготовить?

Чжу Цзые недрогнувшей рукой отсчитал еще восемьдесят. Кун молчала с таким видом, будто в уме производила расчеты, затем посмотрела на нашего героя:

— Ну да ладно, если не хватит, я внесу свою долю. Что с вас, мужчин, взять!

На том и порешили. На подготовку Кун потребовала пять дней. Правда, потом она переживала, что не успела приготовить тушеного угря, потому как его надо купить живым и по-особому откармливать в течение недели. Чжу Цзые прямо-таки извелся в ожидании пиршества. Я не знаю, чем потчевала хозяйка гостей во время этого застолья, ведь сам я там не был, а болтать о том, чего не видел, не в моих правилах. А вот Ян Чжунбао там был. Именно в этот день он не работал и случайно встретил на улице нашего героя. Тот в это время шел сообщить сотрапезникам, когда начинается торжество. Но узнал, что один из них заболел, и надо было срочно искать замену. Встреча с Ян Чжунбао была как нельзя кстати.

— Идем со мной, дружище, увидишь, как люди живут.

Чжу Цзые сразу же рассказал ему про свои отношения с Кун Бися, а дальше — не удержался — и про свое недовольство моими реформами в рес­торане.

Ян Чжунбао, как человек искусства, обладал и присущей таким людям привилегией — никому не хотел повиноваться. Он был потрясен, когда услышал, что какая-то бабенка хочет ублажить гурманов. Все знаменитые повара были мужчинами, откуда вдруг явилась эта особа? Хотя однажды на­ставник рассказывал ему, что в конце маньчжурской династии, в начале нашего столетия, в Сучжоу славились блюда, которые подавали в одном публичном доме высшего разряда. Их готовила женщина, наделенная при­родой и умом, и красотой. Она сама готовила, не разрешая служанкам при­касаться к кушаньям. Блюда из-под ее рук выходили изящными, как ис­кусная вышивка.

Когда Чжу Цзые встретил Ян Чжунбао, тот болтался без дела. Денег на пиршество Чжу у него не просил, почему бы не полюбопытствовать, а мо­жет, и опыта поднабраться, если будет на что посмотреть, прикинул Ян. Обещано было с три короба, а если ничего такого не будет, то это хоро­ший повод посмеяться над Чжу Цзые, чтобы сбить с него всю спесь!

Спустя время Ян Чжунбао подробно рассказал мне, как все это было, правда, сначала долго оправдывался, что вовсе не открыл подпольный рес­торан, просто его возмутило то наше объявление в газете, которое обещало манну небесную. И он так и не приступил к рассказу о том, чем же потчева­ла гостей Кун Бися, а стал просить меня, чтобы я немедленно отвел его в местное отделение милиции, что я и сделал. Поэтому для меня осталось за­гадкой, как в тот вечер Кун продемонстрировала свое искусство и какими деликатесами потчевала приглашенных. Однако читателям не стоит отчаи­ваться; у нас еще будет возможность познакомиться с ее искусством. «Куль­турная революция» уничтожила много ценностей, но искусство еды в своем развитии нельзя остановить!

Как только я узнал о пиршестве, которое устроил Чжу Цзые, то сразу в ушах моих «зазвучала музыка, достойная небес, которую мало кто из смерт­ных слышал».

Насытившись и ублажив свое чрево, Чжу Цзые вновь стал избегать меня. Он больше не кружил, подобно ошалевшей мухе, по улицам, и никто отны­не не видел, как он, выйдя обычно ранним утром из ворот своего дома, от­правлялся к Чжу Хунсину. Наш герой больше не искал, где бы ему поесть: трижды в день он вкушал пищу в доме Кун Бися. Он ел — она говорила, он платил деньги — она их получала. Они вместе и ели, и жили, а поскольку и жили, то вскоре объявили о своей свадьбе. Все завершилось вполне логич­но. Как гласит мудрость: «Придет время — все устроится».

Наконец-то у нашего героя появилась семья. Человек, который когда-то владел многими домами, в сорок пять лет обзавелся своим собственным. Семья — это такая ловушка, попав в которую приходится подчиняться ее законам. С этих пор Чжу Цзые изменился, стал солидным, следил за своей внешностью, был внимательнее к тому, что говорил. Одевался он теперь куда лучше, чем прежде. На нем ладно сидела суньятсеновка, из кармашка пиджака торчали две ручки, что придавало ему ученый вид. Я думаю, во многом эта метаморфоза произошла благодаря его новой супруге, которая изваяла из нашего героя подобие своего бывшего мужа. Оказалось, что эта женщина может не только прекрасно готовить, но и великолепно управ­лять семьей. Сразу после свадьбы она приложила массу усилий, чтобы при­лично обставить свой дом, выселила жильцов и настояла, чтобы Чжу Цзые переехал к ней. Когда квартиранты съехали, в доме сразу стало простор­нее, да и хозяйка не осталась в убытке. Дом ее был выстроен в националь­ном стиле, в большом внутреннем дворе, украшенном огромными валу­нами, росли деревья и бамбук. Был там и маленький бассейн с горбатым мостиком через него. Дом был обнесен сплошным высоким забором, со­здавая хозяевам ощущение собственного мира, где они могли предаваться чревоугодию в любое время. Конечно, спрятаться от всехшросто невозмож­но, и поэтому не осталось без внимания то, что новая супруга нашего ге­роя и он сам каждое утро отправлялись на рынок. Оба они были аккурат­но одеты, у него в руках — корзина, у нее — сумка, идут себе под ручку. Прохожие бросали на них косые взгляды и зубоскалили:

— Смотрите, сухой сморчок со старой кокеткой.

Я ни разу не слышал от мамы плохого слова о Кун Бися. Она считала, что эта женщина сделала хорошее дело, вернув блудного сына на путь ис­тинный. Обычно, возвратясь с рынка, она говорила:

— Опять встретила управляющего Чжу, сразу видно, что жизнь у него наладилась, смотреть приятно, как он ласков с женой.

Я только фыркал, слушая ее, и мысленно возражал: «Да что у него хоро­шего? Спрятался за воротами от новой жизни!»

6. "Привычные беем ароллаты

Чжу Цзые спрятался от новой жизни, и я был бессилен что-либо с ним сделать. Он не бывал в нашем ресторане, и не в моих силах было заморо­зить его счет в банке, так же как, впрочем, бесполезно было доказывать, что он — носитель буржуазной идеологии. Так пусть же себе предается чрево­угодию, ведь революция еще не завершена, лишь бы вел себя прилично и не кричал на всех углах, что сучжоуская кухня теперь не та, что прежде, и не врывался бы в мой дом с претензиями.

Да какие там претензии, если в момент случайной встречи Чжу Цзые смот­рел на меня как на постороннего, даже не удостаивая кивком. Выставив впе­ред вновь образовавшийся живот, он с безразличным видом проходил мимо и был похож на петуха, одержавшего победу над противником.

Раздражало еще и то, что по-прежнему кое-кто был на стороне моего бывшего хозяина. Все они утверждали, что ресторан наш — одно название, что качество блюд у нас скверное, выбор — скудный, а официанты обслу­живают посетителей из рук вон плохо! А самое-то обидное в том, что де­вяносто процентов говоривших отнюдь не были из вражеского стана! Нас

критиковали не только кадровые работники, рабочие, а просто старики и старухи. Я не мог согласиться с ними, объяснял, что еще года не прошло после начала революции, спрашивал, как это так получается, что совсем недавно они радовались нашему ресторану, а теперь во всю поносят его. И я терпеливо разъяснял:

— Бабушка, ну что ты ругаешься, не ты ли год назад впервые в жизни пришла в ресторан, где открылся совсем иной мир?

— Мир для меня уже давно открыт, а теперь я хочу просто вкусно пообе­дать! — Старуха размахивала перед моим носом пачкой крупных купюр. — Вот, сын прислал, велел мне не жалеть на еду, чаще ходить в ваш ресторан и брать блюда повкуснее! А какие у вас, черт побери, блюда, если я дома могу лучше приготовить!

— Ну и готовь сама, свой обед всегда самый вкусный! — Я почему-то сразу вспомнил Кун Бися и не смог удержаться от грубости.

— Что это ты корчишь из себя хозяина притона, — вспылила бабка, — я умею хорошо готовить, а у вас в ресторане только деньги зря перевожу!

— Это у нас притон?! — встрял в разговор Бао Куньнянь. — Что это ты несешь? По-твоему, социалистическое предприятие — это воровской притон? Да это клевета...

Я решил замять конфликт и сказал:

— Ладно, хватит. Бабушка, не сердись, если тебе не по 1уше наша еда, мы вернем деньги.

Однако в разговоре с человеком, который был в одежде кадрового работ­ника, я решил не церемониться:

— Товарищ, ты здесь в командировке?

— Да, я из Пекина, но про сучжоускую кухню наслышан, поскольку ваш ресторан очень славится, я специально зашел сюда, а мне предлагают какую-то ерунду!

— Ты, товарищ, и этой ерунде должен радоваться. Какие тебе платят су­точные, а?

— Да я вам еще и из своих денег добавлю, лишь бы вкусно пообедать. К тому же вам, наверное, план выполнять надо?

— Скромнее надо быть в жизни и постоянно помнить о трудностях, — строго напомнил я командированному.

— Да-да, — поспешно согласился со мной тот, — спасибо за напомина­ние. Если бы я знал, что здесь меня ожидает такой прием, прихватил бы с собой котелок, чтобы готовить самому. А впрочем, ваш ресторан надо вовсе закрыть за ненадобностью!

Махнув рукой, командированный ушел.

— Да, в этом человеке сильна буржуазная идеология! — вздохнул я. — Получил за несколько дней суточные и уже ведет себя как денежный туз. А что до вопроса, нужен ли наш ресторан... Здесь есть над чем подумать. По­следние два года в деревнях собирают хороший урожай, да и в городе жизнь налаживается, кадровые работники теперь получают неплохую зарплату... Люди стали тратить иные деньги. Мясо теперь стоит шесть мао за цзинь, пачка знаменитого чая «Пять ароматов» — пять фыней, а бутылка вина «Ме­лодия чужой реки» всего два мао и два фыня. Многие сейчас стали жить на широкую ногу и уже от простой пищи воротят нос. Они считают, что если мы им предлагаем то, что всегда ели простые люди, значит, это невкусно,

но ведь даже сигареты «Народ» признаны одними из лучших! Я-то считаю, что служу народу, а оказывается, все мною недовольны. Кое-кто говорит мне об этом прямо в глаза, а некоторые и слова не хотят зря тратить.

Очень обидно, что в городе осталось много ресторанов, где только для вида готовили простую пищу. Стоило измениться обстановке, и там сразу же стали предлагать посетителям деликатесы, как в старые времена. Пользуясь тем, что рынок снова набрал силу, в таких ресторанах вовсю потрошили народные кошельки, и люди ничего не имели против. Но я не унывал: и у нас были золотые деньки! Однако вскоре мой оптимизм прошел; я почув­ствовал, что мы на грани банкротства.

Любители поесть! Когда вы поняли, что скоро ваша сытая жизнь кончит­ся, то были готовы отдать любые деньги и устраивали в дверях давку, лишь бы попасть в роскошный ресторан. Если бы святой Гуанхань и вправду от­крыл на небе ресторан «Лунный дворец», вы, наверное, сумели бы соорудить из облаков лестницу и посетить его!

Весна 1957 года была неспокойной, отовсюду сообщалось!о беспорядках,, люди жаждали свободы, случались столкновения. Работники ресторана тоже вывесили дацзыбао с критикой в мой адрес. Этот листок старой газеты с круп­ными иероглифами, выведенными черной тушью, долго потом мозолил глаза в коридоре. Настроение у меня было испорчено. Писали, конечно, о простых блюдах, об отсутствии предпринимательства и многом другом. Эта писанина меня вывела из себя. Они утверждали, что я захотел присвоить славу рестора­на, эксплуатировал его работников, пытался прикарманивать общественные деньги. Договорились даже до того, что я будто бы избил старого повара Яна и выгнал его вон! Внизу стояла подпись: «Работники ресторана», но, судя по оби­лию в ней прилагательных, писал не кто иной, как Бао Куньнянь. Вот он себя и показал! А ведь когда мы только затеяли реорганизацию ресторана, он был моей правой рукой. Именно от него я узнал, что старый Ян открыл подполь­ный ресторан. Что же он теперь меня помоями обливает?

В те дни, когда я пребывал в страхе и растерянности, мне на помощь пришел старый товарищ — Дин Большеголовый. По пути в Пекин для уча­стия в каком-то совещании он специально заехал в Сучжоу повидаться со мной. Мы были в разлуке восемь лет и здорово соскучились. Увидев друга, я радостно воскликнул:

— Старина, сейчас я тебя угощу, идем в мой ресторан!

Выпалив это, я был крайне удивлен тем, что на меня это не похоже: толь­ко встретились, и сразу зову пировать! Дин покачал головой:

— Брось, о твоем ресторане я уже наслышан, да и дацзыбао читал. Ты лучше расскажи мне, старик, чем ты занимался все эти годы.

— Чем занимался? — переспросил я. — Погоди, я все тебе расскажу. Я мигом позвал жену и представил ей друга:

— Это и есть тот самый Дин, о котором я тебе часто рассказывал. Дин поднялся со стула:

— Дин Чжу, по прозвищу Большеголовый... хотя теперь это прозвище устарело, ведь мы с тобой равны, оба управляющие.

Моя жена, пряча улыбку, пристально посмотрела на Дина, словно хотела убедиться, действительно ли его голова так велика.

— Хватит его разглядывать, — не выдержал я, — сходи-ка на рынок и купи чего-нибудь из овощей.

Значит, до Дина уже дошла «слава» нашего ресторана, а вести его в дру­гой ресторан — значит дать повод для лишних разговоров. Поэтому я и по­просил жену что-нибудь состряпать, чтобы поужинать с другом в своем доме.

Однако я и не подозревал, что моя супруга не способна что-либо приго­товить. За два с лишним года замужества стряпать она так и не научилась. Единственным, что она принесла нам, были чай и сигареты.

— Вы сейчас поговорите, — сказала она, — а когда придет с собрания в уличном комитете мама, она приготовит вам что-нибудь поесть.

Я знал, что на этих собраниях обычно председательствует Ма Тяни Рези­ну, который и в самом деле любит тянуть время, поэтому испугался. Ведь пока собрание кончится, рынок уже закроется.

— Приготовь ужин сама, — велел я жене, — не надо все перекладывать на маму.

— А ты вспомни, что говорил мне! — возмутилась жена. — Не твои ли это слова, что если молодые будут убивать время у плиты, то они ничего не до­бьются в жизни!                                                                              !

— Все верно, — рассмеялся Дин, — я могу подтвердить, это действитель­но его слова, так пусть теперь сам отвечает за последствия!

Я замахал руками:

— Ладно, сходи на собрание и скажи маме, что у нас гость, пусть отпро­сится.

Как только жена ушла, из меня хлынул фонтан красноречия и я стал ис­поведоваться Дину:

— Ты сам видел дацзыбао и прекрасно понимаешь, что это самая настоящая атака на личность, молодые мутят воду. Что я делал не так? Вспомни, ведь мы воевали за то, чтобы уничтожить несправедливость. Никогда не забуду, как я клялся в этом городе, когда бежал в освобожденные районы. Конечно, тогда мной владели высокие помыслы. Пусть я слаб, но я не дам мутной воде вы­плеснуться из сточных канав. Не позволю своим товарищам готовить ту же пищу, которую ела буржуазия! Когда мы освободили этот город, старое обще­ство было разбито, а теперь этим клочком бумаги враги хотят поразить меня самого. Бейте, но вы не в силах посрамить меня!

Дин Большеголовый молча курил, но было видно, что на душе у него не­спокойно.

— Конечно, ты знаешь больше, чем я, ведь все эти годы ты провел в книж­ном магазине. Можешь взять книжку и треснуть ею меня по голове. Но я тоже не лыком шит, бумажкой этой им меня не сломить!

— Ты не прав, — рассмеялся Дин. — Если трескать книгой по голове, то потом трудно думать. Я хочу сказать тебе одну интересную вещь: нет ника­кой разницы во вкусовых ощущениях капиталистов и пролетариев. Если эк­сплуататор попробует очищенных и поджаренных креветок и скажет, что это блюдо вкуснее нарубленного соломкой мяса с капустой, то и пролетарий, отведав того и другого, согласится с ним. Поэтому, когда у бедняков заве­лись деньги, им тоже захотелось креветок, а ты заставляешь их есть мясо с капустой. Если их уговаривать с помощью кувалды, это не совсем вежливо!

Я даже подпрыгнул на стуле:

— Да ты... ты... да ты сам не сможешь каждый день есть креветки!

— А кто каждый день ходит в ресторан, чтобы есть такие деликатесы? Где столько денег наберешь?

— Ты прав, надо много денег, поэтому я и проводил свою политику.

— Все же мне кажется, ты недооцениваешь людей, — возразил Дин. — Сейчас бедных осталось не так уж много. И даже если один из ста жителей города захочет полакомиться креветками, то тогда в ваш ресторан будут ло­миться тысячи. Ты все время твердишь, что хочешь освободить народ, но этот свободный народ совсем не такой, каким ты его представляешь. Если кому-то хочется побаловать себя деликатесами, его не следует причислять к туне­ядцам. Он охотно пойдет к тебе отдать свои деньги, а ты норовишь ему пе­сок в глаза насыпать.

— Нет-нет, против народа я ничего не имею.

— Я знаю, тебе не по душе такие люди, как твой бывший хозяин Чжу Цзые, но они попрятались по домам и носа не показывают.

— Что верно, то верно, он целыми днями из дому не выходит.

— Конечно, отведать деликатесов захотят не только честные труженики. Допустим, скоро в нашей стране не останется ни помещиков, ни капитали­стов, а среди тех, кто придет в ресторан, все равно будуг и бродяги, и воры, и даже убийцы.

Вот с этим я был согласен. Если в гостинице требуют предъявить трудо­вую книжку и рекомендательное письмо, то в ресторан пускают всех, у кого есть деньги.

— Все это так, — вздохнул я, — но мне казалось, что лучшие качества нашего народа — это трудолюбие, бережливость и умеренность в жизни. За­чем так серьезно относиться к еде?

— Ты прав, — согласился Дин, — по-твоему, умеренность в еде — это по­ложительная черта, вот ты и хочешь, чтобы она существовала вечно. Но ведь ты — директор ресторана, и пристрастия не должны влиять на твою работу. Сучжоуская кухня слишком известна, она — часть национальной культуры, которую наш народ создавал тысячелетиями, и если ты разрушишь эту куль­туру, то будешь нести ответственность перед историей!

Я слушал своего товарища затаив дыхание. В школе я изучал историю и знал, что исторические ценности — вещь исключительная. Если разрушить их, то и смертью не смоешь преступления! Но сейчас меня одолевало сомне­ние: неужели искусство принятия пищи создано простыми людьми? Скорее всего, такими, как Чжу Цзые и его жена.

К моему удивлению, мама пришла довольно скоро и очень обрадовалась гостю. На ужин она приготовила необыкновенно вкусную похлебку из жи­вого карпа и пять овощных блюд.

При виде на столе такого изобилия Дин рассмеялся:

— Смотри, дух нового проник и в твою семью, так что будь начеку!

 

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: