Шагал — приверженец обеих эр. Его Библия — не Ветхий Завет, но оба Завета, и Танах, и Брис-хадоше. «Когда я пишу родителей Иисуса, я имею в виду моих собственных родителей».

Не касаясь вопроса религиозной ортодоксальности Шагала, скажем то, про что нельзя умолчать: Библия, ее сюжеты и персонажи — не просто вошли в тематику картин и стихов, они — генезисно внедрены как первоэлемент в ткань, плоть произведений. Они — одновременно — внутренние ориентиры художника, нравственные и эстетические. Вспомним, как прекрасен его Иосиф! «Библия — эхо природы, — говорил Шагал. — Тайну эту я и хотел передать. Я Библию не видел, я нагрезил ее». Благоговейность его перед Творением и Творцом имеет в мироздании Шагала два истока: один — бытовой, из детства, от среды, в которой возрос; другой — бытийный, коренящийся в Прекрасном, постигаемом на всем протяжении жизни, в Искусстве. Для него этот трепет перед Прекрасным Миропорядком — вопрос не столько, может быть, мировоззренческий, сколько, скажем грубо, технологический. «...В керамике, — пишет Шагал, — или на витраже — все это труднее. Что я должен придать от себя этой земле Всевышнего, огню Всевышнего, Его листве, древесной коре, свету? Воспоминанья мои о матери и об отце, о детстве, о моем народе, о том, что происходило с ним в течение тысячелетий? Или, может быть, душу мою? »

«Я был вскормлен отцом и Библией».

Такое интимное, личное ощущение Бога вообще присуще еврейскому духу, но не есть его монополия. Райнер Мария Рильке в стихотворении «Сосед мой Бог» пишет:

Нелепа эта тонкая стена

Меж нами. Может быть, придет на ум нам

Подать друг другу голос — и она

Вдруг рухнет так безмолвно и бесшумно,

Вся из картин Твоих возведена?

(Перевод мой. — Л. Б.)

Всезиждитель, Пантократор скрывает свой облик, закрывается от нас картинами мира и наблюдает за человеком как из-за зеркала. Человеку не по себе в таком мире. Мирострой Шагала, во многом сохраняющий свою древнюю еврейскую космогонию и богоприсутствие, также увешан картинами мира, но картины эти, сказал бы я, расписаны с обеих сторон — и с «нашей», и с «той» стороны. Непостигаемость бытия — и нашего, и Его — остается, но она обретает равноправность: человек — не вечный «подследственный», он и сам «следит» и пробует распознать Его, прорвать, как холстину, расписанный слой бытия и войти «туда», чтобы спокойно присесть и начать серьезный, главный в природе и за ее пределами разговор.

Ты дал мне краски в руки, дал мне кисть,

А как Тебя изображать — не знаю, —

Сетует или негодует Шагал в одном из стихотворений, угадывая, чувствуя, как художник, оформивший не один спектакль, истинную глубину «сцены». Постижение этой «перспективы» земного пространства и человеческого в нем присутствия — вот цель творчества. А способ, метод такого постижения, по Шагалу, один: любовь.

«Мне предложили, — пишет Шагал, — проиллюстрировать произведения Шекспира. Но у меня уже нет времени. Только к Библии я бы вернулся еще раз. Как красивы ее патриархи! А пророки — бедные сочинители, а цари — люди с достоверными, яркими характерами! Я даже готов простить царю Давиду его грех с Вирсавией. Это была любовь. Это может случиться с каждым...»

Любовь.

Когда Шагал умер, от его долгого пребывания на земле и от его грез осталась Любовь. Любовь — это его «еврейская экспансия»: по горизонтали — к людям и по вертикали — к Творцу и Вселенной. Я написал об этом стихи и сам перевел их на русский:

Катастрофа на полной Луне

После смерти Марка Шагала

Колоний бабочек — белых душ, звездным ветром

Прибитых

С нашей дальней Земли и миров, не обретших еще

Сателлитов —

вдруг оплавились, вспыхнув на мертвых каменьях:

В зенит

Сгусток зноя вошел,

Двуединый аэролит,

Профиль витебской пары,

Что над нами, целуясь летала

Лет (на ветру не моргая, горизонтально),

над морями и крышами...

Он ее осторожно поддерживает под грудь,

 хризантему в петельку еще бы для флера воткнуть...

Как отныне нам жить без любви, не имеющей старости?

По касательной,

на второй космической скорости унеслись они вдаль...

(Он, Творец, свою волю верша,

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: