В.Я. Брюсов – критик и рецензент мифотворчества А.А. Кондратьева

Тема «Кондратьев и Брюсов» на сегодняшний день является малоисследованной. Отдельные аспекты взаимоотношений двух поэтов были рассмотрены в диссертации Е.В. Шалашова и в статье Е.Г. Таран «Александр Кондратьев и московские издатели-символисты» [Таран, 2012]. Возможно, что этот «пробел» в научной литературе объясняется малым объемом источников документального характера, имеющих важное значение для понимания сути творческого диалога между двумя поэтами. Поэтому мы вынуждены ограничиться биографическими материалами, оставив в качестве перспективы нашей работы поиски поэтической общности двух поэтов. Нам важна, в первую очередь, оценка Брюсовым своего менее известного современника, что позволяет судить о подлинном месте Кондратьева в литературной жизни. Даже при общем критическом настрое Брюсов всегда называет Кондратьева в ряду знаковых имен эпохи.

В тот момент, когда поэт Кондратьев ходил еще в «начинающих», В.Я. Брюсов, который был всего на три года старше своего современника, уже занимал видное место в литературных кругах символистского направления. Выпустив в 1890-х гг. один за другим персональные сборники с яркими претенциозными названиями – «Chefs d`oeuvre» («Шедевры», 1895), «Me eum esse» («Это – я», 1897), Брюсов уже в 900-е годы пользовался большой популярностью и признанием.

Первое упоминание В.Я. Брюсовым фамилии Кондратьева связано с его рецензиями на издание альманаха «Гриф» 1904г., 1905 г. Рецензии публиковались в журнале «Весы», где Брюсов занимал пост фактического редактора, сделав этот журнал рупором символистского движения. Если в первой рецензии (№3 1904г.) фамилия Кондратьева просто обозначена среди участников альманаха, то во второй рецензии (№3 1905 г.) Брюсов дал поэту развернутую критическую характеристику: «А. Кондратьев – примыкает к ново-классическому движению, явно наметившемуся за последние годы во всех литературах. Но, переняв все недостатки этого направления, г. Кондратьев не усвоил его положительных сторон. Античность для него лишь маска, лишь одежда для передачи вполне современных настроений, да притом и античность-то условная, близящаяся почти к псевдо-классицизму» [Брюсов, 1905: 61]. В. Крейд в одной из своих статей, посвященных творчеству Кондратьева, иронизировал по поводу этих строк: «Подобная критика в устах Брюсова – довольно забавна. Не то же ли делал и он сам в своих “античных” повестях!» [Крейд, 1987: 41].

В целом положительно оценив поэтическое мастерство поэта – «В стихах Кондратьева есть, однако, удачные строфы, достойные хороших мастеров парнасской школы», – Брюсов довольно резко высказался о его мифологической прозе: «Отрывок из мифологического романа (речь идет об отрывке романа «Сатиресса» - И.П.) напоминает и Пьера Луиса и Анатоля Франса и де-Керлона» [Брюсов, 1905: 61].

Вскоре последовала еще одна рецензия В.Я. Брюсова на вышедший отдельным изданием сборник стихотворений Кондратьева «Стихи А.К.». В неизданной автобиографии Кондратьев писал: «Сборник, в котором я поместил большую часть напечатанных и несколько не напечатанных стихотворений, выпущен мною в мае 1905 г. и встречен критикой, за немногими исключениями, сочувственно. <…> Из отрицательных рецензий следует упомянуть Вал. Брюсова («Весы» № 7, 1905 г.)» [цит. по: Лавров, 1998: 773]. В этой рецензии В.Я. Брюсов подверг критике стиль мифотворческой поэзии Кондратьева, который, по его мнению, далек от «глубокого проникновения в душу мифов, дающего возможность современному поэту стать причастным самого творчества мифов» [Брюсов, 1905: 53]. Как пишет Брюсов, Кондратьев в древности «ищет только интересных сюжетов, красивых образов и звучных слов», что обедняет само существо его поэзии. «Кроме имен да внешней фабулы, в этих стихотворениях нет ничего эллинского, ассирийского или еврейского: все в них банально, все условно и в худших строфах падает до уровня живописи Семирадского или провинциальных декораций к «Нерону» [там же].

Подчеркивая несовершенство мифотворческой поэзии Кондратьева, Брюсов использует прием сравнения, сопоставляя стихи поэта с переводом оригинала древневосточного эпоса: «Образы ассирийского поэта мрачны, почти страшны; его воображение не выходит из области войн и убийств; у г. А.К. все трафареты цыганских романсов: «луна», «легкая дымка», «отрава лобзания», «сладкая тревога», «знойная страсть». Подлинник написан кратким, отрывистым языком с приемами, свойственными младенческой поэзии: с «постоянными» эпитетами, с частыми повторениями, с параллелизмом выражений; у г. А.К. лощенный (но отнюдь не отточенный) стих, вялый, водянистый, со всеми обычными приемами современного стихописания» [Брюсов, 1905: 55-56].

Будучи сам требовательным и взыскательным мастером слова Брюсов много пишет о технической стороне поэзии Кондратьева, называя его размеры «общеупотребительными и расхожими», рифмы «незатейливыми, а подчас и плохими», указывает на пренебрежение со стороны поэта к звуковой стороне стиха. Несмотря на ряд подобных замечаний, Брюсов отмечает наличие в сборнике достойных строф и нескольких  целых стихотворений, судя по которым, как он пишет, «для г. А.К., как поэта, есть будущее» [там же].

Критические отзывы Брюсова не остались без внимания Кондратьева, и в качестве ответной реакции поэт пишет рецензию на сборник Брюсова «Stephanos», вышедший в декабре 1905г. Рецензия эта предназначалась к публикации в газете «Слово», но была снята редактором П.П. Перцовым. Позже черновик рецензии Кондратьев отослал Брюсову вместе с письмом [Лавров, 1976]. Но это произошло уже после их личного знакомства, которое состоялось на «Башне» Вяч. Иванова. С момента личной встречи между поэтами устанавливается переписка, которая продолжалась на протяжении 14 лет с 1906 г. по 1919 г., когда Кондратьев уже перебрался на Волынь.

В.Я. Брюсов приглашает петербургского поэта к сотрудничеству в «Весах». А.А. Кондратьев изредка публикуется в журнале, среди его публикаций – путевая заметка «Bezalel (Письмо из Ерусалима)» (1906 №8), рецензия «Новое издание сочинений гр. А. Толстого» (1907 №1), стихотворение «Ей (Темноликая, тихой улыбкою…) (1907 №11). В «Весах» также публиковались и рецензии на произведения Кондратьева – Б. Садовской. «Ал. Кондратьев. Сатиресса. Мифологический роман» (1907 №3); С. Соловьев. Новые сборники стихов (1909 №5).

Позже, когда после ухода из «Весов» Брюсов в 1910 г. занял пост редактора критико-беллетристического отдела в журнале «Русская мысль», Кондратьев продолжил свое сотрудничество с ним на страницах этого издания. Как отмечает В. Крейд, «участие Кондратьева в «Русской мысли» было более активным, чем в «Весах». Здесь были напечатаны прозаические произведения – «Ехидна», «Голова Медузы», «Шепот Пана», исследование «Молодость поэта Щербины» [Крейд, 1994: 166]. В «Русской мысли» была помещена и рецензия Брюсова на второй сборник стихотворений Кондратьева «Черная Венера» (1909). Эта рецензия выдержана, как и предыдущие, в критической манере. Брюсов указывает на очевидную зависимость Кондратьева от традиции, на неоригинальность его литературных пристрастий: «Конечно, он далеко не одинок в своей любви к образам античных мифов, к преданиям древнего Востока, Эллады и Рима. <… > Конечно, на древность он смотрит сквозь лжеклассическую и романтическую призму» [Брюсов, 1975: 343]. Но это не умаляет главного достоинства поэта-мифолога, состоящее, по мнению рецензента, в особом чувстве древней культуры, которым наделен поэт: «Но все же на картинах и образах поэзии Ал. Кондратьева есть отблеск вечной красоты Эллады, вечной тайны древнего Востока. В античных преданиях, в древнем мире он иногда умеет увидеть что-то свое, что-то новое и выразить это ярко и отчетливо» [Брюсов, 1975: 344]. Брюсов отмечает определенное развитие творческой манеры поэта: «Заметим, что со времени первого сборника своих стихов (1905 г.) Ал. Кондратьев сделал большие шаги вперед, и, главное, научился придавать стихам больше сжатости и стройности» [Брюсов,1975: 344]. Среди недостатков поэзии Кондратьева Брюсов называет «ее холодность», «склонность к общим местам», «расположение слов».

С участием Брюсова связан важный факт литературной биографии Кондратьева – присуждение премии в литературно-художественном конкурсе журнала «Золотое руно». Конкурс, объявленный в конце 1906 г., был посвящен лучшему изображению дьявола в живописной и литературной форме. Брюсов присутствовал на этом конкурсе в качестве приглашенного судьи наряду с А. Блоком и Вяч. Ивановым. В письме к З.Н. Гиппиус В.Я. Брюсов так описывал события: «На конкурс прибыли из Петербурга Вяч. Иванов, А. Блок и М. Добужинский, все в черных сюртуках. Заседали три дня. Прочли около 100 рукописей про дьявола и пересмотрели до 50 изображений дьявола. Уяснилось, что ни авторы, ни их судьи (и я в том числе) никакого понятия о дьяволе не имеют. Что такое дьявол, кто такой дьявол, откуда к нему подойти, как к нему отнестись? Не знаем. Не то это Яго, не то «христианский» или «еврейский» миф, не то превечное начало, не то сказка. Художники вышли из затруднения просто: не присудили ни одной премии, все забраковали. Мы были справедливее: премировали Кондратьева, Кузмина и Ремизова, – но за вещи, к дьяволу относящиеся весьма косвенно» [Брюсов, 1976: 688]. В отчете жюри, опубликованном в журнале «Золотое руно» (1907 №1), премии были распределены следующим образом: «Первые премии среди прозаических произведений получили рассказы М. Кузмина “Из писем девицы Клары Вальмон к Розалии Тютельмайер” и А. Ремизова “Чертик”. Среди стихотворений вторая премия присуждена сонету А.Кондратьева “Пусть Михаилом горд в веках Иегова…”» [Летопись литературных событий, 2009: 252]. В воспоминаниях Б. Садовского: «Первой премии не получил никто из литераторов. Вторую в пятьдесят рублей, присудили петербургскому стихотворцу А.А. Кондратьеву за сонет о Люцифере, появившийся через месяц в специальном “дьявольском” номере “Золотого руна”» [Садовский, 1980: 48].

Помимо сонета, Кондратьев представил на конкурс рассказ «В пещере», представляющий собой оригинальное истолкование евангельского сюжета о распятии и воскресении Христа. Хотя рассказ не был отмечен премией, он заслужил одобрительный отзыв А. Блока, который был поражен органичностью созданного в нем мира: «Кондратьев удивительный человек. Его рассказ о чертике и Христе – глубоко символичен. Он – совершенно целен, здоров, силен инстинктивной волей; всегда в пределах гармонии, не навязывается на тайну, но таинственен и глубок. Он – страна, после него душа очищается – хорошо и ясно» [Блок, 1965: 84]. 

Рассказ ведется от имени маленького беса, который не успел переселиться, как его собратья, в стадо свиней после изгнания их «неведомым человеком» из «подчиненного» им тела бесноватого. Оставшись на свободе, маленький бес становится невольным свидетелем дальнейших событий – распятия и воскресения Христа. Имя Иисуса при этом ни разу не упоминается в рассказе: маленький бес именует его «Неведомый», «заклинатель», «маг»; в речах адских сил используются следующие обозначения – «эон», «сын жрецов». Женский дух, олицетворение Астарты-Иштар обращается к мертвому телу распятого словами – «человек», «эон», «стыдливый цветок радужно-светлой Плиромы».

По своему содержанию рассказ, как пишет С.И. Кормилов, представляет собой «воинствующе еретическую версию». «Самое еретическое в рассказе – именно авторская версия воскресения Христова. Главной участницей этого действа становится богиня Астарта (Иштра) – богиня любви, причем плотской любви. А одним из предков распятого объявляет себя второй из князей тьмы (т.е., безусловно, Вельзевул…), претендующий на его тело в споре с Асартой» [Кормилов, 2009: 21].

В дальнейшем рассказ был опубликован в журнале «Перевал» (1907 №6) и вошел во второй сборник рассказов «Улыбка Ашеры» [Кондратьев, 1911]. Все рассказы в этом сборнике за исключением одного, «Улыбка Ашеры», имели посвящение: «Тоскующий ангел» – С. Кречетову, «Из преданий Тартара» – С.И. Панову, «На неведомом острове» – Н.С. Гумилеву, «Семь бесовок» – Б.В. Беру, «Царь Шедома» – Ф. Сологубу, «Надпись на саркофаге» – кн. Г.С.Гагарину, «Фамирид» – И.Ф. Анненскому. Под рассказом «В пещере» имелось посвящение В.Я. Брюсову. Связывая тот или иной свой рассказ с определенным лицом, Кондратьев косвенно отражал круг интересов, как личных, так и творческих, относящихся к адресату. К примеру, рассказ «На неведомом острове» о путешествии древнегреческого мореплавателя, случайно оказавшегося предположительно возле берегов Африки, посвящен Н.С. Гумилеву. Хотя в рассказе и не дано конкретное обозначение места, но косвенный намек, содержащейся в тексте – «за Гераклесовыми столбами» – дает основание предположить, что речь идет об Африке (ср. противоположную точку зрения, высказанную Е.О. Козюрой, о возможной ассоциации кондратьевского «неведомого острова» с Австралией, «в свое время называвшейся Terra Australia Incognita – «Неведомая Южная Земля» [Козюра, 2008: 96]). Мы считаем, что есть и исторические обоснования для высказанного нами предположения. Гумилев к тому времени, когда был опубликован рассказ, успел побывать в Эфиопии (Абиссинии) (в конце 1909 г. Гумилев на несколько месяцев уезжает в Абиссинию, а рассказ Кондратьева с посвящением публикуется в журнале «Аполлон», 1910 №7). Известному любителю спиритизма и спиритических сеансов С. Кречетову посвящен рассказ «Тоскующий ангел» о явлении духа во время спиритического сеанса.

Посвящая свой рассказ Брюсову, Кондратьев, по-видимому, учитывал его интерес к библейской тематике и образам древних мифологий. Само название рассказа «В пещере», по нашему мнению, является отсылкой к стихотворению В.Я. Брюсова «Грядущие гунны» из сборника «Stephanos» (напомним, что Кондратьев написал рецензию на этот сборник и, соответственно, был хорошо знаком со стихами, включенными в него).

А мы, мудрецы и поэты,

Хранители тайны и веры,

Унесем зажженные светы

В катакомбы, в пустыни, в пещеры [Брюсов, 1973: 433].

В данном случае образ пещеры обретает семантику места, связанного с тайными познаниями. Не случайно Кондратьев вынес в заглавие именно этот образ, придающий всему рассказу явно символический смысл (вспомним, как высоко оценивал данный рассказ А. Блок, отмечая в нем наличие глубины символизма). При этом Кондратьев не столько следует библейской традиции, согласной которой местом захоронения Иисуса становится пещера-гроб, высеченная в скале (см. Евангелие от Луки 22:53), а предлагает свою интерпретацию слова «пещера» как подземелья (недаром синонимом пещеры в тексте выступает «погреб»).

Брюсов высоко ценил прозаическое творчество Кондратьева (по крайней мере, выше, чем поэтическое). В программной статье «Мы переживаем эпоху творчества» (1920) о задачах современной поэзии Брюсов упомянул именно прозу Кондратьева наряду с прозаическим творчеством Ф. Сологуба и Д.С. Мережковского как образцово-показательную, равную классическим образцам: «Прошлое нашей литературы оставило нам богатое наследство. Стих Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Тютчева, Фета – способен был, кажется, выражать все оттенки дум и чувствований; проза Гоголя, Достоевского, Лескова и других способна была принять любое содержание в свои гибкие формы. Это богатство было еще умножено, увеличено работою символистов, стихом А. Блока, Вяч. Иванова, смею сказать – моим; прозою Ф. Сологуба, Мережковского, Кондратьева и других» [Брюсов, 1976: 220]. В личной библиотеке Брюсова имелся ряд книг Кондратьева с дарственными надписями автора: «Белый козел» (СПб, 1909); «Улыбка Ашеры. Вторая книга рассказов» (СПб, 1911); «Граф А.К. Толстой. Материалы для истории жизни и творчества» (СПб, 1912); «Елена. Драматический эпизод из эпохи Троянской войны» (Петроград, 1917).

Из этого списка только одна книга удостоилась письменной рецензии Брюсова – это историко-литературный труд «Граф А.К. Толстой. Материалы для истории жизни и творчества», рецензия была опубликована в журнале «Русская мысль» (1912, № 1). Объективность изложения, большой массив проработанных документальных источников, скрупулезное внимание к фактам, – все это, по выражению Брюсова, позволило выделиться книге Кондратьева из общего потока историко-литературных работа своего времени. «Книга г. Кондратьева принадлежит к числу тех редких, к сожалению, книг, в которых автор предоставляет говорить за себя фактам. У нас есть много “характеристик” и “оценок” различных поэтов, но из этих характеристик и оценок мы узнаем только, как тот или иной критик смотрит на того или иного поэта. Напротив, до сих пор у нас еще нет полной биографии даже Пушкина и сколько-нибудь обстоятельных очерков жизни таких выдающихся лириков, как Баратынский, Тютчев, Фет и многие другие; издания их сочинений также полны всякого рода ошибками и крайне неполны <…> большинство же наших критиков оказали бы гораздо большую услугу родной литературе, если бы не гнушались «черной работой» и вместо того, чтобы давать свой “взгляд и нечто”, занялись добросовестным собиранием фактов» [Брюсов, 1912: 3].

Заслуга Кондратьева, по мнению Брюсова, как раз и состоит в такой «черновой проработке» имеющегося материала о творчестве и жизни А.К. Толстого. «Г. Кондратьев не написал биографии гр. А.К. Толстого, но сделал свод всего, что мы знаем о его жизни, как по печатным данным, так частью и по неизданным материалам. Даже тот, кто специально занимался биографией гр. А.К. Толстого, найдет в этой книге немало для себя нового и неожиданного» [там же].

Брюсов занимал видное место в кругу литературных знакомых Кондратьева, которого в Брюсове привлекали его большие теоретические познания в поэзии, которых ему порой не хватало. Как отмечает Н.А. Богомолов, «Кондратьев был далек от какой бы то ни было науки о стихе, пусть даже самой прикладной. 11 апреля 1906 г. он с нескрываемым удивлением сообщал Брюсову: “Как ни грустно, но следует признаться, глубокоуважаемый Валерий Яковлевич, что я лишь 7 апреля, получив Ваше письмо, узнал о существовании ассонансов. Я обращал и раньше внимание на то, что некоторые поэты умышленно употребляют не вполне точные рифмы, но названия этих созвучий не знал. Спасибо за науку”» [цит. по: Богомолов, 1994: 109].

В письмах к третьим лицам Кондратьев упоминает о некой «духовной связи» с Брюсовым. В письме к А.В. Амфитетарову от 1. XII. 1932 г. он пишет: «Мне иногда снится Валерий Яковлевич Брюсов. Всякий раз – перед болезнью детей. Так было и при жизни покойного писателя, который всегда относился ко мне очень хорошо» [Кондратьев, 1994: 166]. С точки зрения отношений между поэтами, интересно упомянутое письмо к Амфитеатрову, в котором раскрыты некоторые подробности, характеризующие Брюсова-творца и Брюсова-человека. Кондратьев, испытывая почтение к своему старшему товарищу (на тот момент уже покойному), старается представить его личность в достаточно сдержанных тонах. Упомянув о хорошем отношении поэта к нему, Кондратьев продолжает: «Правда, и в отношении ко мне он не мог удержаться раза 2 или 3 от некоторых своих “странностей” (так автор письма именует литературные выходки Брюсова – И.П.). Напишет, бывало, на ту же тему, что и я (прочтя мое в печати), стихотворение, напечатает его не в очередном сборнике, а в собрании сочинений, и непременно с датою года на 2-3 раньше, чем было написано мною, и радуется. А у него стихотворение, надо отдать справедливость, не хуже, а, пожалуй, лучше выходило. А во всем остальном относился ко мне в высшей степени внимательно, предупредительно и любезно, так, что я, признаться сказать, удивлялся. Загадочный человек был Валерий Яковлевич» [Кондратьев, 1994: 166]. Интересно, что Кондратьев здесь упоминает о своем творчестве как возможном источнике вдохновения для Брюсова.

Итак, роль Брюсова в творческой биографии Кондратьева была ролью учителя и достаточно сурового критика. Его отзывы на поэтические сборники поэта представляют собой наиболее полные и тщательные разборы авторских текстов. Брюсов – самый последовательный критик творчества Кондратьева (он – автор большинства опубликованных рецензий на произведения писателя). Между обоими поэтами было довольно много общего – от увлечения мифами и древними религиями до стремления к строгой научности в творческом процессе. Несмотря на авторитет своего старшего современника в литературном движении начала XX в., Кондратьев занимал обособленную позицию, сохранив самостоятельность в своих оценках и суждениях.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: