Что открывает Благая Весть?

Христианское мышление изначально было экзистенциальным. Что такое весть, известие? Это — новое знание, новый опыт, открывшийся человеку. Евангелие, Благая Весть — это переживание любви Божией, вдруг ставшей доступной человеку во всей реальности и близости. Радость приносят не слова и буквы, а Весть, воспринимаемая на опыте. Можно услышать слова и прочесть Писание, но не получить Вести, и в этом — вся сложность.

Весть состоит не в словах, а в живом опыте, который вырастает из слов, но в то же время без слов ему не обойтись. Однако и в апостольское время, и в век мужей апостольских, и в патристическую эпоху хорошо понимали, что первичен сам опыт; слова — это лишь знаки, о нем свидетельствующие. Нельзя в центр всего ставить слова и считать их истиной; нельзя словесную модель истины объявить самой истиной, поскольку любое описание подобно фотографии — оно отражает только один момент всего существования реальности.

За написанными Апостолами книгами закрепилось название Благой Вести, Евангелия. Но когда евангелист Матфей записал: “И ходил Иисус по всей Галилее, уча в синагогах их и проповедуя Евангелие Царствия” (Мф 4: 23), он, разумеется, имел в виду не собственное произведение. В категориях сегодняшней догматики к понятию Евангелие, как его употребляли тогда, больше подходит термин Предание, чем Писание. Благая Весть — то, что Христос принес в мир от Отца и передал Церкви. Благая Весть — это Предание Церкви, так же как одной из форм Предания является Священное Писание. Это — опыт благодати, которым живет Церковь, открывшаяся человеку реальность ни с чем не сравнимой радости единения с Богом, которая сделалась доступной ему вдруг, неожиданно, в то время как он пребывал во мраке безнадежности.

Сложность в том, что реальность эту нельзя познать иначе, чем сделавшись ей причастным. Церковь понимала это всегда, но философская мысль получила инструмент для такого отношения к жизненной реальности только с появлением направлений, которые, грубо обобщая, можно назвать экзистенциальными; до них понимания межличностной причастности в философии не прослеживается. Бытие — это и есть причастность — по крайней мере именно так назвал свою программную книгу крупный современный православный богослов митрополит Пергамский Иоанн (Зизиулас) ¹⁰. Бытие человека — это всегда его со-бытие с реальностью, познаваемой через опыт.

С другой стороны, и познавание реальности также возможно только в причастности человека к этой реальности. В христианском учении познание также изначально отождествлялось с причастностью, как, например познание Бога во Втором послании Петра (1: 3–4) сопоставляется с возможностью соделаться “причастниками Божеского естества” (1: 4). Благая Весть онтологична по своей природе, поскольку она есть то, что Христос вынес из глубин внутритроичного бытия, и в то же время остается именно Вестью, то есть является герменевтической реальностью, направленной на усвоение через истолкование. Предание и онотологично, и герменевтично одновременно ¹¹.

Христианское догматическое мышление оставалось экзистенциальным до воцарения европейской схоластики, послужившей колыбелью позитивистской науки. Ни в новозаветных текстах, ни в патристической литературе не абсолютизируется никакая словесная формула, образ или метафора, выражающие Благую Весть. Апостол Павел очень различными способами передает, что, собственно, совершил Христос, достойное называться Благой Вестью. Он говорит, что Христос наш Спаситель (Еф 5: 23; Флп 3: 20; 1 Тим 4: 10; Тит 1: 4 и др.), что Он освободил нас от греха, проклятия и смерти (Рим 8: 21), что Он искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою (Гал 3: 13; 4: 5), что Он — мир наш, примиривший нас с Богом (Еф 2: 14–17), что Он — Новый Адам: “Ο ε π β ϋ ι χ ε λ ξ β ε κ — θ η η ε μ λ θ, ο ε π ρ ς ν ϋ ι; β ς ξ ­π ξ ι χ ε λ ξ β ε κ — Γ ξ ρ ο ξ δ ό ρ ν ε α ΰ. Κ ΰ κ ξ β ο ε π ρ ς ν ϋ ι, ς ΰ κ ξ β ϋ θ ο ε π ρ ς ν ϋ ε; θ κ ΰ κ ξ β ν ε α ε ρ ν ϋ ι, ς ΰ κ ξ β ϋ θ ν ε α ε ρ ν ϋ ε. Θ κ ΰ κ μ ϋ ν ξ ρ θ λ θ ξ α π ΰ η ο ε π ρ ς ν ξ γ ξ, α σ δ ε μ ν ξ ρ θ ς ό θ ξ α π ΰ η ν ε α ε ρ ν ξ γ ξ ” (1 Кор 15: 47–49), что Он — Завещатель, и пока Он жив, мы не вступили в права наследников: “Ибо, где завещание, там необходимо, чтобы последовала смерть завещателя, потому что завещание действительно после умерших; оно не имеет силы, когда завещатель жив” (Евр 9: 16–17).

Только в средние века на Западе динамическое экзистенциальное восприятие Откровения было подменено стремлением сковать истину словесными формулировками, да так, чтобы истины вне ее определений уже не оставалось. Юридическое мышление, сделавшееся господствующим там, по своей природе не могло не быть статичным. Экзистенциальную реальность взаимоотношения человека с Богом оно сводило к застывшим схемам правовых отношений.

Что же совершил Христос

Из всего множества образов, через которые Новый Завет и патристика выражали совершенное Христом, в западном средневековье был выделен и абсолютизирован образ Искупления. Очевидно, именно этот образ оказался наиболее близким юридическому мышлению европейского Запада. Но образ Искупления не может исчерпать всего, что совершено Сыном Божиим. По выражению В. Н. Лосского, застывание этого образа в сознании означает “недопустимые правовые отношения” между Богом и человечеством, в то время как правильнее включить его “в почти бесконечный ряд других образов, из которых каждый является как бы одним аспектом события, самого по себе неизреченного. В Евангелии перед нами встает образ и Доброго Пастыря, ищущего заблудшую овцу, и «крепкого мужа», побеждающего разбойника, его связывающего и отнимающего у него добычу, и женщины, нашедшей и очистившей потерянную драхму, на которой, сокрытый пылью греха, начертан образ Божий. Основная тема литургических текстов, в особенности Страстной седмицы, это тема воина-победителя, разрушающего вражескую крепость, сокрушающего врата ада, в которые «победоносно вступают его знамена», — как пишет Данте. У отцов мы находим множество образов физического порядка — и образ огня очищающего, и, очень часто, образ врача, исцеляющего раны своего народа: так, начиная с Оригена, Христос — Добрый Самарянин, врачующий и восстанавливающий израненную разбойниками, то есть демонами, человеческую природу” ¹².

Образ Искупления у апостола Павла в какой-то мере и сам по себе носит юридический характер. Однако его юридический символизм следует рассматривать как завершение всей библейской, и в особенности новозаветной и христианской образности, суть которой не в торгово-правовых отношениях с Богом, а в распинающейся любви Божией. “Тема жертвы — нечто гораздо большее, чем простая метафора: это завершение символики, которая причастна к предвозвещенной реальности — «Крови Христовой», принесенной «вовек», как сказано в Послании к Евреям, где этим образом дополняется и углубляется юридический символизм” ¹³.

Тем самым мы сталкиваемся с уже знакомой проблемой. Как только словесные модели перестают восприниматься внутри вечно обновляющегося Предания как передающие знание отчасти (1 Кор 13: 12), как только они застывают в самодостаточности, они тут же обращаются в свою противоположность. Они больше не указывают на реальность Благой Вести, но уводят от нее прочь. Такова плата за потерю экзистенциального восприятия и самой Благой Вести, и языка, которым она передается.

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: