Taken: , 1КАНУНЫ И КАНОНЫ. О предместье городка Виттенберг батальон капитана Глотова вырвался вперед

 

О предместье городка Виттенберг батальон капитана Глотова вырвался вперед, вышиб немцев из крохотной деревушки и вдруг напоролся на сильный пулеметный огонь. Мирный с виду, не тронутый ни снарядами, ни бомбежкой, замок хлестал по наступавшим беспорядочной, остервенелой стрельбой. У Глотова был приказ с ходу взять замок и закрепиться на окраине Виттенберга. Сюда, в старинный, рыцарских времен замок, должен был переехать штаб дивизии.

Батальон обхватил красное огромное здание с трех сторон, залег на опушке старого парка. Соседи слева и справа, вначале отстававшие, ушли вперед, а вместе с ними укатился грохот боя. Бойцы Глотова лежали в трехстах метрах от замка, перед чугунной решеткой ограды на каменном фундаменте, и ждали команды окапываться. Огонь был мощным, но не прицельным, и потому бестолковым. Пулеметные очереди секли большей частью брусчатую площадь, ограду, кроны и стволы деревьев, за которыми прятались бойцы, но все-таки рисковать не имело смысла. Несколько раз со второго этажа глухо ударили орудия, и снаряды разорвались где-то в тылу батальона. Пулеметы били в основном с первого этажа, били взахлеб, наугад – противник словно предупреждал, показывал свою огневую мощь.

– Они что, пьяные там? – выругался Глотов и приказал окопаться. Солнце опустилось за замок, четко обрисовав на фоне вечернего неба его силуэт. Теперь оно не слепило, и Глотов хорошо видел в бинокль зияющие окна-бойницы, толстые, каменные стены, подернутые у основания серым лишайником, орудийные стволы, торчащие из оконных проемов первого и второго этажей, – видел и убеждался, что с ходу, без артиллерии, такую крепость не взять.

Тем временем проворный связист уже размотал катушку кабеля, подключил полевой телефон. Глотов связался с командиром полка и доложил обстановку. По данным разведки, замок обороняла рота солдат, и он не представлял серьезного опорного пункта противника. Да и сам Глотов знал, что орудий в замке не должно быть.

А тут из каждого второго окна ствол торчит…

Командир полка обещал прислать в батальон три танка, чтобы с их помощью выбить немцев из замка. Глотов отменил приказ окопаться, и когда танки подошли со стороны парка, пропустил их вперед и поднял бойцов в атаку.

Танки протаранили чугунную решетку и, стреляя на ходу из орудии, выкатились на площадь. Но едва они достигли ее середины, как средний был подожжен фаустпатроном, а два оставшихся, отстреливаясь, отползли на исходный рубеж. Атака захлебнулась. Батальон вернулся в недорытые окопы, а танки, меняя позицию, начали обстреливать замок. Но толку от этой стрельбы было немного.

Снаряды крошили камень, оставляя на стенах рваные следы, после чего еще злее стучали пулеметы и чаще бухали гаубицы противника.

Глотова позвали к телефону.

– Ну что, взял? – спросил комполка.

– Да ну его, холера! – выругался капитан. – Танк сожгли, а у других по два снаряда… Укреплен здорово!

– Там солдат-стариков не больше роты! – разгорячился командир, – т – Что, сладить не можешь?

– У них в руках пулеметы, а не батожки! – отпарировал Глотов. – Я тут через час батальон положу! Мне артиллерия нужна, товарищ майор!

– Тьфу т-ты… – рассердился комполка. – Глотов! Ты понимаешь, что в замке будет штаб дивизии? Он уже снялся, едет к тебе!

– Я все понимаю, товарищ майор! Но без орудий замка не взять! Вы слышите, что у нас творится?

– Да слышу, – бросил майор. – Хорошо! Будут тебе орудия. Да пошевеливайся там!

Начало смеркаться, и бойцы все глубже зарывались в землю. Стрельба из окон и бойниц замка не прекращалась. Она лишь временами редела, когда бил один пулемет, но затем снова усиливалась. Несколько раз, будто на полигоне, лупили немцы фаустпатронами по сожженному танку, редко и неприцельно грохали пушки.

– Они что, – смеялись бойцы, – соревнуются, кто больше патронов пожжет?

– Не похоже, чтобы старики, – слышал Глотов разговоры бойцов. – Скорее всего СС, напились шнапсу и поливают…

Комбат мысленно соглашался. Ярость, с которой стреляли из замка, по сути, уже окруженного, могла быть только у людей, не надеющихся на милость победителя. Глотову приходилось сталкиваться с подразделениями, состоящими из стариков. Жертвы тотальной войны, люди, пожившие на белом свете, они понимали, что Гитлеру приходит конец, и сопротивлялись без остервенения, из-под палки, при удобном случае норовя сдаться в плен. За три года войны комбат научился без разведки определять, чем дышит противник.

Прячась за деревьями, Глотов прибежал во вторую роту и, скатившись в окоп, вызвал ее командира.

– Через десять минут снимешь свою роту и зайдешь к замку от реки, – приказал он, доставая карту. – И сразу готовь атаку. Вот-вот подойдут орудия.

Он взял у бойца плащ-палатку, накрылся ею, включил фонарь. В это время наверху послышался шорох и тяжелое дыхание.

– Товарищ капитан! – доложил связной. – Танкист с нейтралки приполз, обгорелый!

– Отправьте в санроту! – распорядился Глотов.

– Уже отправили, – .сказал боец. – Только с ним вместе перебежчик явился, из замка. Куда его?

– Кто такой? – спросил Глотов. – Фамилия, звание…

– А, старик, но офицер. И по-нашему умеет!

– Давай его сюда! – приказал Глотов рассмеялся. – Во времена пошли, «языки» сами приходят!.. Под Москвой, небось, не ходили! А у себя дома – пожалуйста.

Минут через пять в окоп спустили немца в мешковатой форме без погон и ремня. Глотов осветил его фонариком – из-под каски торчат совершенно белые, слипшиеся волосы; седая недельная щетина на впалых щеках. Дышит тяжело, с хрипом, однако спокоен и даже медлителен. Из-за тесноты окопа, в котором можно было только сидеть, немец оказался совсем рядом, и комбат ощутил его кислый солдатский дух.

– Кто такой? – спросил Глотов. – Фамилия, звание, должность?

Перебежчик сглотнул сухим горлом, снял каску.

– Отто Фрас, командир взвода, учитель гимназии, – отрекомендовался немец с сильным акцентом.

– Кто же все-таки – учитель гимназии или командир взвода? – переспросил Глотов.

– Учитель гимназии, – сказал немец. – Тотальная война, фолькштурм… Не стреляйте!

– Да кто в тебя стрелять будет? – отмахнулся Глотов. – Нужен ты… Кто обороняет замок? СС?

– Нет СС, нет СС! – вдруг возбужденно заговорил перебежчик. – Не стреляйте! Замок артиллерия стрельять нельзя! Снаряд – нельзя! Бомба – нельзя!

– Эк, какие вы! Нельзя! – возмутился комбат. – Я что, калачом вас оттуда выманивать буду? Сдавайтесь, стрелять не будем.

– Я говориль, я… я приказываль… – немец окончательно разволновался и стал забывать русский язык. – Меня не слушаль…

– Что-то я не пойму, – Глотов прислушался к пулеметному треску. – Ты зачем пришел? Сдаться в плен? Или на переговоры?

– Плен, плен, – закивал перебежчик. – Переговор…

– Так в плен или на переговоры? – злясь, спросил комбат.

– Я пришель предупредить: стрельять нельзя, – опять заладил немец. – Бомба – нельзя…

– Тьфу ты! – рассердился комбат. – Во бестолочь!.. – На войне, господин учитель-командир, стреляют! Войну не мы начали – вы! А теперь хотите жить – прекратите стрельбу и сдавайтесь. Нет – свое получите. Сейчас подойдет батарея, и через полчаса мы будем в замке.

– Батарея – нельзя! – немец замахал руками. – Взрыв, огонь!.. Я дать ценный сведений! Замок – дети, много детей! Они не слушаль…

– Что за дети?

– Мальчик, киндер – Гитлерюгенд! Стрелять нельзя!

– Вот оно что! – Глотов крутанул ручку полевого телефона. – То-то, гляжу, палят, гаденыши!..

– В замке ценность, дети – не понимать, – забормотал перебежчик. – Огонь; взрыв!.. Я приказываль! Нихт шиссен!..

Похоже, немец окончательно забыл русский язык и теперь сыпал по-своему, размахивая руками. Глотов связался со штабом полка, намереваясь доложить о перебежчике, и, ожидая, когда командир подойдет к телефону, грустно слушал немца. Тот, как заведенный, повторял по-русски одни и те же слова – «не стреляйте», «дети», «ценные сведения» – и с мольбой глядел на комбата.

– Товарищ капитан! Батарея прибыла! – доложил связной. – Орудия разворачивают.

Через несколько минут в окоп втиснулся знакомый Глотову командир батареи Лихота.

– Ну и местечко у вас, – проворчал он, снимая каску. – Из парка я стрелять не могу. С опушки – решетка мешает. Мне что, на площадь пушки вывозить? Нас же там порубят из пулеметов!

– Вдарь по решетке, – посоветовал Глотов. – Снеси ее, а потом по замку.

– Тогда отводи бойцов, – сказал Лихота. – Забор-то – чугунина сплошная. Своих побьем… А это кто здесь?

– Перебежчик, – бросил комбат, прижимая телефонную трубку к уху. – Да только какой-то ненормальный.

– Нихт шиссен! Не стрельять! – затараторил немец, видимо, принимая Лихоту за большого начальника. – Я дать ценный сведенья! Киндер, мальчик, гитлерюгенд…

Глотов услыхал знакомый бас командира полка в телефонной трубке и стал докладывать…

Начальник особого отдела полковник Муханов выехал в батальон Глотова уже потемну. Мощный трофейный «мерседес-бенц», взятый недавно из какого-то музея (будто бы на нем когда-то катался сам Гитлер), шел с потушенными фарами по шоссе, обгоняя колонны войск второго эшелона, дымящие кухни и грузовики с боеприпасами. Муханов сидел впереди, развернув на коленях карту, а на заднем сиденье, размером с хороший диван, спал переводчик Зайцев, немолодой, грузный лейтенант, бывший учитель немецкого языка. Страдая от «безработицы» на Волге, Зайцев теперь никак не мог выспаться, поскольку в Германии страдал от обилия работы. Тем более что уже вторую неделю шло стремительное наступление, и штаб дивизии был постоянно на колесах. Спать приходилось редко и где придется. Утром Муханов узнал, что штаб должен разместиться в старом замке под Виттенбергом, в одной из резиденции потомков саксонских курфюрстов, однако замок оказался сильно укрепленным. Его можно, конечно, взять и с ходу, но близился конец войны, и был приказ – беречь людей. Муханов с переводчиком выехали на передовую, чтобы на месте разобраться со странным перебежчиком, и вот уже час пробирались вдоль линии фронта к огромному парку, за которым стоял замок.

Наконец «мерседес» свернул с шоссе к темному лесному массиву и поехал по изъеденной танковыми гусеницами асфальтовой дорожке. Муханов услышал близкий пулеметный треск, редкий грохот орудий и, приказав Загнать машину в безопасное место, разбудил Зайцева.

Замок было видно из глубины парка. Десятки осветительных ракет беспрестанно взлетали над площадью перед замком, и его черная тень металась по земле куском рваного полотнища. Пули шлепали по мягкой, наливающейся соком древесине стволов, отшибали ветки с клейкой вязью лопнувших почек. Зарывшиеся в землю роты не отвечали. Только изредка постукивал танковый пулемет. На опушке парка стояли орудия, готовые к стрельбе прямой наводкой.

Муханов разыскал КП батальона и вызвал комбата. КП помещался в каком-то погребе с искусно выложенным, но продырявленным в нескольких местах сводом. Из дыры свешивался провод, идущий от аккумулятора: тускло горела лампочка. Другой провод тянулся к телефону. В углу на куче камней сидел старик в форме без погон и ремня. При появлении Муханова он вскочил и, прижимая стальную каску к груди, заговорил по-немецки, быстро и с жаром. Зайцев начал было переводить, но в это время появились комбат Глотов и артиллерист Лихота. Немец замолчал на полуслове.

– Что здесь у тебя, Глотов? – спросил Муханов. – Рассказывай…

– А вот, товарищ полковник, из замка прибежал, – комбат кивнул на немца. – По пути нашего обгорелого танкиста подобрал. Ну, одним словом, без переводчика его не понять.

Муханов подозвал Зайцева и начал допрос. Все сначала: откуда, кто такой, почему оказался здесь? Работать с Зайцевым было хорошо. Он усвоил круг обязательных вопросов и, по сути, допрашивал сам, переводя содержание ответов. Если Муханов был не удовлетворен ответами, то начинал сам задавать вопросы. Немцы в Германии стали словоохотливей, чем были в России, и сами старались выложить все, что знают.

Зайцев перебросился с перебежчиком несколькими фразами, перевел его ответы и неожиданно выругался;

– Коллега нашелся… Видели его! Он меня коллегой называет, угадал во мне учителя.

Немец, поглядывая на Муханова, выдал длинную трескучую фразу. Зайцев пожал плечами.

– Он спрашивает, вы, товарищ полковник, человек военный или до войны были гражданским?

– Спросите, зачем это ему?

– Ему нужно поговорить с человеком, который до войны был гражданским. Он не любит военных и не доверяет им, – перевел Зайцев ответ немца. – Он пришел, чтобы решить очень сложный и важный вопрос с русскими…

Зайцев умолк, хотя перебежчик продолжал что-то говорить, затем неожиданно шагнул к немцу и стал ругаться с ним. Через минуту они попросту кричали друг на друга.

Муханов услышал несколько раз повторенное по-русски слово – не стреляйте.

– Вы не забывайте переводить, – напомнил Муханов Зайцеву. – Нам некогда разводить дискуссии…

– Он говорит, чтобы мы не вздумали бомбить или обстреливать замок из орудий, – возмущенно сказал Зайцев. – Видите ли, замок обороняют мальчики, гитлерюгенд, обманутые фюрером дети. Они не могут представить себе ценности этого замка. Он построен в XIV веке, это-гордость нации, памятник архитектуры…

Немец прислушивался к русским словам, будто проверял точность перевода. Потом заговорил – тихо, с трудом разлепляя губы. Муханову показалось, что на лице старика выступил пот.

– В верхних этажах находится огромная коллекция произведений живописи, – переводил Зайцев, и голос его звучал обиженно. – А также памятники славянской культуры, вывезенные из России, Польши, Чехословакии и Югославии. Владелец замка, генерал, скупал это у фронтовых офицеров и специально ездил по районам, где прошли боевые действия… По оккупированным районам. От бомбежки или артобстрела все это может погибнуть, потому что весь нижний этаж превращен в бастион, там огромные запасы снарядов. Ящики стоят в залах, возле орудий… Штабеля ящиков на втором и третьем этажах. Замок должен был стать подобием русской Брестской крепости. Но войска ушли оборонять Берлин, и задержать русских приказано роте гитлерюгенда…

– Он что? Советует нам брать замок голыми руками? – возмутился Глотов. – У меня уже батарея развернута…

– Спокойно, капитан, – бросил Муханов. – Не горячись. Давай послушаем.

Немец, видимо, понял, о чем говорил комбат, и что-то произнес.

– Говорит, вы не сделаете этого, – перевел Зайцев. – Вы должны пожалеть…

– Пожалеть?! – изумился комбат, обращаясь к Зайцеву. – Ты, лейтенант, спроси у него: а они пожалели наши памятники?

– Капитан Глотов! – одернул его Муханов. – Вы мне мешаете. Оставьте нас. Без моей команды никаких мер не предпринимать!

Глотов в сердцах пнул уроненную перебежчиком каску и вышел, увлекая за собой командира батареи и телефониста.

Немец выждал, пока уйдут лишние, и снова затараторил.

– В замке мальчики, – переводил Зайцев. – Я пытался уговорить их сдаться, но это бесполезно… Мальчишки выходят из повиновения командиров. Они получили приказ Гитлера драться до последнего… Они обмануты, они не понимают истинной ценности…

Муханов сел на пустой ящик, где недавно сидел телефонист, и задумался. На мгновение ему показалось, что эта ситуация – мальчишки и исторические ценности – в чем-то знакома. Что-то подобное уже было, но где? В Кенигсберге? Там, помнится, тоже были мальчишки из гитлерюгенда. Они засели в подвале, отстреливались… Потом за угол здания поставили машину спецпропаганды с репродукторами, пытались склонить их к сдаче в плен. Но там был обыкновенный подвал и ничего исторического…

– Доучил своих учеников, учитель, – ворчливо проговорил Зайцев, видимо, от себя. – Из повиновения выходят… В тыл бы наш тебя, «коллега», поглядел бы, что твои ученики в России натворили…

– Кто командует ротой? – спросил Муханов. У перебежчика в глазах вспыхнул огонек. Похоже, раздумья полковника внушали ему какую-то надежду.

– Гауптман Вайсберг! – с готовностью ответил немец. – Маленький фюрер!

– Почему «маленький фюрер»? Он что – из СС?

– Нет-нет, – заторопился перебежчик. – Он устал от войны, он был трижды ранен, кашляет. Сейчас он пьет и играет в фюрера. Для мальчишек он – фюрер… Слепое повиновение, они боготворят его, а ему смешно… Ему надоела война, он – больной… – Зайцев поморщился, слушая немца, и махнул рукой. – Он, товарищ полковник, одно и то же повторяет, как заведенный.

– Есть ли у вас доказательство, что в замке действительно находятся памятники славянской культуры и истории? – спросил Муханов.

Немец напрягся, преодолевая растерянность, и проговорил что-то тихо и решительно.

– Доказательство – это моя совесть, – перевел Зайцев. – Потому я и пришел к вам… на вашу сторону. Я пришел просишь защитить культурные ценности… Это печально, но я не мог уговорить… склонить на это немцев. Потому прошу вашей помощи… Я верю в будущее Германии, свободной от фашизма… Дальше он кается, товарищ полковник, говорит, стал жертвой тотальной войны. В русских не стрелял, наоборот, уговаривал свой взвод сдаться… Ну вот, опять понес одно и то же…

«Вспомнил! – обрадованно подумал Муханов. – Вот откуда эта ситуация!..»

Дикий камень стен погреба словно раздвинулся, создавая простор. Он прошелся от стены до ступеней выхода, вернулся назад.

Там, в Олонце, было иначе, но все равно: мальчишки и культурные ценности. Были беспризорники, измученные голодом и холодом дети, а бывший комиссар Никита Гудошников ходил спасать книги… Что же он тогда говорил, Никита? Что-то он такое сказал!.. Ага, дети спросят потом об этих книгах! Спросят… Но эти-то, из гитлерюгенда, – они ведь не спросят. Им сейчас на все наплевать.

Во всем этом была какая-то глубокая мысль – дети и культурные ценности, – но Муханов не мог сосредоточиться на ней. Зазуммерил телефон. Муханов снял трубку. Говорил командир дивизии.

– Да, положение, – медленно проговорил комдив, выслушав доклад начальника особого отдела. – Под штаб мы и другое помещенье найдем, но этот замок – бельмо на глазу; Не оставлять же его в тылу: они там и месяц могут просидеть… Слушайте, полковник, а они вас не того?.. Не водят вокруг пальца?

– Нет, товарищ генерал, – твердо сказал Муханов. – Учитель говорит правду.

– Ну и что с ним теперь делать, с этим замком? – спросил комдив. – Ждать, пока у них боезапас кончится?

– Но только не применять артиллерию и авиацию, – предупредил Муханов. – Замок и в самом деле взлетит на воздух. Учитель рассказывает, там произведения живописи, исторические памятники, свезенные из оккупированных областей.

– А вы в этом, разбираетесь? – спросил генерал. – Что это за исторические памятники?

– Да, отчасти разбираюсь, – усмехнулся Муханов. Приходилось сталкиваться… Это могут быть древние книги, архивные материалы, предметы быта…

– Понятно, – музейные вещи, – бросил комдив.

– Не совсем так, – не согласился Муханов. – Они подороже музейных экспонатов… Тут у меня возникла мысль одна…

– В общем так, Муханов, к утру замок должен быть наш, – перебил его комдив. – Если добром не получится, придется кликнуть на помощь «соколов».

– Получится, – сказал Муханов. – Мне нужна машина спецпропаганды.

– Будет машина, – пообещал генерал и дал отбой. Муханов подошел вплотную к перебежчику. Тот был взволнован, однако смотрел выжидательно, без страха.

– Значит, мальчишки не хотят сдаваться?

– Я пытался, – сказал немец. – Я просил их, объяснял, что национальные ценности – это вечные ценности, а Гитлер уже разбит и нет больше фашистской Германии… Нет смысла сопротивляться… Можно только погубить все, потому что русские начнут бомбить… Но мальчики глухи к слову. Они понимают лишь речи Гитлера и Геббельса…

– А где вы были со своими словами, когда ваш Гитлер приходил к власти? – вмешался Зайцев. – Молча сидели?

– Кончайте риторику, лейтенант, – поморщился Муханов, – Сейчас нам не до этого… Спроси у него: кто-нибудь видел, когда он уходил из зайка?

– Нет-нет, – по-русски забормотал немец. – Я ушель тайно. Никто не видаль.

– Понятно, – проронил Муханов. – Но сейчас, видимо, вас уже хватились и ищут?

Перебежчик вопроса не понял, взглянул на Зайцева – тот перевёл.

– Меня не ищут, – оживляясь, заговорил немец. – Я четыре дня просидел в комнатах, где хранятся картины, книги и прочие бумаги… Я там читал… Я понял, какие это ценности… Он опять, товарищ полковник, про ценности…

– Кто же командует ротой? – спросил Муханов. – Один гауптман Вайсберг?

– Он говорит, что и Вайсберг не командует, потому что он пьет… Больной… И играет в фюрера.

– Какие у вас отношения с Вайсбергом? – спросил Муханов.

– Офицерам надоела война, – перевел Зайцев. – Отношений никаких нет… Каждый занимается своим делом и ждет конца войны… Во! Есть один русский… Аришин… Ага, видимо, из власовцев… Он думает, как убежать к американцам… Офицеры не командуют… Солдаты, мальчики… Гитлерюгенд стреляют сами, у них приказ Гитлера… Ну, понес опять! – переводчик махнул рукой.

– Вайсберг может управлять своими солдатами? – Муханов глядел в глаза перебежчику. – Или они никому не подчиняются?

– Вайсберг – да, да! – закивал немец, не дожидаясь перевода. – Он маленький фюрер… Бог! Они слушайся Вайсберга! Он играль с мальчик, обман!

– Понятно, – бросил Муханов. – Слушайте меня внимательно, Зайцев, и переводите точно… Сейчас вы, Отто Фрас, вернетесь назад, в замок. Тем же путем, как пришли. Вы придете к Вайсбергу и убедите его вывести гарнизон из замка. Пусть он говорит, что это приказ Гитлера или его собственный – как хочет, но чтобы этих мальчиков в замке не было.

Немец слушал внимательно, не моргая, и на его стариковских щеках проступал румянец.

– Пока еще есть возможность покинуть замок, – продолжал Муханов, – утром ее не будет, и тогда мы начнем обстрел… Сейчас еще можно спасти замок и все, что в нем находится. Заодно можно спасти и ваших… мальчиков.

– Но Вайсберг может меня не послушать! – немец подался вперед. – Я не военный человек… фольксштурм… Вайсберг не любит дилетантов… Он смеется надо мной…

– Объясните ему ситуацию, расскажите, наконец, о ценностях, которые могут погибнуть, – Муханов по-прежнему смотрел ему в глаза, и казалось, что немец понимает его без переводчика. – Но если ему все равно, что станет с немецкими национальными ценностями и с ценностями других народов, пусть он спасает своих солдат-мальчиков. От смерти. Объясните Вайсбергу, что игра в фюреров кончилась. У него наверняка тоже есть дети.

– Он все понял, – перевел Зайцев. – Он готов идти назад… Спрашивает, говорить ли Вайсбергу, что он был у русских? То есть у нас?

– Все зависит от обстановки, – коротко ответил Муханов. – Если это поможет спасению культурных памятников – говорите. И помните: к пяти утра замок должен быть оставлен гарнизоном.

Перебежчик вскинул голову, сухое лицо его закаменело на секунду, потемнело, отчего седина стала еще ярче. Он вздохнул, видимо, решаясь на что-то, и осмотрелся в поисках каски…

Муханов поднялся наверх. Из замка постреливали, но, похоже, уже устали от стрельбы. Осветительные ракеты с шипом раскраивали небо, и в их свете замок казался еще выше и красивее. Подавить огневые точки противника не составляло особого труда и ночью и днем. Хоть с земли – из орудий, хоть с воздуха. Тем более, если замок начинен снарядами…

У входа на каменных ступенях сидели несколько офицеров и Глотов. Комбат объяснял задачу. При появлении Муханова все встали.

– Приказ командира дивизии – утром замок взять, – не дожидаясь вопросов, сказал Муханов. – Начало атаки – пять часов утра.

– А артподготовка? – спросил Глотов. – Чтобы подавить их, надо…

– Насчет артподготовки, капитан, уточните у своего командира полка, – отрезал Муханов. – И никакой самодеятельности.

– Я своих людей, товарищ полковник, в конце войны губить не буду – упрямо сказал комбат. – Немцы там сидят, как собаки! Это же не люди… Это… Эти недоноски! Человеческого языка не понимают!.. Наших и так уже трое убитых и пять ранено… Да двух танкистов…

Из замка ударила гаубица. Снаряд разорвался в кронах деревьев, и на мгновение парк озарило, словно светом молнии. Секунду спустя с треском упало дерево…

– Послушай, Глотов, – Муханов старался разглядеть лицо комбата, но, кроме поблескивающих в темноте глаз, ничего не увидел. – Ты в чем пытаешься меня убедить? В том, что нельзя понапрасну водить людей на смерть в конце войны? Так я это без тебя знаю.

– Да нет, товарищ полковник. Я хотел сказать, из всей этой затеи ничего не выйдет, – Глотов сердито, по-мальчишески, засопел. – Эти щенки не сдадутся, знаю я их! Им головы так заморочили!.. Да что там говорить!.. Сейчас самое время для атаки, товарищ полковник! Они немножко выдохлись, спать хотят… Сейчас бы батареей беглый огонь, а я своих поднял. Как миленьких бы взяли!

– Ты знаешь, капитан, что такое детонация? – спросил Муханов.

– Так точно, знаю.

– Замок начинен снарядами, это все равно что по вагону с боеприпасами стрелять… А в замке – исторические ценности.

– А они наши ценности пожалели? – вмешался молчавший до этого командир батареи. – Они, гады, из Ясной Поляны конюшню сделали, дом Чайковского разграбили… А мы должны ихние замки жалеть? У них – гордость нации, а у нас нет!.. Сами еще орут – русские варвары! Цивилизованные нашлись…

– Между прочим, там – и наше добро, – Муханов кивнул на замок. – Там исторические памятники, наворованные в России. Так что мы в первую очередь свое спасаем. Это же часть нашей истории, часть России.

– Без пушек мы в этом парке до конца войны просидим, – проворчал Глотов, отвернувшись. – А на пулеметы идти… Я, товарищ полковник… В общем, я на войне только понял, почему мертвым глаза закрывают. Потому что живым всегда стыдно… смотреть в глаза. Даже в мертвые… А я в них за три года во как насмотрелся! – Он полоснул себя ладонью по горлу и замолчал.

Муханов сел на каменную ступеньку, привалился плечом к стене.

– Тебе двадцать-то есть, капитан? – спросил он.

– Есть, – не сразу ответил Глотов. – А что возраст? У меня всегда возраст спрашивают… Ну, молодой я, товарищ полковник, молодой! Так что, ничего не понимаю?

Можно было не спорить с двадцатилетним комбатом. Можно было отдать приказ, заставить его молчать, прикрикнуть, в конце концов. Война не кончилась, этот двадцатилетний парень носит погоны, и еще не потерял силу закон беспрекословного подчинения младшего старшему.

Война еще шла, но вот-вот должна была закончиться, а этот парень ничего еще, кроме войны и кроме открытых мертвых глаз, толком не видел в жизни, и ничего, пожалуй, не чувствовал так остро и сильно, как укор этих глаз и стыд за то, что он – жив, а его товарищ – уже нет… Он слишком многое понимал, но весь его опыт был опять же связан с войной, со страданиями и горем.

И поскольку этой треклятой войне скоро конец – наступит новая жизнь, еще не познанная бывалым двадцатилетним воякой. И в этой новой жизни будут свои ценности. В ней не попросишь артиллеристов подбросить огня, и с шашкой наголо не развернешь эскадрон для атаки. Он, полковник Муханов, прошел эту перестройку еще в Двадцатые годы и помнит, каким болезненным, мучительным было приживание к другой, мирной жизни. На первый взгляд ясные и простые цели вдруг обрели вторые и третьи смыслы, над которыми следовало напряженно – думать.

Муханов скользнул взглядом по гимнастерке комбата – четыре боевых ордена, две нашивки за ранения…

– Мы с тобой еще поговорим на эту тему, капитан… Возьмем замок и поговорим… А сейчас немедленно найди перебежчику погоны, достань ремень и отправь его назад, через нейтралку, – Муханов встал:

– И обеспечь, чтобы он дошел живым и невредимым; Пускай работает… Понял?

– Так точно, – Глотов козырнул. – Есть достать и отправить…

– И еще… На огонь противника не отвечать. Только наблюдать. Артиллеристов тоже касается.

– Есть! – ответил командир батареи Лихота.

– Обо всем, что делается в замке, немедленно докладывать мне.

Комбат Глотов пригнул голову и нырнул в подземелье – к телефону. Офицеры, прячась за деревьями, побежали к своим бойцам. Война продолжалась…

Во всем замке самым уютным местом была спальня бывшего владельца. В ней и грохот пулеметов казался не громче карнавальных трещоток, и отрывистое рявканье гаубиц не сотрясало ни пол, ни воздух: Такая же тихая война изображалась и на огромном полотне у стены: закованные в доспехи рыцари дрались красиво и бесшумно.

Еще неделю назад, когда роту Вайсберга затолкали в этот каменный мешок, он, сменив таким образом морской дивизион на гитлерюгенд, разыскал генеральскую спальню и оборудовал в ней командный пункт. Он приказал будить его лишь тогда, когда русские подойдут к замку и начнут артобстрел. За четыре года войны он привык к бомбежкам, и обстрелам так, что сейчас боялся их не услыша? Первые дни он с удовольствием спал на генеральском ложе не снимая сапог и мундира. Просыпаясь, чтобы выпить вина, поднятого из подвалов, Вайсберг подолгу смаковал мысль, что не каждый день и не каждому пехотному капитану удается вот так поваляться на пуховике генерала-аристократа. Но потом и это ему надоело. Он стал разглядывать картину и думать о том, как хорошо воевали в средние века. Ни обстрелов, ни бомбежек, да и войско из рыцарей, а не из мальчиков с цыплячьими шейками. Встретились в чистом поле, сшиблись, поработали мечами и копьями – вот и войне конец. И, как говорят русские, либо грудь в крестах, либо голова в кустах…

Глядя на батальное полотно подолгу, Вайсберг ощущал беспокойство. И мысли его становились короткими, отрывистыми, как команды. Немедленно спустить ящики со снарядами в подвалы! Иначе от первого же русского снаряда, попавшего в окно, замок взлетит на воздух. Мальчики этого не понимают. Мальчики стреляют…

Однако он тут же вспоминал, что находится всего лишь в замке рыцарских времен и что русский снаряд уже влетел в немецкое окно и разнес в клочья всю Германию. И теперь боевому капитану, трижды раненному, доверили командовать гарнизоном мальчишек… Боже мой, какой это позор! Скорей бы уж русские начали бомбить и все кончилось.

Вайсберг выпил вина и прилег, упершись затылком в спинку ложа. Закрыть глаза и забыться… Лучше бы он был убит под Смоленском или под Москвой, в момент наивысшего духовного подъема, в момент, когда жизнь была хмельной и сверкающей, как генеральское вино. Но тогда невыносимо хотелось жить! Зачем она сейчас, эта жизнь?.. Он закашлялся, вытирая краем простыни кровь с губ, и перевернулся на живот. Сбившаяся кобура с пистолетом уперлась в печень. Можно расстегнуть ее, достать тяжелый парабеллум – и… Он потянулся рукой к кобуре, нащупал рукоять, но в этот момент стукнула дверь и глухо щелкнули каблуки.

– Господин гауптман! Докладываю: противник остановлен, окапывается и новых атак не предпринимает! – звонко отчеканил тринадцатилетний солдат Карл Зоммер.

– Ты какой уже раз докладываешь, мальчик? – поморщился Вайсберг и отдернул руку от пистолета. – Зачем ты явился?

– Я считаю своим долгом докладывать обстановку! – весело ответил мальчик.

– Хорошо, иди, – после паузы бросил командир роты.

Мальчик щелкнул каблуками, тоненько выкрикнул «хайль Гитлер!» и вышел.

Целую неделю рота сидела в замке и терпеливо ждала противника. Мальчики изнывали у пулеметов, несмотря на запрет, иногда постреливали просто так, по деревьям парка и садовой решетке, объясняя это «пристрелкой к местности». Если пули попадали в решетку, та гудела, как колокол, и это веселило мальчиков. Когда Вайсберг спал, они устраивали состязание, пока он, проснувшийся от стрельбы, не приказывал прекратить бессмысленный огонь.

И сегодня, едва он заснул, поднялся такой треск, что и в генеральской спальне тошно стало. Он распорядился не стрелять, но прибежал этот мальчик, Карл Зоммер, и весело, словно к замку приехал цирк, закричал:

– Русские идут! Русские!

Русские залегли на опушке старого парка и, похоже, ждали, пока подтянут орудия. Им не нужны были лишние жертвы, да и какая армия станет рисковать солдатами в конце войны, идти в лобовую атаку на пулеметы, когда есть артиллерия и авиация? Вайсберг слишком долго воевал с русскими, чтобы не знать их характера и армии. Он рассчитал, что через час они выкатят пушки, поставят их на прямую наводку и какой-нибудь лейтенант взмахнет рукой…

И от его взмаха, словно от взмаха волшебной палочки, все разом кончится.

Однако русские возле замка поступали не так, как всегда. На площадь выскочили три танка, и пехота пошла в атаку. Тринадцатилетний солдат Карл Зоммер фаустпатроном поджег среднюю машину. Другие танки отступили, и атака заглохла. Но это ровным счетом ничего не значило. Вскоре доложили, что к русским прибыла артиллерия. Прошел час, но обстрела почему-то не было.

А Карл Зоммер мгновенно стал героем. Мальчики из других взводов прибегали посмотреть на Карла и поздравить его. Притащился даже командир третьего взвода власовец Аришин. Вайсберг похвалил Карла, на глазах у всех мальчишек снял свой крест и прицепил его к мундиру героя. Сделал это без всякого умысла и расчета, сделал то, что пришло в этот момент в голову. Но боже, сколько счастья и гордости было в глазах Карла и сколько зависти и даже какой-то ненависти – в глазах других!

Мальчики кинулись к пулеметам и подняли такую стрельбу – хоть убегай. Палили куда попало, старались, кряхтели, подтаскивали тяжелые снаряды к пушкам, вдвоем закрывали замок и вдвоем же дергали шнур, без прицела и наводки – зарабатывали кресты! Но у Вайсберга был всего один крест, полученный еще под Смоленском. И командир роты не останавливал больше мальчиков, зная, что боеприпасов в крепости столько, что война может кончиться, а они еще останутся. Пусть стреляют, пусть им кажется, что они воюют, защищают третий рейх и самого фюрера.

Едва ушел Карл, как на пороге вырос Аришин, долговязый русский в форме лейтенанта вермахта. Вайсберг терпеть его не мог и в другое время постарался бы избавиться от такого подчиненного. Но сейчас, когда его заставили командовать ротой детей, ему было уже все равно. Мальчики не солдаты, Аришин не офицер, война проиграна…

– Господин гауптман! Лейтенанта Фраса нигде нет! – доложил Аришин. – Его взвод остался без командира.

– Примите взвод лейтенанта Фраса под свое командование, – распорядился Вайсберг. – Впрочем, берите всю роту! Только не мешайте мне. Я занят.

– Но, господин гауптман, Фраса нет, – упрямо повторил власовец. – Я весь замок обошел.

– Фрас сидит на третьем этаже в комнатах с бумагами и книгами, – чтобы отвязаться, объяснил капитан. – Идите и тоже чем-нибудь займитесь.

– Он русским сдался! – отрубил Аришин. – Слышали, как он проводил агитацию среди солдат? Зря вы его не расстреляли!

– Ясно, – вздохнул Вайсберг. – Скоро и вы, Аришин, пойдете проситься назад, к своим русским. Можете отправляться хоть сейчас. Благодарю за службу.

– Ни в коем случае! – заверил власовец. – Я служу рейху! И до конца…

Вайсберг рассмеялся нехотя, откашлялся:

– Ну, не к русским, так к американцам… Идите отсюда к черту! Дайте мне уснуть!

– Разрешите мне организовать широкий поиск, господин гауптман? Я найду его и приведу к вам!

– Ищите, – бросил Вайсберг и лег лицом вниз.

Пуховик генерала источал запах тонких духов, и Вайсберг сразу представил себе молоденькую девушку из знатного рода, белокурую и… совершенно ненужную в постели престарелого генерала. Нет, почему? Конечно же, нужную – согреть зябнущее, дряхлое тело, обласкать… Боже, какая дрянь лезет в голову! Но почему же дрянь? Нет, так и бывает у сильных мира сего. В этом замке столько было красивых, изящных, но совершенно лишних вещей. Сильные живут по своим законам. Это для капитана много лишнего, а для генерала все на месте. И та девушка в постели, которая днем урывает момент, чтобы переспать с адъютантом или шофером и тем самым отомстить за свою бесполезность в генеральской постели.

Он приподнял голову, сел. Черт возьми! И он, боевой капитан, сейчас в той ситуации! Германия уже ни на что не способна, как дряхлый генерал, а он сидит здесь с ротой детей… Зачем? Кому он нужен? Ах, да, мальчикам. Им нужен кумир. Вайсберг глотнул вина. Об этом сейчас думать не нужно. Лучше вообще не думать. Хоть бы скорее русские начали артобстрел! Ну что они медлят?!

Он лег, закрыл глаза и долго лежал так, стараясь ни о чем не думать. Но отвлекали отблески ракет за решетчатым окном, пулеметная дробь и парабеллум, упирающийся в печень. Однако Вайсберг все-таки заснул, потому что не слышал, как в спальне появился исчезнувший лейтенант Фрас. Открыл глаза – а он уже трясет за плечо.

– А, учитель, – удивился Вайсберг, – Мне докладывали, что вы уже у русских.

– Я не был у русских! – горячо запротестовал Фрас. – Я находился на третьем этаже! Я смотрел картины и листал древние славянские рукописи.

– Вы должны быть в третьем взводе, лейтенант, – вздохнул командир роты. – Или скажем так: в третьем классе! На уроке! – Он рассмеялся собственной шутке.

– Вы мне не верите? – забормотал лейтенант, – Я вам покажу… Я там спал!

– И хорошо выспались? – поинтересовался Вайсберг.

– Да, как никогда за последние месяцы.

– Счастливый вы человек, учитель… А я не могу. Закрою глаза – лезет всякая дрянь. – Командир роты сел и похлопал себя по карманам – сигарет не было. – Гель-мут! – крикнул он адъютанту. – Принеси мне сигарет!

Гельмут явился тотчас, прокричал «хайль Гитлер!» и поправил огромную каску на голове.

– Сигарет!

– Я не курю, господин гауптман!

– Да, тебе еще рано и вредно курить, – спохватился Вайсберг. – А у вас, учитель, нет? Вам русские не дали… хотя бы этой, махорки?

– Я не был у русских! – с отчаянностью повторил Фрас. – И не курю!

– Да, да, учитель, вы уже стары, чтобы курить… – капитан покачал головой, – Как все это похоже на великую Германию: одному рано – другому поздно… Гельмут, возьми сигарет у Аришина.

– Яволь! – откликнулся адъютант и вдруг замялся. – Господин гауптман! Разрешите мне встать у амбразуры? Все там, а я здесь! Я хочу сражаться с русскими!

– Становись, – отмахнулся командир роты. – Только сначала сигарет!

Мальчик, придерживая каску и автомат, умчался вниз. Вайсберг зажег свечу и поправил светомаскировку на окнах, скорее всего по привычке. Он вернулся к кровати и вдруг, глянув на плечи учителя, рассмеялся.

– Вы что, были в ставке фюрера?

– Я не настроен шутить, – обиделся Фрас.

– Кто же вас тогда повысил в звании? – хохотал командир роты. – В замок вы пришли лейтенантом! А сейчас – обер!.. У русских не нашлось лейтенантских погон?! Или вы, как эти!.. – задыхался от смеха Вайсберг, – как эти мальчики: сами себя повысили в звании?! Боже, что делается в Германии! Немцы сошли с ума!

– Немцы давно сошли с ума, – глухо сказал учитель. – Еще в тридцать третьем, когда Гитлер пришел к власти… Но наше сумасшествие обнаружилось только сейчас… Можете сдать меня в гестапо, но сначала выслушайте!

– Гестапо?.. Как это давно было и смешно звучит!

– Отдайте приказ сложить оружие или уйти из замка, – произнес учитель. – Русские подтянули орудия, в пять часов начнется обстрел. Снаряды лежат в коридорах… Здесь все погибнет… А там, на третьем этаже, – огромное собрание живописи! Там древние книги многих народов, там иконы, музейные экспонаты, редчайшие коллекции монет. Там памятники истории и культуры разных эпох! Я уже не говорю об архитектурной ценности самого замка…

– Кому все это теперь нужно? Кому? – Вайсберг поправил кобуру, открыл ее крышку. – Владелец наверняка убит, Германии нет…

– Останется немецкий народ, – перебил его учитель. – Русские уничтожают только фашизм!

– О! Вас хорошо обработали! – рассмеялся Вайсберг.

– Поймите, мы обязаны перед немцами сохранить остатки немецкой культуры, – горячо заговорил учитель. – Мы обязаны сейчас сохранить культурные ценности других народов! Те ценности, которые награбили в других странах!.. С нас спросят дети, если мы останемся живы!

– Дети?! – вдруг закричал Вайсберг. – Какие дети? Те, что сейчас у пулеметов? Успокойтесь, они знают лишь культуру фашизма! А с нас потом спросят не за дребедень, что в замке, а за то, что мы проиграли войну!

– Не правда! Я верю в будущее немецкого народа!

– Вы говорите, учитель, как наш фюрер четыре года назад!

– Это вы! Вы виноваты! – крикнул учитель. – Вы превратили детей в солдат! Вы их поставили к окнам! Вы убиваете детскими руками!

– Я их не ставил к окнам, – спокойно сказал Вайсберг. – У них приказ фюрера. Это Гитлер сделал их такими. А я, как вы знаете, все время нахожусь здесь, на генеральском пуховике. Война для меня кончилась. Да, учитель.

– Зачем же тогда вы поощряете в них бессмысленную жестокость? Зачем этот ваш крест, врученный мальчику? – Фрас задыхался от гнева. – Зачем вы играли перед ними маленького фюрера?!

– Я кумир для этих детей только потому, что четыре года воевал, был ранен и ходил к Смоленску и Москве, – отпарировал Вайсберг. – Они видят кумира в каждом фронтовом офицере! Это вы виноваты, учитель! Эти мальчики учились в вашей школе!

Несколько минут они сидели молча, прислушиваясь к слабому треску пулеметов.

– Если бы Германия выиграла войну, вы бы, капитан, говорили другое, – тихо проронил учитель. – Вы бы благодарили нас за мужественных мальчиков, солдат.

– И вы бы, учитель, говорили другое! – зло бросил Вайсберг.

– В этом наша общая беда, – вздохнул Фрас. – Мы, как эти мальчики, смотрели в рот фюреру… Думали одно, а говорили другое. Но теперь не об этом речь! Вот-вот начнется рассвет, а в пять утра…

Вбежал Гельмут с автоматом на шее, снова прокричал «хайль Гитлер!» и доложил, что Аришина не нашел, а у солдат сигарет нет.

– Разрешите идти к амбразуре? – спросил он.

– Иди, – бросил Вайсберг. Когда за мальчиком закрылась дверь, он сел на постель, расстегнул пуговицы на мундире. – Я не играю с ними, учитель… Я хочу, чтобы они умерли без страха и паники, как в детской игре…

– Но ради чего?! – закричал Фрас. – Пусть лучше они останутся живыми и сами поймут потом…

– Эти – не поймут, – возразил Вайсберг. – Уже не поймут… Они вас поняли, когда вы пытались им объяснить, что такое культурные ценности? Они пошли за вами? – Он встал и раздернул на окнах светомаскировку. – Надо видеть, когда начнется рассвет, – сказал он и усмехнулся. – Странное положение… Аришин убежал, спасает свою шкуру… Вы – о культурных ценностях. Дети защищают мифическую великую Германию. А что спасать мне, армейскому офицеру?

– Отдайте приказ сложить оружие или выводите мальчиков из замка, – сказал Фрас. – Это будет единственное сражение, выигранное вами.

– Не так все просто, – усмехнулся командир роты. – Видели Карла? Или Гельмута?.. Попробуйте прикажите им сдаться русским. Это бессмысленно в такой же степени, как приказать сдаться фюреру.

– Они могут и вам не подчиниться? – удивился учитель. – Но вы же для них кумир! Полубог!

– Я кумир, пока приказываю им драться, – вздохнул Вайсберг. – Они не ждут от меня другого приказа… А если будет другой – я стану изменником. Это дети, они не понимают полутонов.

– В таком случае не мешайте мне, – отрезал учитель и решительно встал. – У меня нет другого выхода, я пойду к ним и еще раз попытаюсь убедить их.

– Желаю успеха, – бросил Вайсберг. – Черт, курить хочется!..

Фрас вернулся через несколько минут еще больше возбужденный и растерянный.

– Вы пришли сказать, что пора собираться в плен? – спросил Вайсберг, недавно мысленно уже попрощавшийся с учителем.

– Мальчики что-то задумали! – выпалил Фрас. – Идут какие-то приготовления!

– Любопытно, – без интереса проговорил Вайсберг. – Может быть, дети фюрера хотят спасти Германию? Может быть, они придумали, как это сделать?

Почти следом за учителем в спальню вбежал Карл Зоммер, белый, с перекошенным ртом.

– Почему русские не стреляют?! – закричал он. – Почему они не стреляют?!

Карла трясло, лицо напоминало маску. Он вдруг сел на пол и, закрыв лицо руками, заплакал. Каска свалилась с его головы и лежала рядом, отдаленно похожая на ночной горшок. Фрас опустился рядом с подростком и обнял его.

– Успокойся, мальчик. Не надо плакать, – бормотал он. – Все будет хорошо. Кончится война, и ты найдешь свою маму. Вы снова будете жить в мире, ты пойдешь учиться…

Рядовой Карл Зоммер плакал навзрыд, вдавливая лицо в сукно мундира на груди Фраса.

– Кто твой отец, Карл? Где он?

– Мой отец – солдат фюрера! – выкрикнул Зоммер. – И я солдат! Я солдат! Я солдат!!

Он неожиданно заснул прямо на руках учителя. Видимо, сработала защитная реакция. Детский мозг не выдержал напряжения. Фрас перенес Карла на генеральскую постель и сел рядом с ним. Крест на груди мальчика сполз под мышку, мундир был великоват…

Вайсберг отошел к окну и долго смотрел на светлеющее небо.

– Мой совет вам, учитель, – уходите из замка, – задумчиво произнес он. – Сорвите погоны и ступайте на все четыре стороны. К русским, американцам… Я вас отпускаю. Вы человек гражданский, далекий от войны.

– Я останусь здесь, – решительно и тихо сказал Фрас. – Мы должны уйти из замка все или вывесить белый флаг… Если все здесь погибнет, то и я…

– Вы фанатик! – отрезал Вайсберг. – Уходите!

– Фанатизм ради спасения культуры оправдан – уверенно произнес учитель.

– Никакой фанатизм не имеет оправдания! – Командир роты резко обернулся к двери – на пороге стоял Аришин. Он хотел что-то сказать Вайсбергу, но заметил Фраса.

– Вы? – удивился он, – Вы что, вернулись?!

– Да, я посылал его в разведку, – ответил Вайсберг. – И он справился с заданием. Дайте мне, Аришин, сигарету! Русские всегда перед смертью просят выпить или закурить. Так это, Аришин?

– Не могу знать! – Аришин протянул сигарету и щелкнул каблуками. – Мы спасены, господин гауптман!

– Тише, – бросил Вайсберг, прикуривая, – Мальчика разбудите…

Муханов поддернул рукав гимнастерки и глянул на часы. Пять. Время вышло. Артиллеристы зарядили орудия и лежали в ожидании команды. Из замка еще стреляли, но теперь уже только из двух окон. Сигналом о выходе гарнизона из крепости должно быть прекращение огня и белый флаг, выброшенный на третьем этаже в левом крыле. Флага не было, стрельба продолжалась…

Муханов связался с командиром дивизии и попросил отложить начало огневой подготовки еще на тридцать минут. Похоже, в замке шли какие-то сборы. Наблюдатели докладывали, что замечено движение на первом и втором этажах; что из гарнизона высылали разведку; что спускался к реке и вскоре вернулся обратно офицер…

Светало. Сейчас, в сумерках, стали видны следы ночной пальбы из замка. Много деревьев оказалось повалено, у других взрывами сорваны кроны, а тополя превращены в щепы пулеметными очередями. Муханов пробрался в окоп и приник к окулярам стереотрубы. Стены замка казались еще черными, в узких оконных проемах стояла тьма. Только из двух посверкивали вспышки пулеметного огня.

– Патроны жгут, – пояснил боец. – Остальных-то, видно, в сон сморило, а эти терпят… Ишь что делают, а? Вот собаки!

Пули взбили глину на бровке окопа, смачно влипли в стволы деревьев.

– Пристрелялись к окопам-то, – сказал боец. – Пацаны – пацаны, а, глядишь, и не додюжишь до конца войны… Вдарить бы надо, товарищ полковник! Рассветет, так они проснутся…

В окоп скатился комбат Глотов, отряхнул гимнастерку, вытер пот.

– Все готово, товарищ полковник, – доложил он. – танки пойдут с флангов. Артиллеристы первым залпом бьют решетку, поэтому роты отходят в глубину парка. И нам пора, товарищ полковник…

– Спокойно, комбат, – не отрываясь от стереотрубы, бросил Муханов. – Бить решетку не понадобится.

– Вы все еще надеетесь, товарищ полковник? – спросил Глотов. – Время вышло, этого перебежчика наверняка расстреляли… Жалко, конечно, старика, но сам виноват. Свои же ученики, поди, и расстреляли… Товарищ полковник, вы чуете, какая это страшная штука! Это что за ученики тогда? Что они за люди?.. Чуете?

– Чую, – сказал Муханов. – Фашизм…

– Да, – отозвался комбат. – Во дела! Где же их, сволочей, уговоришь?

– Попробуем, – Муханов выбрался из окопа и направился в глубь парка, где стояла машина спецпропаганды.

Мощные динамики были выставлены на опушке, замаскированы среди деревьев, и только один висел на чугунной решетке. Один динамик устанавливали обязательно на видное место, чтобы отвлечь внимание противника от остальных. Обычно этот видимый динамик немедленно расстреливали, но радиовещание продолжалось. Это был психологический прием, который приводил не желающего сдаваться в плен противника сначала в бешенство, а потом, как следствие – в угнетенное состояние.

– Внимание! Внимание! – прогремело над площадью. – Немецкие солдаты и офицеры! Советское командование обращается к вам с предложением прекратить огонь и сложить оружие! Жизнь гарантируется!..

Видимо, из замка рассмотрели динамик на решетке, и пулеметный огонь усилился, за несколько секунд превратив громкоговоритель в щепки и лохмотья. Но голос продолжал говорить на чистом немецком языке.

Комбат сплюнул на дно окопа и оглянулся назад – туда, где стояла машина спецпропаганды. Пора кончать эту канитель! Только весь гарнизон разбудили!

Но пулеметы противника неожиданно смолкли. И голос в динамиках смолк. Глотов огляделся…

В левом крыле замка из окна третьего этажа свисало белое полотнище…

Комбат выбрался на бруствер окопа и сел, бросив полевую сумку на колени. Не верилось! Не могло быть! Неужели сейчас начнут сдаваться? Это те, что всю ночь поливали из пулеметов?!

– Товарищ капитан, к телефону! – окликнул его телефонист.

Оборачиваясь на замок и не прячась, Глотов пошел в подземелье. У аппарата был комдив.

– Ну что, Глотов, – спросил генерал. – Взял замок?

– Так точно, товарищ генерал! – отрапортовал комбат. – Выбросили белый флаг!.. Только это не я брал, а полковник Муханов.

– Где он сейчас?

– У меня в батальоне!

– Позови его к аппарату!

Комбат выскочил из КП, огляделся в поисках связного. Бойцы его рот, выбравшись из окопов, стояли на опушке парка и смотрели на замок. Солнце, невидимое из-за деревьев, окрасило его башни и шпили, крышу, слуховые окна. Багровый его свет медленно сгонял черноту со стен. Глотов подбежал к бойцам, и тут увидел, как сквозь пролом в чугунной решетке прошли два человека, которых можно было узнать на любом расстоянии. Подвижный, крепкий полковник Муханов и толстый, неповоротливый переводчик Зайцев. Они вышли на площадь и направились к замку. Глотов, стоя среди бойцов, невольно залюбовался.

Это было зрелище, не виданное еще комбатом. Два человека, по сути, голыми руками, взяли хорошо вооруженную крепость и теперь шагали к ней так, словно завершили трудную работу, – немного утомленные, но довольные. Муханов шел впереди и, сняв фуражку, размахивал ею в такт шагам; Зайцев отставал и затем догонял начальника тяжелой трусцой.

Комбат Глотов вспомнил о звонке генерала и побежал к Муханову. За ним, словно по команде, пошли бойцы его батальона. Никто из них ни разу еще не брал крепостей без выстрела…

– Мы спасены! – сказал Аришин. – Из замка есть свободный выход к реке! А там можно прорваться

– К русским? – усмехнулся командир роты.

– Да нет, к немцам!

Карл Зоммер вдруг вскочил с постели и ошалело закрутил головой.

– Почему я здесь? – спросил он. – Почему русские не стреляют?

– Радуйся, Карл, что не стреляют, – сказал учитель.

Карл схватил каску, автомат и тяжело загрохотал сапогами по лестнице.

– Итак, вы предлагаете бежать? – спросил Вайсберг Аришина.

– Я не собираюсь здесь оставаться, – буркнул Аришин. – Я давно говорил: замок – могила. Снаряды надо было убрать в подвалы!.. А если они начнут стрелять?..

– Бежать, бежать, – согласился Вайсберг. – В этом есть резон. Только куда и далеко ли?

– Боже! Неужели это возможно? – не веря, спросил Фрас. – Только скорее, пока не начался артобстрел!

Вайсберг не спеша застегнул мундир, поправил ремень с кобурой и пошел вниз. Аришин и Фрас последовали за ним. Учитель на ходу содрал простыню с генеральской постели и, скомкав, сунул ее под мундир.

В зале и коридорах первого этажа, где были установлены орудия и крупнокалиберные пулеметы, царила суматоха. В сумерках ощущалось движение многих людей, слышался стук снарядных ящиков и звон гильз.

– Внимание! – крикнул Вайсберг. – Говорит гауптман Вайсберг! Приказываю прекратить огонь и всем построиться!

Фрас стоял рядом, и командир роты заметил белую тряпку, торчащую у него из-под мундира. Пока мальчики, оставив окна и амбразуры, собирались у снарядных ящиков, Вайсберг посоветовал учителю:

– Вместо древка возьмите банник…

– Спасибо, – не чувствуя иронии, пролепетал Фрас. Рота сгрудилась возле штабелей. Однако откуда-то из глубины замка все еще доносилась пулеметная стрельба.

– Всем вниз! – приказал Вайсберг. – Немедленно! Пулеметчики спустились вниз, примкнули к строю-толпе.

– Я получил срочный приказ фюрера! – прокричал Вайсберг. – Немедленно оставить замок и двигаться на защиту Берлина! Хайль Гитлер!

– Хайль!! – многоголосо прокричала толпа. Он еще дважды выкрикнул приветствие, и подростки с чувством ответили ему: хайль!

– Мы уходим к реке, там пробьемся к нашей непобедимой армии! – продолжал Вайсберг. – Впереди пойдет лейтенант Аришин! Мы с лейтенантом Фрасом уходим последними. Все!

И снова Вайсберг трижды проорал «хайль Гитлер!», и мальчики, распаляясь, ответили ему с детской непосредственностью.

Аришин включил фонарь и начал спускаться в подвал, откуда был выход в сад, а затем к реке. Солдаты потянулись за ним, на ходу поправляя съезжающие каски. Вайсберг и Фрас провожали их молча.

Когда последний мальчик исчез в темном зеве подвального входа, Вайсберг холодно бросил:

– Желаю успеха.

И не спеша стал спускаться по лестнице. Несколько секунд учитель стоял в оцепенении. Только в ушах, подобно собачьему лаю, звучало – хайль!

Затем он подобрал банник и, на бегу привязывая к нему простыню, устремился по лестнице вверх, на третий этаж левого крыла. Он уже не слышал и не мог видеть, как капитан Вайсберг, проводив свою роту в сад, вернулся в подвал и, устроившись на корточках в каком-то захламленном углу, достал парабеллум, отвел затвор и, сунув ствол в рот, надавил на спуск…

Учитель вытолкнул из окна пулемет, выставил наружу белый флаг, накрепко привязав древко к решетке. Пристроившись тут же, у окна, он перевел дух и, сняв каску, швырнул ее на пол.

– Хайль! Хайль! – звенели еще в ушах голоса мальчиков. Он пробовал затыкать уши, но тогда «хайль» откликалось в затылке. Наконец он увидел, как со стороны русских появились два человека и направились к замку.

Учитель вскочил и заторопился вниз: следовало освободить двери от мешков, с песком, сбить замки и снять цепи. Он спустился на первый этаж и устремился было к железным дверям, но в этот момент в зале, на штабелях ящиков со снарядами, увидел мальчика!

– Кто здесь? – спросил Фрас.

– Это я, Карл Зоммер! – откликнулся подросток, открывая ящик.

– Ты почему не выполнил приказ, Карл? Ты почему не ушел со всеми?

– Я вернулся! – крикнул Карл. – Я решил не сдавать крепость противнику!

Мальчик поставил снаряд на попа и стал поднимать над ним молот.

– Не смей этого делать, Карл! – закричал учитель, вслепую переступая через ящики и снарядные гильзы, – Не делай этого, мальчик! Слышишь меня, не делай этого!

Но Зоммер уже поднял молот над головой и лишь на мгновение задержал руки, чтобы прицелиться и точно ударить по головке снаряда…

Глотов перепрыгнул через фундамент ограды и остановился, машинально закрыв лицо рукой.

Взрыв был мощным, многоярусным. Замок, казалось, подпрыгнул над землей, а потом медленно развалился в прах, поднимая огромные тучи пыли.

Комбат закричал, потрясая кулаками. Там, где только что были полковник Муханов и переводчик Зайцев, лежала красная груда битого кирпича.

В пыльном облаке – мелькнуло последний раз белое полотнище флага и опустилось на землю. Прорезая толщу пыли, взметнулся фонтан черного дыма и, уперевшись в небо, стал закручиваться в розовый от огня гриб.

 

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться: