Лейтенанта Катунина Ивана Ивановича,

В двух частях

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

Глава 1. НАЧАЛО ВОЙНЫ

 

Весной 1941 года наш корпусной артиллерийский полк пере­дислоцировался из   Кутаиси в Винницу и летом располагался лагерем недалеко от города. В ночь на 16 июня 1941 года была объявлена тревога. Построили личный состав побатарейно, выдали патроны рядовому составу, наганы и патроны - сержантскому составу. Разрешили до утра отдыхать не раздеваясь. По утрам проводились занятия по обычному распорядку дня, с той лишь разницей, что проводиться они должны были рядом с лагерем, а при необходимости экстренного вызова в расположение части высылался связной.

С наступлением ночи 19 июня полк двинулся в сторону западной границы. Днем укрывались в лесах, а вечером - опять в путь.

22 июня днем весь полк был собран по тревоге и построен на поляне. Там стояла грузовая автомашина с откинутыми вниз бортами; кузов ее представлял трибуну. На ней стояли ко­мандир полка майор Дольст, комиссар и начальник штаба полка. Комиссар полка Рубинштейн объявил о нападении гитле­ровской Германии на нашу страну. Был зачитан приказ войскам Красной Армии об обороне, и после обеда полк двинулся в сто­рону фронта.

Вскоре на колонну полка с бреющего полета налетели "мессершмитты", сбросили кассеты с мелкими бомбами, обстре­ляли наших солдат из пулеметов, и уже были у нас убитые и раненые.

   Оборону заняли на обширном участке на левом берегу Днестра, рядом с городом Могилев-Подольский.

Около месяца мы не давали возможности немцам форсировать реку и оказались в глубоком "мешке" немецких войск.

Однажды с наступлением рассвета немцы обрушили на нашу оборону сильный артиллерийский огонь и бомбовые удары с воздуха. Нам удалось вначале ответить своим огнем, но впоследствии про­волочная связь оказалась перебитой во многих местах, а по рации 6-ПК мы не смогли держать устойчивую связь с огневыми позициями, и наша стрельба в те промежутки времени, пока восста­навливалась связь, была малоэффективна.

Примерно в два часа дня командование разрешило нам отойти до своих огневых позиций. Добраться до пушек нам было очень трудно, нас бомбили, обстреливали из пулеметов, а самолеты, израсходовав боеприпасы, пытались давить нас колесами.

На следующий день рано утром на наши огневые позиции пошли лавиной немцы, и мы по ним стреляли прямой наводкой. По нашим огневым позициям немцы вели сильный пулемётный, ружейный и артиллерийский огонь; бомбили самолеты. Скорострельность наших орудий была такой высокой, что краска на стволах орудий обгоре­ла; одно орудие заклинило, второе было выведено из строя прямым попаданием снаряда или бомбы. Были убитые и раненые. Нашей ба­тарее пришлось отойти только с двумя пушками...

Так началось и наше отступление, или, как мы его называли, от­ход.

Мы всё время прикрывали отход основных сил наших войск. Ночью отходили, к утру занимали оборону и день должны были дер­жать немцев. (И не спрашивайте, когда мы спали.)

Это продолжалось почти до конца 1941 года. Много раз мы оказывались в окружении, выходили из него с боем и по-всякому.

 

Зимой I94I-I942 гг. наши войска Южного фронта, после пора­жения немцев под Москвой, также перешли в наступление и осво­бодили несколько городов на Донбассе. За проявленные в этих бо­ях отвагу, мужество, организованность и умение полку было при­своено почетное звание Гвардейский артиллерийский полк.

Весной 1942 года немецкие войска вновь пошли в наступление. Наш полк продолжал, как и в 1941 году, прикрывать отход наших войск. На некоторых участках нам удавалось задерживать против­ника на несколько дней и даже недель. Но отступление наших войск продолжалось и в 1942 году. Отдыха не было; люди, изну­ренные боями, ночами без сна и летней жарой, отходили все дальше на восток.

Взвод управления нашей батареи имел автомашину ("полуторку"), и у людей была возможность ехать, а "огневики" шли за тракторами, держась за свои пушки. Были случаи, когда солдаты, засыпая на ходу, падали под колеса пушки и гибли...

Но всё же это были уже не те бойцы, что в начале войны, а стойкие, му­жественные и закаленные в боях воины. Целый год, без перерыва и отдыха, сражались они с коварным, вооруженным до зубов против­ником, наносили значительные удары по фашистам и часто на раз­ных участках фронта выходили победителями. Мы уже видели много убитых и пленных немцев, обрели ненависть к врагу и с честью оправдывали высокое звание гвардейцев. Воевали с полным созна­нием того, что мы победим.

В полку были потери, дважды за прошедший год полк попол­нялся людским составом, дважды наша батарея получала новые пуш­ки. Был убит политрук нашей батареи Смирнов, погиб старший на батарее Щур, погибли помощник командира огневого взвода Лянге и другие бойцы. Но в основном кадровые воины призыва 1939 года остались в строю. Среди личного состава уже не было того чув­ства смятения, растерянности, которое испытывали многие при объявлении войны, при первой бомбежке на марше, при виде первых убитых товарищей...

Когда в 1941 году мы заняли первую оборону на Днестре, люди в то вре­мя не улыбались, не шутили, некоторые по нескольку дней не брились, не умывались. Тем не менее свой долг каждый выполнял четко, со знанием дела и без лишней суеты. Так, наш наблюдательный пункт (НП) в течение короткой июньской ночи был вырыт в полный про­филь; из леса (за полтора - два километра) принесли напилен­ные нами бревна для перекрытия в три наката, и к утру все бы­ло сделано и замаскировано...

На этом первом нашем оборонитель­ном рубеже нам подвозили кухню с завтраком, обедом и ужином в лощину - примерно в полутора километрах от наблюдательного пункта - и мы должны были скрытно, ползком добираться до нее. Но как мы ни старались маскироваться, противник всё же замечал это и частенько обстреливал лощину из артиллерии, и были жертвы.

Посмотрев на убитого, некоторые, в том числе и я, на­чисто лишались аппетита и под обстрелом возвращались обратно, так и не поев. Однажды, когда я переползал к кухне через обоз­реваемый противником участок, в одном или двух метрах впереди меня разорвался снаряд. Меня подбросило, я почувствовал страш­ное головокружение. Затошнило до рвоты... Спасло меня то, что снаряд разорвался за небольшим бугорком, а я плотно прилег к земле и отделался легкой контузией. Сколько потом за войну было таких, и более опасных случаев! Но этот первый особен­но врезался в память.

 

Первая осень и зима были очень трудными. Осенью, все про­мокшие до костей, мы не могли просушиться и обогреться, а когда ночью прихватывал мороз, то одежда снаружи высыхала от ветра и мороза, а изнутри - от человеческого тепла. Мы, как правило, находились на какой-нибудь возвышенности. Костры разводить ни днем, ни ночью было нельзя, так как этим мы могли демаскировать свое присутствие, и ветер пронизывал нас до костей. Это продол­жалось не один день и не одну неделю...

Всю осень и зиму I94I-I942 гг. мы были в боях, находились под открытым небом, и только при смене участка фронта два или три раза случилось обогреться в помещении.

Однажды при таком перемещении, переходя зимней ночью речку, я провалился в прорубь, и всё ватное обмундирование на мне замерзло так, что но­ги невозможно было согнуть в коленях. Потом попался населенный пункт, но в нем расположилась какая-то воинская часть; мы обо­шли все дома, но ни в одном не могли найти места, где можно бы­ло хотя бы ступить ногой. Убедившись в бесполезности поиска, я присел на пороге какого-то дома, едва сумев закрыть за собой дверь, и тут же в тепле заснул, повалившись на ноги спящих. Проснулся я от ощущения тяжести: на моей голове лежали чьи-то ноги в тяжеленных сапогах.

В другой раз мы со старшиной нашей батареи Дмитрием Грачевым так же ис­кали ночлега в теплом месте и обнаружили в одном доме незаня­тый уголок под кроватью. Там мы удачно переночевали, только вот лежать можно было лишь на спине или на животе: повернуться на бок было невозможно, так как сверху - на кровати - спали несколько человек и сетка провисала почти до пола; поэтому, чтобы повернуться со спины на живот или обратно, нам приходилось выползать из-под кровати и снова забираться туда, плотно прижимаясь к полу...

Помнится одна ночевка в хлеву, где стояла корова и где на теплом навозе мы превосходно отдохнули.

Когда приходилось останавливаться в поле, мы, как правило, рыли один ровик на двоих. Он служил нам укрытием от обстре­ла, а в ночное время, зимой, накрыв ровик плащ-палаткой, мы спасались там от холода и в свободное от наряда время могли сидя подремать... Укрываться от холода иногда приходилось в сто­гу сена или соломы, но днем тепла в стогу хватало лишь на два - три часа, а остальное время, чтобы не замерз­нуть, мы бегали вокруг этого стога.

Всё это не могло долго продолжаться, и было внедрено ве­личайшее изобретение. Кто его первый применил, вряд ли можно установить, но холод был побежден. Это замечательное изобрете­ние жестокого военного времени - маленькая железная печка с небольшой трубой, сделанная из кровельного железа или из жес­ти. При каждой остановке рыли землянку, перекрывали её чем придется, ставили эту печурку, растапливали её (тоже чем придется), и она грела нас; на ней растапливали снег и получали воду для всякой жи­тейской надобности. Правда, рыть в мерзлом грунте землянку бы­ло тяжело, но эта работа оправдывала себя.

Много было случаев, когда копали в мерзлом грунте, оборудовали землянку - и тут же приходилось ос­тавлять её. Землянку бросали, а печку и трубу всё время носи­ли с собой и до наступления лета с нею не расставались...

 

Мой командир

Командовал нашей батареей старший лейтенант Федоренко. Рос­та он был высокого, широк в плечах, черты лица несколько гру­боваты, как почти у всех богатырей. Говорил он медленно, рассудительно, несколько растягивая слова. Он был старше нас, призывников 1939 года, примерно на два-три года.

Командиром взвода управления нашей батареи в на­чале войны был лейтенант Бойко; он был направлен в наш полк после окончания артиллерийского училища в начале 1941 года, а я был его по­мощником и одновременно командиром отделения разведки.

На протяжении года - с 1941 по июль 1942 - по разным при­чинам сменилось четыре командира взвода управления, и в проме­жутках между сменами мне временно приходилось исполнять обязан­ности командира взвода. В июле 1942 года мне было присвоено звание младшего лейтенанта, и я был назначен командиром взвода управ­ления батареи...

На фронте мне постоянно приходилось быть на наблюдательном пункте с командиром батареи. Когда мы находились в обороне, то в ночное время почти всегда я дежурил на наблюдательном пункте, а командир батареи отдыхал. Утром он приходил на НП, а я уходил в землянку отдыхать. Но, как правило, отдыхать не удавалось, так как через час или два меня поднимали по вызову командира батареи и он давал мне какое-нибудь задание. Это меня раздражало, так как из-за какой-нибудь ,,мелочи, с которой впол­не можно было справиться самому, он лишал меня краткого отдыха. Конечно, я ворчал, выражая свое неудовольствие; в результате он меня прогонял с НП. Однако зла на меня по этому поводу он не держал и через некоторое время опять присылал за мной, давая новые указания вполне непринужденно, безо всякой натянутости. 

 

Глава 2. УДИВИТЕЛЬНЫЕ ВСТРЕЧИ НА ФРОНТОВЫХ ДОРОГАХ

 

С командиром батареи Федоренко и вообще с батареей я рас­стался в конце июля 1942 года. После этого шесть долгих месяцев пробыл на территории, временно оккупированной немцами; был на проверке после выхода к своим войскам; воевал в пехоте; был ранен, находился в госпитале, потом в армейском запасном полку 9-й армии Северо-Кавказского фронта, в резерве офицерского со­става, в запасном полку Северо-Кавказского военного округа, а во второй половине 1944 года был направлен на Третий Белорус­ский фронт и воевал в Восточной Пруссии в составе Десятой артиллерийской дивизии в должности командира взвода разведки штабной батареи 44-й мино­метной бригады.

 

Однажды зимой 1945 года наша бригада передислоцировалась с одного участка фронта на другой. Мне было поручено сопровож­дать к месту сосредоточения бригады 156-й миномётный полк. Во время ночного марша я увидел впереди на дороге затор, остановил машину и пошел выяснить причину. Тут же я услышал ругань "в исполнении" знакомого высокого голоса. Брань адресовалась трактористу, за то что не удержал свой трактор, тащивший пушку, и съехал в кю­вет, перегородив дорогу орудием... Идет навстречу мне командир батареи, "организовавшей" затор, - Никитин, которого я и ночью узнал по голосу. Не доходя до меня шагов двадцать, он, узнав меня, воскликнул:

  - Иван Иванович! Откуда ты взялся?!.. Вот посмотри, какие у меня теперь разгильдяи; это не те ребята, что были у нас... - и т.д.

Да, это был тот самый Никитин, в прошлом - командир взвода управления нашей батареи, которой в то время командовал старший лейтенант Федоренко, а я был его, Никитина, помощником...

Такой удивительной встречи - через два с половиной года войны! - я не мог и представить себе: на простреливаемых фронто­вых дорогах, где прошли миллионы людей, ночью - мы услышали и узнали друг друга!..

Пока пушку выравнивали вдоль дороги, мы минут пять погово­рили с ним. На мой вопрос, знает ли он что-нибудь о Федоренко, Никитин ответил, что он где-то на этом участке фронта, коман­дует отдельным дивизионом; ни разу не ранен; имеет много орде­нов...

В начале апреля 1945 года, перед подготовкой к штурму Ке­нигсберга, командир бригады направил меня в 156-й миномет­ный полк для связи. Полк располагался на окраине пригорода Понарт, командный пункт полка находился в подвале разрушенного дома. Там ждали команды о начале артподготовки для обеспечения штурма Кенигсберга. Я как раз был на командном пункте, когда туда спустился майор, спросил, кто командир 156-го минометного полка, и доложил, что он командир отдельного артдивизиона, придан в поддержку полка и будет находиться рядом, во дворе. Сказав это, майор тут же повернулся к выходу. Я был в стороне, всё это слышал и узнал своего бывшего командира ба­тареи Федоренко. Я направился за ним к выходу, он оглянулся, сразу узнал меня:

- Вот это встреча! Какими судьбами?!

...До артподготовки оставалось еще несколько минут. Федоренко пригласил меня к себе, достал свою заветную фляжку, мы выпи­ли по 100 грамм, поговорили о своих однополчанах... Он рассказал мне также, что в 1943 году был, как и я, на Северо-Кавказском фронте; что "особисты" тогда запрашивали у него сведения обо мне: каким образом я оказался в июле 1942 года на окку­пированной территории? - и что он подтвердил факт посылки разведчика артиллерии Катунина с боевым заданием в Старобельск, но по приказу командования полк срочно отступил под натиском противника, - так Катунин, то есть я, оказался в тылу у немцев...

Вот тогда я и понял, благодаря чему, после выхода к своим, не был причислен к немецким шпионам и снова получил право воевать с фашистами...

Беседа была прервана началом артподготовки, после которой, согласно полученному мною приказу, я должен был следовать в Кенигсберг вместе со штурмовыми отрядами...

Штурм Кенигсберга был трудным, было много жертв с обеих сторон. Город горел, стены домов рушились и создавали на узких улицах новые баррикады. От смрада горящих домов было трудно дышать... Но к вечеру город нами был взят...

Дальше мы брали Пилау и кончили войну на косе Фриш-Нерунг 9 мая 1945 года. Потом бригада была расквартирована в г. Ке­нигсберге, а осенью 1945 года мы переехали на белорусскую зем­лю, в местечко Старые Дороги.

 

В 1946 году нашу бригаду расформировали. Мне предлагали учиться на курсах усовершенствования командного состава (КУКС), но я отказался и поставил вопрос о демобилизации, так как воен­ного училища я не кончал и имел право на демобилизацию. Я был нужней дома...

Летом 1946 года мы, офицеры, ожидавшие приказа о демобили­зации, болтались, кто где мог. Каждый день ходили в штаб диви­зии, узнавали, пришел приказ или нет, часто ходили на станцию в буфет, куда иногда завозили пиво, и однажды на станции я вновь встретился с бывшим моим командиром батареи Федоренко! Он ехал в штаб округа за назначением, после окончания годичных курсов усовершенствования командного состава.

Вот какие бывают встречи!

"Бойцы вспоминают минувшие дни

                                        И битвы, где вместе рубились они"...

Поговорили также и о мирных делах - у каждого из нас были теперь другие заботы. Как сложится дальнейшая жизнь? У меня семья, двое детей; у него семья потеряна в войну, и он ее еще не разыскал. Кругом разруха, и каждый понимал слож­ность положения...

Вскоре пришел приказ о нашей демобилизации. Мы в этот же день получили документы, денежное пособие, купили билеты на по­езд и разъехались в разные стороны...

"Где же вы теперь, друзья-однополчане,

Боевые спутники мои?.."

 

* * *

В течение месяца дома я присматривался, куда пойти работать, и пошел "воевать" снова. С кем на этот раз? - с "ветряными мельницами", и "донкихотничал" до самой пенсии, то есть 34 года. Но эта "война" была уже совсем другая - в защиту законов нашего государства, регулирующих экономическую деятельность предприятий и учреждений; в защиту от нерадивых работников, а в основном от руководителей этих же предприятий и учреждений. В этой "войне" в "открытом бою" я побеждал, а в общем, много раз "сражения" проигрывал, но не сдавался... Надо сказать, что "воевать" приходилось много, только другими методами, и потому здесь требуется отдельное повествование (на которое, впрочем, я уже вряд ли решусь: стар и болен, да и скучна эта тема - бухгалтерская служба - для загруженного повседневными заботами читателя)...

Глава 3. ЭПИЗОДЫ ВОЙНЫ. ОТСТУПЛЕНИЕ

 

На войне всё происходит как будто однообразно. Наступаю­щая сторона ведет бой, прорывая оборону, или преследует отсту­пающего противника, стараясь не дать ему закрепиться, а отсту­пающие выбирают момент, чтобы оторваться от преследования, со­средоточить свои силы и встретить противника своим огнем, от­бросить его назад и занять выгодные позиции. Однако каждый бой сильно отличается от другого, и обстановка создается совершенно неодинаковая.

 

Летом 1941 года на Украине, возле железнодорожной станции (по-моему, она называлась Вопнярка) мы спешно заняли оборону. Вскоре появились немецкие танки и, высунув башни из-за насыпи железнодорожного полотна, стали вести огонь по нашим огневым позициям. Они находились в выгодном положении, так как были скрыты насыпью. Пушки нашей батареи, ведя огонь прямой на­водкой, не могли их поразить по той причине, что существует рассеивание снарядов и, кроме того, башня танка имеет обтекае­мую форму и значительное утолщение брони.

"Огневики" батареи несли потери. Наш взвод управления занял обо­рону с правой стороны по лощине, по которой могли прорваться танки и пехота. Вдруг прибежал политрук батареи Смирнов, собрал всех людей взвода, приказал связать в связки ручные гранаты, скомандовал: "За мной!", и мы побежали к железнодорожной насыпи, к немецким танкам, которые вели огонь по нашей батарее.

Немцы поливали нас сильным пулеметным и автоматным огнем. По пути, у поля нескошен­ной пшеницы, мы наткнулись на тяжелораненого полковника. Он был без сознания, стонал, и возле него никого не было. Наш по­литрук в большом возбуждении кричал: "Товарищ полковник, мы отомстим!". Он позвал меня и еще одного бойца нашей батареи, Казакова, приказал вынести полковника и доставить в медсанбат. Мы положили его на плащ-па­латку, вытащили из-под обстрела, донесли до машины, уложили в кузов и повезли.

Дорога обстреливалась; выехали мы на эту дорогу, и рядом разорвался снаряд. Два баллона пробило; нам пришлось их ме­нять под обстрелом. Проехали некоторое расстояние, и опять про­било осколком баллон. Во время одной из таких остановок к маши­не подошел молодой лейтенант и попросил нас подвезти его; мы спросили: куда? Он ответил: "Куда-нибудь..."

Полковник был в бреду, выкрикивал слабым голосом ко­манды, звал кого-то, стонал. Через какое-то время он пришел в сознание и спросил, где он и кто мы. Мы ему объяснили. Потом он расспросил того лей­тенанта, и когда тот сказал, что он из его полка, полковник стал спрашивать, где его солдаты, почему он убежал и т. д. Выслушав от­веты лейтенанта, он сказал: "Нет моих сил, а то я расправился бы с тобой!" - приказал ему вернуться, и лейтенант ушел.

Полковник опять потерял сознание. Когда он снова пришел в себя, он рассказал нам, что командовал механизированным стрел­ковым полком, который был сформирован из молодых бойцов майского, 1941 года, призыва. Полк уже бывал раньше в бою, имел большие потери, личный состав был еще не обучен... Последнюю оборону он за­нимал по железнодорожной линии, где напали на них (и на нас) не­мецкие танки... Он восхищался нами, артиллеристами, говорил: "Благородные люди, свои меня бросили, а вы спасли от гибели".

Довезли мы его до медсанбата, который уже был в сборе для эвакуации. Он попросил записать наши фамилии в свой блокнот, по­благодарил нас, и мы вернулись обратно к своим, а полковника повезли в госпиталь...

Пока ехали, наступила ночь, однако мы продолжали двигать­ся к тому месту, откуда выехали, но нас остановили и сказали, что все отошли от прежних рубежей. Вскоре мы разыска­ли своих. Наши солдаты, утомленные за день боем, собирались отдыхать.

Я узнал, что в этом бою был убит политрук Смирнов, помощник командира огневого взвода Лянге и еще несколько чело­век.

Мы со старшиной нашей батареи Дмитрием Грачевым уже подыскивали место для отдыха, как вдруг раздались отчаянные крики возле трак­тора, который куда-то переезжал. Оказалось, что этот трактор наехал на спавшего на земле заместителя политрука третьей батареи Ре­пина и гусеницей раздавил ему челюсть. Несчастный стоял, опус­тив голову, его держали под руки, а у него, окровавленные, ви­сели губы, щеки, язык, и невозможно было без содрогания и ост­рой жалости смотреть на это кровавое месиво...

Так закончился для нас этот кошмарный день.

 

Однажды на исходе лета 1941 года, на Украине, в одном из занятых немцами поселений, Николаевке, мы попали в окружение немец­ких войск, и там же оказался штаб нашего корпуса. Двое суток мы отбивались. Немцы вели по нашим войскам сильный артиллерий­ский обстрел. Всем было приказано быть готовыми в любую минуту к выходу из этого населенного пункта при прорыве коль­ца окружения. Наш шофёр Бибиков выкопал возле машины ровик и постоянно находился там, чтобы в любой момент быть готовым взяться за "баранку". При разрыве снаряда вблизи автомашины бал­лон пробивало осколками; Бибиков снимал колесо, размонтировал его, клеил пробоину и снова ставил. Во время работы, при очередном обстреле, ему приходилось спрыгивать в ровик. Так повторялось много раз.

Я получил приказ ночью занять своим взводом управления батареи оборону за этой самой Николаевкой. Ночь была темная, без­облачная, и я решил людей положить по два человека, так как лежа будет лучше видна местность на фоне неба. Люди прошлую ночь не спали, а днем переутомились; я разрешил од­ному из двоих спать, а другому усиленно вести наблюдение. Через час я пошел проверить, и все оказались спящими. Я их ругал, уговаривал, но ничего не помогало. Мне пришлось всю ночь ходить по цепи обороны и беспрестанно будить всех. Так мы пробыли там до утра, а утром вернулись в расположение сво­ей батареи.

Перед заходом солнца прибежал командир батареи Федоренко и сказал: "Быстро всем на восточную окраину, там наши про­рвались!" Все вскочили в кузов "полуторки", а я встал на поднож­ку автомашины, держась за дверцу. Выехали из огородов на пря­мую улицу. Впереди нас ехали верхом два конника; вдруг между ними разорвался снаряд, и они вместе с лошадьми попадали. Оглянувшись, я увидел на фоне заходящего солнца немецкий танк, который вел огонь вдоль этой улицы. Я крикнул шоферу: "Вправо поезжай!". Он тоже всё это видел и был готов к маневру, резко повернул вправо, перескочил через кювет, снес изгородь и по огородам, дворам наш грузовичок вырвался из этой злополучной Николаевки.

Через два или три километра мы остановились. Потом вы­строились в колонну, а с наступлением темноты поехали. Я сел в кабину автомашины и сразу заснул.

Автомашина бы­ла вся изрешечена осколками. В кузове находились банки с запасом бензина, одна из них стояла, плотно прижатая к кабине; в верх­ней части банка была пробита, бензин плескался и протекал в ка­бину как раз мне на спину. С наступлением рассвета меня разбудили. Колонна стояла. Позади нее периодически рвались снаряды, как бы подгоняя нас. Мне говорили, что ночью колонну обстрелива­ли, но я даже не слышал этого. Выйдя из машины, я почувствовал жжение спины, а когда снял гимнастерку и нижнюю рубашку, то стоящие рядом увидели, что у меня сожжена бензином кожа на спине...

Колонна у нас образовалась большая, мы рассредоточились по полю в ширину километра на два и в глубину на три-четыре.

Впереди был какой-то населенный пункт, и в нем также были немцы. Командование решило вступить с ними в бой. Стали со­бирать штурмовые отряды из разных частей и подразделений. Ре­шили придать в поддержку им бронемашины (танков у нас не было), и по колонне была передана команда: "Все бронемашины вперед!". В конце колонны команду исказили и передали: "Все ма­шины вперед!". Машины двинулись вперед на полном ходу; обоз­ники, увидев это (да еще в хвосте колонны периоди­чески рвались снаряды), ударили по лошадям, пехота побежала за все­ми, и мы лавиной ворвались в этот населенный пункт. Немцы, растерявшись от такого натиска, попрятались и открыли огонь только по тем, кто были последними в колонне.

Так мы выбрались из трудного положения почти без потерь.

 

После отхода наших войск от Днепра, на одном из участков наш полк занимал оборону и вместе с пехотой долго удерживал этот участок. Противник много раз пытался прорвать нашу обо­рону, но это ему не удавалось.

Однажды ночью последовала команда на отход, и мы двину­лись на восток. Двигались мы всю ночь, а утром остановились, дожидаясь подхода своих. После сбора всех отходящих войск нам была объявлена уже знакомая по прошлому опыту обстановка: за­нимая оборону, мы оказались в полном окружении.

Наших войск было сравнительно много, в том числе Четыр­надцатая Гвардейская стрелковая дивизия, которая неоднократно прославила себя в боях. Мы получили приказ двигаться в боевом по­рядке, так как прорывать кольцо окружения придется с боем. Справа и слева двигалась пехота, охраняя главные силы колонны. Был туман, и шел мелкий осенний дождь. Маршрут пролегал по по­лю, и грязь мешала нам двигаться по бездорожью. Но такая по­года благоприятствовала нам в главном, так как авиация противника не могла нас бомбить. Мы долго шли, как бы нащупывая слабое место у немцев, однако видимость была плохая, и мы не знали, что делается впереди.

Дошли до небольшой заболоченной реки, через которую нам необходимо было переправить свою технику. Вдруг неожиданно ве­тер разогнал туман, дождь прекратился, и мы увидели, что находимся рядом с населенным пунктом, в котором нас поджидали немцы.

Колонна приостановилась - как бы в нерешительности или в ожи­дании команды к дальнейшим действиям. В это время немцы по сигнальной ракете от­крыли сильный огонь в упор по колонне из всех видов оружия, в том числе сильный пулеметный огонь с окраины селения и с левого фланга - со стороны ветряной мельницы и кургана. Справа появились немецкие танки, на ходу ведя огонь. Наша противотанковая артиллерия быстро развернулась и стала отражать атаку. Подбив несколько танков, мы вынудили их повернуть обратно.

Всё это произошло очень неожиданно и быстро, поэтому наша колонна под таким массированным напором со стороны немцев в первый момент пришла в некоторое замешательство, особенно двигавший­ся с нами обоз, так как не все ездовые могли удержать испуган­ных лошадей, и они метались во все стороны, мешая нам вести огонь и продолжать движение. Однако наша колонна, несмотря на минутную растерянность, не остановилась, а как бы вздрогнула от неожиданности, несколько расчленилась, но продолжала двигаться к селению.

Снопы трассирующих пуль, ко­торые хорошо видны в пасмурную погоду, летали с двух направ­лений, перекрещиваясь, и было трудно определить огневые точки...

Всегда, когда свистят пули возле тебя, ты, не видя их полета, невольно нагибаешься, но в этот раз необходимости нагибаться не было, так как пули летели выше головы; те же, что падали у ног, лишь обдавали нас грязью.

Немецкая артиллерия с закрытых позиций не вела огонь по голове нашей колонны, так как опасалась бли­зости своих войск, которым могла нанести урон, но хвост ко­лонны обстреливала и тем самым как бы заставляла нас быстрее двигаться вперед.

 

В этом бою можно было видеть поведение каждого, если только удавалось наблюдать за происходящим.

Некоторые ездовые ринулись сходу в селение для укрытия, очевидно, не понимая, что там немцы; а чтобы облегчить повозку, кое-кто из них выбрасывал одной рукой из повозки картофель или еще какой-нибудь продукт питания, не отдавая себе отчета в своем поведении.

Один боец упал прямо у моих ног, потом быстро вскочил и прилег за какой-то кустик; почувствовав ненадежность укры­тия, он перебежал и лег за бугорок, но, видя, что пули летят и с другой стороны, снова вскочил. Я, видя всю его суету, подумал, что он или потерял рассудок, или большой паникер. Когда он пробегал мимо нас, я схватил его за плечо и с боль­шим усилием остановил. Взгляд его выражал неописуемый испуг; подбородок дрожал так, что было очевидно: он не в состоянии сказать хоть что-нибудь. Продолжая держать его, я, чтобы привести его в чувство, строго прикрикнул: "Паникёр, держи себя как следует!" Рядом со мной шел мой связист, сибиряк Бородкин; по привычке облизав губы, он крикнул: "Смерть паникёру!" Тот сразу почувствовал, чем это может кончиться, и, пригнувшись, пошел в сторону от нас. Я перестал наблюдать за ним и увидел под ногами два куска сала, выброшенных ездовыми, поднял их и бросил в проезжавшую рядом повозку...

   

Мы открыли настолько сильный огонь по немцам, что - по мере приближения нашей колонны к селен­ию - с немецкой стороны огонь ослабевал, а потом сов­сем прекратился.

На мосту, через который мы должны были переправить свою технику, оказалось отделение бойцов во главе с каким-то ка­питаном - умелым командиром, поэтому сразу был установлен четкий порядок проезда.

 

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: