Согласен: зам. нач. отдела “А” МГБ СССР,

Полковник                                                                                        Титов

Декабря 1947 г.

Г. Москва

Это последнее, перед этапом.

Почему я вопреки написанному выше начала указывать фамилии? Потому что эти фамилии нужно знать. Страна должна знать “своих героев” с их “чистыми руками”.

 

Все мамины допросы, продления подписаны полковником Лихачевым. Также в деле, после тройных его чисток, постоянно встречаются:

Генерал-полковник Абакумов,

Генеральный Прокурор СССР, генерал-полковник юстиции Горшенин,

Зам. Ген. Прокурора, генерал-лейтенант юстиции Вавилов,

Начальник следственной части по особо важным делам, МГБ СССР, генерал-майор Леонов,

Военный прокурор войск МВД СССР, генерал-майор юстиции Бударгин.

Фамилии “стукачей”, как правило, не пишу. Страх, дикий страх двигал этими людьми! Зато как странно читать их показания на реабилитации! Там все наоборот. Как в черно-белом кино: Женя и ПэПэ – ах, какая трагедия! А какие люди были! Но времена?

Ну, да Бог им судья! Не хочу о них писать.

 

ГЛАВА 5.

ЭТАП.

 

От документов, связанных с этапом, осталась, как я уже писала, вся внутренняя переписка. Очень хочется показать современному читателю, все имеющиеся там “перлы”, но это слишком много. Ограничимся выборкой. Все документы и фрагменты из них имеют гриф “совершенно секретно”.

 

Для Жени этап значил следующее: 4 декабря 1947 года в 16 часов 25 минут она была этапирована вагонзаком поезда № 80 особым конвоем в г. Хабаровск (через Куйбышев) в распоряжение УМГБ Хабаровского края.

Для этапирования выделен конвой 236-го конвойного полка. Старший конвоя – командир взвода, лейтенант НАНТЫКАН (член ВКПб).

Прибытие в Хабаровск планировалось на 19-20 декабря 1947 года.

(Подписано – Зам. Начальника 1 отделения, подполковник Балишанский)

Дальше из бумаг, подписанных генерал-майором Герцтовским – начальником Отдела “А”.

1. “Министр. Тов. Абакумов приказал Горкушу-Ширшову из Хабаровска направить в Магадан под охраной самолетом и передать органам МВД для поселения в ссылку”…

2. “…О прибытии Горкуши-Ширшовой на место ее поселения и установления гласного надзора… прошу сообщить. По получении Вашего сообщения будут высланы материалы, для организации агентурного наблюдения”…

Работа должна быть связана только с добычей золота. Театр категорически запрещен. Этапирование должно быть осуществлено изолированно от других заключенных”.

 

8 марта 1975 года. У меня у самой есть уже маленькая дочка. В этот день моей маме Жене исполнилось бы 60 лет. Накануне и в предыдущие дни звонит Исидор Маркович Анненский – мамин режиссер, автор “Медведя”, “Анны на шее”, “Екатерины Ворониной”. Он снимал все мамины фильмы, начиная с “Пятого океана”- ее первой и моей любимой работой в кино. Он и раньше звонил нам, но тут - как-то настойчиво. “Мариша” – каким-то грустным голосом – “можно я к вам зайду, что-то Женя каждый день снится!”. ”Приходите. Конечно, приходите!” - и объясняю, почему снится. А он, оказывается, забыл.

     Приходит. Говорим много-много! Дарит мне книжку на ней надпись: ”Мариночке Ширшовой от автора в память о ее маме, которая была самой любимой женщиной в моей жизни. И. Анненский. 1975 год”.

      К сожалению, это была наша последняя встреча.

       Бабушка Леля водила меня не только на мамины фильмы, но и на “Анну на шее”. Я была мала. А она очень плакала и объясняла мне, что Исидор Маркович очень хотел снять в роли Анны маму. После ее смерти не мог долго найти актрису, а когда нашел очаровательную Аллу Ларионову, то постарался в жестах, в некоторых ракрусах, сделать ее похожей на Женю. Я этого не вижу, но бабушка утверждала, что это именно так.

 

 

Совершенно секретно.

                                         СПРАВКА

Из Магадана в Отдел “А” МГБ СССР т. Герцтовскому м/т №58342, №66635. Гаркуша-Ширшова Е.А. прибыла 27.12.47. в Магадан. Взята под гласный надзор. Место поселения определено отдельно. Работа на фабрике Берия Тенькинского горно-промышленного управления Дальстроя. Использовать непосредственно на производственных работах.

   № 18665 от 30.12.47. Нач. УМВД по СДС              Окунев

/Виза Балишанский/

 

А вот немного иной документ:

Государственный Драматический театр им. Моссовета

(Каретный ряд,3).

25 апреля 1946 года.

              ХАРАКТЕРИСТИКА (копия).

            Дана тов. ГОРКУШЕ – ШИРШОВОЙ Е.А. в том, что она работала в театре им. Моссовета с Х1.1943г. по У111.1945 г.

  За время работы в театре, т. ГОРКУША – ШИРШОВА зарекомендовала себя дисциплинированным работником, хорошей производственницей.

           ЗАМ. ДИРЕКТОРА ТЕАТРА Матусис Я.А.

                                              

    Я часто получала приветы от Серафимы Бирман, от Марецкой и, конечно, от моей обожаемой Андровской, пока они были живы.

       Однажды меня привели, спрятали в зале, где репетировал Эмиль Гиллельс. После репетиции меня подвели к нему: ”Вы знаете, чья это дочь?” - Полное недоумение. ”Это дочь Жени Горкуши! Вы еще ее помните?”. Он даже зажмурился от неожиданности, а потом стал вглядываться в мое лицо, отыскивая в нем черты Жени. Меня всегда это смущало, так как я похожа на отца и, конечно, далеко не так красива, как мать. ”Да как же можно Женю забыть!” - наконец прошептал Эмиль Григорьевич. И опять теплые слова, и какая-то ласка по отношению ко мне. Они часто собирались в доме отца, где стоял роскошный рояль, правда, взятый отцом на прокат, под расписку. Играли большие музыканты. Мама пела.

А однажды, как я слышала, ”посиделки” артистов кончились вполне трагически. Мне рассказывали, что того самого знаменитого Каплера арестовали, когда он выходил из гостей, от моих родителей. Хорошо, что хоть ему нельзя было “пришить” криминальную связь с мамой! Были заняты другим, ” более серьезным” делом! Правда знаю, что, если мама была “английской шпионкой”, то Каплера вызывали на допросы не иначе как: ”Японский шпион, выходи!”.

После ареста Каплера, говорят, многие к нам перестали ходить.

 

Конец семидесятых. Я на какой-то конференции в Институте Истории Естествознания и техники АН ССССР. Ко мне подходит пожилой полноватый человек. ”Вы – Ширшова?” - Киваю. “Мариночка, я – Бакаев!”. Этот человек был много лет министром Морского флота в годы после отца и А.А.Афанасьева. Вывозил с отцом бакинскую нефть. Всю войну был его заместителем. Обнимаемся.

 

“Мариночка! А ведь я, наверное, последний видел Вашу маму до Магадана!” - Удивляюсь. Рассказывает, что в конце 47 года был командирован отцом во Владивосток. Сидел в аэропорту Хабаровска. Ждал самолета на Владивосток. ”Вдруг, вижу - идет конвой. Ведут Женю. Холодно, а Женя в одном легком платье. Кинулся к ней. Она успела сказать, что переправляют ее самолетом в Магадан. Своею властью одел ее в куртку и меховые штаны. Наорал на конвой. …Потом они ее увели. А я чуть не слетел с должности. Получил строгий выговор. ПэПэ едва меня спас”.

 

Позже узнаю, что эта командировка была спецально ими с отцом придумана. Надеялись как-то помочь Жене. Откуда знали о сроках? Я уже писала, что кто-то из МГБ помогал отцу, несмотря на страх перед всесильным Берия. Кланяюсь до земли этому человеку!

 

Ну а что же отец? Что я знаю, помимо дневника, о его состоянии в те долгие месяцы? Кое - что мне хотелось бы добавить. Конечно, он делил людей на друзей и недругов. Конечно, ему и в голову не приходило не доверять или винить в чем-то своих сотрудников, особенно из науки. Но как он возненавидел, так называемый “московский свет”, к которому сам принадлежал, правда, недавно. К сожалению, он после “Папанинской льдины” действительно был из “Сталинских космонавтов”, как однажды назвал его один знакомый мне американский писатель. К сожалению, на радио сохранились записи, где отважные полярники, вернувшись с Полюса, клеймят “врагов народа”, которыми в тот момент были Бухарин и другие из этой группы. При всем своем уме – “Ура! Товарищу Сталину!”. Не мне его судить, и вообще, я считаю, что мы, дети, не имеем права судить своих отцов. Это слишком болит в нас. Но и скрывать ничего не надо. Не надо говорить, что все понимали все, что на похоронах Сталина не плакали, а танцевали. Танцевали те, кого уже успел задеть Великий молох, и я их понимаю. Другие же рыдали в голос: ”Как жить будем!”. Это я помню в свои 7 лет и тоже понимаю. Нельзя судить о времени, живя внутри этого времени. Для анализа требуется отстраненность. Разве наши, теперешние времена не пример того же? Возможно, не менее страшный пример. Это мы еще увидим, поживем и увидим.

 

Зачем я затронула эту тему? Чтобы показать, как судьба любит парадоксы. В 37 для ПэПэ, ничего не понимающего в политике, Бухарин – враг народа. А в 47-м, когда его самого накрыло той же волной? Он безумно боялся людей, боялся навредить маме. Но с кем-то нужно поделиться? Иначе как? И он делится с маленькой девочкой, которой было тогда лет пятнадцать. Эта девочка в чулочках в резинку, моя теперешняя подруга Лена Левина, была племянницей Розенгольца, расстрелянного вместе с Бухариным, и дочерью прекрасной художницы, сестры Розенгольца, которая в то время жила в ссылке в Красноярском крае. Лена училась в одном классе со Светланой, сестрой мамы, и жила в нашем несчастливом “Доме на набережной”.

 

В 46 году “везучий” академик, седой министр и маленькая девочка Лена вдруг оказываются на одной доске, в одном и том же положении. Да, им есть о чем поговорить. Когда становилось совсем невмоготу, ПэПэ уезжал с ней, чаще всего на Воробьевы горы, где не могли подслушать. Рассказывал ей все, просил совета у несчастного ребенка, понимая, что этот ребенок значительно мудрее, чем он сам. Спасибо тебе, Леночка, что ты была в его жизни, в жизни Светланы, а теперь есть в моей! Мы – одной крови и наше доверие друг к другу не обсуждается. Не о многих знакомых это можно сказать!

 

Другим человеком, которому можно было доверять полностью, была первая жена – Фаня. Я храню их переписку тех лет. ” Фаня, что мне делать?” - начинается одно из писем, после ареста Жени.

 

Еще одно мое замечание по поводу некоторых фраз дневника ПэПэ. Он пишет, перед отъездом на Горьковскую дорогу, о темных окнах “Дома на набережной”, объясняя это тем, что большинство жителей “Дома Правительства” уже в эвакуации, а как же иначе в таком сановном доме! Позволю себе не согласиться с тобой, отец. Ты ведь совсем недавно переехал в Москву, переехал в этот ужасный дом. Что ты знал о нем?

 

Ты ведь, в сущности, оставался провинциалом. Наверное, ты не задумывался о том, что пока ты путешествовал в северных странах, окна в ”Доме на набережной” гасли совершенно по другим причинам. Этот дом был трижды расстрелян, и к началу войны половина его квартир была опечатана. В них просто некому было жить кроме призраков казненных хозяев. Дети, а что дети? Для них существовали специальные “детские лагеря”, кстати, в той же Магаданской области. (Смотри карту лагерей в следующей главе.) Теперь я знаю, что кричал сын Якира, вырвывшийся из рук конвойных, забравшись на фонарный столб во время этапа: ”Скажите моему папе, где я!” . Он еще не знал, что у него нет ни папы, ни мамы!

 

Когда на дом стали вешать мемориальные доски, одной из первых была доска Тухачевскому. В шестидесятые годы к доскам приделали полочки, чтобы можно было положить цветы. Сколько раз, отправляясь утром в Университет, я видела у этой доски пожилую плохо одетую женщину. Она приносила цветы расстрелянному маршалу. Это была его единственная дочь, выросшая в лагере для детей в том же Магадане, а потом вышедшая замуж за уголовного зека, чтобы как-то выжить. Потом она перестала приходить, и мне сказали, что она умерла.

 

Однажды в начале тех же семидесятых, когда еще мы все жили в отцовской квартире, раздался вечерний звонок в дверь. Открываю. За дверью человек, по виду из Средней Азии. Молчит. “Вам кого?” - “Никого. Я просто постою и уйду. Знаете, я ребенком до войны здесь жил. Посмотрю на стены и уйду!” И я самоуверенная до наглости стала ему объяснять, что этого не может быть. Здесь всегда жил мой отец, и он что-то путает… ”Да нет. Вы не знаете”. ”Да как Ваша фамилия?” - ”Моя фамилия Максудов” - ответил человек и ушел. До сих пор не могу простить себе этого! Это был сын расстрелянного лидера Узбекистана. Были расстреляны его мать и отец, а они с братом прошли все, включая детские лагеря. Пришел на стены посмотреть. А я, полная дура, не поняла! После его ухода кинулась к соседке: ”Да, жили здесь узбеки! Вообще-то знаешь, ваша квартира на плохом счету была. До твоей мамы четыре семьи арестовали. Это даже для нашего дома редко!”.

Кстати, семья соседки выжила только потому, что ее брат, крупный авиатор, в начале тридцатых годов ”вовремя” разбился со своей женой на самолете. А участь детей решали “вот за этим столом” Тухачевский, Якир и другие. Следовательно, семья трагически разрушилась “слишком рано”, что позволило всем остальным выжить: о них просто забыли. И такие случаи бывали в “Доме на Набережной”.

 

 

 Конечно, судьба моей мамы – ужасна. Но я не собираюсь ставить ее в один ряд с теми миллионами зеков Колымы и других “хороших” мест, которым никто не мог помочь. Уже работая в Институте океанологиии АН СССР, я часто уходила в экспедиции из Владивостока. Приходилось много раз переплывать на пароме бухту Золотой Рог, по берегам которой располагается ремонтный завод Дальстроя. Стоят старые и очень старые корабли. Для многих из них – это кладбище.

 

Почему – то, всегда мое внимание привлекал вполне “умерший”, огромный, похожий на танкер, старый корабль “Кулу”. Даже привыкла: снова приехала, а “Кулу’ на месте. Только позже, в Магадане, мне рассказали о его зловещей судьбе. Это был один из транспортов, в трюмах которых переправляли зеков, пришедших с этапа, во Владивосток, в Ванинский порт Магадана. “Я помню тот Ванинский порт….”. Сейчас “Кулу”, похоже, остался “последним магиканом” тех времен. А когда-то было их много! На одном из них, однажды, заключенные подняли бунт. Дело было решено просто. Был отдан приказ: ”Открыть кингстоны!” И трюмы залило ледяной водой. Сколько тысяч человек погибло так? Да их и не считали.

 

 

А “Вторая речка” во Владивостоке? Само название вызывает у меня ужас. Ведь именно здесь был пересыльный лагерь на пути в Колыму, где погиб сошедший с ума на этапе Осип Мандельштам! Или, может, всего этого не было в нашем бесценном Отечестве! Преступление молчать об этом. А у нас как, поговорили немножко в перестройку, да и решили, что хватит. Молодое поколение считает, что это им не нужно, что это не повториться, даже если было, в чем они весьма сомневаются. А ведь запросто может все вернуться! Свидетельствую для молодых людей: Магаданские лагеря стоят как новенькие, только что краской не пахнут. А, может, они ждут вас? Об этом стоит задуматься!

 

После публикации части дневника ПэПэ в “Собеседнике”, получаю лавину писем. И вот оно: Люда Волькина из поселка Омчак, Усть-Омчугского района Магаданской области пишет мне, что могила Жени находится на кладбище их поселка и прекрасно сохранилась, а в заводоуправлении бывшей фабрики им.Берия имеются все документы на захоронение.

 

Спасибо родной Океанологии. У нашего любимого неутомимого исследователя Мирового океана, по совместительству великолепного барда, А.М.Городницкого оказываются дела в Магадане, которые могу сделать и я, чтобы ему не мотаться в такую даль. Я получаю от него техзадание и командировку. Дальше надо в милицию, так как еду в закрытый город, иначе не продадут самолетный билет. Помня свои вечные неприятности с городом Владивостоком, вписываю в командировку не только сам Магадан и Омчак, но и еще кучу поселков Колымской и Тенькинской трасс, на всякий случай. Во Владивостоке вечно было: не впишешь в Москве остров Попова, не говоря уже об острове Русском, и кукуй в городе. ”Вам должны были дать разрешение в Москве!”.

 

Иду в свой паспортный стол. Начальник паспортного стола, прямо скажем, – не в лучшей форме. Очевидно, вчера ему было очень хорошо, а сейчас очень плохо! Так плохо, что даже кефир, который он только что выпил, течет у него по обшлагу дубленки. Увидев нестандартное место ‘Магадан’, он вскидывает на меня не очень светлые очи, силясь понять, что делать там этой дамочке? А может ей уже пора туда?

 

“А в Омчак- то Вам зачем?”. Плету что-то несусветное про геологию. Начальник понимающе кивает, и заносит над моей командировкой огромную печать. Вот когда страху я натерпелась. Огромный мужик, с еще более огромной похмелюги, покачиваясь с печатью в руке, подбирает место куда бы ее покрасивее пришлепнуть. А печать-то размером с командировку. Наконец, придерживая правую руку с печатью левой – чтобы не дрожала, он выполняет свою “великую миссию”. Трезвей, дорогой. Я тебе готова рассольчику принести, потому что могу лететь!

 

Билеты на самолет – это просто семечки. Самое забавное, в Магадане встречаю сплошных американцев - им не нужно разрешение на въезд. Кроме того, выясняю, что если бы была умнее, то брала бы билеты на поселок Сокол, Магаданской области. А это и есть аэропорт Магадана, и на въезд туда разрешение не требуется. Но это было около десяти лет назад. Надеюсь, правда, слабо, что с тех пор что-нибудь изменилось!

 

Так вот, лечу! Долго лечу. Лечу летом, а хотела еще зимой. Но на работе посмотрели на меня как на сумасшедшую: ”Ты что не понимаешь? Там вечная мерзлота чуть ли не с поверхности начинается!”. ”Приготовься, ты увидишь ад на Земле!” - говорит мне знакомая, бывавшая в тех краях. (Пишу опять в назидание молодым соплеменникам! Там все стоит, там все ждет, возможно, вас. Имейте это в виду).

 

Лечу, лечу долго. Смотрю в окно. Подо мной – береговая линия, льды. Да это же Северный ледовитый океан, побережье Чукотки! Господи, Петр Петрович, это же твой край! За что ты любил эти серые краски, эту суровость. Видно судьба тянула тебя сюда, где погибли все твои мечты, твое счастье! Зачем нужны были тебе эти жуткие места, которые и тебя, в конце концов, погубили! Ах, милый ПэПэ, надо было ехать в Сан-Франциско, когда предлагали, но ты слишком любил свою недостойную Родину! Вот и сожрала она вас с Женей, как сжирала многих самых ярких и талантливых, таких, как вы с мамой! А мне как жить? Наверное, плакать всю свою пропащую жизнь.

 

Естественно, я никогда не получала подарки от моей мамы, не успела. Но все-таки один из удивительно трогательных знаков ее любви ко мне сохранился. Она прислала мне из Магадана очаровательного шелкового клоуна. У него была голова в синим колпачке, раскрашенное лицо. Из-под колпачка выбивались золотистые нитяные кудри. Его тельце было стянуто на шее красивым шнурком. Если его распустить, то мой клоун превращался в хорошенькую сумочку. Тельце было – клоунское, с широкими штанами, с широкими рукавами. Весь его костюмчик – красно-синий. И еще были большие синие туфли, тоже шелковые. По тому, как он был сделан, нетрудно понять, что упросила мама какого-то художника, причем хорошего художника, сделать дочке подарок. Он так и живет со мной до сих пор.

 

 

ГЛАВА 6. ПУТИ КОЛЫМСКИЕ.

Возвращались, в снегу седины.

Без бумажника. Без чемодана.

Кто пораньше – со страшной войны,

Кто попозже – из Магадана.

Мчатся рельсы и вьются шоссе…

Дорогое мое поколенье.

Посидим. Помолчим. С возвращеньем!

Мы-то знаем, вернулись не все!

     (В.Заславский. 1955 год)

 

Самолет садится среди сопок. Аэропорт “Сокол” вынесен далеко за город. Меня встречает Юра Балыкбаев, приятель моих двоюрдных сестер – детей отцовского брата Мити. Его мама и Митина жена дружили с детства, так что можно сказать, что Юра - мой почти родственник. И это замечательно, так как от его коренастой фигуры со слегка монголоидными чертами лица просто веет надежностью. Он сам вызвался мне помочь. Даже вопросов не было. Это было очень важно, так как кроме спокойствия Юра вселял в меня вполне реальную уверенность, что наше путешествие должно удасться. Нам предстояло проехать по страшному тракту в Хребте Черского 800 километров, а он был начальником одной из автобаз Магадана и классным шофером, в чем я не раз убеждалась в последующие дни. Пока же я не очень представляла насколько важно для меня все это. Юра жил в Магадане уже много лет, приехав сюда, конечно, на заработки. Приехал из Казахстана, и “заболел” Колымой, Чукоткой. Мне это было понятно, ведь у него не было связано с этими краями столько горечи, как у меня. Он знал про эти места, казалось, все: и про долагерную, и про лагерную Колыму. Знал и любил, казалось, почти всех жителей Магадана. Часть из историй, рассказанных им, я приведу здесь.

 

 История первая.

 Он рассказал мне про дядю Жору, которого знал весь Магадан. Дядя Жора во время войны был офицером Красной армии. Попал в плен. Был у немцев в лагере. Бежал. После войны, конечно же, попал на Колыму, как это водилось у товарища Сталина. Отсидел срок теперь уже в наших лагерях. После освобождения поселился в землянке, в бухте Нагаева, на пустынном берегу, в районе Каменного венца. Дали ему паспорт. Сколько раз пытались переселить в город! Двухкомнатную квартиру давали. А он поживет два- три дня и уходит в землянку. Не мог уже жить среди людей. 

 

          История вторая.

          Сидела в Симчане, в лагере, который теперь третьей фабрикой прииска Лазо называется, баба Дора. Она была сослана в 1944 году после освобождения нашими Ленинградской области. В пятидесятые годы их Колымский лагерь расформировали. Ушли все. А она осталась. Поселилась одна в заброшенном поселке в 45 км от Симчана, да так и жила. Питалась грибами, рыбой, ягодой и редким подаяньем. Так и закончился ее век!

 

         Подобные рассказы заставляли меня поеживаться. А страшные Колымские зимы, с пятидесятиградусными морозами? Это что же такое происходит с психикой человека, когда доживаешь вот так? А все просто, часто ехать некуда. Потом, и ад становится родным, если в нем долго находиться! Нелегка была жизнь, но как страшны годы заката колымских стариков!

 

          Но все это я узнаю позже. А пока мы садимся с Юрой в его железный грузовик и едем в город. Едем между сопок и каких-то серых заборов. “Тут лагерь был” – кивок на правый забор. “Тут лагерь был” - кивок на левый забор, и на сопке лагерь был! Так мы и въехали в Магадан: сопка-лагерь, лагерь-сопка или лагерь на сопке”. А иначе здесь не бывало. “Да ты еще и не то увидишь!” - обнадеживает меня мой спутник.

 

          Город Магадан – это какая-то одна улица, сбегающая с сопок и поднимающаяся на них же. Серое низкое небо, серые сопки, серый город, серые заборы…

 

          Наконец. Прихожу в себя от “странных пейзажей” в Юриной уютной квартирке. ”Ну вот, завтра отдых, а послезавтра поедете” - говорит Юрина жена - ” На чем поедем?”

 

          Вопрос оказался наредкость дурацким: “Ты хоть соображаешь, куда мы едем?”-оказывается, плохо соображаю. Ехать нам предстоит 800 км в Хребте Черского, к северо-западу от Магадана. Дело в том, что большинство золотых, урановых, оловянных приисков, а, значит, и скопище лагерей, находится к северу от города. Кстати, сам город образовался путем слияния двух поселков: прибрежного Ногаево, куда приходили транспорты с зеками из Владивостока, и более континентального Магадана. Потом Магадан как-бы “вобрал” в себя Ногаево, и стал “Столицей Колымского края”. Смотри в приложении карту лагерей Колымы. Эта самодельная карта колымских лагерей была разработана ветеранами Севера, супругами Пищулиными – Лидией Алексеевной и Федором Васильевичем. В конце 80-х годов она готовилась как наглядное пособие для уроков истории, которые вела в средней школе их дочь – учительница. Федор Васильевич многие годы провел за баранкой трассового автомобиля – сам досконально знал дороги, населенные пункты Колымы, слышал много рассказов очевидцев. Данная схема, возможно, неполна, возможно, есть неточности. Теперь, в новом веке, когда в России все постарались забыть, вряд ли можно предположить преподавание с помощью этой карты истории в школе. Я привожу ее по газете “Магаданский комсомолец” за 23.05.89 года.

 

            Обратите внимание, я прошу Вас, обратите внимание на наличие в самых страшных местах, типа Эльгена, “Детских лагерей”. Вот уж действительно “достижение” советской власти! Дальше я позволю процитировать Евгению Гинзбург, ее “Крутой маршрут”, так как сильнее, чем она не скажешь!

 

            “…Эльген – по якутски - “мертвый” - это прочно оседает в сознании. Правильно назвали якуты”. ( Е.Гинзбург “Крутой маршрут”, ”Даугава”, №12, стр.5, 1988 год). Волею случая или везения, Гинзбург становится после работы на лесоповале медсестрой в деткомбинате Эльгена: ”…Деткомбинат это тоже зона, с вохрой, с воротами, с бараками и колючей проволокой. На дверях обычных лагерных бараков неожиданные надписи: “Грудниковая группа”, ”Ползунковая”, ”Старшая”. В первые дни я попадаю в старшую. Это вдруг возвращение мне давно утраченной способности плакать. Уже больше трех лет сухое отчаяние выжигало глаза. А вот теперь, в июле сорокового, я сижу на низенькой скамейке и плачу. Плачу без остановки, вздыхая, как наша няня Фима, всхлипывая и сморкаясь по-деревенски. Это шок. Это - несомненно тюремно-лагерный барак, но в нем пахнет теплой манной кашей и мокрыми штанишками. Чья-то дикая фантазия соединила все атрибуты тюремного мира с тем простым, человеческим и трогательно-повседневным, что осталось за чертой достягаемости, что казалось уже просто сновидением”. (Е.Гинзбург ”Крутой маршрут”, ”Даугава”, №12, стр.17-18, 1988 год). Дети были разные: “политические”, ”уголовные”, ”смешанные”, дети с воли, дети, зачатые по самым разным причинам на Колыме. Их кормили, их пытались выходить, но умирали они сотнями. Почитайте Гинзбург. А я расскажу другую историю, которую сама знаю.

 

     Я хочу рассказать о Люде Волькиной, которая нашла могилу моей мамы и написала мне, которая оказала мне на Колыме максимум гостеприимства. Кажется, я уже писала, что в районе Омчака было два лагеря: женский и мужской. Когда в один и тот же день освобождались из лагеря, то-есть переводились на поселение мужчина и женщина, им регистрировали брак, естественно не спрашивая их. Живи! Люда была ребенком от такого брака. Конечно, когда стало можно, то-есть в пятидесятые, ее родители развелись. Отца она не знала. Но в мой приезд ее мама была еще жива. Мы не встретились. Но, на всякий случай, Люда предупредила меня, что вопрос - “За что сидела?”- задавать нельзя. Она и сама не знала. Еще меня предупредили, что при Людиной маме, как и при многих старых колымчанах, нельзя плохо отзываться о Сталине и тех годах. Это уже клиника, как жизнь в землянке дяди Жоры, попытка избегать людей. Что же надо сделать с человеком, чтобы довести его до такого состояния! Кто бы мне это объяснил?

 

       От Магадана к северо-востоку сразу начала строиться еще в долагерные времена знаменитая Колымская трасса. Недалеко от аэропорта, в районе поселка “Палатка”, Колымский тракт первый раз дает ответвление к западу. Здесь начинается Тенькинский тракт, путь в “Золотую Теньку”- один из самых страшных районов Колымы. Примерно через 800 км – начинается Усть – Омчугский район со ‘столицей” в Омчаке, куда я и стремилась. Недалеко от мест, где сидела мама находился знаменитый Жигулинский Бутугычаг (Черные камни). А за Омчаком были, пожалуй, самые страшные лагеря – Хатыннах, Ягодное, Сусуман. Посмотрите, я привожу фотографии, как хоронили зеков Бутугычага и как хоронили поселенцев. У зеков – номер и все, а что ему зеку еще надо!

             Пишу, рассматриваю карту лагерей и карту Магаданской области и думаю, что надо, наверное, добавить, что все это еще не на плоской карте, а в бесконечных извилинах Хребта Черского, где в июне вечная мерзлота выходит на поверхность, а пропасти, над которыми проложены местные тракты, могут вызвать только зависть у Военно-грузинской дороги.

 

             Конечно, ехать можно было только на грузовичке, на том самом железном, к которому я уже привыкла за дорогу из аэропорта. ”Сама сообрази, мы же поедем недалеко от Бутугычага, через перевал ”Подумай” и ”Долину смерти” ”. Названия – то какие!

 

             Про эти страшноватые вещи в конце восьмидесятых знали, наверное, все, кто читал Жигулина: ”Скупая радость. Щедрая беда. И голубая звонкая руда…Я помню всех, кто навсегда зачах, в долине, где ручей Бутугычаг! ”. А еще вспомните фотографии в ”Огоньке” - я привожу их здесь. Черепа, черепа – разрубленные кем-то. Говорят, их было там много, нашли неожиданно. В каждом черепе была еще аккуратненькая дырочка от пули. Так этим делом никто всерьез и не занялся! Тем более Бутугычаг был не золотым, а урановым местом. А там, как известно, долго не живут! Да кто их считал, колымские черепа! Смешно даже говорить на эту тему! Вот в ”Долине смерти” до сих пор каждую весну вымывает кости на дорогу.

 

 

 

             Из книги Бориса Павловича Кушнарева “Магадан”:

“Когда мы поднялись на перевал ”Подумай”, пожилой мужчина показал нам “Долину смерти”… и столько черепов, что у меня волосы поднялись…Справа находилась фабрика смерти, где добывали уран,… а дальше шли четыре лагеря: два мужских и два женских,… а еще дальше огромное кладбище, где черепа лежали просто между холмиками”.

 

            Я не видела Бутугычаг. Когда мы проезжали неподалеку, я поняла, что Юра безумно устал. И у меня просто язык не повернулся просить его свернуть туда. Однако, “Долину смерти ”он мне сам показал. Я тогда не знала подробно про Бутугычаг, и выслушала другую историю. А, может, это была другая “Долина смерти”? Слишком типичное название для тех мест! Он мне рассказал, когда мы остановились в широкой долине среди гор, что здесь шел конвой, вели тысяч десять зеков. Налетела пурга. Все было кончено быстро!

 

           После поездки в Омчак, я была в местном Краеведческом музее. Выставка – ‘Женщины Колымы”. Левая в длинном ряду портретов – моя мама. А дальше…”Господи! Да они все красавицы!”: Нина Гаген–Торн, Виктория Гольдовская, Елена Тагер, Евгения Гинзбург. Да простят меня те, кого я не помянула. ”Колыма любила красавиц” - горько усмехатся экскурсовод. Невольно вспоминаю стихи Варлама Шаламова – великолепного поэта, которого мы сейчас совсем забыли, может потому, что он тоже преломил горький хлеб Магадана.

 

“На склоне гор, на склоне лет,

Я выбил в камне твой портрет.

Кирка и обух топора

Прочнее хрупкого пера.

 

В края морозов и мужчин

И преждевременных морщин

Я вызвал женские черты

Глухим отчаяньем тщеты.

 

Скалу с твоею головой

Я вставил в перстень снеговой

Исповедальница-тоска

Умчала перстень в облака”. 

        

 

 

          Разговор в электричке под Москвой: ”Вы что о Магадане рассказываете? Я тоже бывал в тех местах, с геологами, золотишко искали. Там капитан один у нас работал. Конечно бывший, если он под Кенигсбергом ранен был. Потом плен. Потом Колыма. Разве у нас иначе бывало? Лагерь его был в Штормовом, недалеко от Ягодного. Это там, где поворот на Сенокосное. Был там году в сорок четвертом бунт. Обеззаружили конвоиров. Ушли в тайгу. Но основной массе оружия не досталось. Так их с самолетов расстреливали. Мы в тех местах бурили на золото. Так знаете, как копнешь, а в земле – сплошные кости…”

 

           Из Магадана в Омчак мы выехали, как и собирались. Рано утром. Задача была добраться туда, пока есть свет, хотя ночи стояли белые, и нас это не очень беспокоило. Главное было добраться, пока Юра будет в силах вести машину. Ночевать в пути он не хотел категорически!

 

          Бодро проскочили часть Колымского тракта. Начался путь в Теньку. Уже не помню, как въехали в горы. И началось! Узкое шоссе, две машины не разойдутся, и пыль, ужасающая пыль. Нужно все время следить, есть ли впереди машина. Если она идет в ту же сторону, что и наша, то нельзя к ней приближаться, опасно, ничего не будет видно. Пыль, мелкая как мука, только желтого цвета, проникала в закрытые окна, лезла в глаза, слепила. Если машина встречная, надо было срочно искать расширение на дороге и вставать. Ждать ее, чтобы разойтись.

 

          Справа – почти отвесная стена горы, слева – пропасть. Заглянула вниз. Валяются разбитые автобусы, грузовики. У меня – гениальный водитель, но я вижу, что и ему трудно. А я все думаю про свою бабушку Лелю, Елену Владимировну. Ведь добились они с отцом разрешения пожить ей немного с дочерью в ссылке! Работала она бухгалтером все в том же Омчаке. Однако “мотаться” за продуктами ей приходилось в Магадан, по этой самой дороге, редкими рейсовыми машинами. Жене было запрещено покидать пределы поселка. Бедная Лелечка! Это с ее-то гипертонией и немалым возрастом! Они были очень близки: Лелечка, Женя и младшая сестра Светлана. Не так часто мать и дочери – близки. Но они были неразлучны, понимали друг друга, чувствовали на расстоянии, что происходит друг с другом. Тем тяжелее было все, что происходило.

 

               Я помню одну странную история, рассказанную мне Светланой. В лето 1967 года она взяла меня с собой в Коми, рабочей в геологическую партию, где она сама была старшим геологом. Мы жили в одной палатке, и времени наговориться у нас было предостаточно. Существовала мамина фоторгафия из какой-то роли. Подозреваю, что она до сих пор у меня, так подробно Светлана мне ее описала. На ней моя веселая мама – с гладкими волосами, покрытыми черным платом, как в деревнях. Но самое страшное – глаза. Они – огромные, скорбные, с застывшими слезами. Фотография была, вероятно, пробой к какой-то роли. Валялась она в Киеве у бабушки. Потом переехала в Москву. Однажды Светлане – тогда небольшой девочке-подростку еще в Киеве приснилась ее любимая Женечка, которая в это время снималась где-то. Но приснилась она такой, как была на этой страшной фотографии. Света проснулась в полной истерике и стала уверять бабушку, что с моей мамой что-то случилось. Никто не хотел ей верить, а на другой день пришла телеграмма, что что-то случилось на съемках, у мамы нервный срыв и она в больнице. Еле ее тогда бабушка отходила.

 

                И вот, когда мама была уже на поселении, отец добился чтобы и Светлана поехала к ней в свои каникулы. Если в тюрьме Женя была угнетена, то на поселении она стала приходить в себя. Это не было странно, так как в Омчаке ее окружали люди, ее любили, с ней была мать. Поговаривали, что возможна амнистия. Не разрешили, правда, играть в театре ссыльных актеров, но она уже это пережила.

 

               Светлане надо было уезжать, чтобы не опоздать в университет. Они прощались. Женечка стояла в лыжном костюме, веселая, полная надежд…И вдруг Светлане показалось, что не ее красавица-сестра перед нею, а та скорбная женщина в черном плате с фотографии…”Я очень плакала тогда, потому что поняла, что больше ее никогда не увижу!” - рассказывала мне Светлана. Ей, конечно, никто не хотел верить, но через месяц моей мамы не стало. Что это было! Мистика будет и дальше. Я не знаю, как это объяснить.

 

               В Омчаке мама и бабушка жили в крошечном однокомнатном домике, а в сенях денно и нощно сидел охранник. Мне показали его. Десять лет назад он был еще жив. Предложили познакомить, но я отказалась. ”Знаете, ему, вероятно, страшно. Вон его окна светятся. Всегда спит со светом. Видно, совесть не чиста!”

 

               Вот так, уходя в воспоминания, слушая рассказы Юры, неслась я на встречу с моей мамой! “Да ты меня не слушаешь совсем! Слышишь, говорю, в твоем Омчаке сидел Жженов. Только ему не поселение, а лагерь достался. Потом, когда досиживал, в театре разрешили играть. Тут актеров много было. Надо тебя в Магадане с Козиным познакомить”. К сожалению, это знакомство не состоялось. Козин был болен, и его старались не беспокоить.

 

 Когда кончались горы, у поселков, начинались и вовсе странные пейзажи. Как будто какой-то гигант перекорежил всю землю здесь. Настоящие горы сменялись горами отвалов руды, перемешанными ржавыми вогонетками, какой-то старой техникой. Отвалы были черного цвета и горы были черного цвета. Это напоминало не золотые прииски, а отработанные шахты Донбасса. Черный цвет сопок стал мне ясен позже – урановая смолка. Действительно, ад на земле!

 

                 В Омчак мы приехали к вечеру. Нас встречали несколько женщин. Одна из них - Люда Волькина, которая мамину могилу нашла и мне написала. Две другие были учительницы местной школы. Окрестности Омчака состояли из бывшей фабрики имени Берия, ныне рудника Александра Матросова, поселка при руднике, двух (мужской и женский) ныне заколоченных лагерей, располагавшихся в широком распадке, между сопок. Правда, на вершине сопки с левой стороны дороги был действующий и поныне лагерь строгого режима. На мои вопросы, кто там сидит, за что, никто не мог ничего ответить. От лагеря к подножию сопки спускалось кладбище, на котором всегда хоронили ссыльных. ”А зеки?” - спросила я. ”Этих хоронили по ту сторону сопки. Там нет фамилий, все – под номерами. Так и до сих пор”.

 

                 Идем на кладбище ссыльных. Весь склон сопки порос низким кустарником кедрача. Только кое – где виднеются пирамидки из лиственницы, с привинченными к ним табличками. Это памятники тем, кто здесь лежит. Многие уже не стоят, а лежат на боку. Пытаюсь разобрать надписи. Бесполезно. Большей частью они не сохранились, хотя это захоронения сороковых годов. Недоуменно смотрю на сопровождающих меня женщин: “У Вас – все в порядке!” – говорят мне. И я выслушиваю еще одну совершенно невероятную историю. Оказывается, когда я опубликовала часть дневника отца в “Собеседнике”, то местные вспомнили, что вроде это здесь, у них в Омчаке была в ссылке красивая актриса, которая быстро умерла. ”Знаете, здесь в горах много легенд ходит!”. Пошли искать на кладбище. Может, что и сохранилось. Искали, искали, совсем отчаялись. Казалось, все уничтожено временем. Вдруг в дальнем углу кладбища заметили они густые ветки кедрача, которые росли так, как будто закрывали что-то. Подошли. Распрямили ветки, и увидели надпись, совершенно свежую, на крепкой пирамидке: ”Здесь покоится прах Евгении Александровны Горкуши-Ширшовой. Родилась – 8 марта 1918 года. Скончалась – 11 августа 1948 года. Мир праху твоему дорогое дитя”. И, что самое удивительное, как распрямили они ветки, так они который год и стоят, не ложатся. Наверное, ее охраняли! “Да вот она, смотрите!” Вижу все это своими глазами. Вот я и нашла тебя, мамочка! Кто-то оградку сделал, наверное, к моему приезду. Достаю из сумки землю из отцовской могилы. Зарываю в мамину. Беру ее землю – для отца.

 

                  “А Вы разве забирать ее не будете?” - Не знаю, что и ответить. Лежит она по документам на глубине пяти с половиной метров. Бабушка специально так хоронила. Лежит в куске льда нетленная, как Спящая царевна. Зачем ее тревожить и тащить через половину Земного шара? Оказывается, с того кладбища многих забирали. Однажды приехала старушка забирать расстрелянного до войны мужа. Достали его, а ему двадцать лет. Заводоуправление предлагало мне оплатить эксгумацию и доставку до Магадана. Дальше можно было бы перевезти одним из наших кораблей. Но душа у меня к этому не лежала. До сих пор не знаю, была я тогда права или нет. Не страх увидеть ее спящую мной двигал, но почему-то мне не хотелось ее тревожить. Теперь до Магадана не доедешь, и корабль не подгонишь. Смогу ли я еще раз там побывать? Кто знает. Знаю только от Люды Волькиной, что прииск поставил там новый памятник и что Люда свою маму рядом с моей похоронила, когда переезжала в Москву.

 

                   Были сумерки. Поднялись мы с Людой тогда на черную сопку, поросшую прошлогодней брусникой. “А вот там - самые страшные лагеря были” – показала она мне куда–то в распадки, покрытые туманом. “А сейчас?” - ‘А сейчас там старики свой

век доживают, которым некуда деться” – “Да как же это возможно! А еда, а морозы” –“Шоферы на Колыме хорошие. Подкидывают им продукты”. А как в пятидесятиградусный мороз жить в бараке? – подумала я. А знаменитое “колымское ведро”? Люда мне объяснила, что про канализацию здесь никто и не слыхал. Ведро, несмотря на любые морозы.

 

                 Я написала кажется все, что знала. Не знаю только одного, как и почему умерла моя мама. Задолго до смерти кто-то начал присылать ей из Москвы посылки со снотворными. У нее скопилось их очевидно много. Отравилась она, когда бабушка уехала в Магадан за продуктами. Отравилась, получив какую-то телеграмму из Москвы. Ее можно было спасти. Этого делать не стали. Когда вернулась бабушка, мама была еще жива. Она жила еще три дня. Но время было упущено, у мамы развилось крупозное воспаление легких. Всю правду знали только бабушка и отец. Но кому от этого легче!

 

              Спи спокойно в своем хрустальном гробу, моя милая мамочка Женя! Не встретились мы с тобой на этой земле! Но каждое мгновение, пока дышу на этом свете, ты – со мной! Плакать мне по тебе всю жизнь!

 

                    --------------------------------------------------------------------

 

     ГЕНЕРАЛЬНАЯ ПРОКУРАТУРА

     Российской федерации, 17 февраля 1995 года 13/253-95.

                                           Уважаемая Марина Петровна!

  Ваше заявление Генеральной Прокуратурой рассмотрено.

  В соответствии со статьей 22 Закона РСФСР “О реабилитации жертв политических репрессий” от 18.10.91 Вы признаны пострадавшей в связи с необоснованным применением репрессий к Вашей матери – Ширшовой Евгении Александровне.

   Прокурор отдела по реабилитации

   жертв политических репрессий.

                  

        МОСКОВСКАЯ ПАТРИАРХИЯ

             КАНЦЕЛЯРИЯ, 11 августа 1998 года.

     

        Ширшовой М.П.

        На Ваше прошение от 11 августа сего года сообщается Вам, что, по благословению ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВА, заочное отпевание Гаркуши-Ширшовой Евгении Александровны р а з р е ш а е т с я .

                                           Протоирей Александр Куликов.

 

 

                        

                                          

                 О люди,

Люди с номерами!

Вы были люди, не рабы.

Вы были выше и упрямей

Своей трагической судьбы.

 

Я с вами шел в те злые годы.

И с вами был не страшен мне

Жестокий титул “враг народа”

И черный номер на спине.

                                         (Анатолий Жигулин )

 

 

     СОДЕРЖАНИЕ.

 

     Предисловие М.П.Ширшовой                                          1 - 2     

     Глава 1. П.П.Ширшов. Жизнь.Судьба.

 

                     Начало пути.                                                       3 - 5

                     Первые экспедиции.                                               5 - 7

                     Экспедиция на “Сибирякове”.                              8 - 9

                     Поход “Челюскина”.                                               10 – 12

                      Экспедиция на ледоколе “Красин”.                   13                     

                      Экспедиция на ‘Северный полюс”                      14 -17       

                      Годы войны.                                                           18 – 21

                      Нарком морского флота.                                       21 –22

                      Женя.Арест “О пожаре в Министерстве морского флота и не только о нем”.      22 – 23

                 Лаборатория океанологии. ИО РАН.                 24 – 26

                       Последние годы.                                                   27 – 28

                       Гнесинская школа.                                              29 - 30

 

 

Глава 2. Дневник П.П.Ширшова.

(Предварительный комментарий М.П.Ширшовой)          31 – 55

Текст П.П.Ширшова.                                                                

 

Глава 3. В поисках Жени.                                                    

          Письма из тюрьмы.                                              56 – 60

          Жизнь моей мамы до встречи с ПэПэ,               61 –63

          что я об этом знаю.

 

Глава 4. В архиве КГБ.                                                   64 – 71

 

  Глава 5. Этап.                                                                  72 – 77

 

  Глава 6. Пути колымские.                                             78 – 85

 

 

         

                

⇐ Предыдущая1234567

Поделиться: