Экстренное поручение особой важности

 

На командном пункте нашей бригады в ночное время всегда дежурили находившиеся там офицеры. Ночь мы делили поровну на каждого. По какой-то причине двое суток перед 30-м апреля 1945 года мне пришлось не спать, и я попросил своих напарников, чтобы мне разрешили дежурить первому, так как если бы я уснул, то они не смогли бы разбудить меня на дежурство. Перед окончанием моего дежурства радист принял шифрограмму. Шифр имелся только у командира бригады, и мне пришлось разбудить его и доложить о принятой радиограмме. Он дал мне свою полевую сумку с шифром и велел расшифровать радиограмму. Этой радиограммой командование требовало офицера для сопровождения ста двадцати автомашин с минами для нашей бригады. На семь часов утра 1-го мая была назначена артподготовка, а на огневых позициях не было боеприпасов.

Командир бригады сказал, что днём он поручил эту работу командиру 156-го миномётного полка, но, видя, что разобраться в этой ситуации уже не было времени (Сопровождать автоколонну нужно было около 80 км, а по бревенчатой дороге такое расстояние проехать за 5 - 6 часов в оба конца было очень трудно), - комбриг дал мне срочное задание: "Бери мою машину, срочно поезжай и приведи автоколонну с боеприпасами не позднее семи часов утра".

Как только мы выехали на дорогу, я, не спавши двое суток, тут же заснул и в течение всего пути заваливался на руку шофёра, мешая ему вести машину, или клевал носом, упираясь лбом в переднее стекло автомобиля. Несмотря на сильную тряску от бревенчатой дороги, я спал и не мог совладать с собой.

На своей карте я отметил то место, где нас должна была ожидать колонна с боеприпасами, определил расстояние и сказал шофёру, сколько километров нам ехать. Мы доехали до этого места, и я пошёл искать ту самую автоколонну, замаскированную в лесу, но идти я почти не мог. Наступал рассвет, и меня просто валило с ног, а глаза неудержимо закрывались. Я падал, снова вставал и шёл. Мне попадались часовые, военные, наверняка думавшие, что праздник Первомая ещё не наступил, а я уже напился до такого состояния, что не мог идти.

Я мог упасть и заснуть, и наступление наших войск было бы сорвано; за такое преступление мне пришлось бы ответить по всей строгости перед военным трибуналом.

Но мне всё же удалось быстро найти эту автоколонну. Начинался рассвет, и шоферы, боясь налёта немецкой авиации, быстро доставили груз к нашим огневым позициям; однако наша артподготовка уже началась, а наши солдаты стояли у дороги и ждали эти автомашины.

Сто двадцать автомашин были разгружены под обстрелом немецких орудий и тяжёлых миномётов за десять или пятнадцать минут. Мне же пришлось потратить куда больше времени на то, чтобы отметить путевые листы о получении груза, так как каждый шофёр нёс личную ответственность за доставку боеприпасов по назначению.

...Шофёр комбрига позже признался мне, что, когда я пошёл искать автомашины, он шёл за мной на некотором расстоянии, чтобы поднять меня, если я упаду и засну...

Наступление было успешным: в праздничные дни первого и второго мая мы преодолели значительно большее расстояние, чем это намечалось по плану, за что и поплатились, так как всю ночь со второго на третье мая нас бомбили наши же ночные бомбардировщики "У-2". Говорили, что были жертвы с нашей стороны.

 

К концу дня 8-го мая 1945 года нами была занята землянка под командный пункт бригады, а для КП 157-го минометного полка землянок больше не нашлось. Вскоре пришёл командир этого полка и стал ругать своего лейтенанта за необеспечение места для КП. Я связался со своим командиром бригады, доложил ему о нашем местонахождении, но он сказал, что ночь он проведёт на старом месте, и тогда я предложил командиру 157-го полка располагаться вместе с нами. Он принял моё приглашение, но продолжал журить своего лейтенанта.

Этот лейтенант сидел на бруствере у входа в землянку, и вдруг немецкий снаряд, ударив в дерево возле землянки, разорвался, осколок его попал лейтенанту в голову, и его безжизненное тело упало у входа в землянку. Он не дожил до конца войны всего 2 - 3 часа...

 

Глава 9. ВОЙНА КОНЧИЛАСЬ!!!

 

В десять часов вечера восьмого мая 1945 года по всем средствам связи была передана команда о прекращении всякого огня. Мы предполагали, что это конец войны, но закрадывалась и горькая мысль, что состоялась лишь капитуляция немецких войск, находившихся на этой косе.

В полночь с моря немецкие корабли открыли огонь по нашему переднему краю из орудий главного калибра, и нам трудно было пережить этот час обстрела, но приказ о прекращении огня с нашей стороны нарушен не был. Дежурившие у рации радистки 157-го полка (одна из которых была полячкой) старались поймать какую-нибудь радиостанцию; и вот, часа в три ночи удалось услышать польскую радиостанцию, передававшую, что война окончена. Радистка громко закричала: "Конец войне!" Все повскакивали, вышли из землянки и увидели в небе град разноцветных ракет и трассирующих пуль и услышали крики "Ура!"

До утра наступившего 9-го мая уже никто не мог уснуть, а с наступлением рассвета мы вышли к немецкой линии обороны. Ещё не доверяя немцам, мы увидели их из-за кустов построенными в шеренгу, а отдельно, в стороне, были сложены винтовки и автоматы.

Когда мы возвращались с немецких позиций, навстречу нам шёл пожилой генерал-майор и со слезами на глазах, всхлипывая, говорил: "Братцы, война кончилась, как это прекрасно!" Эти слова он повторял при встрече с каждым солдатом или офицером, и это было трогательно.

Во второй половине дня 9 мая 1945 года наши войска вперемежку с немецкими ехали и шли пешком по единственной бревенчатой дороге в направлении крепости Пилау. Немецким офицерам было разрешено иметь при себе личное оружие, они вели своих солдат сдаваться в плен, а также сдавались сами.

К утру следующего дня мы прибыли к переправе, а позже расквартировались на окраине г. Кенигсберга.

 

* * *

На другой день после объявления об окончании войны сто грамм водки уже не выдавали. Купить водку было невозможно, что, пожалуй, было и к лучшему, так как, имея водку, многие могли бы сильно напиться, а учитывая, что у всех на руках было ещё и личное оружие, это кончилось бы человеческими жертвами, а их и так было очень много.

В военторге был скуплен весь одеколон, и некоторые пили его впервые в своей жизни. Мне довелось наблюдать интересный случай. Начальник связи бригады и начальник химслужбы достали где-то флакон одеколона, разлили его на два стакана и сидели друг против друга, заставляя один другого выпить. Дверь была открыта, а по коридору в это время проходил начальник контрразведки Асретдинов; они окликнули его и спросили: "Выпить хочешь?" Он спросил: "А есть?" Они показали на стаканы, и он, не раздумывая, выпил один стакан, а за ним и другой, а потом спросил: "Что это?" Ему сказали, чуть заикаясь: "Одеколон", а он в ответ: "Какая гадость!" - и ушёл, а они так и остались сидеть с открытыми ртами и молча смотреть друг на друга. Те, кто видел всё это, громко рассмеялись: ведь у связиста и химика был всего один флакон одеколона, и они не смогли даже узнать его вкус.

 

О "ширпотребе"

За всё время пребывания на фронте за пределами Союза мне удалось выслать домой только одну маленькую посылку (хотя были и другие возможности). Бригадному начальству кто-то доложил о моих трофеях, и однажды меня вызвал начальник политотдела бригады Кичетджиев и сходу спросил: "Вы охотник?" Я ответил отрицательно. "А зачем Вам охотничье ружьё?" - спросил он, и я, не задумываясь, ответил: "Оно неисправное". - "Принеси его, я посмотрю". У меня не было никакого желания дарить это хорошее ружьё и, придя к себе, я вывернул из него один замок и послал своего солдата показать это ружьё Кичетджиеву, и тот, конечно, не взял его. Потом, впрочем, это ружьё у меня кто-то украл.

У солдат и офицеров Кичетджиев авторитетом не пользовался. К переднему краю он всегда приближался не ближе, чем сам штаб бригады. Ночевал он в своём персональном автобусе, который зимой постоянно отапливался. На ночь он брал к себе одну из радисток штаба бригады, и мне он был неприятен.

 

Как-то раз, ещё зимой, из автомашины, на постоянной основе закреплённой за взводом разведки, пропали мои лакированные туфли, и об этой пропаже я сказал своим солдатам. Два разведчика узнали у почтальона дату отправки посылок на полевую почту, и спустя несколько дней они отпросились у меня сопровождать почтальона штаба бригады на полевую почту. В эти дни было спокойно, наступления наших войск не намечалось и, кроме того, я и подумать не мог, что они задумали что-то совершить, а потому разрешил им отлучиться на несколько часов.

По прибытии на полевую почту они потребовали у почтальона вскрыть все посылки. Почтальон отказался это сделать, тогда они сами вскрыли их, но моих туфель не нашли. Осталась одна только посылка Кичетджиева, но почтальон не давал вскрывать её. Они всё же вскрыли ее, и там оказались мои туфли. Почтальону они сказали, что заберут эти туфли, если он не скажет им, кто подарил их Кичетджиеву. Оказалось, что это сделал наш же разведчик, сержант, командир одного из отделений. Через некоторое время этого сержанта перевели из нашего взвода в один из полков нашей бригады, так как взводные разведчики не могли простить ему такого предательства и постоянно над ним издевались. Возможно, этому переводу способствовал сам Кичетджиев. Разведчики сами рассказали мне об этом случае с моими туфлями, о которых я уже почти забыл.

  

Через день или два после нашего расквартирования поступило распоряжение командования бригады о ликвидации всего имущества, не относящегося к военному, а все имеющиеся в нашем распоряжении личные трофейные вещи должны были быть в течение одного дня подготовлены к отправке по назначению. У меня имелись кое-какие мелкие, но приличные вещи, и я решил отправить их домой. Я выложил их все на стол и стал упаковывать посылку, как вдруг вошёл исполняющий обязанности комбрига Головченко. Он взглянул на то, что лежало на столе, и стал поспешно искать беспорядок в подразделении, один за другим открывая стоящие в помещении шкафы. В одном из них он увидел буссоль вместе с автоматами. Тогда он буквально взорвался и начал кричать, упрекая меня в том, что я "занимаюсь барахлом", а за порядком не слежу. Затем он подбежал к столу, сбросил на пол всё, что на нём лежало, и начал топтать эти вещи ногами, всё больше распаляя себя.

Тогда я подумал, что он мстит мне за то, что я не преподнёс ему за всё это время никаких трофеев, хотя у него и было их целый автобус. Всё это привело меня в бешенство; я высказал ему всё, что о нём думал, и, потеряв самообладание, крикнул ему: "Вон отсюда, трус паршивый!" (Он ведь был труслив, как я уже говорил.) При этом я как будто поправил кобуру пистолета, и его как ветром сдуло из нашего помещения. Не успел я прийти в себя, как зашёл старшина штабной батареи и доложил, что подполковник Головченко приказал ему собрать все эти вещи и сжечь, но я только рукой махнул.

На другой день было воскресенье - первый послевоенный выходной день. Меня вызвал помначштаба и вручил мне предписание об откомандировании в 157-й полк нашей бригады. Командир полка подполковник Асатиани хорошо меня знал и когда увидел, что я появился в расположении полка, поздоровался, а я встал по стойке "смирно", приложил руку к головному убору и доложил, что прибыл в его распоряжение для прохождения дальнейшей службы. Он прочёл моё предписание и сказал: "Что у тебя могло быть общего с этим дураком?"

Вскоре командир полка отправил меня с группой солдат доставить трофейное имущество для Дома Красной Армии (ДКА) Десятой артдивизии, в которую входила наша бригада. С этим имуществом мы и находились в г. Мариамполь Литовской Республики до осени 1945 года. Комендант Мариамполя, отношения с которым у меня также были непростыми, предложил мне распродать всё это имущество, солдат отправить в другую часть, а мне явиться в отдел кадров военного округа для дальнейшего прохождения службы.

Имущество действительно забрали и увезли в военный городок в г. Старые Дороги, что в Белоруссии, куда еще летом 1945 года переместилась наша артдивизия, а позже переехал и я.

Там, в маленьком белорусском городке, в переехавшем туда 157-м полку (с командованием которого, кстати, у меня сложились прекрасные отношения), я и прослужил до самой моей демобилизации - 20 июня 1946 года.                      

 

* * *  

Вот я и исповедался перед вами - теми, кто прочел это подробное повествование.

Я сознаю, что моя повесть не лишена недостатков; она, в частности, не является полным описанием картины войны и не выстроена в строго хронологической последовательности, что, конечно, несколько затрудняет мысленный охват общей картины событий. Но что же делать, наша память - не историческая хрестоматия, она не подчиняется календарю и работает по совсем иным законам...

 

 

-ооо-ООО-ооо-

---о-О-о---

-О-

 

⇐ Предыдущая234567891011

Поделиться: