Панэтий (Панэций) Родосский

 

(ок. 180—100 гг. до н.э.)

философ-стоик

 

Нестойкую душу нельзя вверять ни вину, ни красоте, ни лести, ни другим соблазнительным приманкам.

 

Периандр

 

(ок. 660 – ок. 585 гг. до н.э.)

тиран (правитель) Коринфа

 

На вопрос, почему он остается тираном, он [Периандр] ответил: «Потому что опасно и отречение, и низложение».[571]

 

Кто хочет править спокойно, пусть охраняет себя не копьями, а общей любовью.[572]

 

Прекрасен покой, опасна опрометчивость, мерзостна корысть.

 

Наслаждение бренно – честь бессмертна.

 

В счастье будь умерен, в несчастье разумен.

 

Почему правитель боится оставить власть? – Потому что опасно и отречение, опасно и низложение.

 

Сговора держись. Тайн не выдавай.

 

Наказывай не только за проступок, но и за намерение.

 

К друзьям и в несчастье будь неизменен.

 

В усердии – все.

 

Перикл

 

(ок. 490—429 до н.э.)

афинский стратег, вождь демократической группировки

 

Юношество, погибшее на войне, – как изъятая из года весна.[573]

 

У алтаря кончаются права дружбы, сказал Перикл, отказываясь от участия в ложной клятве.[574]

 

Перикл, избираемый стратегом, всякий раз, надевая военный плащ, говорил себе: «Осторожней, Перикл: ты начальствуешь над свободными людьми, и к тому же над эллинами, и к тому же над афинянами».[575]

 

Однажды, когда он [Перикл] вместе с Софоклом участвовал в морской экспедиции в должности стратега и Софокл похвалил одного красивого мальчика, Перикл ему сказал: «У стратега, Софокл, должны быть чистыми не только руки, но и глаза».[576]

 

Умирая, он [Перикл] сказал в похвалу себе, что никому из афинян не пришлось надеть из-за него траур.[577]

 

Рождение – благо для тех, кто своими делами оставит вечную о себе память.

 

Пиндар

 

(ок. 518—442 или 438 гг. до н.э.)

поэт-лирик

 

Непоколебимое основание государства – справедливость.

 

Склонность к ссоре, поношению и зависти – спутник пустых людей.

 

Пифагор

 

(VI в. до н.э.)

философ, математик, религиозный и политический деятель, основатель пифагорейской школы, родился на о-ве Самос

 

Числу все вещи подобны.[578]

 

Все, что познается, имеет число, ибо невозможно ни понять ничего, ни познать без него.[579]

 

Гармония есть (…) согласие разногласного.[580]

 

Мудрецом, по его [Пифагора] словам, может быть только бог, а не человек. (…) А философ ["любомудр"] – это просто тот, кто испытывает влечение к мудрости.[581]

 

Жизнь (…) подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные – торговать, а самые счастливые – смотреть; так и в жизни иные, подобные рабам, рождаются жадными до славы и наживы, между тем как философы – до единой только истины.[582]

 

Похоти уступай зимой, не уступай летом; менее опасна она весной и осенью, опасна же во всякую пору и для здоровья нехороша.[583]

 

У друзей все общее, и дружба есть равенство.[584]

 

Дружба есть равенство.[585]

 

Душа совершает круг неизбежности, чередою облекаясь то в одну, то в другую жизнь.[586]

 

Уходя на чужбину, не оборачивайся.[587]

 

[Пифагор] запрещает молиться о себе, потому что, в чем наша польза, мы не знаем.[588]

 

Жизнь человеческую он [Пифагор] разделял так: «Двадцать лет – мальчик, [еще] двадцать – юнец, [еще] двадцать – юноша, [еще] двадцать – старец».[589]

 

«Огня ножом не вороши», то есть человека гневного и надменного резкими словами не задевай.[590]

 

«Уходя, не оглядывайся», то есть перед смертью не цепляйся за жизнь.[591]

 

«Будь с теми, кто ношу взваливает, не будь с теми, кто ношу сваливает», – этим он велел поощрять людей не к праздности, а к добродетели и к труду.[592]

 

Без ума человек не познает ничего здравого, ничего истинного и даже не способен ничего уловить какими бы то ни было чувствами, – только ум сам по себе все видит и все слышит,прочее же и слепо и глухо.[593]

 

Где (…) необходимость, там и возможность.[594]

 

Будем относиться благоразумно и справедливо ко всем, не только к благоразумным и справедливым, и не будем честными с честными и злыми со злыми.[595]

 

Если совершается с удовольствием постыдное, то удовольствие проходит, а стыд остается; если же совершается с усилием достойное, то усилие проходит, а достойное остается.[596]

 

Чаще теряют меру в питье, чем в еде.[597]

 

Пифагор запрещает без приказания полководца, то есть божества, оставлять свой сторожевой пост, покидая жизнь. (О самоубийстве).[598]

 

Среди говорящих тварей есть боги, есть люди, а еще есть Пифагор.[599]

 

Будь благословенно божественное число, породившее богов и людей.

 

Жизнь подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные – торговать, а самые счастливые – смотреть.

 

Кубок жизни был бы сладок до приторности, если бы не падало в него горьких слез.

 

Если можешь быть орлом, не стремись стать первым среди галок.

 

Две вещи делают человека богоподобным: жизнь для блага общества и правдивость.

 

Будь другом истины до мученичества, но не будь ее защитником до нетерпимости.

 

Что бы о тебе ни думали, делай то, что ты считаешь справедливым. Будь одинаково равнодушным и к порицанию, и к похвале.

 

Статую красит вид, а человека – деяния его.

 

Просыпаясь утром, спроси себя: «Что я должен сделать?» Вечером, прежде чем заснуть: «Что я сделал?»

 

Делай великое, не обещая великого.

 

Не закрывай глаз, когда хочешь спать, не разобравши всех своих поступков за прошедший день.

 

Погрешности свои старайся не прикрывать словами, но врачевать обличениями.

 

Одному только разуму, как мудрому попечителю, должно вверять всю жизнь.

 

Все исследуй, давай разуму первое место.

 

Полезнее камень наобум бросить, чем слово пустое.

 

Как ни коротки слова «да» и «нет», все же они требуют самого серьезного размышления.

 

Одно и то же, что от полыни горечь отнять и что у слова дерзость отсечь.

 

Шутку, как и соль, должно употреблять с умеренностью.

 

Для познания нравов какого ни есть народа старайся прежде изучить его язык.

 

Молчи или говори что-нибудь получше молчания.

 

Лесть подобна оружию, нарисованному на картине: она доставляет приятность, а пользы никакой.

 

Избери себе друга; ты не можешь быть счастлив один: счастье есть дело двоих.

 

Живи с людьми так, чтобы твои друзья не стали недругами, а недруги стали друзьями.

 

Человек умирает в опьянении от вина; он беснуется в опьянении от любви.

Благоразумная супруга! Если желаешь, чтобы муж твой свободное время проводил подле тебя, то постарайся, чтоб он ни в каком ином месте не находил столько приятности, удовольствия, скромности и нежности.

 

Берегите слезы ваших детей, дабы они могли проливать их на вашей могиле.

 

Омывай полученную обиду не в крови, а в Лете, реке забвения.

 

Прежде всего не теряй самоуважения!

 

Не делай ничего постыдного ни в присутствии других, ни втайне. Первым твоим законом должно быть уважение к себе самому.

 

Во время гнева не должно ни говорить, ни действовать.

 

Как старинное вино непригодно к тому, чтобы его много пить, так и грубое обращение непригодно для собеседования.

 

Пьянство есть упражнение в безумстве.

 

Неразумные при выпивании вина доходят до опьянения, а при несчастьях – до совершенной потери ума.

 

Спроси у пьяницы, как бы он мог перестать пьянствовать? Я отвечу за него: пусть почаще вспоминает о делах, какие он делает в пьяном виде.

 

У хвастунов, так же как и в позлащенном оружии, внутреннее не соответствует наружному.

 

Только неблагородный человек способен в глаза хвалить, а за глаза злословить.

 

Никто не должен преступать меру ни в пище, ни в питии.

 

Платон

 

(427—347 гг. до н.э.)

афинский философ, ученик Сократа

 

Покажи мне свою немногословность, а многословие покажешь в другой раз.[600]

 

Поступать несправедливо хуже, чем терпеть несправедливость.[601]

 

Я слышал от одного мудрого человека, что теперь мы мертвы и что тело – наша могила.[602]

 

[Единоличных правителей] власть толкает (…) на самые тяжкие и нечестивые проступки. (…) Худшие преступники выходят из числа сильных и могущественных.[603]

 

Трудно (…) и потому особенно похвально – прожить всю жизнь справедливо, обладая полной свободою творить несправедливость.[604]

 

Не казаться хорошим должно человеку, но быть хорошим.[605]

 

Если первое благо – быть справедливым, то второе – становиться им, искупая вину наказанием.[606]

 

Как поэты любят свои творения, а отцы – своих детей, так и разбогатевшие люди заботливо относятся к деньгам – не только в меру потребности, как другие люди, а так, словно это их произведение. Общаться с такими людьми трудно: ничто не вызывает их одобрения, кроме богатства.[607]

 

Самое великое наказание – это быть под властью человека худшего, чем ты, когда сам ты не согласился управлять.[608]

 

Мусическое [музыкальное] искусство (…) всего более проникает в глубь души и всего сильнее ее затрагивает.[609]

 

[В государствах] заключены два враждебных между собой государства: одно – бедняков, другое – богачей; и в каждом из них опять-таки множество государств.[610]

 

Не бывает потрясения в стилях музыки без потрясения важнейших политических законов.[611]

 

В образцово устроенном государстве жены должны быть общими, дети – тоже, да и все их воспитание будет общим.[612]

 

Пока в государствах не будут царствовать философы, либо (…) нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино – государственная власть и философия, (…) до тех пор (…) государствам не избавиться от зол.[613]

 

… Люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. (…) Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине (…). Разве ты думаешь, что (…) люди что-нибудь видят, (…) кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры? (…) Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, – это подъем души в область умопостигаемого.[614]

 

Есть два рода нарушения зрения (…): либо когда переходят из света в темноту, либо из темноты – в свет. То же самое происходит и с душой.[615]

 

Не следует, чтобы к власти приходили те, кто прямо-таки в нее влюблен. А то с ними будут сражаться соперники в этой любви.[616]

 

Тирания возникает, конечно, не из какого иного строя, как из демократии; иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство.[617]

 

Когда появляется тиран, он вырастает (…) как ставленник народа.[618]

 

Первой его [тирана] задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе. (…) А если он заподозрит кого-нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю.[619]

 

Самое тяжелое и горькое рабство – рабство у рабов.[620]

 

Какой-то страшный, дикий и беззаконный вид желаний таится внутри каждого человека, даже в тех из нас, что кажутся вполне умеренными; это-то и обнаруживается в сновидениях.[621]

 

Нет более жалкого государства, чем управляемое тиранически, и более благополучного, чем то, в котором правят цари.[622]

 

Нельзя ценить человека больше, чем истину.[623]

 

[О поэзии, не приносящей пользу государству:] Мы выслали ее из нашего государства.[624]

 

Добродетель не есть достояние кого-либо одного, почитая или не почитая ее, каждый приобщится к ней больше либо меньше. Это – вина избирающего, бог не виновен.[625]

 

Несправедливые люди при всей их ловкости действуют как те участники забега, которые в один конец бегут хорошо, а на дальнейшее их не хватает; сперва они бегут очень резво, а под конец делаются посмешищем и, не добившись венка, уходят с поникшей головой и повесив нос. Между тем подлинные бегуны достигают цели, получают награды и увенчиваются венками; не так ли большей частью случается и с людьми справедливыми?[626]

 

В жизни (…) всегда надо уметь выбирать средний путь, избегая крайностей; в этом – высшее счастье человека.[627]

 

Все находятся в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни и каждый – с самим собой.[628]

 

Победа над собой есть первая и наилучшая из побед. Быть же побежденным самим собой всего постыдней и хуже.[629]

 

Хороший законодатель (…) станет устанавливать законы, касающиеся войны, ради мира, а не законы, касающиеся мира, ради военных действий.[630]

 

Закон – владыка над правителями, а они – его рабы.[631]

 

Любящий слеп по отношению к любимому.[632]

 

Одновременно быть и очень хорошим, и очень богатым невозможно.[633]

 

В серьезных делах надо быть серьезным, а в несерьезных – не надо.[634]

 

Человек (…) это какая-то выдуманная игрушка бога (…). Этому-то и надо следовать (…). Надо жить играя.[635]

 

Без смешного нельзя познать серьезного.[636]

 

Как говорят каменщики, большие камни не ложатся хорошо без малых.[637]

 

Человека [совершившего преступление из-за страстей] правосудие постигнет не за совершенное деяние – ведь свершившееся никогда уже не сможет стать несвершившимся, – но ради того, чтобы в будущем он (…) возненавидел несправедливость, – а также чтобы возненавидели ее все те, кто видел суд над ним.[638]

 

С ума сходят многие и по-разному.[639]

 

Поэт – существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка. (…) Ради того бог и отнимает у них рассудок и делает своими слугами, божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через них подает свой голос.[640]

 

О, если бы (…) большинство способно было делать величайшее зло, с тем чтобы быть способным и на величайшее добро! Хорошо бы это было! А то ведь оно не способно ни на то, ни на другое: оно не может сделать человека ни разумным, ни неразумным, а делает что попало.[641]

 

Воздавать злом за зло, как этого требует большинство, (…) несправедливо.[642]

 

Бесстрашное существо и существо мужественное – это не одно и то же. (…) Мужеству и разумной предусмотрительности причастны весьма немногие, дерзкая же отвага и бесстрашие, сопряженные с непредусмотрительностью, свойственны очень многим – и мужчинам, и женщинам, и детям, и животным.[643]

 

Величайшая дружба существует между крайними противоположностями. (…) Ведь противоположное питает противоположное, тогда как подобное не получает ничего от подобного.[644]

 

[Об отцах и матерях павших воинов:]

Надо (…) не причитать вместе с ними, ибо не надо ничего добавлять к их печали (…), а, наоборот, следует ее исцелять и смягчать, напоминая им, что (…) молили они богов не о том, чтобы дети их стали бессмертными, но о том, чтобы они были доблестными и славными.[645]

 

Судьба – путь от неведомого к неведомому.[646]

 

Человек – существо бескрылое, двуногое, с плоскими ногтями; единственное из существ, восприимчивое к знанию, основанному на рассуждениях.[647]

 

Стыд – страх перед ожидаемым бесчестием.[648]

 

Воспитание есть усвоение хороших привычек.[649]

 

Любящий божественнее любимого, потому что вдохновлен богом.[650]

 

Каждый из нас – это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину.[651]

 

По мнению большинства, боги прощают нарушение клятвы только влюбленному, поскольку, мол, любовная клятва – это не клятва.[652]

 

Любить – значит искать свою половину.[653]

 

Соитие мужчины и женщины есть (…) дело божественное, ибо зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном.[654]

 

Рожденье – это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу. (…) А значит, любовь – это стремление и к бессмертию.[655]

 

… Самое главное – исследование вопроса, хотя может случиться, что при этом мы исследуем и того, кто спрашивает, то есть меня самого, и того, кто отвечает.[656]

 

Трудно становиться хорошим, хотя это и возможно, но быть хорошим – невозможно.[657]

 

Быть человеку хорошим, то есть постоянно хорошим, невозможно, стать же хорошим можно; но тот же самый человек способен стать и дурным.[658]

 

Мужественные бывают смелыми, но не все смелые мужественны.[659]

 

Никто (…) не выберет большего [зла], если есть возможность выбрать меньшее.[660]

 

Как раз философу свойственно испытывать (…) изумление. Оно и есть начало философии.[661]

 

Число составляет всю суть каждой вещи.[662]

 

[Время] – движущееся подобие вечности.[663]

 

Время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались бы одновременно.[664]

 

Поэт – если только он хочет быть настоящим поэтом – должен творить мифы, а не рассуждения.[665]

 

Есть люди, которым лучше умереть, чем жить, и, размышляя о них, (…) ты будешь озадачен, (…) почему они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой.[666]

 

Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним – умиранием и смертью.[667]

 

Истинные философы много думают о смерти, и никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди.[668]

 

Если иные (…) мужественно встречают смерть, то не из страха ли перед еще большим злом? (…) Стало быть, все, кроме философов, мужественны от боязни, от страха.[669]

 

[Знание – это своего рода припоминание. (…) Те, о ком мы говорим, что они познают, на самом деле только припоминают, и учиться в этом случае означало бы припоминать.[670]

 

Нужно достигнуть одного из двух: узнать истину от других или отыскать ее самому либо же, если ни первое, ни второе не возможно, принять самое лучшее и самое надежное из человеческих учений и на нем, точно на плоту, попытаться переплыть через жизнь; если уже не удается переправиться на более устойчивом и надежном судне – на каком-нибудь божественном учении.[671]

 

Я рискую показаться вам не философом, а завзятым спорщиком, а это уже свойство полных невежд. Они, если возникнет разногласие, не заботятся о том, как обстоит дело в действительности; как бы внушить присутствующим свое мнение – вот что у них на уме.[672]

 

Когда кто влюблен, он вреден и надоедлив, когда же пройдет его влюбленность, он становится вероломным.[673]

 

Кто (…) без неистовства, посланного Музами, подходит к порогу творчества в уверенности, что он благодаря одному лишь искусству станет изрядным поэтом, тот еще далек от совершенства: творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых.[674]

 

Во влюбленном, словно в зеркале, он [любимый] видит самого себя.[675]

 

… Во всей трагедии и комедии жизни (…) страдание и удовольствие смешаны друг с другом.[676]

 

Платон увидел одного человека за игрой и кости и стал его корить. «Это же мелочь», – ответил тот. «Но привычка не мелочь», – возразил Платон.[677]

 

Однажды, когда к нему вошел Ксенократ, Платон попросил его выпороть раба: сам он не мог этого сделать, потому что был в гневе. А какому-то из рабов он и сам сказал: «Не будь я в гневе, я бы тебя выпорол!»[678]

 

Платон, говорят, (…) сказал: «Аристотель меня брыкает, как сосунок-жеребенок свою мать».[679]

 

[Кинику Диогену:]

Какую же ты обнаруживаешь спесь, притворяясь таким смиренным![680]

 

Платон, умирая, восхвалял своего гения и свою судьбу за то, что, во-первых, родился человеком, во-вторых, эллином, а не варваром и не бессловесным животным, а также и за то, что жить ему пришлось во времена Сократа.[681]

 

Стараясь о счастье других, мы находим свое собственное.

 

В своих бедствиях люди склонны винить судьбу, богов и все что угодно, но только не себя самих.

 

Бог в нас самих.

 

Кто не совершает несправедливости – почтенен; но более чем вдвое достоин почета тот, кто и другим не позволяет совершать несправедливостей.

 

Крайняя несправедливость – казаться справедливым, не будучи таким.

 

Сократ – друг, но самый близкий друг – истина.

 

Хорошее начало – половина дела.

 

Никто не становится хорошим человеком случайно.

 

Разумный наказывает не потому, что был совершен проступок, а для того, чтобы он не совершался впредь.

 

Очень плох человек, ничего не знающий, да и не пытающийся что-нибудь узнать. Ведь в нем соединились два порока.

 

Невежественными бывают только те, которые решаются такими оставаться.

 

Круглое невежество – не самое большое зло: накопление плохо усвоенных знаний еще хуже.

 

Глупца можно узнать по двум приметам: он много говорит о вещах, для него бесполезных, и высказывается о том, про что его не спрашивают.

 

Ничто не является более тягостным для мудрого человека и ничто не доставляет ему большего беспокойства, чем необходимость тратить на пустяки и бесполезные вещи больше времени, чем они того заслуживают.

 

Основа всякой мудрости есть терпение.

 

Чтобы речь вышла хорошей, прекрасной, разве разум оратора не должен постичь истину того, о чем он собирается говорить?

 

Красиво сказанная речь о прекрасных деяниях остается в памяти слушающих, к чести и славе тех, кто эти дела совершил.

 

Недобросовестные ораторы стремятся представить плохое хорошим.

 

Кто в верности не клялся никогда, тот никогда ее и не нарушит.

 

В шутку, а не всерьез.

 

Речь истины проста.

 

Книга – немой учитель.

 

Человек, поглупевший от суеверия, есть презреннейший из людей.

 

Угождать во имя добродетели прекрасно в любых случаях.

 

Тесная дружба бывает у сходных меж собою людей.

 

Чтобы приобрести расположение друзей и приятелей при житейских сношениях с ними, следует оценивать их услуги, оказываемые нам, выше, чем это делают они сами; наоборот, наши одолжения друзьям надо считать меньшими, чем это полагают наши друзья и приятели.

Сколько рабов, столько врагов.

 

Любимое часто ослепляет любящего.

 

Относительно всякого брака пусть соблюдается одно предписание: каждый человек должен заключать брак, полезный для государства, а не только наиболее приятный для самого себя.

 

Не прибавляй огонь к огню.

 

Быть обманываемым самим собою – хуже всего, потому что в таком случае обманщик постоянно присутствует при обманываемом.

 

Для соразмеренности, красоты и здоровья требуется не только образование в области наук и искусства, но и занятия всю жизнь физическими упражнениями, гимнастикой.

 

Гимнастика есть целительная часть медицины.

 

Время уносит все; длинный ряд годов умеет менять и имя, и наружность, и характер, и судьбу.

 

Изменчивей хамелеона.

 

Плутарх

 

(ок. 46 – ок. 127 гг.)

философ, писатель и историк, из Херонеи (Беотия)

 

Высшая мудрость – философствуя, не казаться философствующим и шуткой достигать серьезной цели.[682]

 

Беседа должна быть столь же общим достоянием пирующих, как и вино.[683]

 

Начальником пьющих должен быть надежнейший из пьющих. А таковым он будет, если и опьянению нелегко поддается, и не лишен вкуса к выпивке.[684]

 

Старики скорее подвергаются опьянению, чем молодые, впечатлительные – скорее, чем спокойные, грустные и озабоченные – скорее, чем беззаботные и веселые.[685]

 

Самое приятное в мореплавании – близость берега, а в сухопутном хождении – близость моря.[686]

 

Нам приятно, когда нас спрашивают о том, о чем мы склонны рассказать и без чьей-либо просьбы.[687]

 

Старикам, готовым говорить по всякому поводу, хотя бы и не к делу, доставит удовольствие любой вопрос, идущий навстречу этой их склонности.[688]

 

Подшучиванье иной раз сильнее задевает, чем брань. (…) Кто попрекает человека, назвав его торговцем соленой рыбой, тот попросту выразит пренебрежение к его ремеслу; а кто скажет: «Знаем, что ты локтем нос утираешь», – добавит к этому издевку. (…) Острота насмешки сообщает длительность ее действию, как зазубрина на стреле, и чем больше она забавляет окружающих, тем больше уязвляет того, против кого направлена: восхищаясь сказанным, слушатели как бы присоединяются к содержащемуся в нем поношению. (…) Всякий насмешник как бы косвенно призывает окружающих сочувственно присоединиться к содержащемуся в его словах уязвлению.[689]

 

Что родилось раньше, курица или яйцо?[690]

 

Пение, смех и пляска свойственны умеренно выпившему; а болтать, о чем не следовало, – признак перепившего и пьяницы.[691]

 

Совместная выпивка помогает лучше узнать друг друга. (…) Вино показывает каждого таким, каков он есть.[692]

 

Старческой природе самой по себе присущи явные признаки опьянения: дрожание членов, косноязычие, излишняя болтливость, раздражительность, забывчивость, рассеянность. (…) Нет ничего более похожего на старика, чем пьяный молодой человек.[693]

 

Дети любят в рассказываемом им некоторую загадочность, а из игр предпочитают такие, которые содержат в себе нечто сложное и трудное.[694]

 

В начале обеда гостям бывает тесно, а позднее – просторно.[695]

 

[Некий римлянин], пообедав в одиночестве, (…) сказал: «Сегодня я поел, но не пообедал».[696]

 

Истинные цари боятся за подданных, а тираны – подданных, и поэтому вместе с могуществом возрастает у них боязливость: чем больше людей им подвластно, тем больше у них оснований для страха.[697]

 

Поэзии нет дела до правды.[698]

 

Многие цари и властители, которым недостает ума, подражают неумелым ваятелям: как те воображают, будто их колоссы будут казаться исполненными величия и мощи, если они их изваяют с широко расставленными ногами, напряженными мышцами и разверзнутым ртом, так и они думают посредством сурового голоса, мрачного взгляда, грубого обращения, нелюдимого поведения придать достоинство и значительность своей власти.[699]

 

Знаки доверия порождают обратное доверие и проявления любви – такую же любовь.[700]

 

Ловля с помощью отравы позволяет легко и быстро добыть рыбу, но портит ее, делая несъедобной; так и жены, которые ворожбою и приворотными зельями стараются удержать при себе мужей, чувственными наслаждениями пленяют их, но живут потом с умалишенными и безумными. Даже Кирке [Цирцее] никакой не было пользы от заколдованных ею, и не знала она, что с ними делать, превращенными в ослов и свиней, зато в Одиссея, который оставался в здравом уме и держался с нею осмотрительно, влюбилась до беспамятства.[701]

 

Эллинам, служившим в войске у Кира, военачальники приказали встречать врага молча, если он нападет с криком, и, наоборот, бросаться на него с криками, если враг молчит. Умная жена, пока разгневанный муж кричит и бранится, хранит молчание, и лишь когда он умолкает, заводит с ним разговор, чтобы смягчить его и успокоить.[702]

 

Есть люди, которые оттого, что не имеют, чем им заняться всерьез, бросаются в общественные дела, превращая их в некий род препровождения времени.[703]

 

[Об афинянах:] Едва ли кому можно доставить так много удовольствия похвалами, но так мало огорчения насмешками. Начальников своих они заставляют трепетать, а врагам являют милость.[704]

 

Придворные льстецы (…), словно птицеловы, подражают голосам и перенимают повадки тех, на кого охотятся.[705]

 

[Совет государственному мужу:]

Спеши развить и украсить собственный характер, затем что тебе предстоит жить, словно в театре, на глазах у зрителей.[706]

 

Беременных женщин подчас тянет поесть камней, а страдающие морской болезнью требуют соленой воды или еще чего-нибудь в этом роде – а чуть позже взятое в рот выплюнуто и смотреть на него не хочется. Вот так и народ по легкомыслию, или по надменности, или по недостатку в более достойных вождях может прибегнуть к услугам кого попало, но не перестает выказывать им презрение и отвращение и всегда рад услышать насмешки над ними.[707]

 

В Лакедемоне, когда некий человек дурных нравов внес однажды дельное предложение, народ его отверг, а эфоры велели одному из старейшин, выбранному для этого по жребию, повторить предложение от своего лица, как бы перенеся его из нечистого сосуда в чистый и тем сделав приемлемым для сограждан. Такую силу имеет в государственных делах доверие или недоверие к личной порядочности деятеля.[708]

 

Пословица говорит, что волка за уши не удержишь, но граждан и государство только за уши и следует вести, не подражая тем, кто, по невежеству и неспособности в искусстве слова, прибегает к приемам пошлым и низменным, обращается вместо слуха к утробам и кошелькам.[709]

 

Непристойные речи [политика] позорят больше того, кем, чем того, про кого они говорятся.[710]

 

Если одна нога закована в колодку, то не надо просовывать в колодку и голову.[711]

 

С народом (…) надо обращаться как с влюбленным, держась от него подальше и заставляя тосковать о своем отсутствии.[712]

 

[Греку, решившему заняться политической деятельностью:]

Попроще надо шить хламиду (…) и не возлагать непомерно горделивых украшений на свой венок, видя римский сапог над головой. Подражай лучше актерам, которые влагают в представление свою страсть, свой характер, свое достоинство, но не забывают прислушиваться к подсказчику, чтобы не выйти из меры и границ свободы, данной им руководителем игр. Если ты собьешься, тебя ждет не свист, не смех, не пощелкиванье языком; многих уже постиг «Топор-головосек, судья безжалостный».[713]

 

Государственный муж обязан считать предпочтительнее поражение от сограждан, нежели победу ценой насилия и урона для городских установлений.[714]

 

Умение повелевать и умение повиноваться связаны между собою. (…) При демократическом устройстве человек недолгое время приказывает, но всю остальную жизнь слушается.[715]

 

Благороднейшее и полезнейшее искусство – повиноваться тому, кто над тобой законно поставлен, даже если ему по случайности недостает могущества и славы. Принято же на сцене, чтобы актер для первых ролей, будь то хоть сам Феодор или Пол, представал перед исполнителем третьих ролей как служитель и почтительно к нему обращался, если у того венец и скипетр.[716]

 

Кто способен извлекать корысть из общественных дел, способен и на окрадывание могил.[717]

 

Ни на одну из трехсот статуй [тирана] Деметрия Фалерского не успела сесть ни ржавчина, ни грязь, потому что все они были уничтожены еще при его жизни.[718]

 

Говорят, что погубил народ тот, кто первым его подкупил; (…) толпа теряет свою силу, когда ставит себя в зависимость от подачек. Но подкупающим стоит поразмыслить над тем, что себя они тоже губят, когда тщатся ценой великих затрат приобрести продажную славу и этим делают толпу уверенной и дерзкой, ибо ей кажется, что в ее власти что угодно дать и что угодно взять.[719]

 

Болтуны никого не слышат, ибо сами говорят беспрерывно.[720]

 

Два главнейших и величайших [блага] – слушать и быть выслушану. Ни того ни другого не дано болтунам, и даже в самой страсти своей терпят они неудачу. (…) Они жаждут слушателей, но не находят их, напротив: всякий от болтуна бежит без оглядки.[721]

 

Глупые речи превращают захмелевшего в пьяного.[722]

 

Ни одно произнесенное слово не принесло столько пользы, сколько множество несказанных.[723]

 

Говорить учимся мы у людей, молчать – у богов.[724]

 

Слово, доколе известно одному человеку, действительно остается тайным, а перейдя ко второму, становится достоянием молвы.[725]

 

Брат – это друг, дарованный нам природой.[726]

 

Если осел тебя лягнул, не отвечай ему тем же.[727]

 

Если дружишь с хромым, сам начинаешь прихрамывать.[728]

 

Признак недоброжелательного характера историка – стремление из двух или многих версий рассказа всегда отдавать предпочтение той, которая изображает исторического деятеля в более мрачном свете.[729]

 

Метко ответил некий египтянин на вопрос, зачем он обернул свою ношу со всех сторон: «Чтобы не знали зачем!»[730]

 

Злословие непременно сопутствует любопытству.[731]

 

Все опасаются любопытного и прячутся от него. (…) Так что часто открытое слуху и зрению всех других укрыто только от любопытных глаз и ушей.[732]

 

В слабых душах возможность причинить боль ведет к тем более жестокому приступу гнева, чем тягостнее сознание собственной слабости. Поэтому женщины гневливее мужчин, больные – здоровых, старые – молодых, бедствующие – благополучных.[733]

 

Должен сказать себе всякий, кого гнев побуждает к возмездию: «Если он провинился сегодня, то останется провинившимся и завтра, и послезавтра». Опасаться надо не того, что он будет наказан с опозданием, а того, что, наказанный немедленно, он навсегда окажется наказанным незаслуженно, как это уже нередко случалось. Кто из нас так жесток, чтобы на пятый или десятый день подвергать раба побоям за то, что он пережарил блюдо, или опрокинул стол, или был медлителен, выполняя приказание?[734]

 

Не следует (…), наказывая, упиваться этим как местью, а наказав – раскаиваться; первое по-зверски, второе – по-женски.[735]

 

Таково приносимое богатством благополучие: без зрителей и свидетелей оно превращается в ничто.[736]

 

Семирамида, будучи женщиной, снаряжала походы, вооружала войска, строила Вавилон, покоряла эфиопов и арабов, переплывала Красное море, а Сарданапал, родившись мужчиной, ткал порфиру, восседая дома среди наложниц; а по смерти ему поставили каменный памятник, который изображал его пляшущим на варварский лад и прищелкивающим пальцами у себя над головой, с такой надписью: «Ешь, пей, служи Афродите: все остальное ничто».[737]

 

[Александру] некоторые ставят в упрек чрезмерную склонность к вину, но в своей деятельности он оставался трезвым, и его не опьяняла власть, вкусив которой другие не могут совладать с собой самими.[738]

 

Безбожие – это нечувствительность к божеству и незнание блага, а суеверие – чрезмерная чувствительность, которая в благе видит только зло.[739]

 

Ты утверждаешь, что отрицающий богов кощунствует? Но разве не в большее кощунство впадает тот, кто признает их такими, каковыми считают их суеверные? Да я предпочел бы, чтобы люди говорили, что Плутарха вовсе нет и никогда не было, чем говорили бы, что Плутарх человек непостоянный, легкомысленный, раздражи– тельный и вспыльчивый, мелочно мстительный, злопамятный – словом, такой, что если обойдешь его приглашением на обед, если за недостатком времени не явишься к нему в гости или не заговоришь с ним при встрече, то он тебя начнет со света сживать: или поймает и забьет до смерти твоего раба, или выпустит тебе на поля скотину и потравит весь твой урожай.[740]

 

Безбожник всего лишь полагает, что богов нет, а суеверный страстно желает, чтобы их не было, и верит он в них против воли, потому что боится не верить. (…) Суеверный по своим наклонностям – тот же безбожник, только ему не хватает смелости думать о богах то, что он хочет.[741]

 

Иные, спасаясь от суеверия, впадают в упорное, неизлечимое безбожие, проскочив мимо лежащего посередине благочестия.[742]

 

Один римлянин по имени Габба угощал как-то обедом Мецената. Заметив, что тот обменивается знаками внимания с его женой, он потихоньку склонил голову, как будто уснув. Но когда кто-то из рабов, подбежав из другой комнаты, попытался унести вино, Габба, отбросив позу спящего, воскликнул: «Мошенник, разве ты не видишь, что я сплю только для одного Мецената?»[743]

 

В браке большее благо любить, чем быть любимым.[744]

 

Мальчишка бросил камнем в собаку, а попал в мачеху и промолвил: «И то неплохо».[745]

 

Солон показал себя мудрым законодателем в вопросах брака, предписав сближаться с женами не реже чем трижды в месяц, не ради наслаждения, а с тем, чтобы, обновляя брак, освободить его от набирающихся при всей взаимной благожелательности в повседневной жизни разногласий – наподобие того, как государства время от времени возобновляют свои дружественные договоры.[746]

 

Власть многим нехороша, а хороша только одним – честью и славою, да и то лишь, если это власть лучшего над хорошими и величайшего над великими. А кто думает не о достоинстве, а только о своей безопасности, тот пускай пасет овец, лошадей и коров, а не людей.[747]

 

Сибариты, говорят, рассылали своим женщинам приглашения за год, чтобы им достало времени принарядиться для пира.[748]

 

С кем приходится плыть на корабле или служить на войне, тех мы поневоле терпим и на борту и в шатре; но в застолье сходиться с кем попало не позволит себе никакой разумный человек.[749]

 

Кто недоволен местом за столом, тот обижает не столько хозяина, сколько соседа, и врагами ему делаются оба.[750]

 

[Хороший правитель] добьется, чтобы подданные боялись не его, а за него.[751]

 

В том государстве лучше всего правление, (…) где дурным людям нельзя править, а хорошим нельзя не править,[752]

 

Лучший дом тот, (…) в котором у хозяина меньше всего дела.[753]

 

Жизнь есть последовательность человеческих дел, большая часть которых имеет предметом добывание и приготовление пищи.[754]

 

Пища нам не только средство к жизни, но и средство к смерти.[755]

 

Тело есть орудие души, а душа орудие бога.[756]

 

Взаимное послушание и благожелательство, достигнутое без предварительной борьбы, есть проявление бездеятельности и робости и несправедливо носит имя единомыслия.[757]

 

Славное отличается от позорного более всего надлежащей мерой.[758]

 

Следовало бы сказать народу: «Один и тот же человек не может быть у вас вместе и правителем и прислужником».[759]

 

Больше всего толпа почитает тех, перед кем испытывает страх.[760]

 

Добровольная смерть должна быть не бегством от деяний, но – деянием. Позорно и жить только для себя, и умереть ради себя одного.[761]

 

Как всегда бывает с людьми, лишенными разума, ему [египетскому царю Птолемею] стало казаться, что самое безопасное – бояться всех и не доверять никому.[762]

 

Ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов.[763]

 

Бог – это общий отец всех людей, но (…) особо приближает к себе лучших из них.[764]

 

Ответы индийских мудрецов Александру Македонскому:

 

Кого больше – живых или мертвых? —

(…) Живых, так как мертвых уже нет.

Какое из животных самое хитрое? —

(…) То животное, которое человек до сих пор не узнал.

Что было раньше – день или ночь? —

(…) День был на один день раньше.

Что сильнее – жизнь или смерть? —

(…) Жизнь сильнее, раз она способна переносить столь великие невзгоды.[765]

 

Задающий мудреные вопросы неизбежно получит мудреные ответы.[766]

 

Наибольшей любви достоин такой человек, который, будучи самым могущественным, не внушает страха.[767]

 

Всем людям свойственно, потерпев крушение, вспоминать о требованиях долга и чести.[768]

 

Не только среди животных бывают такие, что прекрасно видят в потемках, но днем слепнут (…), – точно так же встречаются люди, красноречие и ум которых при сиянии солнца и зычных криках глашатая пропадают, но если дело вершится втихомолку и украдкой, способности их вновь обнаруживаются в полном блеске.[769]

 

Бессмертия, чуждого нашей природе, и могущества, зависящего большей частью от удачи, мы жаждем и домогаемся, а нравственное совершенство – единственное из божественных благ, доступных нам, – ставим на последнее место.[770]

 

Поистине подобает полководцу иметь чистые руки.[771]

 

Говорят греки, что истина – в вине.[772]

 

Главная причина кровожадности тиранов – это трусость, тогда как источник доброжелательства и спокойствия – отвага, чуждая подозрительности. Вот и среди животных хуже всего поддаются приручению робкие и трусливые, а благородные – смелы и потому доверчивы и не бегут от человеческой ласки.[773]

 

Хиосец Феодот (…) [предложил] принять Помпея, а затем его умертвить. (…) Дескать, мертвец не укусит.[774]

 

Мудрость (…) отнюдь не хвалит невинности, кичащейся неведением зла, но считает ее признаком незнания того, что обязан знать всякий человек, желающий жить достойно.[775]

 

Великие натуры могут таить в себе и великие пороки, и великие доблести.[776]

 

Народ часто ненавидит именно тех, кому воздает почести и кто с ненасытимой алчностью и спесью принимает их от недоброхотных даятелей.[777]

 

Дело не только в том, что вместо красоты и добра они [безнравственные цари] гонятся за одной лишь роскошью и наслаждениями, но и в том, что даже наслаждаться и роскошествовать по-настоящему они не умеют.[778]

 

Я живу в маленьком городке и, чтобы он не сделался еще меньше, охотно в нем остаюсь.[779]

 

Один кивок человека, внушающего к себе доверие, весит больше многих и пространных периодов.[780]

 

Я (…) полагаю свойством (…) созданной для государственных дел души (…) хранить свое достоинство куда тщательнее, нежели актеры, которые играют царей (…) и которых мы видим на театре плачущими или же смеющимися не тогда, когда им хочется, но когда этого требует действие или роль.[781]

 

Первыми предатели продают себя самих.[782]

 

Учитель гимнастики Гиппомах, по его словам, издали узнавал своих учеников (…), даже если видел только одно – как человек несет с рынка мясо.[783]

 

Законом установлено, что мстить обидчику справедливее, чем наносить обиду первым, но по природе вещей и то и другое – следствие одной и той же слабости.[784]

 

Дети способные легче припоминают услышанное однажды, но у тех, кто воспринимает слова учителя с усилием, с напряжением, память более цепкая: все, что они выучат, словно выжженное огнем, запечатлевается в душе.[785]

 

Согласие проще всего найти там, где слабее всего способность сомневаться.[786]

 

Его боятся, сынок, еще больше, чем ненавидят. (Сарпедон, наставник Катона Младшего, в ответ на его вопрос, почему никто не убьет диктатора Суллу.)[787]

 

Нет ни одного нравственного качества, чья слава и влияние рождали бы больше зависти, нежели справедливость, ибо ей обычно сопутствует и могущество, и огромное доверие у народа. Справедливых не только уважают, как уважают храбрых, не только дивятся и восхищаются ими, как восхищаются мудрыми, но любят их, твердо на них полагаются, верят им, тогда как к храбрым и мудрым питают либо страх, либо недоверие. (…) Именно по этой причине и враждовали с Катоном все видные люди.[788]

 

Клятву, данную врагу, нарушают из страха перед ним, а данную богу – из пренебрежения к нему.[789]

 

И в государственной деятельности есть свой круг побед, и когда он завершен, пора кончать. В состязаниях на государственном поприще – ничуть не меньше, чем в гимнасии, – тотчас обнаруживается, если борца покидают молодые силы.[790]

 

В речи гораздо более, чем в лице, как думают некоторые, открывается характер человека.[791]

 

Катон (…) никогда не скупился на похвалы самому себе и отнюдь не избегал прямого хвастовства, считая его спутником великих деяний.[792]

 

Невозможность похвастаться богатством люди полагают равной его потере, а хвастаются всегда вещами излишними, а не необходимыми.[793]

 

Государство есть некая совокупность объединившихся частных домов и сильно лишь в том случае, если преуспевают его граждане – каждый в отдельности.[794]

 

В Спарте полководец, достигший своей цели благодаря хитрости и убедительным речам, приносит в жертву быка, а победивший в открытом бою – петуха. Так даже столь воинственный народ, как спартанцы, полагал слово и разум более достойными и подобающими человеку средствами действия, нежели силу и отвагу.[795]

 

Робкие врачи, не решающиеся применить нужные лекарства, потерю сил у больного принимают за ослабление болезни.[796]

 

Вечно у него будет какой-нибудь повод снова попытать счастья: после удачи – уверенность в себе, после неудачи – стыд![797]

 

Народ (…) боится презирающих его и возвышает боящихся. Ведь для простого народа величайшая честь, если люди высокопоставленные им не пренебрегают.[798]

 

Народ в некоторых случаях с удовольствием использует опытных, сильных в красноречии и рассудительных людей, однако всегда с подозрением и страхом относится к их таланту, старается унизить их славу и гордость.[799]

 

Нет ничего постыдного в том, чтобы бежать от гибели, если только не стараешься спасти жизнь бесчестными средствами, равно как нет и ничего хорошего в том, чтобы спокойно встретить смерть, если это сочетается с презрением к жизни. Вот почему Гомер самых неустрашимых и воинственных мужей выводит в бой хорошо и надежно вооруженными, а греческие законодатели карают того, кто бросит свой щит, а не меч или копье, желая этим указать, что каждому (а главе государства или войска – в особенности) надлежит раньше подумать о том, как избежать гибели самому, нежели о том, как погубить врага.[800]

 

Настоящий полководец должен умереть от старости или, по крайней мере, под старость.[801]

 

Кони, запряженные в колесницу, бегут быстрее, нежели поодиночке, – не потому, что общими усилиями они легче рассекают воздух, но потому, что их разжигает соревнование и соперничество друг с другом.[802]

 

Трудно путем исследования найти истину, когда позднейшим поколениям предшествующее время заслоняет познание событий, а история, современная событиям и лицам, вредит истине, искажая ее, с одной стороны, из зависти и недоброжелательства, с другой – из угодливости и лести.[803]

 

Хорошее искусство – то, которое современникам кажется старинным, а потомкам – новым.[804]

 

Поскольку поток времени бесконечен, а судьба изменчива, не приходится (…) удивляться тому, что часто происходят сходные между собой события. (…) Если (…) события сплетаются из ограниченного числа подобных частиц, то неминуемо должны помногу раз происходить сходные события, порожденные одними и теми же причинами.[805]

 

Среди полководцев самыми воинственными, самыми хитроумными и решительными были одноглазые, а именно Филипп [Македонский], Антигон, Ганнибал.[806]

 

Полководец должен чаще смотреть назад, чем, вперед.[807]

 

Лучше жить ничтожнейшим гражданином Рима, чем, покинув родину, быть провозглашенным владыкой всего остального мира. (Приписано мятежному римскому полководцу Серторию.)[808]

 

Душе человека (…) от природы присуща потребность любить, (…) [поэтому] к тем, у кого нет предмета любви, закрадывается в душу и там укрепляется что-нибудь постороннее. (…) Посмотришь иногда – человек не в меру сурово рассуждает о браке и рождении детей, а потом он же терзается горем, когда болеют или умирают дети от рабынь или наложниц (…). Даже при смерти собак и лошадей некоторые от печали доходят до такого позорного малодушия, что жизнь становится им не мила.[809]

 

Законодатель при составлении законов должен иметь в виду то, что возможно для человека, если он хочет наказывать малое число виновных с пользой, а не многих – без пользы.[810]

 

Солон приноравливал законы к окружающим обстоятельствам, а не обстоятельства к законам.[811]

 

Нам, эллинам, бог дал способность соблюдать во всем меру. (Приписано Солону.)[812]

 

Полновластье делает явными глубоко спрятанные пороки.[813]

 

Всего больше изумления вызывала она [Корнелия], когда без печали и слез вспоминала о сыновьях [Тиберии и Гае Гракхах] и отвечала на вопросы об их делах и их гибели, словно бы повествуя о событиях седой старины. Некоторые даже думали, будто от старости или невыносимых страданий она лишилась рассудка и сделалась бесчувственною к несчастиям, но сами они бесчувственны, эти люди, которым невдомек, как много значат в борьбе со скорбью природные качества, хорошее происхождение и воспитание: они не знают и не видят, что, пока доблесть старается оградить себя от бедствий, судьба нередко одерживает над нею верх, но отнять у доблести силу разумно переносить свое поражение она не может.[814]

 

Прибегать к железу без крайней необходимости не подобает ни врачу, ни государственному мужу – это свидетельствует об их невежестве, а во втором случае к невежеству надо присоединить еще несправедливость и жестокость.[815]

 

Судьба (…) приводит в движение одно посредством другого, сближает вещи самые отдаленные и переплетает события, казалось бы, ничего общего друг с другом не имеющие, так что исход одного становится началом другого.[816]

 

Нет слов – позора дулжно избегать и стыдиться, незачем, однако, боязливо прислушиваться к любому порицанию – это свойство человека совестливого и мягкого, но не обладающего подлинным величием.[817]

 

Если заглянуть в будущее, ничто в настоящем не может считаться ни великим, ни малым.[818]

 

Страдание, (…) перегоревши, обращается в гнев.[819]

 

Начало победы – смелость.[820]

 

Как обыкновенно бывает при большой опасности, в трудных обстоятельствах, толпа ожидает спасения больше от чего-то противоречащего рассудку, чем от согласного с ним.[821]

 

Господство на море рождает демократию, а олигархией меньше тяготятся земледельцы.[822]

 

Зависть (…) радуется унижению выдающихся людей.[823]

 

Телесные качества и образ жизни атлета и солдата во всем различны (…): атлеты долгим сном, постоянной сытостью, установленными движениями и покоем стараются развивать крепость тела и сохранять ее, так как она подвержена переменам при малейшем нарушении равновесия и отступлении от обычного образа жизни; тело солдата, напротив, должно быть приучено к любым переменам и превратностям, прежде всего – способно легко переносить недостаток еды и сна.[824]

 

Искусство красноречия – это (…) умение в немногом выразить многое.[825]

 

Человек, не принимающий богатого подарка, богаче того, кто его делает.[826]

 

Беды делают характер желчным, обидчивым, вспыльчивым, а слух чересчур раздражительным (…). Осуждение промахов и неверных поступков кажется тогда насмешкой над несчастиями, а откровенные, прямые речи – знаком презрения. (…) Так же и государство, терпящее бедствие, слишком малодушно и, по слабости своей, слишком избалованно, чтобы вынести откровенные речи, хотя в них-то оно как раз больше всего и нуждается (…). Поэтому такое государство в высшей степени ненадежно: того, кто ему угождает, оно влечет к гибели вместе с собою, а того, кто не хочет ему угождать, обрекает на гибель еще раньше.[827]

 

После гибели Антигона [I], когда его убийцы стали притеснять и мучить народ, один фригийский крестьянин, копавший землю, на вопрос, что он делает, с горьким вздохом ответил: «Ищу Антигона», – подобные слова могли бы сказать (…) многие, вспоминая (…) умерших царей.[828]

 

Оружие и законы не уживаются друг с другом.[829]

 

«Грек!», «Ученый!» – самые обычные и распространенные среди римской черни бранные слова.[830]

 

Нет зверя свирепее человека, если к страстям его присоединяется власть.[831]

 

Успех возвышает даже мелкие от природы характеры.[832]

 

Чувствуя, что (…) его боятся и только ждут удобного случая, чтобы его умертвить, Эвмен сделал вид, что нуждается в деньгах, и занял большие суммы у тех, кто особенно сильно его ненавидел, чтобы эти люди (…) оставили мысли о покушении, спасая таким образом свои деньги. (…) В то время как другие ради собственного спасения дают деньги, он единственный обеспечил себе безопасность тем, что взял деньги в долг.[833]

 

Пожалуй, тот человек любит войну, кто ставит властолюбие выше собственной безопасности, но великий воин – тот, кто войной приобретает себе безопасность.[834]

 

[Эвмен] просил о милосердии врага, которому принадлежало только его тело, и тем самым отдал ему свою душу.[835]

 

Глядя в историю, словно в зеркало, я стараюсь изменить к лучшему собственную жизнь.[836]

 

Некий римлянин, разводясь с женой и слыша порицания друзей, которые твердили ему: «Разве она не целомудренна? Или не хороша собой? Или бесплодна?» – выставил вперед ногу, обутую в башмак (…), и сказал: «Разве он нехорош? Или стоптан? Но кто из вас знает, где он жмет мне ногу?»[837]

 

Правда необорима, если ее высказывают умело.

 

Правдивое дело, раз оно правильно изложено, несокрушимо.

 

Из самых диких жеребят выходят наилучшие лошади, только бы их как следует воспитать и выездить.

 

Непрестанно учась, к старости я прихожу.

 

Два основных достояния человеческой природы – это ум и рассуждения.

 

Речь политического деятеля не должна быть ни юношески пылкой, ни театральной, как речи парадных ораторов, плетущих гирлянды из изящных и увесистых слов… Основу его речей должна составлять честная откровенность, истинное достоинство, патриотическая искренность, предусмотрительность, разумное внимание и забота… Правда, что политическое красноречие, гораздо больше, чем судебное, допускает сентенции, исторические параллели, выдумки и образные выражения, умеренное и уместное употребление которых в особенности хорошо действует на слушателей.

 

Когда из мира уходит солнце, все омрачается, так же и беседа, лишенная дерзости, вся не на пользу.

 

Подчас не без пользы бывает заткнуть обидчику рот остроумной отповедью; такая отповедь должна быть краткой и не обнаруживать ни раздражения, ни ярости, но пусть она умеет со спокойной улыбкой немного укусить, возвращая удар: как стрелы отлетают от твердого предмета обратно к тому, кто их послал, так и оскорбление словно бы летит от умного и владеющего собой оратора назад и попадет в оскорбителя.

 

Когда ты бранишь других, смотри, чтобы ты сам был далек от того, за что другим выговариваешь.

 

Или как можно короче, или как можно приятнее.

 

Есть три способа отвечать на вопросы: сказать необходимое, отвечать с приветливостью и наговорить лишнего.

 

Мы часто задаем вопрос, не в ответе нуждаясь, а стремясь услышать голос и снискать расположение другого человека, желая втянуть его в беседу… Опережать с ответами других, стремясь захватить чужой слух и занять чужие мысли, – все равно что лезть целоваться к человеку, жаждущему поцелуя другого, или устремленный на другого взор стараться привлечь к себе.

 

Злоречивый язык выдает безрассудного.

 

Клеветы и злоречия надо остерегаться, как ядовитого червя на розе, – они скрыты тонкими и лощеными оборотами.

 

Кто хочет соблюсти пристойность в насмешках, должен понимать различие между болезненным пристрастием и здравым увлечением… насмешки над первым оскорбляют, а над вторым воспринимаются благосклонно…

Очень важно также следить за тем, чтобы насмешка пришлась кстати в обстановке общего разговора, в ответ на чей-либо вопрос или шутку, а не вторгалась в застолье как нечто чуждое и заранее подготовленное.

 

Научись слушать, и ты сможешь извлечь пользу даже из тех, кто говорит плохо.

 

Болтун хочет заставить себя любить и вызывает ненависть, хочет оказать услугу – и становится навязчивым, хочет вызвать удивление – и делается смешным; он оскорбляет своих друзей, служит своим врагам.

 

У наказываемого не остается повода упорствовать против исправления, если он сознает, что наказан не в порыве гнева, а на основании беспристрастного изобличения.

 

Победившие спят слаще побежденных.

 

Мужество и стойкость потребны людям не только против оружия врагов, но и равным образом против всяких ударов.

 

Совершать дурные поступки – низко, делать добро, когда это не сопряжено с опасностью, – вещь обычная.

 

Хороший человек – тот, кто делает большие и благородные дела, даже если он при этом рискует всем.

 

Смелость – начало победы.

 

Мне не нужно друга, который, во всем со мной соглашаясь, меняет со мною взгляды, кивая головой, ибо тень то же делает лучше.

 

Человек здравомыслящий должен остерегаться вражды и озлобления.

 

Если похвально благотворить друзьям, то нет постыдного и в том, чтобы принимать помощь от друзей.

 

Из золотой чаши пить отраву и от друга коварного совет принять – одно и то же.

 

Порядочная женщина… даже разговоры не должна выставлять напоказ, и подавать голос при посторонних должно быть ей так же стыдно, как раздеваться при них, ибо голос выдает и нрав говорящей, и свойства ее души, и настроение.

 

Украшает женщину то, что делает ее более красивой, но делает ее таковою не золото, изумруды и пурпур, а скромность, благопристойность и стыдливость.

 

Не прав был Геродот, сказав, что вместе с одеждой женщина совлекает с собой стыд; напротив, женщина целомудренная, снимая одежду, облекается в стыд, и чем больше стыдливости между супругами, тем большую любовь это означает.

 

Подобно огню, который в тростнике, соломе или заячьем волосе легко вспыхивает, но быстро угасает, если не найдет себе другой пищи, любовь ярко воспламеняется цветущей молодостью и телесной привлекательностью, но скоро угаснет, если ее не будут питать духовные достоинства и добрый нрав юных супругов.

 

Супружеский союз, если он основан на взаимной любви, образует единое сросшееся целое; если он заключен ради приданого или продолжения рода, то состоит из сопряженных частей; если же – только затем, чтобы вместе спать, то состоит из частей обособленных, и такой брак правильно считать не совместной жизнью, а проживанием под одной крышей.

 

Любовь всегда многообразна как во многих отношениях, так и в том, что затрагивающие ее шутки одних тяготят и вызывают у них негодование, а другим приятны. Тут надо сообразовываться с обстоятельствами момента. Подобно тому как дуновение может погасить возникающий огонь вследствие его слабости, а когда он разгорится, придает ему питание и силу, так и любовь, пока она еще тайно возрастает, возмущается и негодует против раскрытия, а разгоревшаяся ярким пламенем находит в подшучиваниях пищу и отвечает на них с улыбкой.

 

Жениться следует не глазами и не пальцами, как это делают некоторые, подсчитывая, сколько за невестой приданого, вместо того чтобы выяснить, какова она будет в совместной жизни.

 

Целомудренная супруга должна показываться на людях не иначе как с мужем, а когда он в отъезде, оставаться невидимой, сидя дома.

 

Сластолюбивый муж делает жену распутной и похотливой; супруга порядочного и добродетельного человека становится скромной и целомудренной.

 

Заводить собственных друзей жена не должна; хватит с нее и друзей мужа.

 

Разговаривать жена должна только с мужем, а с другими людьми – через мужа, и пусть этим не огорчается.

 

Злобе и вспыльчивости не место в супружеской жизни. Замужней женщине к лицу строгость, но пусть эта резкость будет полезной и сладкой, как у вина, а не горькой, как у алоэ, и неприятной, словно лекарство.

 

Суровость делает отталкивающим целомудрие жены, равно как и неопрятность – ее простоту.

 

Всякое дело у разумных супругов решается с обоюдного согласия, но так, чтобы главенство мужа было очевидным и последнее слово оставалось за ним.

 

Справедливый муж повелевает женою не как хозяин собственностью, но как душа телом; считаясь с ее чувствами, и неизменно благожелательно.

 

Поначалу особенно следует молодоженам остерегаться разногласий и стычек, глядя на то, как недавно склеенные горшки легко рассыпаются от малейшего толчка; зато со временем, когда места скреплений станут прочными, ни огонь, ни железо их не берут.

 

Избегать столкновений мужу с женой и жене с мужем следует везде и всегда, но больше всего на супружеском ложе… Ссорам, перебранкам и взаимному оскорблению, если они начались на ложе, нелегко положить конец в другое время и в другом месте.

 

Жена невыносима такая, что хмурится, когда муж не прочь с ней поиграть и полюбезничать, а когда он занят серьезным делом, резвится и хохочет: первое означает, что муж ей противен, второе – что она к нему равнодушна.

 

Кто держится с женой слишком сурово, не удостаивая шуток и смеха, тот принуждает ее искать удовольствий на стороне.

 

Не на приданое, не на знатность, не на красоту свою следует полагаться жене, а на то, чем по-настоящему можно привязать к себе мужа: на любезность, добронравие и уступчивость, и качества эти проявлять каждодневно не через силу, как бы нехотя, но с готовностью, радостно и охотно.

 

Характер есть не что иное, как долговременный навык.

 

Предатели предают прежде всего себя самих.

 

Немного пороков достаточно, чтобы омрачить многие добродетели.

 

Лесть подобна тонкому щиту, краской расцвеченному: смотреть на него приятно, нужды же в нем нет никакой.

 

Как вороны налетают, чтобы выклевать очи мертвых, так и льстецы, обсев, богатство неразумных растаскивают.

 

Те, кто жадны на похвалу, бедны заслугами.

 

Почести меняют нравы, но редко в лучшую сторону.

 

Кто рассчитывает обеспечить себе здоровье, пребывая в лени, тот поступает так же глупо, как и человек, думающий молчанием усовершенствовать свой голос.

 

Движение – кладовая жизни.

 

Никакое тело не может быть столь крепким, чтобы вино не могло повредить его.

 

Сила речи состоит в умении выразить многое в немногих словах.

 

Полибий

 

(ок. 200 – ок. 120 гг. до н.э.)

историк, из Мегалополя (Аркадия)

 

Невозможно, чтобы люди, занятые государственными делами, были всегда непогрешимы, равно как неправдоподобно и то, чтобы они постоянно заблуждались.[838]

 

Из двух путей к исправлению, существующих для всех людей, – собственные превратности судьбы или чужие, первый путь (…) действительнее, зато второй (…) безвреднее.[839]

 

Люди менее всего способны переносить легчайшее испытание, я разумею молчание.[840]

 

Будущее всегда кажется лучше настоящего.[841]

 

[На войне] для неудачи в замыслах достаточно первой случайной мелочи, тогда как для успеха едва достаточно всей совокупности благоприятных условий.[842]

 

Разъяснение дела зависит столько же от вопрошающего, сколько и от рассказчика. (…) Человек несведущий не в состоянии ни расспросить свидетелей-очевидцев, ни уяснить себе совершающееся у него на глазах.[843]

 

Поликлет

 

(2-я пол. V в. до н.э.)

скульптор, современник и соперник Фидия, из Аргоса

 

Красота заключается в пропорции частей.[844]

 

Совершенство зависит от малого во множестве деталей.[845]

 

Самая трудная работа – это последняя отделка изваяния ногтем.[846]

 

Поликлет изваял две статуи, изображавшие одно и то же: одну по вкусу толпы, другую по законам искусства. Первую в угоду толпе он создавал так: по желанию всякого, кто к нему приходил, Поликлет послушно делал изменения и поправки. Наконец он выставил обе статуи. Одна вызвала всеобщее одобрение, другая была осмеяна. Тогда Поликлет сказал: «Статую, которую вы ругаете, изваяли вы, а ту, которой восхищаетесь, – я».[847]

 

Протагор

 

(480—410 гг. до н.э.)

философ, основатель научной грамматики, один из первых софистов, из Абдер (Фракия)

 

Человек есть мера всем вещам – существованию существующих и несуществованию несуществующих.[848]

 

О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, – и вопрос темен, и людская жизнь коротка.[849]

 

О всяком предмете можно сказать двояко и противоположным образом.[850]

 

Теория без практики (упражнения) и практика без теории есть ничто.[851]

 

Однажды он [Протагор] требовал платы со своего ученика Еватла, а тот ответил: «Но я ведь еще не выиграл дела в суде!» Протагор сказал: «Если мы подадим в суд и дело выиграю я, то ты заплатишь, потому что выиграл я; если выиграешь ты, то заплатишь, потому что выиграл ты [как мой ученик].[852]

 

Упражнение дает больше, чем хорошее природное дарование.

 

Нет ни искусства без упражнения, ни упражнения без искусства.

 

Секст Эмпирик

 

(2-я пол. II в. – нач. III в.)

философ-скептик и врач

 

Тот человек близок к сумасшествию, кто не желает придерживаться речи, принятой подобно монете, но [предпочитает] создавать свою собственную.[853]

 

Подобно тому как литературный [речевой] обиход подвергается осмеянию у обывателей, так же и обывательский – у литературно образованных людей.[854]

 

Мы не нуждаемся в грамматике, для того чтобы чисто говорить по-гречески.[855]

 

Полезного для жизни больше открываю! прозаические писатели, чем поэты. Ведь первые стремятся к истине, в то время как вторые изо всех сил стремятся привлечь души, а души привлекает больше ложь, чем истина.[856]

 

Симонид Кеосский

 

(ок. 556 – ок. 468 гг. до н.э.)

поэт, родился на о-ве Кеос, жил в Афинах, Фессалии, на Сицилии

 

Сказавши, часто в том раскаиваешься, а промолчавши – никогда.[857]

 

Справедливо отдавать каждому должное.[858]

 

С неизбежностью и боги не спорят.[859]

 

Живопись – молчащая поэзия, а поэзия – звучащая живопись.[860]

 

[Молчащему гостю на пирушке:] Если ты глуп, то поступаешь умно, но если умен, то поступаешь глупо.[861]

 

Изречение Симонида, обращенное к жене Гиерона, спросившей, кем лучше быть – богатым или мудрым? Богатым, сказал он, потому что приходится видеть, как мудрецы постоянно торчат у дверей богатых.[862]

 

Симонид, когда победитель на мулах предложил ему незначительную плату, отказался написать стихотворение под тем предлогом, что он затрудняется воспевать «полуослов». Когда же ему было предложено достаточное вознаграждение, он написал: «Привет вам, дочери быстроногих, как вихрь, кобылиц».[863]

 

Если ты спросишь меня, что такое бог и каков он, то я сошлюсь на Симонида, который, когда его спросил об этом же тиран Гиерон, потребовал себе один день на размышление. Когда Гиерон повторил свой вопрос на следующий день, Симонид попросил уже два срока. Когда же он каждый раз стал удваивать число дней, удивленный Гиерон спросил, почему он так делает? Потому, ответил тот, что чем дольше я размышляю, тем этот вопрос кажется мне более темным.[864]

 

Против необходимости не властны и сами боги.

 

Сократ

 

(470—399 гг. до н.э.)

философ, ученик Анаксагора, из Афин

 

Никто не может ничему научиться у человека, который не нравится.[865]

 

В молитвах он [Сократ] просто просил богов даровать добро, ибо боги лучше всех знают, в чем состоит добро.[866]

 

[Сократ] советовал избегать таких кушаний, которые соблазняют человека есть, не чувствуя голода. (…) Он шутил, что и Кирка [Цирцея], должно быть, превращала людей в свиней, угощая их такими кушаниями в изобилии; а Одиссей (…) держался от чрезмерного их употребления и оттого не превратился в свинью.[867]

 

[О хвастунах:] Невыгодно считаться богатым, храбрым и сильным, не будучи таковым: к ним предъявляют требования, (…) превышающие их силы.[868]

 

Тех, кто желает и сам иметь много хлопот и другим доставлять их, я (…) поставил бы в разряд годных к власти.[869]

 

Если, живя среди людей, ты не захочешь ни властвовать, ни быть подвластным и не станешь добровольно служить властителям, то, думаю, ты видишь, как умеют сильные (…) и целые общины, и каждого порознь держать в рабстве.[870]

 

Не очень-то легко найти работу, за которую не услышишь упреков; очень трудно сделать что-нибудь так, чтобы ни в чем не ошибиться.[871]

 

Завистники (…) только те, кто горюет по поводу счастия друзей.[872]

 

Трудно (…) найти врача, который знал бы лучше, чем сам человек, (…) что полезно ему для здоровья.[873]

 

[Перед началом суда над Сократом один из его друзей спросил:] «Не следует ли (…) подумать тебе и о том, что говорить в свою защиту?» – Сократ (…) отвечал: «А разве (…) вся моя жизнь не была подготовкой к защите?»[874]

 

Горячо преданный Сократу, но простодушный человек, некий Аполлодор, сказал: «Но мне особенно тяжело, Сократ, что ты приговорен к смертной казни несправедливо». Сократ, говорят, погладил его по голове и сказал: «А тебе (…) приятнее было бы видеть, что я приговорен справедливо?»[875]

 

Ходил я к поэтам (…) и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы, кстати, и научиться у них кое-чему. Стыдно (…) сказать вам правду, а сказать все-таки следует. (…) Чуть ли не все там присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами, чем они сами. (…) Не мудростью могут они творить то, что они творят, а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем говорят.[876]

 

Мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не стоит его мудрость.[877]

 

Нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться (…) большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве. Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему и суждено уцелеть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен.[878]

 

[Сократ] говаривал, что сам он ест, чтобы жить, а другие люди живут, чтобы есть.[879]

 

Если бы кто-нибудь должен был взять ту ночь, в которую он спал так, что даже не видел сна, сравнить эту ночь с остальными ночами и днями своей жизни и, подумавши, сказать, сколько дней и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту ночь, то, я думаю, не только всякий простой человек, но и сам Великий царь нашел бы, что сосчитать такие дни сравнительно с остальными ничего не стоит. Так если смерть такова, я (…) назову ее приобретением, потому что таким-то образом выходит, что вся жизнь ничем не лучше одной ночи.[880]

 

Поменьше думайте о Сократе, но главным образом – об истине.[881]

 

[Последние слова:] Мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте. (Петуха приносили Асклепию, богу врачевания, выздоравливающие. Сократ считал, что смерть для его души – выздоровление и освобождение от земных невзгод.)[882]

 

Говорят, Еврипид дал ему [Сократу] сочинение Гераклита и спросил его мнение; он ответил: «Что я понял – прекрасно; чего я не понял, наверное, тоже».[883]

 

Часто он [Сократ] говаривал, глядя на множество рыночных товаров: «Сколько же есть вещей, без которых можно жить!»[884]

 

Удивительно: всякий человек без труда скажет, сколько у него овец, но не всякий сможет назвать, скольких он имеет друзей, – настолько они не в цене.[885]

 

[Красота -] недолговечное царство.[886]

 

[Сократ] говорил (…), что он знает только то, что ничего не знает.[887]

 

Человеку, который спросил, жениться ему или не жениться, он [Сократ] ответил: «Делай, что хочешь, – все равно раскаешься».[888]

 

Когда он [Антисфен] стал выставлять напоказ дыру в своем плаще, то Сократ, заметив это, сказал: «Сквозь этот плащ я вижу твое тщеславие!»[889]

 

Сократу однажды пришлось увещевать (…) [Алкивиада], который робел и страшился выступать с речью перед народом. Чтобы ободрить и успокоить его, Сократ спросил: «Разве ты не презираешь вон того башмачника?» – и философ назвал его имя. Алкивиад ответил утвердительно; тогда Сократ продолжал: «Ну, а этого разносчика или мастера, шьющего платки?» Юноша подтвердил опять. «Так вот, – продолжал Сократ, – афинский народ состоит из подобных людей. Если ты презираешь каждого в отдельности, тебе следует презирать и всех купно».[890]

 

Когда ему [Сократу] сказали: «Афиняне осудили тебя на смерть», он ответил: «А природа осудила их самих».[891]

 

Видя, что правительство тридцати [тиранов] убивает самых славных граждан и преследует тех, кто обладает значительным богатством, Сократ (…) сказал: «(…) Никогда не было столь отважного и дерзкого трагического поэта, который вывел бы на сцену обреченный на смерть хор!»[892]

 

Когда в старости Сократ захворал и кто-то спросил его, как идут дела, философ ответил: «Прекрасно во всех смыслах: если мне удастся поправиться, я наживу больше завистников, а если умру – больше друзей».[893]

 

Нетрудно хвалить афинян среди афинян.[894]

 

Сократ, когда он уже был приговорен к смерти и заключен в темницу, услышав, как один музыкант распевал под аккомпанемент лиры стихи Стесихора, попросил того учить его, пока есть еще время; на вопрос певца, какая ему от этого польза, когда ему предстоит умереть послезавтра, Сократ ответил: «Чтобы уйти из жизни, зная еще чуть-чуть больше».[895]

 

У солнца есть один недостаток: оно не может видеть самого себя.

 

Я знаю только то, что ничего не знаю.

 

Чем меньше человеку нужно, тем ближе он к богам.

 

Кто хочет сдвинуть мир, пусть сдвинет себя!

 

Хорошее начало не мелочь, хоть начинается с мелочи.

 

Воспитание – дело трудное, и улучшение его условий – одна из священных обязанностей каждого человека, ибо нет ничего более важного, как образование самого себя и своих ближних.

 

Есть одно только благо – знание и одно только зло невежество.

 

Высшая мудрость – различать добро и зло.

 

Мудрость – царица неба и земли.

 

Людям легче держать на языке горячий уголь, чем тайну.

 

Хороший советник лучше любого богатства.

 

Добрым людям следует доверяться словом и разумом, а не клятвой.

 

Заговори, чтобы я тебя увидел.

 

Лучше мужественно умереть, чем жить в позоре.

 

Без дружбы никакое общение между людьми не имеет ценности.

 

Хорошо было бы, чтобы человек осмотрел себя, сколько он стоит для друзей, и чтобы старался быть как можно дороже.

 

Любви женщины следует более бояться, чем ненависти мужчины. Это – яд, тем более опасный, что он приятен.

 

Распаляется пламя ветром, а влечение – близостью.

 

Красота – это королева, которая правит очень недолго.

 

Брак, если уж говорить правду, зло, но необходимое зло.

 

Женись, несмотря ни на что. Если попадется хорошая жена, будешь исключением, а если плохая – станешь философом.

 

В одежде старайся быть изящным, но не щеголем; признак изящества – приличие, а признак щегольства – излишество.

 

Когда слово не бьет, то и палка не поможет.

 

Какой человек, будучи рабом удовольствий, не извратит своего тела и души.

 

Тот наиболее богат, кто доволен малым, ибо такое довольство свидетельствует о богатстве натуры.

 

Я хочу при помощи гимнастики всего тела сделать его более уравновешенным.

 

Лучшая приправа к пище – голод.

 

Нельзя врачевать тело, не врачуя души.

 

Если человек сам следит за своим здоровьем, то трудно найти врача, который знал бы лучше полезное для его здоровья, чем он сам.

 

Софокл

 

(ок. 496—406 гг. до н.э.)

афинский драматург-трагик

 

На свете все когда-то было в первый раз.[896]

 

Не восхваляй его, пока он жив![897]

 

Софокл говорил, что сочиняет людей такими, как они должны быть, а Еврипид – как они есть.[898]

 

Софокл, уже под бременем лет, когда его спросили, предается ли он любовным утехам, (…) ответил: «Да хранят меня боги от этого! Я с радостью бежал от них, как от грубого и бешеного хозяина».[899]

 

Как страшен может быть разум, если он не служит человеку.

 

Не помогает счастье нерадивым.

 

Счастье сопутствует не малодушным.

 

Великие дела не делаются сразу.

 

На тех, кто впал без умысла в ошибку, не гневаются сильно.

 

Ум, несомненно, первое условие для счастья.

 

Лучше будь прост да честен, чем умен и лжив.

 

Много говорить и много сказать – не есть одно и то же.

 

Мудрость – родная мать счастья.

 

Кого бог хочет погубить, того он сначала лишает разума.

 

Феогнид

 

(2-я половина VI в. до н.э.)

поэт-лирик

 

Пресыщение рождает наглость, когда человеку дурному выпадает на долю счастье и когда человек этот не обладает здравым умом.

 

Обдумывай по дважды и по трижды то, что приходит тебе на ум.

 

Различным образом испытывай нрав друзей, особенно же смотри, каков кто во гневе.

 

Не сообразно жене молодой принадлежать мужу старому, ибо подобно челноку, привязанному к кораблю, она не может сообразоваться с движениями кормы и не имеет под собою якоря, но, оторвав веревки, часто по ночам находит другую пристань.

 

Мне ненавистны жена-непоседа и муж ненасытный,

Любящий плугом своим ненасытным пашню чужую пахать.

 

Вино, если его пить не в меру, и неблагоразумного и мудрого человека делает одинаково легкомысленными.

 

Добрые речи ведите, за чашей веселою сидя,

И избегайте душой всяческих ссор и обид.

 

Феокрит

 

(конец IV—1-я половина III вв. до н.э.)

поэт

 

Любящему часто и некрасивое кажется красивым.

 

Феофраст (Теофраст)

 

(372—287 гг. до н.э.)

естествоиспытатель, философ, из Эреса (о-в Лесбос)

 

Льстец, покупая вместе с кем-либо сапоги, забегает вперед со словами: «Твоя нога гораздо изящнее этой обуви».[900]

 

Человек неотесанный – тот, кто поет в бане.[901]

 

[О тупоумном:] На вопрос: «Сколько покойников, по-твоему, вынесено за Могильные Ворота?», он отвечает: «Нам бы с тобой столько покойников».[902]

 

[О ворчуне:] Случись ему найти на дороге кошелек, он говорит: «А вот клада-то я никогда еще не находил!»[903]

 

[О злоязычном:] Злословие – это для него и свобода слова, и демократия, и независимость.[904]

 

Полководец должен умирать смертью полководца, а не рядового.[905]

 

Если ты не воспитан и молчишь, то воспитан, если же воспитан и молчишь, то прекрасно воспитан.

 

Если ты неуч и молчишь, то ведешь себя умно, если же учен и молчишь, то глупо.

 

Надежней конь без узды, чем речь без связи.

 

Едва начав жить, мы умираем; поэтому нет ничего бесполезнее, чем погоня за славой.

 

В жизни больше пустого, чем полезного.

 

Стыдись себя сам, тогда другой тебя не пристыдит.

 

Нравственное уродство – равнодушие к плохим поступкам и словам.

 

Гордость – это своего рода презрение ко всем другим, кроме самого себя.

 

Ни тщеславием, ни красотой одежд или коней, ни украшением не добывай чести, но мужеством и мудростью.

 

Время – самое драгоценное из всех средств.

 

Самая большая трата, какую только можно сделать, это трата времени.

 

Молодиться – это значит поздно приниматься за образ жизни, не соответствующий возрасту.

 

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: