Знакомство с румынской солдатнёй

 

Под вечер я пришел в селение, получил у полицая разре­шение на ночлег, но найти свободную хату было трудно, так как в этом селе расквартировалась румынская воинская часть, а когда я нашел свободный маленький и грязный домик, хозяйка не хотела меня в него пускать. Потом, видя, что я не собираюсь ухо­дить, сказала: "Черт с тобой, ложись вон там, у двери". По­есть она мне не предложила, и я лег спать голодным.

Ночью прибыла еще одна румынская часть, и в этот домик поселили одного румына. Хозяйка бросила ему охапку соломы, и он лег возле меня. Такое соседство меня перекорежило, и появилась мысль прикончить его, но, во-первых, за это по приказу немец­кого командования должны будут расстрелять ни в чем не повин­ных людей - не менее десяти человек, а во-вторых, ночью из населенного пункта, в котором расположено много войск, выб­раться будет невозможно.

Румын оказался словоохотливым и немного говорил по-рус­ски. Он выражал свое недовольство немцами, упрекал русских за то, что "взяли Бессарабию, а Румынию оставили, надо бы­ло заодно взять и ее, и тогда лучше было бы и русским, и румынам". Потом он сказал, что у них есть русский офицер из эми­грантов, и добавил: "Такой собака!".

Рано утром он ушел. Я тоже стал собираться; медлил, на­деясь, что хозяйка догадается предложить мне чего-нибудь по­есть, но она раздраженно сказала: "Ну, чего копаешься? Быстрей собирайся! Некогда мне тебя ждать!"

Опять весь день я шел и к вечеру добрался до какого-то хутора; там, на лужайке, боролись парни. Я подошел к ним и спросил, где можно найти полицая. Они отвечают: вот он лежит. Его поборол один из парней, и он пытался из-под него вывернуться. Потом полицай поднялся, при­вел свою одежду в порядок и, повернувшись в мою сторону, спро­сил, в чем дело. "Мне нужно переночевать", - сказал я. Он проверил мои документы (всё ту же справку) и подвел к недалеко стоящему дому, возле которого хозяйка убирала с подстилки зерно после дневной сушки; рядом с ней была ее дочка лет четырех. Полицай подошел и сказал:

- Кума, у тебя давно не ночевали, пусть он переночует.

  Она согласилась; я помог ей собрать подсохшее зерно и внес ме­шок в дом.

Хозяйка наварила вареников на ужин и подала их на стол со сметаной. Я почти двое суток ничего не ел и первый вареник укусил вместе с вилкой, выломав часть зуба. Из глаз посыпались искры... Утром хозяйка опять меня покормила, и я пошел дальше.

Днем я набрел на румынский обоз. Он стоял, растянувшись по дороге, и я его уже почти прошел, но вдруг от второй или третьей от хвоста подводы подбежали два солдата и, показывая на мои сапоги, затараторили: "Моя! Моя!".

В их поведении не было никакой загадки, но я делал вид, что их не понимаю, а в моей голове всё перемешалось: ведь за голе­нищем в правом сапоге у меня был наган, а в левом, под стель­кой, - временное удостоверение личности, отпечатанное на пергаментной бумаге. Как быть? Не разуешься - могут пристрелить, а разуешься - тем более... Я стал стоя снимать сапог и, делая вид, что у меня подвернулась портянка, стал выцарапывать свое удостоверение; но тут, очевидно, была дана команда на движе­ние обоза, так как передние подводы тронулись. Тогда один из румын подставил мне сзади подножку, а другой сильно пихнул меня. Я упал, он схватил меня за правую ногу, сильно дернул сапог, он снялся, и из него вывалился наган. Солдат схватил наган, наставил мне сверху в голову и закричал: "Партизан! Партизан!". Этому мародеру ничего не стоило нажать спусковой крючок, и в моем сознании мелькнула мысль, что это конец. В одно мгнове­ние - об этом верно говорят - передо мной промелькнула вся моя жизнь...

Тут с задних подвод, кото­рые задерживала вся эта возня, послышались крики, похожие на ругань, и тогда румыны с моими сапогами и моим наганом побе­жали к своей подводе и сразу поехали за обозом...

Некоторое время я продолжал сидеть, всё еще не веря, что меня оставили в живых. Возле меня валялись оставленные румы­нами ботинки разного размера: один был узкий и длинный, дру­гой широкий...

Мне всё же удалось выцарапать из-под стельки сапога свое временное удостоверение личности, но оно оказалось настолько ис­тертым, что пришлось его еще мельче изорвать и выбросить...

Если бы я так попался патрулям, коменданту или полиции, то меня, без всякого сомнения, передали бы в гестапо, а там - мучительные пытки и непременная смерть.

"Подарок" румын - разнокалиберные ботинки - мне при­шлось обуть; они были жесткие и больно жали ноги, но идти бы­ло надо, и я пошел дальше.

 

* * *

Наступила осень, пошли дожди, начались утренние замо­розки, которые днем, к тому же, создавали грязь; ботинки мои совсем развалились, и я постоянно подвязывал отставшие подошвы, но это не спасало от проникновения в них воды и грязи.

Однажды, проходя какое-то селение, я увидел возле кол­хозного двора возвышающуюся на двух столбах перекладину, и под ней висели три человека с табличкой у каждого на груди - "Партизан".

Я свернул в сторону и вышел в поле, на котором несколько мужчин закрывали в бурты свеклу на зиму. Они подо­звали меня, спросили, куда иду, и я ответил, что домой, назвав, как обычно, населенный пункт в направлении моего движения. Тогда они мне рассказали, что вот так же, как я, шли по полю трое, их забрали, а теперь вот уже третий день висят, и доба­вили: "Ты тоже доходишься до такой участи. Тебе надо где-ни­будь устроиться на постоянное жительство".

Конечно, устроиться можно было, и это легче, чем всё вре­мя идти голодным, каждый день искать ночлег, увертываться от вопросов и не знать конца своей дороги. Однако менять свое решение о выходе к своим войскам было против моей совести, да и не имел я на это права. Я и так долго задержался на оккупированной территории...

От этих мужиков я пошел по лощине, где проходила изви­листая проселочная дорога, по сторонам которой рос кустарник. Почти одновременно я услышал топот лошадиных копыт и уви­дел пожилого человека, рубившего кустарник, - очевидно, на дро­ва. Постоянная опасность научила меня быстро соображать, и я принялся собирать нарубленный стариком хворост и складывать его в кучу, в то же время наблюдая за приближающимися всад­никами. Это были немцы, ехавшие медленной рысцой, всматрива­ясь в кустарники. Когда они скрылись из виду, я сел на кучу этого хвороста. Подошел старик, рубивший хворост, спросил:

- Откуда мне Бог послал помощника? - понимая, что я собирал его хворост для отвода глаз немцев, и добавил: - Они уже несколько дней кого-то ищут.

 

Мне много раз удавалось отвлекать внимание немцев: или изображая пастуха и от­гоняя хворостиной пасущихся коров и овец от дороги, или - если шел через какой-нибудь населенный пункт, - садясь на лавочку или бревно возле дома, делая вид, что я местный житель.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: