Наблюдая за его трюками, один из старших офицеров громко, так, чтобы было слышно всем, с удовольствием отметил:

— Этими чудесами материализм разбит вдребезги!

Какое примитивное и наивное представление о материализме! Но разве не таким именно духом было проникнуто все, словно бы зачарованное, военное руководство Японии? Иногда та же самая «духовность» возбуждала у офицеров маниакальную страсть к гаданию, и они изо дня в день с серьезными лицами вопрошали: «Когда я переступлю порог родного дома? » и несли прочую белиберду.

Самым большим недостатком японцев, на мой взгляд, было, как правило, отсутствие в их лексиконе слов, приемлемых в общении с людьми других национальностей. Один жандармский прапорщик, заспоривший из-за какого-то пустяка с полковником армии Маньчжоу-го по имени Лю в конце концов, перешел на ругань: «Ну, чего тебе китаёза! Убирайся-ка отсюда вон, нахальная рожа! » Услышав эту постыдную брань, окружающие невольно покраснели от смущения.

Большинство из тех, кто пренебрежительно относился к «малым и слабым народам », в то же время сверх всякой разумной меры преклонялись перед «победителями »: психология, типичная для людей, живших в мире беспрекословного подчинения военным приказам. Далеко не сразу после прибытия в Россию японцы узнали, что советский закон вообще-то запрещает рукоприкладство. А до этого редкий офицер осмеливался протестовать, когда изверги из числа советских конвоиров и охранников избивали японских солдат. Другими словами, даже в тех случаях, когда от офицеров никак уж не требовали слепого повиновения, они, сознательно жертвуя законно предоставленными им правами, вели себя льстиво и подобострастно.

Господствовавшей тенденции противостояла группа офицеров, старавшихся сохранить «самурайскую» гордость. Но она, к сожалению, не производила должного впечатления в штрафбате и выглядела детским капризом.

Например, лейтенант Янагигава. Он был знатоком японского фехтования на палках и изображал из себя, что называется, «чистого самурая». Ему было тридцать с небольшим, но он отпустил длинную козлиную бороду. Читатели, которые привыкли видеть на фотографиях сталинские усы и калининскую бороду, верно, удивятся, узнав, что молодые русские не жалуют бород. Военврачи, руководствуясь гигиеническими соображениями, настаивали на полном удалении растительности с тел, лиц и голов пленных. Наш врач тоже приказал лейтенанту убрать бороду. На ежемесячных медосмотрах ему делали замечания, но Янагигава не собирался прислушиваться к ним. Он дорожил не пучком волос на подбородке, а гордостью «самурая». Наконец, отчаявшийся врач с презрением и насмешкой бросил Янагигаве:

— Ну и герой!

Короче говоря, та самая гордость, в отстаивание которой лейтенант вкладывал всю душу, была всего-навсего показателем японского самодовольства, островной психологии и не воспринималась серьезно на международном уровне.

У меня нет намерения вытаскивать на публичное обозрение все то постыдное, что было присуще моим товарищам по несчастью. Я пишу, чтобы показать те истины и опыт, которые познали японские офицеры, потерпевшие военное поражение, в чрезвычайных условиях плена. Я пищу с большой болью, поскольку сам прошел через советский плен, но обойти молчанием эту тему не имею права.

Если сказанного выше недостаточно, могу добавить, что имелось несколько офицеров, «движимых любовью к отечеству », которые систематически призывали всех остальных к самоанализу, к самооценкам и к сохранению патриотического настроя. Свои собрания они именовали «кружком на нарах». Назывался он так потому, что каждый вечер они рассаживались на тюфяке одного из «своих», чье место было на нижних нарах, и, то и дело ударяясь головами о верхние нары, обсуждали свои дела.

Патриотизм у упавших духом и деградировавших лагерников кружковцы пытались пробудить с помощью новых и оригинальных приемов. Дело в том, что они использовали в своей пропаганде известные слова Ленина, сказанные им при принятии резолюции о «позорном» брестском мире на VII съезде большевистской партии в марте 1918 года. А говорил он, что, хотя мирный договор невыносимо жесток, история большевиков оправдает, что надо организовываться и еще раз организовываться, что, несмотря на этот печальный опыт, будущее останется за большевиками.

Чем более серьезными делались планы членов кружка, теми более жалкими и комичными они мне казались. Я невольно рассмеялся, когда мне рассказали, что 15 мая они отметили годовщину неудавшегося путча 1932 года скромной совместной трапезой, состоявшей из черного хлеба и пшенной каши. Нарочно не придумаешь такого фарса!

⇐ Предыдущая28293031323334353637Следующая ⇒

Поделиться: