Новый Китс встречает новую музу

 

Когда шоу «Лучше, чем голые» подошло к концу и свечи, выставленные вдоль подиума, были убраны, на стенах, обитых черным бархатом, замелькали красные и синие стробоскопические огни. Диджей Сэсси зарядил французские хаус‑ритмы, и клуб «Харрисон» превратился в евродискотеку семидесятых с полуобнаженными моделями, хлещущими шампанское «Кристалл» прямо из бутылок.

Дэн стоял в одиночестве у стойки бара и потягивал свой коктейль «Ред Булл» кто знает еще с чем. На вкус он напоминал аспирин для детей, и пил он его только потому, что бармен обещал добавить в него кофеин и какой‑то таурин, они должны были помочь ему продержаться бодрячком всю ночь.

Вдруг он заметил невообразимо высокую женщину в ярко‑красном пышном парике – должно быть, это был парик – с розовой неоновой помадой на губах и огромными солнцезащитными очками в оправе из панциря черепахи. Она стояла посередине переполненного зала и кричала, сложив руки рупором:

– Дэниел Хамфри! Дэниел Хамфри! Это была Расти Клейн.

Дэн запрокинул голову назад, часто моргая. Кофеин и еще какая‑то фигня, подмешанная в коктейль, наконец‑то добрались до его мозга. Он поставил бокал и, спотыкаясь, направился прямо к женщине. Сердце его билось быстрее ритма музыки.

– Я Дэн, – прохрипел он.

– Вы только посмотрите на него! Наш новый поэт! Тебя уже все обожают! Восхитительно!

Расти Клейн подняла свои огромные очки, нацепила их на волосы. Огромные золотые браслеты, закрывающие ее костлявые запястья, загремели, когда она схватила Дэна и расцеловала в обе щеки. Ее духи пахли тягуче и кисло, как тунец.

– Я люблю тебя, дорогой, – промурлыкала она, крепко сжимая Дэна в объятиях.

Дэн отстранился от нее: он не привык к тому, чтобы его так тискали, особенно тот, с кем он только что познакомился. Он не ожидал, что Расти Клейн окажется настолько ужасной. Ее брови были выкрашены под цвет парика, и одета она была, как фехтовальщик: черная бархатная куртка с рукавами‑бомбер и с лейблом «Лучше, чем голые», облегающая фигуру, и сочетающиеся с ней черные бархатные штаны, как у тореадора; нитка черного жемчуга касалась ее бледной, костлявой груди. – Я пытался написать еще несколько стихотворений, – заикаясь, проговорил Дэн. – Ну вы знаете… для моей книги.

– Замечательно! – крикнула Расти Клейн, целуя его снова и, возможно, размазывая ярко‑розовую помаду по всему его лицу. – Давай как‑нибудь пообедаем вместе.

– Вообще‑то всю следующую неделю я в школе, но после… Я заканчиваю в половине четвертого.

– В школе! – закричала Расти Клейн. – Ты просто крут! Тогда попьем где‑нибудь чаю. Позвони мне в офис и скала! Бакли, моему ассистенту, чтобы он все уладил. Мать твою, блин!

Она схватила Дэна за руку своей похожей на клешню рукой. Ее ногти были длиной как минимум сантиметров семь и покрашены в оранжево‑розовый цвет.

– Здесь есть кое‑кто, с кем тебе просто необходимо познакомиться.

Расти отпустила Дэна, чтобы обнять болезненного вида девушку с грустным вытянутым лицом и грязными светлыми волосами. На ее костлявом теле была только бледно‑розовая полупрозрачная комбинация, а ее гладкие волосы, достающие до талии, были непричесапы, так что казалось, будто она только что встала с постели.

– Мистерия Бзик, это Дэниел Хамфри. Дэниел, это Мистерия Бзик, – громко замурлыкала Расти. – Мистерия, ты помнишь то стихотворение, которое я тебе давала прочитать? О котором ТЫ сказала… Мать твою, скажи теперь ему сама что ты тогда сказала. А теперь извините меня, мне надо пойти полизать задницу моему любимому дизайнеру, может, тогда он даст мне еще каких‑нибудь халявных тряпок. Люблю вас обоих. Чао!

Сказав это, она заковыляла в своих черных туфлях на двенадцатисантиметровых каблуках.

Мистерия моргала большими уставшими серыми глазами. Складывалось впечатление, что она всю ночь не спала и мыла полы, как Золушка.

– Твое стихотворение спасло мне жизнь, – разоткровенничалась она. Голос у нее был низкий и хриплый.

Высокий узкий стакан с ярко‑красным зельем был втиснут в ее бледную руку.

– Это кампари, – сказала она, заметив его взгляд. – Хочешь попробовать?

Дэн не пил ничего, не содержащего кофеина. Он отрицательно покачал головой и сунул под мышку свой черный блокнот. Затем прикурил «Кэмел» и сделал глубокую затяжку. Что могло быть лучше? Теперь, даже если бы он не нашелся, что ей сказать, у него было хоть какое‑то занятие.

– Так ты тоже поэт? – спросил он.

Мистерия опустила палец в стакан и затем облизала его. От кампари уголки ее рта были красного цвета, словно она только что съела вишневое мороженое.

– Я пишу стихи и короткие рассказы. А сейчас работаю над романом о кремации и преждевременной смерти. Расти говорит, что я очередная Сильвия Плат, – ответила она. – А ты?

Дэн пригубил из своего бокала. Он не очень‑то хорошо представлял, что она имела в виду под преждевременной смертью. Разве наступает ког‑

нибудь время, когда пора умирать? Он подумал, что ему стоит написать об этом стихотворение.

I [о ему не хотелось красть материал Мистерии.

– Говорят, я новый Ките.

Мистерия снова опустила палец в бокал и об‑лизнула его. – Какой твой любимый глагол? Дэн сделал еще одну затяжку и выпустил дым в шумную толпу. Он не знал, почему так получилось: из‑за того ли, что он находился в клубе, или из‑за музыки, из‑за кофеина с таурином, но, разговаривая о словах с девушкой по имени Мистерия, чью жизнь он спас, он чувствовал себя так бодро и так хорошо. Ему все это было просто по кайфу.

– «Умирать», наверное, – ответил он, допи‑

вая коктейль и ставя пустой бокал на пол. – Глагол «умирать». Он знал, что это, должно быть, прозвучало так, будто он хотел произвести на нее впечатление. Она все‑таки писала книгу о преждевременной смерти и кремации. Но это была сущая правда. Почти во всех его стихотворениях кто‑нибудь умирал. Умирал от любви, от ярости, от скуки, от восторга; кто‑нибудь засыпал и никогда не просыпался.

Мистерия улыбнулась:

– У меня тоже.

Ее серые глаза и худое, вытянутое лицо были удивительно красивыми, но его портили зубы, такие кривые и желтые, будто она никогда в жизни не была у стоматолога.

Она схватила с подноса официанта еще один коктейль «Ред Булл» и отдала его Дэну.

– Расти говорит, что скоро поэты станут востребованы, как кинозвезды. Когда‑нибудь мы оба будем разъезжать на собственных лимузинах, и у нас будут личные телохранители.

Она тяжело вздохнула:

– Как будто это облегчит нам жизнь.

Она подняла свой бокал и стукнула им по бокалу Дэна.

– За поэзию, – решительно объявила она. Затем схватила его за затылок, притянула его голову к себе и раздавила его губы в крепком поцелуе со вкусом кампари.

Дэн знал, что ему следовало бы оттолкнуть Мистерию, запротестовать, сказать, что у него есть девушка, которую он любит. Ему не должны были понравиться приставания странной, практически раздетой девицы с желтыми зубами. Но ее губы были сладкими и одновременно кислыми, и ему хотелось понять, почему она была такой печальной и такой уставшей. Он хотел открыть ее, так же как он открывал совершенные метафоры, когда писал стихи, а для этого он должен был продолжать целоваться с ней.

– А какое твое любимое существительное? – прошептал он ей в ухо, передохнув.

– «Секс», – ответила она и снова прильнула к его губам.

Дэн, усмехавшись, поцеловал ее снова. Может быть, все дело в таурине…

 

Девушка с камерой

 

– Так ты одна. Красивый загорелый парень улыбнулся Ванессе, обнажив свои блестящие белые зубы. На нем были мешковатые шорты для серфинга, белые кожаные туфли от Биркенстока и меховая жилетка бело‑коричневого цвета, одетая прямо на голое тело. Его звали Дорк или Дьюк или что‑то вроде того, и он заявлял, что был продюсером.

– Гениальный режиссер.

– Она новый Бертолуччи. – Кен Могул поправил Дьюка или как его там. – Дайте мне год, и ее имя будет у всех на слуху.

Кен был одет как городской ковбой. Поверх черной рубашки с перламутровыми кнопками вместо пуговиц на нем была длинная серебряная жилетка с лейблом «Культура гуманизма». Его вьющиеся рыжие волосы были убраны под черную ковбойскую шляпу, даже ковбойские сапоги и джинсы на нем были черные. Он прилетел в Нью‑Йорк из Юты, где на кинофестивале в Сандансе был представлен его последний фильм. Это был амбициозный проект о глухонемом мужчине, который работал на консервном заводе на Аляске и жил в трейлере с тридцатью шестью кошками. Мужчина все время молчал и дни и ночи прово‑дил у компьютера, отправляя одиноким девушкам с сайта сообщения по электронной почте, поэт ому Кену пришлось изрядно попотеть, чтобы придумать какое‑нибудь развитие действия. Пока это была его лучшая работа.

– Подруга, посмотрев твой фильм, я просто заново родился, – сказал Дорк Ванессе.

Уголки рта Ванессы приподнялись, она улыбнулась не то скучающей, не то изумленной улыбкой Моны Лизы. Она не знала, как отнестись к тому, что он назвал се подругой, но была довольна тем, что сделала его счастливым.

Банкет после шоу «Культура гуманизма» от Джедидаи Эйнджела был в сто раз круче, чем сам показ. Дом по адресу Хайвей, 1, был украшен как индуистский свадебный шатер, и одетые в бикини модели, которые даже не принимали участия в показе, лежали, развалившись, на кожаных диванах, пили мартини или танцевали под живую музыку бхангра. Ванесса подтянула свой красный топ. Было нелегко чувствовать себя жирной свиньей среди такого множества худых и стройных тел.

– Смотри, вот парень из журнала «Энтертей‑нмент Уикли», – сказал Кен Могул и обнял ее за Талию, – Улыбайся, он фотограф.

По другую руку от Ванессы стоял Дьюк, прижавшись своей загорелой худой щекой к ее бледной мягкой щеке. От него пахло лосьоном после загара «Коппертоун».

– Скажи «салями»!

У Ванессы был принцип не улыбаться, когда ее заставляют фотографироваться, но почему бы и нет? Она не собиралась воспылать страстью к Дьюку, выходить за него замуж в храме волн и песка и жить в Малибу в убогой студии по соседству с акулами. Она слишком привязана к Нью‑Йорку, а помимо этого она ненавидела пляжи. Нет, улыбаться она будет лишь сегодня ночью, а завтра будет такой, как всегда.

– Салями! – крикнули они все трое одновременно, сверкая улыбками перед фотообъективом.

После того как фотограф ушел, Дьюк, предполагая, что она из Лос‑Анджелеса, как и все, кого он знал, спросил:

– В какой гостинице ты остановилась? Ванесса открыла бутылку минеральной воды «Эвиан» и сделала большой глоток.

– Вообще‑то я живу здесь, в Нью‑Йорке, в Уильямсбурге, с сестрой. Я еще учусь в школе, а она играет в группе. Дорк посмотрел с восхищением.

– Подруга! – крикнул он. – Да ты знаешь, ты прямо как тот сценарист, который в начале карьеры презирает условности и мораль. Только ты реальная. Даже реальней реального. Ты просто ди‑на‑мит!

Для парня по имени Дорк он оказался достаточно проницателен.

– Спасибо, – сказала Ванесса, пытаясь понять, правильно или нет она отреагировала. Она никогда не разговаривала с кем‑то, кто был настолько глуп. Она почувствовала чью‑то руку у себя на локте и обернулась. Ей и улыбался болезненного вида мужчина в годах в фиолетовом пиджаке и черных круглых очках.

– Ты ведь и есть режиссер фильма? – спросил ОН.

– Да, – кивнула Ванесса.

Старик покачал перед ней своим костлявым пальцем.

– Не воспринимай свой дар слишком серьезно, – сказал он и ушел.

Дьюк нагнулся к ее уху и настойчиво произнес:

– Я живу в отеле «Хадсон». Не хочешь пойти ко мне и выпить чего‑нибудь? Ванессе бы сказать ему: «Отвали», но к ней никогда прежде не клеился такой прикольный глупый серфингист. Он мог запросто пристать к любой модели в клубе, но почему‑то выбрал ее. Это ей льстило. И разве не прав был тот старик, который сказал ей не воспринимать все слишком Серьезно? Слава богу, что она, пройдя через все муки, удалила волосы на ногах.

– Может быть, чуть попозже, – ответила она, чтобы Дорк не чувствовал себя полным победителем. – По‑моему, там снег идет.

– Пожалуй, ты права.

Дорк шлепнул себя ладонью по лбу и глупо засмеялся:

– Ну, может, тогда потанцуем?

Он протянул руку, и мышцы его слегка заиграли, приглашая. Наверное, он ни разу в жизни не пропустил тренировку и питался исключительно протеиновыми коктейлями и проросшей пшеницей.

Ванесса снова подтянула красную блузку, взяла Дьюка за руку и пошла следом к переполненному и пульсирующему танцполу. Ей просто не верилось – она ведь ненавидела танцевать! Слава богу, никого из ее знакомых там не было.

Да уж.

 

Одри не раздевается

 

Так как по городу было невозможно передвигаться, а они застряли в центре, Блэр решила, что оптимальным вариантом будет снять номер в гостинице.

– Мы можем посмотреть телевизор и заказать еду в номер, – заманчиво прошептала она в ухо Оуэну. – Это будет здорово.

Номер оказался просто шикарным, в нем была огромная кровать, джакузи, на стене висел телевизор с жидкокристаллическим экраном, а из окна открывался восхитительный вид на полузамерзшую заснеженную реку Гудзон. Оуэн заказал бутылку шампанского «Вдова Клико», филе миньон, картошку фри и торт с шоколадным кремом. Когда все принесли, они залегли на кровать и, угощая друг друга тортом, стали смотреть «Топ‑Ган» по Ти‑эн‑ти.

– Как получилось, что вы с женой разошлись? – спросила Блэр, отправляя кусок торта в открытый рот Оуэна. Шоколадные крошки упали на белые хлопчатобумажные наволочки.

Оуэн в свою очередь отломил ложечкой кусочек торта и предложил его Блэр:

– Мы еще не… – Он сомневался, его красивые брови нахмурились, пока он думал, что ей ответить: – Я бы не хотел об этом говорить.

Блэр улыбнулась, когда шоколадная корочка растаяла у нее на языке. Ей нравилось играть роль другой женщины. Она чувствовала свою… власть над ним. На огромном экране Том Круз и Келли Макгиллз мчались куда‑то на мотоцикле.

– Она тоже училась в Йельском?

Оуэн взял пульт и направил его на телевизор, а затем положил, так и не переключив канал.

– Не знаю, – ответил он.

Так отвечал ее младший брат Тайлер, когда смотрел телевизор, а мама спрашивала, выучил ли он уроки.

Блэр схватила пульт и стала переключать с канала на канал. «Друзья» уже который раз. Рестлинг. Эм‑ти‑ви. Ей как‑то не очень нравился Оуэн‑мальчик, она предпочитала Оуэна‑мужчину.

– Так она училась в Йеле или все‑таки нет?

– Угу, – ответил Оуэн, жуя огромный кусок торта. – Специализировалась в астрономии.

Подняв брови, Блэр смотрела, как Шон «П. Дидди» Комбз показывает свой особняк в Верхнем Вест‑Сайде. Похоже, жена Оуэна настоящий гений. Интересно, кто вообще специализируется в астрономии? Тот, кто хочет стать астронавтом? Ей бы хотелось услышать, что его жена никогда не училась в университете, а сидела и смотрела по телевизору «Дог‑шоу» и ела пончики с кремом. В конце концов, она стала весить две‑сти с лишним килограммов, и ему приходилось спать в комнате для гостей до тех пор, пока он не съехал совсем. Просто ему стало негде жить.

Блэр переключила на Эй‑эм‑си, ее любимый канал. Там часто крутили старые фильмы. Пока‑зывали «Касабланку» с Ингрид Бергман и Хамфри Богартом в главных ролях, и уже прошло пол‑фильма. Немцы вошли в Париж, и героиня Инг‑рид ужасно перепугалась.

– Иногда я представляю себе, что живу в то время, – мечтательно сказала она Оуэну, откинув‑шись на подушки. – Оно кажется мне гораздо более изысканным. Никто не носил джинсы, все были такие вежливые, и у каждой женщины своя неповторимая прическа.

– Да, но тогда шла война. Великая война, – напомнил ей Оуэн. Он вытер рот льняной сал‑феткой и лег на подушки рядом с ней.

– Ну и что? – настаивала Блэр. – Все равно было лучше.

Оуэн потянулся к ее руке, и Блэр отвернулась от телевизора, чтобы рассмотреть его профиль.

– Знаешь, а ты очень похож на Кэри Гранта, – прошептала она.

– Ты так считаешь?

Оуэн повернулся, чтобы посмотреть на нее, в его голубых глазах было столько сексуального огня.

– Я постриглась, чтобы быть похожей на Одри Хепберн, – призналась Блэр и повернулась к нему спиной, чтобы положить голову на его мужественную грудь в белоснежной сорочке.

– Мы могли бы быть Одри и Кэри.

Оуэн поцеловал ее волосы и нежно сжал ее руку.

– За тебя, крошка, – пробормотал он. Свободной рукой он принялся массировать ей спину, и Блэр почувствовала, как обручальное кольцо на его пальце ударялось о ее выступающие позвонки.

Снег за окном повалил сильней. Блэр смотрела в окно и никак не могла расслабиться. Она представляла, как жена Оуэна, гениальный астронавт, сидит дома и пишет на доске невероятные астрономические уравнения и все время думает о своем муже. Хотя Блэр и Оуэн были похожи на Одри Хепберн и Кэри Гранта, Блэр знала, что хорошие девочки, которых играла Одри, не расставались со своей девственностью в отелях с женатыми мужчинами старше себя, каким бы глубоким ни был снег. Почему бы на этом и не закончить фильм, пока она его не испортила?

Оуэн теперь глубоко дышал и рука его, массирующая ей спину, обмякла. Как только Блэр удостоверилась, что он спит, она тут же выскочила за дверь и попросила консьержа вызвать машину, чтобы отвезти ее домой. В конце концов, нужно было поддерживать репутацию. Она вовсе его не бросала.

Самый лучший способ заинтриговать парня – это исчезнуть.

 

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться: