Taken: , 1СКИТСКОЕ ПОКАЯНИЕ. 1961 ГОД. Освобожденный от вериг и враз полегчавший, Лука Давыдыч прибежал в свою келью

 

Освобожденный от вериг и враз полегчавший, Лука Давыдыч прибежал в свою келью, рухнул перед иконами, протянул распухшую руку:

– За что караешь, Господи? За что позволил гаду ползучему за руку меня укусить?

– А говорил тебе – не суй руку, тяпнет, – услышал Лука. – Так ты не послушал.

– Господи! Это ты со мной говоришь? – спросил Лука, немея от страха. – Если ты – дай знак!

Знака никакого не последовало: а говорят, если Бог вещает, то обязательно знак дает – звезда средь бела дня воссияет либо голубь прилетит и на плечо сядет.

– Словом ответь мне: ты или нет? – взмолился Лука, Однако и слов никаких не было слышно. Бились на окошке осы, стараясь выбраться из зимовья, тоненько пели комары и монотонно шумели сосновые кроны.

– Не хочешь больше говорить со мной? – спросил Лука. Ответа не было. Длинноволосый Христос на иконе пучил на него круглые, недвижимые глаза и молчал.

– Слышишь ли ты меня? Если слышишь – дай знак! Знака не было – Бог не слышал.

– Я же тебе сколько молился! – закричал Лука Давыдыч. – Писания твои читал, вериги носил! За что же ты поманил меня сначала, а потом на смех, на позор перед народом выставил? Мне теперь стыдно на глаза людям показываться!.. Что мне делать теперь? Рука-то вон как боли-ит! Не дай пропасть! Господи-и!

– Пойди в лес, – услышал Лука. – Найди траву-змее-вник. Сделай отвар и семь дней и ночей мочи им руку. Гореть будет – холодным песком обкладывай.

– Это я знаю, – сказал Лука, – А ты сделай чудо, Господи, излечи в один миг!

Лука замер, глядя на руку. Опухоль не спадала, боль стучала по жилам, отдавалась в голове. Поднимался жар.

– Значит, и ты не можешь чуда сделать? – спросил Лука. В ответ – тишина, нарушаемая звоном ос и шорохом сосен.

– Кто же тогда говорит со мной?

– Я, – услышал он знакомый голос.

– Кто ты?

– Ну, я! – уже недовольно послышалось в ответ. – Иди за травой, не то сдохнешь.

Лука встал с колен и пошел в лес искать траву-змее-вник. Трава эта росла по солнечным полянам на гребнях увалов – как раз там, куда выползали греться змеи. Лука ступал осторожно, глядя под ноги и придерживая укушенную руку, как маленького ребенка. «Но если это не Бог, то кто же со мной разговаривает? – сосредоточенно думал он, тетешкая больную руку. – Ведь с которых пор его слышу! И сколь раз было: послушаюсь его – спасусь…»

Он вспомнил, как по приказу этого голоса ел дерьмо из камерной параши, и это помогло сбежать из тюрьмы. Потом, как вышибал себе глаз, – и это помогло: не взяли же его на фронт! «Почему он не говорит, кто он? – удивлялся Лука. – Нет сказать бы, и тогда бы я еще сильнее поверил!»

Лука нашел траву, заварил ее в котле и стал лечиться. Жар и боль разламывали голову, в глазах плыли красные голодные круги. За семь дней он так отощал и измучился, что без палочки не мог выйти из келейки. По ночам он бредил. Однажды почудилось, что пришел к нему Тимка Белоглазов с ломом в руках и закричал:

– А-а! Вот ты где, пес шелудивый! Сам в бега, а меня под тюрьму подвел?! Так вот же тебе, получай!

Глядь, а вместо лома в руках у Тимки – черная змея с разинутой пастью. Тимка выпускает ее на Луку, и змея начинает обвиваться вокруг его тела, вокруг шеи. Медленно так, плавно сжимает Луку, словно веревка, так что кости трещат. Потом змея заползает ему в рот и ползет по горлу, царапая чешуёй гортань. Лука пытается отбросить ее, вырвать изо рта, но Тимка бьет его по руке прутом и приговаривает:

– За одну змею сорок грехов долой! Бей ее, бей!

Лука очнулся, попил воды, перекрестился на иконы и снова бред. Чудится ему, что Христос с иконы сошел и протягивает ему ковш: «Пей, Лука, здесь питье чудотворное. Выпьешь – и все болезни твои кончатся». Лука принял ковш, но только воспаленные губы к его краю поднес – ахнул! Параша! Отбросил Лука парашу, а дерьмо на иконы плеснулось. «Так тебе и надо! – обрадовался он и захохотал. – Не подсовывай больному человеку! Заместо хлеба – камень даешь?»

На восьмые сутки, когда боль отошла и опухоль немного спала, Лука уснул. Ему снова показалось, что он бредит, но то был сон. Лука увидел себя стоящим на колодине посередине Макарихи. Вокруг народ, много народу, и все перед ним на коленях стоят, руки воздев. Кричат:

– Помилуй, Господи!

Лука удивился: вот как встречают его! Видно, он и в самом деле праведник! Но тут увидел Лука Давыдыч, что одеяние на нем странное: белая тряпка вокруг тела окручена, а сверху медная ряса надета. Над головой же сияет нимб, и лучи исходят.

– Помилуй! – кричат односельчане. – Денно и нощно молиться тебе будем!

Только тут Лука сообразил, что он не живой, а превратился в икону с жестяным окладом. Ни пошевелиться, ни глазом моргнуть. Проснулся Лука в поту, вскочил с лежанки, огляделся. Пусто кругом, осы на окне звенят, комары поют, сосны шумят. И есть хочется – страсть! Собаку бы с шерстью съел. В келейке же, как назло, ни корочки хлебца.

Взял он удочку и поплелся на озеро: может, карась на счастье клюнет. Нашел он червяка, наживил и только забросил – поплавок тут же в воду ушел. Потянул Лука – не идет, наоборот, к себе тянет. Ухватился он двумя руками, напрягся телом, поволок. Ох, видно, большая рыбина клюнула! Так и водит, так и режет леса воду. «Вот уж поем вдосталь!» Перекинул Лука удилище через плечо, навалился на него и выволок рыбу… Только на крючке почему-то маленькая плотвичка оказалась, с палец величиной. А тянула-то как!

Лука сдернул рыбку с крючка, вернее, крючок у нее из губы вынул, придавив плотвичку коленом к земле, и снова удочку забросил. Потом взял рыбу, подтянул к себе (пока на уху наловишь, так с голоду помрешь) и сжевал ее сырую живьем, без соли. И вдруг ощутил, как разливается по телу благость. Солнце светит, комары попискивают, тайга шумит, рыбку из озера вытащил – съел. Живи – не хочу! Живи и радуйся!

За такими мыслями и застали его старик Петрович с Иваном. Шли они уставшие, чуть друг за друга не держались, поизорвались в тайге, исхудали – одни глаза горят. За ними мерин тащился, худой, как велосипед, чуть ветром не качает. Подошли они к Луке, повалились на землю разом, отдышались.

– Рыбку удишь? – – спросил Петрович. – Клюет?

– Клюет! – сказал Лука и вырвал из воды плотвичку.

– Хорошо, – похвалил Петрович. – Когда клюет – хорошо…

– Слышь-ка, Петрович, – вдруг заговорил Лука. – Я тут сижу и думаю… Бога-то ведь нету!

– Как же нету, есть, – возразил Петрович. Лука удивленно обернулся к нему, вытаращил глаз:

– Ты ж немоляка, Петрович?

– Немоляка, – согласился тот. – У меня свой Бог, Лука Давыдыч. Мой собственный, как вон меринок. Я его слушаюсь и молюсь ему.

– А! – догадался Лука. – Я про другого Бога – про Христа. Нет его. И не было никогда.

– Ну, про это тебе Иван Николаич скажет, – Петрович кивнул на молчащего Ивана. – Скажи ему, паря, есть Бог, нету?

Иван сверкнул глазами, отвернулся.

– А что это ты, Лука, разуверился, что ли? – спросил Петрович.

Лука незаметно сунул в рот рыбешку, разжевал ее, проглотил.

– Я тебя спросить хочу, Петрович, – жалобно сказал он. – За каким хреном я ему молился? За каким хреном дерьмо из параши ел? Глаз себе выставил?.. А тут змея, гад подколодный, за руку тяпнул.

Петрович подумал, порывшись в бороде, достал сучок с клочком зеленого мха.

– Не знаю, Лука, зачем. Раз ел, значит, нужда такая была. Люди вон в космос полетели. Тоже какая-то нужда, – Петрович отбросил сучок, встал. – Ты, случаем, Леонтия этого, странника, не видал?

– Нет, – сказал Лука и выдернул очередную рыбешку. – На что он тебе?

– Надо, – уклончиво ответил Петрович и позвал Ивана с меринком. – Айдате, ребята, тут маленько осталось, доплетемся…

Лука поспешно сжевал плотвичку, вытер губы. Выждав, когда гости отойдут на приличное расстояние, он подошел к избушке и стал разводить огонь. Береста взялась сразу, полыхнула жарко, обдала черным, сладковатым дымком. Лука навалил сухих дров, подождал, когда разгорятся, и ступил в келейку. Там он поснимал иконы со стены, прихватил книгу, отданную Леонтием, вынес все на улицу и свалил в огонь. Костер сначала приутих, испустив облако дыма, но потом разгорелся, раздымился, и скоро бесцветные языки пламени тщательно вылизали краску на иконах, охватили деревяшки, объяли кожу на книжных корках, и огонь сразу посинел, поголубел – то горела медь. Лука расшевелил палкой костер, подбросил дров и, повесив котелок с водой, отправился удить рыбу.

Спрессованная столетиями бумага не хотела гореть. Обугливалась по краям, чернела и краснела, когда налетал ветерок, однако эта чернота медленно, как гангрена, двигалась все ближе и ближе к центру. Плавились меднолицые иконы, красными слезами падали в золу капли древнего металла…

– Анна с Марьей Егоровной готовили ужин на скорую руку: варили вяленую щуку, молодую картошку, резали огурцы, лук; второпях в кухонной тесноте иногда наталкивались друг на друга и, отпрянув, смеялись.

– Ой, как на пожаре, честное слово, – вздыхала Марья. – Поесть бы да спать. Рученьки-ноженьки болят, а завтра и того пуще – не поднимем…

Анна глядела в ее лицо, ловила взгляды и не переставала удивляться. Там, в избе, спал ее сын, Тимофей, желаннейший гость, а она хлопотала по хозяйству, ровно ничего и не случилось. «Позовет к столу или не позовет?» – гадала Анна и тоже спешила: уже стемнело, вот-вот должен прийти Леонтий с книгами. И если она не выйдет к нему – неизвестно, что будет, как он расценит это и что предпримет дальше. Поэтому во что бы то ни стало нужно быть на условленном месте за Марьиной усадьбой.

Когда собрали на стол, Марья зажгла керосиновую лампу, перекрестилась, прочитала молитву, однако за ужин не села.

– Как ты думаешь, он не убегом пришел? – вдруг задала она вопрос, наверное, мучивший ее все это время. – Ты же сказывала, ему еще три года сидеть?

– Не знаю, – призналась Анна.

– А в отпуск не могли пустить? – спросила Марья.

– Насколько я знаю, оттуда в отпуск не пускают, – Анна заметила, как подрагивают у Марьи красные узловатые руки и уголки глаз опустились книзу: сейчас заплачет…

Марья не заплакала.

– Пойду спрошу, – сказала она. – Если убегом-то – что делать будем? Прятать или назад отправлять?

Анна промолчала, потому что не знала, что ответить. Посоветуй тут попробуй!

– Прятать нехорошо, – сама решила Марья. – Кирилла бы заругал. Выходит, что: он бы как дезертир в лесу жил?.. И отправлять назад – сама подумай?! Как же я его назад в тюрьму отсылать стану?

Анна прислушалась: на мгновение показалось, что кто-то ходит по огороду и шуршит картофельной ботвой…

– Пойду спрошу, – решительнее проговорила Марья, однако не трогаясь с места. – Что ответит?..

– Не волнуйся, мать, отпустили меня, – на пороге кухни стоял Тимофей, подпирал головой верхний косяк. – По половине срока.

Он глядел прямо, и в неярком свете лампы невозможно было понять, то ли морщится, то ли улыбается. Анна села на лавку, подобрала ноги.

– Ну, здравствуй, мать, – тихо проговорил Тимофей. – Вот явился блудный сын, принимай или гони.

– Здравствуй, – сдержанно сказала Марья и поклонила голову, скорее по привычке, чем с желанием. – Коли явился – садись, ужинать будем.

Тимофей сел и взглянул на Анну.

– У тебя гости? – спросил он.

– Бог послал, – ответила мать, выставляя перед сыном миску с варевом. – Не обессудь, с покосу пришли, кушанья готовить некогда было…

– Да я ничего, – Тимофей взял ложку, склонился над миской. – Я, мать, пробой выдернул… Завтра забью. Сроду у нас замков не было.

– Ладно, – отмахнулась Марья. – Ешь да на покос завтра…

Анна хлебнула раз-другой – пища не лезла в горло. Вдруг навалилось тяжелое чувство ожидания чего-то, словно перед грозой, когда тучи сгустились, закрыли небо и солнце, на земле потемнело, зловещим светом набрякли крыши домов, деревья и воздух, отягощенный приближением ливня, недвижимо застыл, уплотнился до земной тверди. В этот момент природе нужна гроза, а ее все нет, нет, и ожидание становится изнурительным.

«Я же им мешаю! – вдруг молнией озарило ее. – Они не могут говорить при посторонних!»

– Я, пожалуй, пойду, – проговорила она и встала из-за стола. – Так устала и есть не хочется…

– Это бывает, – участливо согласилась Марья. – Первый день всегда так, токо бы до постели добраться… Ну, ты хоть через силу поешь.

– Не могу, глаза закрываются…

– Ты ложись-ка в горнице, – сказала Марья. – Ступай. Токо лампу-то зажги, а то впотьмах ударишься.

Анна вышла во двор. Последнее, что она увидела за столом, была стриженная под ноль, в штрихах обнажившихся шрамов, голова Тимофея, склоненная над дымящейся миской. Тимофей держал ложку в кулаке и сжимал ее с такой силой, что белели суставы пальцев.

Постояв во дворе, она прислушалась и осторожно пошла в огород. Ночь после света казалась еще темнее, и, пока глаза не привыкли, она шла на ощупь между длинных гряд. Возле городьбы она остановилась, вглядываясь и стараясь уловить ночные звуки, – тишина. Даже птицы не поют, собаки не лают. То ли и правда гроза собирается?

Однако в небе от горизонта до горизонта проступали звезды и белесой дорожкой тянулся Млечный Путь.

– Пришла, красавица, – услышала она голос откуда-то снизу. – . Я уж, грешным делом, подумал, не придешь… – Он вырос перед ней из травы и встал, навалившись на городьбу. Анна инстинктивно отпрянула, но тут же взяла себя в руки. Леонтий заметил это, улыбнулся. – Не пугайся, я не кусаюсь… А укушу, так не больно.

– Мне некогда, – сказала Анна. – Книги принесли?

– Принес книги, принес, – степенно проговорил он. – Как обещано было, четыре штуки… Я не только книги принес. Я тут разузнал: из Останина завтра катер идет, шустрый такой катерок, скоростной, и прямо до города Колпино. Что, думаю, вам с книгами-то на перекладных тащиться? Из Колпина-то самолеты летают, благодать…

– Благодарствую, – с чувством произнесла Анна. – Столько хлопот вам…

– Что ты, красавица. Я же попутно узнал, случай подвернулся. Считай, повезло. Так что вы с братцем садитесь завтра на попутку, чтобы к обеду в Останино поспеть… Братец-то твой пришел?

– Пришел! – сказала Анна. – Явился, блудный сын. Леонтий рассмеялся.

– Ай, нехорошо обманывать! – погрозил пальцем. – Нехорошо, девонька… Это Марьин сынок вернулся. А твоего братца еще нет, но скоро будет. К утру. Не тушуйся, живой здоровый идет, правда, умаялся в дороге-то…

Холодком стянуло кожу на затылке, тоненько закололо в кончиках пальцев: если Иван действительно к утру придет, то перед нею сейчас не человек стоит – дьявол. Когда он успел узнать и о катере, и о Тимофее, и об Иване, который еще где-то идет?! Если не дьявол, то, по крайней мере, разворотливый, ловкий, вездесущий и поэтому опасный человек, преследующий свои цели. Вполне возможно, что он завтра проводит сам или заставит кого-нибудь проводить их до Колпина. Ему очень не хочется, чтобы они ехали через Еганово пароходом.

– А книги – вот они, возьми, красавица, – он подал сверток из мешковины. – Не урони смотри, тяжелые…

Анна приняла сверток, ощупала переплеты: нет, не кирпичи, не поленья – книги…

– Пользуйтесь, читайте, – приговаривал Леонтий. – Да внемлите Божьему слову.

– Благодарствую, – сказала Анна. – Дорогой ваш подарок. А мне в ответ и нечего дать…

– Не подарок, – поправил Леонтий. – Книги я жертвую. А На жертву ответа не надо.

«Милостыню ты дал, а не пожертвовал, – подумала Анна. – Кость жаждущим бросил…»

– Ну, прощай, красавица, – с сожалением сказал Леонтий и поклонился. – Верно, уж не свидимся… А черные мысли от себя гони. Гони! И людям побольше доверия оказывай. А то у тебя глаза-то ровно у зверька – во тьме светятся.

– Бог даст, свидимся, – проронила Анна. – На одной земле живем.

– Да в том беда, – в тон ей подхватил Леонтий, – разными путями ходим.

– Не такими уж разными, – улыбнулась Анна. – Я на будущий год наведаюсь.

– А меня-то уж не будет, – вздохнул он. – Я дальше пойду… Назначение у меня тяжкое: людям веру нести, души их укреплять. Странник я, красавица, на одном месте не живу… Ну, ступай с Богом.

Анна повернулась и пошла, путаясь в картофельной ботве, спиной ощущая его взгляд.

– Так не забудь: завтра в обед катер уходит, из Останина! – негромко напомнил он.

– Не забуду…

Она пробежала мимо летней кухни, откуда слышался приглушенный мужской голос, взлетела на крыльцо и мигом в избу. Удерживая сверток в одной руке, она нашарила на причелине спички, зажгла лампу. «Что он мне подсунул? Чем откупился? – думала она, торопливо разворачивая мешковину. – Если ценные книги – значит, он меня раскусил до конца. Значит, он прекрасно знает, что такое археография, а значит, он не кержак, не странник – паломник…»

Того, что оказалось в свертке, с лихвой хватило бы окупить всю нынешнюю экспедицию. Материальные, моральные и физические затраты. Ради этих четырех книг стоило топать по болотам и дорогам, колоть дрова, косить сено и еще делать черт знает что! В ее руках оказался Пролог середины семнадцатого века, в хорошей сохранности, написанный полууставом, с киноварными буквицами и роскошными заставками. Затем шел Измарагд шестнадцатого века – сборник поучительных статей, тоже рукописный, затем старопечатный Часовник и самое интересное оказалось на дне свертка – пергаментный сборник, содержание которого с налета определить было невозможно.

Сон отлетел, усталость как рукой сняло. Анне показалось, что она лишь перелистала книги, а уже прошло два часа! Марья с Тимофеем все еще были на кухне, но могли появиться каждую минуту или увидеть свет в окне. Заметив чужие книги, Марья, чего доброго, начнет расспрашивать, откуда и что, тут еще Тимофей… Лучше пока не высовываться, не показывать книг. Анна спрятала их в рюкзак, потушила лампу и легла в постель. «Только бы завтра явился Иван, – подумала она. – Только бы этот блудный сын вернулся…»

«Теперь можно посмотреть по материалам Гудошникова, – засыпая, подумала Анна, – и узнать, у кого Леонтий взял эти книги. Такое не могло пройти мимо Никиты Евсеича… Пролог в отделе, кажется, есть, только чей – не помню…»

Можно было свертывать экспедицию и уезжать домой.

Как и было сказано Леонтием, Иван Зародов пришел рано утром. Марья Егоровна уже суетилась на кухне, там же сидел Тимофей и чистил молодую картошку.

– Явился, блудный сын, – проговорила Анна. – Куда же вас носило?

Иван поскреб оформившуюся бороду, вынул из-за пазухи изорванный Псалтырь.

– Нету книг, – глухо проговорил он. – По заимкам как Мамай прошел… Вот вся добыча.

– Иван Николаевич пришел! – обрадовалась Марья, показавшись из кухни. – Давайте к столу! Сейчас готово будет.

– Мы с Петровичем поели, – пробурчал Иван. – Благодарствую…

Анна поглядела на Псалтырь, потрепала корешок.

– Отдашь своему шефу, для отчета.

– Книг нету, – повторил Иван. – А должны быть! Были!

– Книги есть, Иван, – тихо сказала Анна. – Иди, собирайся, мы уезжаем сегодня. Экспедиция кончилась. Он недоверчиво поморгал, дернул плечами.

– Бурундук – птичка… Но я ничего не понимаю!

– По дороге все расскажу. Собирайся. Иван сделал два шага от калитки, но вернулся.

– Это самое… Петрович еще знает, где закопанные книги есть! – горячо зашептал он. – Только в другую.сторону от Макарихи. Обещал после покоса сводить…

– Потом, все потом, – отмахнулась Анна. – Нам нужно спешить, в обед из Останина идет катер.

Позавтракали молча. Тимофей сразу же встал из-за стола и принялся отбивать косы. Звонкий стук поплыл со двора Марьи Белоглазовой и отозвался колокольчиком на другом краю деревни. Между делом заглянула соседка, потом другая – Тимофей словно не замечал никого, стучал и стучал по звонкой бабке, закусив край нижней губы.

– По росе-то теперь не поспеем, – убирая со стола, жалела Марья. – По росе-то легко косится и не жарко… Куда же ты Ивана Николаевича отослала? И не поел, пошел…

– Собираться домой, Марья Егоровна, – сказала Анна. – Пора нам…

Марья выпустила из рук недомытую плошку, села.

– Как – домой? Так и сразу?

– Да, нужно ехать.

– Что же ты, доченька, вчера мне не сказала? – всплеснула руками Марья. – Я-то тебя мучила на покосе… Думала, вы еще поживете.

– У вас теперь вон какой помощник! – Анна кивнула на Тимофея. – И ухаживать за кем есть. Марья глянула на сына, глаза ее потеплели.

– Помощник-то помощник… Токо со злобой пришел он в сердце, – зашептала она. – Говорит, долг получить надо. Всю ночь добивалась от него, что задумал… Луку-то этого, говорит, поймаю и голым к дереву привяжу. Еще срок заработаю, а рассчитаюсь… Ой, боюсь я! Слова лишнего сказать боюсь, и удержу ли от греха – не знаю. Одумайся, советую, меня пожалей! А он свое: казнить Луку буду… А он, Лука-то, и так несчастный. Тут и змея укусила…

– Я вернусь еще, – пообещала Анна. – Вернусь и долго буду жить у вас.

– Ждать буду, ты уж не забывай. – Она стала строгой:

– Люди-то что про вас сказывали? А ты как пришла, так и Тимофей вернулся.

– Он бы и без меня вернулся…

– Не-ет, – запротестовала Марья. – Это от тебя… Токо к добру ли вернулся?.;

– Все будет хорошо, – Анна встала, намереваясь пойти за рюкзаком. – К добру, Марья Егоровна. Только вы Леонтия не пускайте к себе. Обманывает он вас, не старовер он, пришлый человек, чужой.

– Чувствую я, доченька, чувствую. Но ласковый он, и говорит-то как!.. Не знаю, что и думать. Ты вот говоришь – я слушаю, он говорит – слушаю. Все так говорят хорошо… Да что мне Леонтий теперь! Тимофей вернулся!

– Теперь у вас все будет, Марья Егоровна, есть с кем говорить.

– Дай бы Бог, – вздохнула она. – Дай бы Бог-Марья проводила ее за ворота. Поклонились они друг другу в пояс. Марья перекрестила ее, махнула рукой:

– Ступай с Богом. И не оглядывайся, а то тосковать будешь.

Анна пошла, не оглядываясь. Звонкий дребезг отбиваемой косы нагонял ее, опережал и уносился вдаль. И возвращался эхом, очищенным от дребезга, легким и певучим.

Так бы, может быть, и ушла, чтобы не тосковать потом, но вдруг оборвался стук, и она оглянулась: Марья стояла у ворот, а за ее спиной возвышался Тимофей и глядел ей вслед из-под руки.

Едва Лука Давыдыч отринул Бога и сжег на костре иконы, наказанием господним взыграла покоренная плоть.

Наевшись ухи, сырой рыбы и саранок – его желудок выносил и не такое – он метался на лежанке в душной келье и стонал, сучил коленями в толстую немую стену. Несколько раз, по старой привычке, он призывал господа, однако тут же матерился, поминая его имя, вскакивал и начинал скакать вокруг избушки. Не помогало. Вернее, отвлекало на время, но стоило лечь и закрыть глаза, как вырастала перед глазами Марья Белоглазова. Молодая еще девка на выданье и в таком виде, что, будь он верующим, за год грехов не замолить. Было Луке лет шестнадцать, когда он бегал к белоглазовской бане подсматривать в окошко. Все не везло: то на мужиков натыкался, то на старух, а однажды заглянул и обмер в испуге и немом восхищении – Марья!.. Так бы и остался тайной грех юности, но на исповеди он признался деду Хрисогону и был выдран узловатой веревкой. И вот теперь ему грезилась та молодая Марья и не давала уснуть. Отчаявшись, он побежал к озеру, скинул одежду и выкупался в холодной воде. Отлегло на сердце, утихла плоть. Лука вернулся в избушку с намерением поспать в утренние часы, однако в это время появился странник Леонтий.

– Выздоровел, праведник? – участливо поинтересовался Леонтий. – Одыбался, раб Божий?

– Одыбался, – настороженно сказал Лука. Леонтий присел на бревно, устало вытянул ноги.

– Слушай внимательно, Христов любимчик: собирайся, пойдешь в Макариху. Найдешь там странников – анчихристов, что у Марьи остановились, и последишь за ними, куда они поедут. До самого Колпина за ними езжай, понял? Как в самолет сядут – возвращайся назад. Вот тебе сто рублей, возьми. Пригодятся в дороге.

Лука взял деньги, повертел, засунул в карман.

– Чего это у тебя нужда такая? – сощурился он. – Раз тебе надо, ты и езжай. А я не шестерка, чтобы их легавить. Леонтий вскинул брови, выкатил черные глаза:

– Лука Давыдыч? Что с тобой?

– Во! – Лука сложил фигу и сунул Леонтию под нос. А денежки мне сгодятся, на лечение. У меня от гадова укуса не токо рука болит, душу ломит. И все из-за тебя!

– Ах ты… чудотворец! – взъярился Леонтий и медленно пошел на Луку. – Ах ты… утопленник! Ты кому фигу кажешь, парашник вонючий? Ты на кого хвост поднял?

– Уйди!! – заблажил Лука, хватая котел с недоеденной ухой. – Уйди! Я по здоровью на фронт не братый! А после гадова укуса – убью, и ничего мне не будет!

Леонтий, расставив руки, шел на Луку. Тот отступал, пока не уперся спиной в стену избушки. Леонтий сделал резкий выпад, норовя поймать противника за руку, но Лука изловчился и опустил котел на голову странника. Странник ойкнул и медленно завалился набок…

«Убил! – пронеслось в голове Луки. – Как есть убил!.. А кто видал? А никто не видал! И кто его, бродягу, хватится? Никто не хватится! Закопаю – и шито-крыто!»

Он схватил лопату и затрусил к лесу. Потом вернулся, взял Леонтия за ноги, словно в оглобли впрягся, и потащил. В лесу он выбрал место под колодиной и начал рыть яму. Мягкий лесной грунт поддавался легко, скоро Лука по пояс ушел в землю. «Пожалуй, хватит, – решил он. – Его, бы, гада, зверям на съедение бросить за позор, который мне учинил…»

Он отбросил лопату, вылез из ямы и наклонился над Леонтием, чтобы свалить его в могилу.

Но Леонтий вдруг застонал и, открыв глаза, сел.

Волосы на голове Луки встали дыбом. Он попятился заорал, перекашивая лицо, и, развернувшись, бросился в лес…

В Останине действительно стоял «на парусах» скоростной катер водной инспекции. Анна поднялась на палубу, заглянула в капитанскую рубку:

– Попутчиков возьмете?

Парень в речной форме весело подмигнул, улыбнулся:

– Такую попутчицу на край света возьму! Располагайся!

– Иван, забирайся сюда! – распорядилась она. – Сначала рюкзаки, потом сам.

Капитан сразу потерял интерес и, подняв рупор, чуть, не в ухо прокричал:

– Поднимайся живей! Отчаливаем!

Иван перевалился через леера, оглядел берег.

– Никого? – спросила Анна.

– Черт его знает… – выругался Иван. – Возле меня все вон тот мужик вертелся, спрашивал, куда едем и зачем – Вон стоит!

Невысокого роста мужичок в безрукавной сорочке махал фуражкой и что-то спрашивал. Но непонятно, то ли у капитана катера, то ли у Ивана.

– Леонтий слежку установил, – сказала Анна.

– Да ну, – бросил Иван. – Если от Макарихи никого не было, тут не будет. Не организация же у него подпольная?

Отчаливший было катер описал полукруг и вновь потянул к берегу, к машущему мужичонке. Анна взглянула на капитана, отвернулась. Между тем катер ткнулся в берег, и мужичок проворно поднялся на палубу.

– От и ладненько! – забалагурил он. – Компанией завсегда веселей плыть… А у вас, хлопцы, пожрать ничего нету?

– Нету! – отрезала Анна, хотя в рюкзаке был собранный на скорую руку «подорожник». Мужик потерся спиной о рубку, покряхтел от удовольствия и сел на палубу, свесив ноги за борт.

– До Колпина не жрамши-то и помереть можно, – проговорил он невесело и больше в разговоры не вступал.

По дороге к Останину Анна рассказала Ивану о последних событиях, и теперь, устроившись на садовой скамейке на корме катера, они сидели с книгами в руках, листали желтые страницы и тихо переговаривались. Мужик на носу изредка ерзал и поворачивал к ним большое оттопыренное ухо. На борту было» еще двое мужчин в высоких фуражках с крабами и дубовыми листьями – по виду речфлотское начальство. На палубе они не показывались, сидели в тесном кубрике, рылись в бумагах.

Где-то на середине пути между Останином и Егановом капитан подозвал к себе мужичка и Ивана, не оставляя штурвала, распорядился:

– Швабры в кормовом трюме, попутчики. Мыть надо от кормы к носу, усекли?

– Знакомое дело! – развеселился мужик и приобнял Ивана. – Аида, корешок, в матросы!

Анна посмотрела, как мужчины драют палубу, и вошла в рубку:

– В Еганове остановите?

– Что так быстро? – без интереса спросил капитан. – Я думал, вы до Колпина с нами…

– Надо.

Капитан молча дернул плечами.

…Еганово выплыло из-за поворота неожиданно, расстелилось приземистыми домиками на высоком яру, и его отражение в тихой по-вечернему воде изломалось, растрескалось на волнах, словно украшенная резьбой ваза. Анна подхватила рюкзак, вышла на корму, Иван послушно двинулся за ней.

– Вы что? – удивился мужик. – Здесь, что ли, причаливаете?

Они не отвечали, демонстративно отвернувшись. Не откровенничать же со «шпионом»…

– Тогда и я слезу, – решил «шпион». – За компанию… Когда катер отчалил, Иван приблизился к Анне и зашептал:

– Давай попугаем его? Макнем в воду?

– Пошли, – скомандовала Анна. – Пусть вяжется…

Мужичок плелся за ними только до магазина. Там он остановился, махнул на прощанье кепкой и принялся стучать в закрытые изнутри двери.

Начальника милиции Глазырина они разыскали дома, в кругу семьи. Он сидел за самоваром, вспотевший от чая, благодушный.

– А, странники прибыли! Ну, располагайтесь… Жена, наливай гостям чаю!

– Нам не до чая, – вздохнула Анна. – Нам срочно нужна ваша помощь.

– Что такое? – насторожился Глазырин. – Белоглазов что натворил?

– Нет, Тимофей косит сено у матери, – успокоила Анна и рассказала о книгах Леонтия, которые сейчас, по-видимому, хранятся у Власова.

– Я же говорил! – обрадовался начальник милиции. – Книги есть! Сам видел.

– Их нужно взять, – сказала Анна. – Во что бы то ни стало. Неизвестно, зачем собирает книги Леонтий и куда их потом отправляет. Если не возьмем – книги уйдут.

– Кто это – Леонтий?

– Я точно не знаю кто, – Анна помолчала. – Говорит, пришел из Иерусалима от гроба господня, паломник. Но он не паломник, это точно. Умный, хитрый человек, хорошо знает старообрядчество, но сам не старообрядец. У них правило есть: на чужие иконы нельзя молиться, а он заходит к кержакам, у порога падает на колени и к иконам… Я специально интересовалась. Правило это незыблемо, а он его не выполняет, потому что не знает. А их с детства учат.

– Так, интересно! – начальник милиции снял рубаху со стула, надел, погремел ключами в кармане. – Идемте в отдел! Мы сейчас все проверим.

– Нет, – Анна качнула головой. – Проверяйте без нас. Нам нужно к Власову. Нужно взять книги. С нами приехал человек Леонтия, он следит за нами.

– Вон даже как!

И жена начальника милиции тоже насторожилась, разглядывая гостей.

– Можно изъять эти книги? – спросила Анна.

– Изъять? – задумался Глазырин. – А на каком основании? Тут не просто… Погодите, я за прокурором схожу, он наискосок живет.

Глазырин ушел и скоро вернулся с прокурором, невысоким, тучным человеком в очках, со шрамом через всю щеку. Прокурор выслушал Анну, неуловимым и привычным движением ощупал шрам.

– Да… Санкцию на обыск и на изъятие книг я дать не могу. Состава преступления нет. Уголовного дела тоже нет.

– Как же нет? – не выдержала Анна. – Человек без всякого разрешения собирает и вывозит книги, исторические ценности – и нет преступления?

– Простите, но где это написано, в каком законе, что нельзя собирать книги? – обиделся прокурор. – Если бы этот человек скупал пушнину, золото – другое дело. Или бы, к примеру, скупал те же книги и продавал по завышенной цене. Тут чистая спекуляция… Да и то: где написано, сколько стоят эти книги?

– Но он же – мошенник! – возмутилась Анна. – Он обманом забирает книги у старообрядцев. Это их имущество!

– А жалобы есть? – спросил прокурор. – Жалобы, заявления?

Анна беспомощно посмотрела на Глазырина. Тот развел руками.

– Он по всем заимкам прошел, все книги собрал, – вставил Иван. – Он, больше некому…

– Тем более, – вздохнул прокурор. – Взял брошенное,. Видите, гражданочка, книги – ценность особой категории…

– Да! Особой категории! И потому я прошу вас вмешаться! – повысила голос Анна. – Мошенник собирает древние книги, которые давно уже принадлежат государству!

– Но где записано, что они принадлежат государству, а не частным лицам? – спросил прокурор, не теряя выдержки. – Покажите мне такой документ.

Анна сжала кулаки, отвернулась.

– Ты займись-ка этим… мошенником, – сказал прокурор Глазырину. – Проверь, что за деятель там появился.

– Сделаю, – кивнул Глазырин. – Деятель, похоже, интересный.

– Ну вот, – заключил прокурор. – Когда милиция проверит, тогда и разговор продолжим.

– Тогда книг уже не будет! – бросила Анна. Прокурор снова пробежался пальцами по шраму.

– Интересно… Я десять лет в милиции проработал, семь – судьей и уже пять – прокурором, а сталкиваюсь с таким делом первый раз… А книги у Власова лежат?

– Лежат, – сказал начальник милиции. – Сам видел, в кадках.

– Да… А изъять – нет оснований. Они, эти книги, здесь у каждого второго… Ты смотри, Глазырин, не мудри там, – предупредил прокурор, уходя, – а то точно жалоб не оберешься.

После его ухода начальник милиции снял с вешалки фуражку, расправил ее, сел.

– Вот что, странники, – сказал он, раздумывая. – Пимен Власов выпить не промах. Правда, только не на свои… А выпивший – он хвастун и трепло. – Глазырин взглянул на Ивана. – Мне, как видели, прокурор запрещает мудрить. У меня служба, инструкции.

Он встал, надел фуражку.

– Переночевать можно у меня, а я в отдел пойду.

– Нам нельзя у вас, – сказала Анна. – Мы в гостиницу…

– Конспирация, – улыбнулся Глазырин. – В этом есть смысл… Раз так, то до завтра. Только меня держите в курсе дел.

Взвалив рюкзаки, стараясь быть незамеченными, они вышли со двора начальника милиции и пошли к гостинице…

Иван Зародов пришел к избе Власова сразу же после открытия магазина, в девятом часу утра. Постучал.

– Э! Хозяин! Есть кто живой?

В избе была тишина. Из приоткрытой двери выглядывал серый кот и жмурился на солнце.

– Хозяин! – позвал Иван. – Дай стаканчик! Ну, не могу я так!

Наконец в избе заскрипели половицы, но скрипели так, словно по ним не шли, а ползли, – медленно, протяжно, мучительно. Потом затарахтели дверные петли, и в проеме показался заспанный, взлохмаченный Пимен Власов. На нем были широкие брезентовые штаны на резинке, расстегнутая косоворотка и опорки от валенок. Пимен пнул кота, тот побежал через улицу.

– Чего? – хрипло спросил он.

– Слышь, хозяин, стаканчика, говорю, не найдется? Ну не могу я из горла, вечером могу, а утром не могу. Дай стаканчик!

– Алкаши проклятые, – заворчал Власов, – Как утро, так гужом прете. Я уж столько стаканов передавал – счету нет… И чего вы ее жрете? Чего вы в ней находите?

– Так башка болит, – жалобно сказал Иван. – Вчера по литре на рыло приняли. Не дай пропасть, хозяин.

– Эх, а молодой парень, – пожурил Пимен Аверьяныч. – По литре… Ну вот заглотаешь ты с утра, и какой потом из тебя работник? Опять целый день дурака валяет.

– Ну, хозяин, – заныл Иван. – Не ругайся… Дай стаканчик… И хлебца, занюхать…

Власов сжалился. Скрывшись на минуту в избе, вынес стакан и кусочек хлеба, но такой, что и занюхать не хватит.

– На, жри, – сунул в руки. – Токо здесь, а то упрешь стакан… Дружки, поди, за углом дожидаются?

– Жди! – обрадованно махнул рукой Иван. – Дружки, известное дело, наелись вчера за мой счет, а теперь слиняли…

– Так-так, – подтвердил Пимен Аверьяныч. – За чужой счет все мастаки…. Ну, зайди во двор, чего у ворот-то пить?

Иван вошел во двор, присел под забор, в тень. Трясущимися руками вынул из-под рубахи бутылку «Московской», выдернул пробку.

– Слышь, хозяин, а я один не могу, – сказал он. – У одного душа не принимает. Тащи еще стакан.

– Я не потребляю, – сказал Пимен. – Мне на работу к девяти.

– Да брось ты, – Иван сморщился. – По махонькой-то ничего. Мы ж не пьянки ради, а чтобы вкус не забыть. Кончай ломаться, при стакан, дергаем и разбегаемся.

– Э-эх, – ворчливо протянул Власов. – Дал стакан, так еще недоволен, еще кандибобер строит… Ладно, сейчас.

Он принес второй стакан, вытер его подолом рубахи.

– Токо чуть на донышко…

Иван щедро налил ему полстакана, потом себе.

– Давай!

Выпили. Иван сморщился, зажал руками рот и, скрючившись, уткнулся головой в заплот.

– Чего? – испуганно спросил Власов, осушивший свой стакан одним глотком.

Иван помахал рукой, простонал:

– Первая всегда так идет…

– Так-так, – согласился Пимен, присаживаясь рядом на корточки. – Я вот думаю: откуда люди деньги берут, чтобы каждый день вот так пить? Тут работаешь, угробляешься, можно сказать, а получил сотню новыми – куда ее? Кусать-то тоже что-то надо.

– А, – отмахнулся Иван. – Деньги – ерунда. Деньги – дерьмо, для человеческого разврата созданы. Деньги надо зарабатывать уметь.

Он налил еще. Выпили.

– Заработаешь, – проворчал Пимен. – Нынче за них здоровье класть надо. Вот я раньше на сплаве работал – во были заработки. Хребет поломаешь, но пойдешь получать – мешок. Истинный бог! Брал рогожный куль и в кассу ходил. А теперь – где они? Старые-то деньги было дороже. Раньше возьмешь сотню, пойдешь в магазин, так сколь всего купишь? А нынче? Пшик, и нету десятки…

– Можно и нынче с кулем ходить, ум бы был да охота, – сказал Иван, разливая остатки. – Я вот тоже зарабатываю – ого! У меня «Победа» своя, вторую уже сменил. Люблю новые машины! Запа-ах такой!.. А как выветрится запах, я ее загоняю по дешевке и другую беру. И все равно денег не хватает… Ишь, бабе надо коньячок покупать, чулочки капроновые, платья вечерние. У меня баба – во! Только строгая – страсть… Держать красивую бабу дорого, расходно, а без красивой бабы – не жизнь… Вот и ломаю хребет.

– Оно и видно, дошел – кости торчат, – пожалел Власов.

– Ничего, приеду домой – отъемся, – успокоил Иван. – Тут еще жара стоит, потому и худею.

Перед тем как идти к Власову, Анна накормила Зародова до отвала. Кормила мясом, специально купленным на базаре, колбасой и вареными яйцами. Уже не лезло – Иван взмолился:

– Не могу больше!

– Ешь! – приказывала Анна. – Если опьянеешь, что мне делать? Ешь! Зажмуривайся и жуй, понял?

Ивану было приятно. Все время начальница скупилась на деньги, жили в режиме строгой экономии, а тут сама заставляет, можно сказать, насилует.

– Бурундук – птичка, – стонал Иван и, зажмурившись, жевал вкусную чесночную колбасу…

И все-таки, несмотря на щедрую кормежку, Иван пьянел. Пимен же Аверьяныч от выпивки только покраснел немного и оживился.

– А чего мы на улице сидим? – вдруг спохватился он. – На жаре-то? Аида в избу! Там хоть и мухи кусаются, зато прохладно… Слушай, а ты не знаешь, отчего это мухи такие кусучие пошли?

– Хрен их знает, – отмахнулся Иван. – Жрать, видно, хотят…

– Э, не-ет! – обрадованно погрозил пальцем Власов. – Ты не знаешь, а я знаю! Мне недавно один умнейший человек сказал. Это не наши мухи. Из их Средней Азии ветром занесло, переселение едучих мух произошло. Нашито не кусались, а эти живьем жрут, потому что они на родине у себя фруктами питаются. Во как!

– А чего мы в избу пойдём? – спросил Иван. – Выпить-то нету!

– А ты слетай! Сельповский магазин тут рядом, на соседней улице! Ты молодой, сбегай! Я те объясню…

Ивану не нужно было объяснять, где сельповский магазин. Там, в забитом пустыми ящиками дворе, сидела и ждала его Анна…

– Так, значит, там они фруктами питались, а здесь кровью? – удивился Иван. – Вот стервы!

– А чего, приспособились… Ну ты лети, лети! Ноги в руки и айда! – поторопил Пимен.

– Ну, стервы! – сказал Иван. – Я мигом… Сейчас…

– Колбасы купи! – наказал Пимен. – Там вчера колбасу привезли, с чесноком. Больно уж люблю ее… Иван вышел па улицу, свернул в переулок и побежал. Анна сидела на ящике, ждала.

– Ну что?

– Пока порядок! Пьем, – сказал Иван и сел рядом. – Давай еще бутылку, мы в избу пошли.

– А не много будет? – испугалась Анна. – Вы же напьетесь! Ты провалишь мне дело!

– Он крепкий, черт! – выругался Иван. – Колбасы просит, аппетит у него разгорелся.

– Иван, только не напивайся, – попросила она. – Только держись.

– Молчать, баба! – рассмеялся Иван. – На свои пью! Давай еще!

Анна достала из сумки бутылку и круг колбасы.

– Через полчаса приходи, – сказал Иван.

– Господи, как деньги будем списывать, – вздохнула Анна. – На водку, что ли?

– Сиди и думай, как. – Иван спрятал водку и колбасу под рубаху. – Я сегодня гуляю.

В избе они расположились с Власовым за столом, нарезали колбасы и хлеба.

– Слышь, а ты где работаешь? Вербованный, что ли? – вдруг спросил Пимен. Иван рассмеялся:

– В лесу денег нету! Я по другой части вербованный.

– По какой же?

– Зачем тебе знать? Мы с тобой выпили и разбежались. Ты на работу – хребет ломать, я тоже…

– Ты погоди, погоди, парень, – Власов поймал его за рукав. – Это что за работа такая? Воруешь, поди? Иван опять рассмеялся.

– Я законы уважаю, можно сказать, даже люблю… Говорят, к тому же у вас тут прокурор серьезный мужик.

– Да! – Власов подал стакан. – Крутой! Не зря его бритвой резали, когда он еще в милиции работал. Так щеку располосовали – ужас!.. Слушай, а может, и мне там какая работа найдется у тебя?

– Какой с тебя толк? – отмахнулся Иван. – Ты человек темный, хмурый какой-то… А гармонь у тебя играет?

– А как же! – Власов вскочил, вытащил за ремень из-под кровати гармошку. – Вот она, родимая!

Он растянул мехи и заиграл плясовую. Иван вышел на середину и, закинув руки за голову, отбил чечетку.

И только расплясался Иван, как Власов сомкнул мехи и отставил гармонь.

– Нет, ты пришел ко мне в избу, пляшешь, пьешь тут, а насчет работы сказывать не хочешь! Говори!

– Не могу я. – сказал Иван, утирая пот. – Тайная у меня работа, и говорить запрещено.

– Кем запрещено-то? – удивился Пимен.

– А бабой моей.

– Тьфу т-ты, мужик еще, бороду носишь, – выругался Власов. – А баба командует над тобой. Я свою бабу, знаешь, как держал? Во! – Он показал кулак. – Пикнуть не смела.

– И я свою держу – во! – Иван потряс кулаком. – В рог согнул!

– Это тебя она согнула! – захохотал Пимен. – Ей чулки, ей коньяк… А ты, дурень, ломишь.

– Кто? Я?

– Ты!

– Да я ей сказал: бурундук – птичка! Она теперь так везде и говорит: бурундук – птичка. Это несмотря на то, что она – ученая. Ей говорят: бурундук – зверек, а она – нет, птичка, так мой муж сказал. Во!

– Ученая, говоришь? – насторожился Власов.

– Профессор!

– Но?! А что ты тогда пьешь-то?

– А вот! Ей наука – мне гулянка… Она, вишь, у меня при академии работает, а я – при ней. Думаешь, она диссертации пишет? Я! Я пишу, она относит.

– Так-так, – сказал Власов и отмахнулся от мух. – Из академии… Так я твою бабу знаю! Была она, из академии, говорит…

– Врешь ты все, – Иван плюнул на пол, растер ногой. – У тебя книг нету. А если нету, чего она к тебе попрется?

– Как это – нету! – возмутился Пимен и сощурился. – Книги у меня есть! У меня столь книг – ни у кого столько нету. Во как! Это я твоей бабе сказал – нету. Какая-то она пугливая…

– Так это я ее попугиваю, потому и пугливая! – сказал Иван с удовольствием. – Бурундук-птичка!

Пимен задумался, уперевшись в столешницу. В той же задумчивости налил себе водки, выпил, съел кусок колбасы.

– Ох, и гады же вы все, – хмуро сказал он. – Сволочи, одно слово.

– Это кто? Мы с бабой? – взъярился Иван.

– И вы с бабой, и другие! – рубанул Пимен. – Вы деньги за эти книги лопатой гребете, а меня за дурака держите? За Ваньку с водокачки? Хрен вот вам! Ишь, хозяева нашлись! У этих книг хозяин – я! Ездят тут, чемоданами возят туда-сюда, а мне сунут десятку, и береги их тут сиди… Вы на «Победах» катаетесь, на Черном море дома строите, а я сиди в Еганове в этой избе? Меня пускай мухи из Средней Азии жрут? Эх, какие вы ушлые.

– Ты чего на меня прешь? – возмутился Иван. – У меня на Черном море дома нет, и с чемоданом я к тебе не ездил.

– Все вы одинаковые! – отмахнулся Пимен и хватил залпом полстакана водки. – У тебя нет, у Леонтия есть. Он мне, курва, десятку дал, когда вот приходил. «Вот тебе, Пимен Аверьяныч, купи колбаски с чесночком…» Мне с его десяткой раз в магазин сходить! «Я тебя потом к себе жить возьму, в Черном море купаться будешь…» Возьмет, как же! Я ему здесь нужен, этих его мужиков в галстуках привечать да чемоданы им укладывать. Потом смотается, и ищи его!

– Ну их, Пимен Аверьяныч, – поморщился Иван. – Пускай ездят, это ихнее дело. Давай глотнем да пойдем. А то баба моя искать начнет. А баба у меня крутая, не хуже вашего прокурора.

– Как это – ихнее дело? Я себе пенсию заработать не могу, а вы живете, как сыр в масле? – окончательно разошелся Власов. – Я ему, гаду ползучему, материны книги отдал! А он мне за них тридцатку сунул!.. Материны! – Пимен всхлипнул. – Набавь, говорю, хоть двадцатку еще. А он – ты что? И так триста рублей старыми дал! А книги дешевые, старые, рухлядь, говорит…

– Кончай реветь, – Иван приобнял Власова, стукнул кулаком в плечо. – Ты же мужик, бороду носишь… Давай лучше споем, а! Ты на гармони, а я петь буду? Давай!..

«Из-за о-острова-а на стре-ежень, на просто-ор крутой волны-ы…».

В этот момент за спиной громко хлопнула входная дверь. Иван пьяно обернулся. На пороге стояла Анна…

– Та-ак, – пропела она. – Вот ты куда забурился, алкоголик несчастный! Жрете с утра сидите?

Иван крепче обнял Пимена; тот, в свою очередь, тоже придвинулся к нему.

– Пошла вон! – Иван стукнул по столу. – На свои пьем! Не мешай, баба!

– На свои! – подтвердил Пимен и тоже стукнул по столу.

– Это тебе коньячки подавай! Это тебе с простым человеком муторно пить! – разглагольствовал Иван. – Это для тебя изба вонючая, а для меня – нет! Для меня не позор выпить с хорошим человеком. Верно, Пимен?

Пимен отстранил Ивана, привстал:

– Тебе чего, академия, надо? Чего ты на мужика орешь? Он мужик тебе или не мужик?

– Кто за тебя диссертации пишет? Кто? – нападал Иван, – Я! Я пишу, значит, помалкивай.

– Ванечка, ну пойдем отсюда, – взмолилась Анна, враз подобрев. – У Пимена Аверьяныча все равно книг нету, пойдем. Я в другом месте нашла, там и купим.

– Эт-та как же у меня книг нету? – возмутился Пимен. – Есть! Аида! Аида покажу – глаза вывалятся! Я хозяин!

Он схватил Анну за рукав платья, потащил на улицу.

– Не хватайся, – Анна вырвала руку. – Свою жену хватай! Я к такому обращению не привыкла!

– Конечно, ты под ручку привыкла! – ядовито сказал Власов. – На вас только мантуль… Давай, под ручку возьму… Иван? Я твою бабу под ручку возьму!

– Бери! – разрешил Иван. – Пускай возьмет тебя под ручку! Бурундук-птичка!

Пимен взял Анну под руку и повел. Только не в кладовку, а к погребу. Вернее, там, где был погреб, лежала куча прошлогодней ботвы, доски и прочий мусор. Власов отыскал вилы, освободил люк и полез в погреб. Анна последовала за ним. Иван же, выйдя на улицу, прилег рядом с погребом и моментально заснул.

В погребе Пимен снял с кадки крышку, показал пальцем.

– Это что, по-твоему, капуста? А здесь? – он снял крышку с другой кадки. – Колба моченая?

– Книги, – сказала Анна. – Вижу… Они же не твои, Пимен Аверьяныч!

– Мои! – отрезал Власов. – Что на моей усадьбе – всё мое! Сколь дашь за все? Тут их семьдесят две штуки! По десятке за каждую дашь? Семьсот двадцать новыми, а?

– Если с кадками, то дам, – не сразу согласилась Анна. – Кадки тоже пригодятся.

– С кадками? – задумался Пимен. – Ладно, я все равно капусту не солю… Давай деньги! Чистоганом!

– Леонтий потом тебе голову оторвет же, – сказала Анна, вынимая деньги.

– Хрен вот Леонтию! – Пимен погрозил кулаком. – Я его зажму – не пикнет! Всё на чужом хребту в рай норовит!..

Он взял деньги, пересчитал, засунул в карман штанов.

– Я за подводой пойду, – сказала Анна. – На себе-то не унести.

– Иди-иди, – согласился Пимен. – Ты же барыня, все на подводах привыкла.

Они выбрались из погреба, и тут Анна с ужасом увидела, что Иван спит.

– Вставай! – она потрясла его за руку. – Вставай, алкоголик несчастный!

– Не буди мужика, – строго сказал Пимен. – Он устал, пускай отдохнет. Сама топай, а то привыкли все на мужиках ездить.

Анна вышла на улицу, огляделась: куда? Где взять подводу? А книги нужно срочно вывезти!

Ноги сами повели ее в милицию…

Едва она пропала из виду, Пимен сел рядом с Иваном, тряхнул за плечо:

– Слышь, парень, вставай! Я твоей бабе книги продал, беги в сельпо. Магарыч с тебя.

Иван не отвечал, безжизненно моталась голова.

– Алкаш, – сказал Пимен. – А еще молодой… – Придется самому… – Он обшарил карманы Ивана, отыскал три рубля, встал. – А еще говорит, бабу в руках держит… Без копейки ходит. – Он подтянул штаны на резинке и поплелся в магазин.

Анна пригнала подводу через полчаса. Милицейский конюх помог вытащить из погреба и погрузить книги, потом взвалил на телегу Ивана и понужнул коня. Когда выехали со двора, встретился Власов с бутылкой в руке и кругом чесночной колбасы.

– Ох, и шустра же ты, академия, – сказал он. – Ну шустра… А Ивана-то своего оставь. Оставь! Мы с ним магарыч разопьем!

– Хватит ему! – отрезала Анна.

Иван проснулся, но открыть глаза не было сил. Голова разламывалась, от жажды язык шелестел во рту, как бумажный.

– Вставай, алкоголик, – услышал он голос Анны. – Хватит спать, уже вечер.

Иван разлепил веки, огляделся. Анна сидела на его кровати, подперев руками подбородок, словно думала горькую думу. В комнате за соседней пустой кроватью стояли друг на друге ящики из-под папирос «Беломорканал».

– Мы где? – спросил Иван шепотом.

– В гостинице…

– А что за ящики?

– Книги… Голова болит?

– Болит, – сказал Иван и приподнялся на локте. – Так ты купила? Или отдал?

– Отдаст, жди, – вздохнула Анна. – Семьсот двадцать рублей отдала…

– Новыми? – уточнил он. – Ого…

– Воды дать?

– Дай воды, – сказал Иван. – А лучше – грамм пятьдесят.

– Где я тебе возьму? – спросила Анна. – У нас осталось всего четыре рубля. Так что похмеляться не на что.

Иван попил воды, чуть оживился, сел, привалившись к спинке кровати.

– Еще одна такая операция, и я точно алкоголиком стану, – натянуто улыбнулся Иван, страдая от головной боли. – Анна… у тебя здорово вчера получилось. Ну, когда ты скандалить пришла… Можно сказать, профессионально… Ты что, замужем была?

– Была, – вздохнула Анна. – Ну и комплимент же ты мне отвесил… У тебя тоже с выпивкой профессионально.

– Не-ет, – не согласился Иван. – Ты тут ничего не понимаешь. Наоборот, очень даже непрофессионально…

– Нужно ехать, срочно. Денег нет. – Анна встала, подошла к окну. – За комнату платить не надо, мы можем прожить здесь хоть неделю. Я кадки заведующей отдала, так она разрешила… А дальше что? Где взять денег? А уезжать нужно немедленно, пока Леонтий не хватился. Мы не знаем, кто он такой и на что способен. Книгами рисковать нельзя.

– Занять, – нашелся Иван. – Хотя бы у Глазырина. Он мужик добрый, даст.

– Неудобно, Иван. С какими глазами идти к нему? И так чуть что – в милицию бежим. Они, в конце концов, не обязаны… Мне почему-то стыдно, понимаешь? Приехали как официальные лица, экспедиция, представители Академии наук, а несостоятельные… Обидно. Могут еще заподозрить, что мы тоже авантюристы какие-нибудь.

– Тогда не знаю, – помолчав, сказал Иван. – У меня голова плохо соображает… А почему ты с мужем разошлась? Он что, пил?

– Бывало… – Анна снова села к нему на кровать, потрогала лоб. – Ванечка, милый, ты же мужчина, правда?

– Так, – сказал Иван. – Мягко стелешь… Опять пьянствовать?

– Нет, Ваня, дело абсолютно трезвое, – она погладила его руку. – Я знаю, что ты в тайге исхудал, ослаб, тут еще сегодня добавил… Но ты же мужчина? Ты же все выдюжишь?

– Я с тобой чего только не выдюжил, – вздохнул Иван. – А муж твой сбежал от тебя или ты его бросила?

– Я бросила, Ваня, я, – призналась Анна. – Тут я узнала, в Еганово баржа с мукой пришла, а разгружать некому…

– Все понял, – Иван покачал головой. – Вот грузчиком я еще не работал в этой экспедиции.

– Придется, – улыбнулась Анна. – Если с археографией связался – все придется… Рассказывают, что Гудошникова в свое время бандиты поймали и на дыбу вешали. Он выдержал…

– Только не надо агитации, – сказал Иван. – Страсть не люблю такой прямолинейной агитации… И вообще, я подозреваю, что не ты мужа бросила, а он от тебя сбежал. Не вынес – и сбежал.

– Но ты же вынесешь, Ваня. Бурундук-птичка. Иван попил воды, сел на постели:

– Баба! Подай сапоги!

Анна кинулась к порогу, принесла сапоги, помогла обуться.

– Ванечка, стелиться перед тобой буду, ноги мыть и воду пить. Только иди разгружать баржу!

– Ох и врешь! – сказал Иван.

– Там по пятьдесят рублей в день можно заработать, – не слушая, ворковала Анна. – Два дня мешки потаскать, и нам на билеты хватит. А расчет сразу дают. День отработал:

– деньги получил.

– Да-а, – Иван подошел к умывальнику и стал мочить голову. – Я Пимену сказал, что ты в академии работаешь, а я при тебе. – Так оно и есть… Могла бы и поторговаться с Пименом, может, и уступил бы сотню рублей.

– В погребе не торгуются, Иван, – сказала Анна. – А потом, за эти книги я бы сама пошла разгружать баржи, лес бы валить пошла…

Работа на пристани шла день и ночь. Мужики, собранные с бору по сосенке из местных организаций, случайные проезжие, отпускники, приехавшие погостить к родне, пятнадцатисуточники и даже один журналист, оказавшийся в Еганове по долгу службы, выстроившись в длинные вереницы, шагали по трапам в трюмы и поднимались оттуда с белыми семидесятикилограммовыми мешками. Различить кого-либо в этой нескончаемой круговерти было невозможно: все были одинаково белые от муки и двигались одинаково механически – вверх, вниз, вверх, вниз… Если в вереницу попадал новичок, то круга три или четыре его можно было еще отличить среди прочих, но потом и он перекрашивался, втягивался и выполнял неписаный закон грузчиков – давать дорогу идущему с грузом. Узнать можно было только журналиста, который изредка и одиноко ворчал:

– Удивительный мир! В космос летаем, а хлеб все еще носим на плечах! – Или, наоборот, говорил возвышенно и красиво:

– А может быть, в этом есть великий смысл, что хлеб мы носим на руках, а? Может, и нужно ощутить его тяжесть, чтобы он был легок потом и желанен? И чтобы помнил всегда человек, что булки не на деревьях растут! Не потопаешь – не полопаешь!

Только учетчица, сидящая на пристани возле штабелей, однажды услышав фамилию грузчика, безошибочно узнавала его потом и ставила палочку в белой от муки тетради.

Иван успокаивался тем, что жизнь, транспорт и природа сделали для грузчика великое благо: с мешком на плечах спускаться по трапу, а не наоборот. Положил мешок и только двигай ногами. Он так долго думал над этим и так радовался, что поделился своими соображениями с журналистом.

– Никакого чуда нет, – трезво сказал журналист. – А если нас заставят загружать баржу?.. Ты, парень, маленько отупел. Получай расчет и иди отдыхать.

Иван так и сделал. Получил пятьдесят три рубля и, не отряхиваясь от муки, побрел в гостиницу. Было утро. С севера, из гнилого угла, как здесь считалось, волокло рваные тучи, ветер обдувал разгоряченное Иваново лицо, но не мог освежить его.

Анна сидела за столом и что-то писала.

– Работничек ты мой! – сказала она ласково. – Спаситель ты наш, устал, поди, притомился.

– Нет, – глухо сказал Иван. – Я свеж, бодр и румян, как булка из печи.

Анна подвела его к умывальнику, налила горячей воды.

– Ничего, Ванечка, кончились твои муки вместе с мукой, – проговорила она. – Денег хватит.

– Так всего пятьдесят три рубля, на один билет?

– Мойся и собирайся, ты поедешь один. – Анна наклонила его голову над тазом, взяла ковш. – Я тебе полью…

– А ты? – Он выпрямился.

– Я, Ваня, остаюсь. Вернее, возвращаюсь назад, в Макариху. Ты повезешь книги, – она снова нагнула его голову и вылила ковш воды. – Мойся, сохни и ешь. Я иду за билетом. Пароход сегодня…

Уехать Ивану с книгами спокойно не дали… Когда они с Анной уже сидели на пристани, вдруг появился Власов. Был он в новом костюме, штиблетах и рубахе с отложным воротничком, однако выглядел не празднично.

– Вы это… – начал он, озираясь. – Вы Леонтию-то не говорите, что я книги продал. Он мужик серьезный, убить может… Я ему скажу, что обокрали меня. Скажу, пришел – все разворочано, погреб открытый… Скажу, вместе с бочками украли. И бочки пожалею… А то он если не сам, так мужиков с чемоданами подговорит… Иван, ты как?

– Ладно, – сказал Иван. – Как моя баба скажет…

– Мы не скажем, – заверила Анна. – А ты про нас ни слова никому, понял? Мы у тебя не были.

– Ну, это железно! Я что, враг себе? – забожился Пимен. – Иван, ты попроси у бабы тройку. Я сбегаю – посошок разопьем, а?

– Хватит! – отрезала Анна. – В другой раз, Пимен Аверьяныч.

– Строга-а, – протянул Власов, – Ты, Иван, держись за нее, с такой бабой, как сыр в масле…

– Пусть она за меня держится, – сказал Иван. – Я и так, как сыр в масле…

Когда он ушел, Анна вдруг засмеялась:

– Нам ведь Леонтия благодарить надо! Мы ему по гроб обязаны!

– Чем же? – проворчал Иван, сидящий в полусне-полуяви. Ему, чуть закроешь глаза, виделся бесконечный трап и чудился груз на спине, давящий к земле.

– Ты только подумай, – сколько трудов он затратил, работая на науку! Поди, год собирал… Ты Аронову скажи там, пусть эти книги выставит в отдельные шкафы и табличку повесит: «Из собрания Леонтия-странника».

– Погоди, не смейся, – снова проворчал Иван. – Попадешься ты ему где-нибудь тут, встретит он тебя… Ты хоть у Глазырина пистолет попроси или милиционера для охраны.

– Гляди, Иван, – вдруг зашептала Анна и потрясла за плечо. – Кто это?

По деревянным ступеням к пристани спускались двое мужчин, одетых в костюмы, с галстуками; у очкастого в руке был портфель. Они шли уверенно, по-хозяйски и направлялись к ящикам, на которых сидели Иван с Анной.

– Вот ты и накликала, – прошептал Иван, озираясь в поисках чего-нибудь тяжелого: взгляд остановился на куске трубы, вбитом в землю. – Мужики с чемоданами, подручные Леонтия. По наши души идут, вернее, по книги…

Он порывисто вскочил и встал к трубе, незаметно попробовал вытащить. Труба подалась.

Анна сидела на ящике, сжав кулаки. Мужчины приблизились к ним, очкастый снял фуражку, утер платком лысеющую голову.

– Нам известно, – сказал он с расстановкой, – что ВЫ вывозите из нашего района древние книги. По какому праву, позвольте узнать?

– А вы кто такие? – задиристо спросил Иван.

– Я учитель истории Хохмачев Николай Сергеевич, – представился очкастый. – Создаю местный краеведческий музей. – А это, – он показал на товарища, – заведующий отделом культуры товарищ Жуков. Документы покажите, товарищ Жуков, а то не поверят.

Жуков с готовностью вынул красный билет, показал Анне, потом Ивану.

– А теперь ваши документы, – сказал учитель истории. – Мы обязаны контролировать, мы на своей земле живем.

Анна достала свои бумаги, подала Жукову. Те их долго читали, о чем-то тихо советовались, переглядывались. Иван на всякий случай вытащил трубу и стоял, опершись на нее, как на посох. Наконец Хохмачев вернул документы Анне.

– Вы бы не нас проверяли, – буркнула Анна, пряча бумаги. – Ишь, им стало известно!

– Простите, но мы обязаны, – вежливо сказал Жуков. – Не обижайтесь… Вы, Николай Сергеевич, конечно, зря шум подняли. Все в порядке.

– Все равно мы должны это зафиксировать, – не сдавался Хохмачев. – Из нашего района вывозят. Мы должны составить опись книг в трех экземплярах. – Он открыл портфель, достал бумагу и копировку:

– Один – нам, один – им, а третий отправим в область.

– Какого черта вы не контролируете, когда от вас чемоданами книги вывозят?! – взорвался Иван. – Увидели! Нате вам!.. Контролеры, краеведы…

– Спокойно, Ваня, – сказала Анна. – Пусть делают опись. У вас в портфеле молоток найдется? Чтобы ящики потом забить?

– Найдется, – сказал Хохмачев и приступил к первому ящику. С помощью ножа он оторвал крышку, вынул первую книгу, полистал и стал писать что-то на бумаге. Анна, перегнувшись через плечо, заглянула.

«№ 1. Книга большая, черная, написанная на древнерусском языке, – быстро, писал учитель истории. – Потрепанная, в кожаном переплете с застежками…»

Жуков тоже заглянул в бумагу, пожал плечами.

– Николай Сергеич, по-моему, они все тут большие, черные и потрепанные, – сказал он. – Что толку писать?

– А как же тогда зафиксировать? Из района же…

– А давайте взвесим их и по весу справку напишем? – предложил зав. отделом культуры.

На берегу великой сибирской реки у села Еганово произошел беспрецедентный акт оценки литературного наследия древней Руси. Книги прямо в ящиках ставили на складские весы, устанавливали гири и фиксировали вес: сначала брутто, затем нетто. По окончании операции на свет был произведен документ, в котором говорилось, что археографической экспедицией Сибирского отделения Академии наук СССР из Егановского района вывезено триста семнадцать килограммов рукописных и старопечатных книг, собранных у жителей-старообрядцев. И стояла дата – 28 июня 1961 года – года, когда человек проник в космическое, холодное пространство.

И уже когда пришлепал к Егановской пристани колесный, бывший купеческий пароход, нашелся матрос, который загородил дорогу, заступив трап, и приказал тащить ящики с книгами в кормовой трюм, где стояли овцы. Холодильника на пароходе не было, поэтому баранов возили живьем и резали по мере надобности, чтобы в ресторане к столу подавать свежее мясо.

– Куда вы столько «беломору» прете? – кричал матрос, – оттискивая Ивана. – Спекулянты, что ли? В трюм! К баранам в трюм!

Пришлось звать капитана, объясняться…

Перед тем как сойти на берег, Анна достала письмо академии с просьбой оказывать помощь и содействие, отдала Ивану.

– Это тебе вместо пистолета, – сказала. – А мне и правда лучше попросить настоящий…

Пароходный гудок долго, до самой ночи, стоял в ушах. Она слышала его хрипловатый голос, когда возвращалась с пристани, и потом, когда лежала одна в пустой комнате гостиницы. И, видно, задремала, потому что вместо гудка вдруг услышала детский плач за стеной. Ребенок плакал так отчетливо и ясно, что она вздрогнула и проснулась, как просыпалась от его плача в своей комнате общежития.

За стеной не плакали. С утра несколько женщин начали ремонт гостиницы и под звучное шлепанье штукатурки, под шорох кистей они пели протяжные старинные русские песни…

 

[1] Упыри – нечистая сила

 

[2] Упыри – нечистая сила

 

[3] Алам – нагрудник

 

[4] Корсунь – Херсонес

 

[5] Тать – вор, разбойник

 

[6] Баралище – битва, сражение

 

[7] Било – сосновая доска, в которую били, созывая народ

 

[8] Волхвы – языческие жрецы

 

[9] Харатьи – листы пергамента, переплетенные в книгу, в данном случае – страницы

 

[10] Бугати – реветь

 

[11] Басненная – прекрасная, хорошая

 

[12] Персть – пыль

 

[13] Рещет – говорит

 

[14] Бальство – лекарство

 

[15] Мовь – баня

 

[16] Унот – юноша

 

[17] Борошень – имущество, вещи

 

[18] Требище – место поклонения языческим богам

 

[19] Харалужный – стальной

 

[20] Хартоларь – хранитель рукописей

 

[21] Борть – гнездо диких пчел

 

[22] Лепый – хороший

 

[23] Больми – крепко, сильно

 

[24] Бордунь – сабля

 

[25] Отай – тайно

 

[26] Векую – почему; зачем

 

[27] Вещий – мудрый

 

[28] Зрак – вид

 

[29] Чеп – цепь

 

[30] Веденица – главная жена

 

[31] Амболка – улица

 

[32] Битливого – драчливого

 

[33] Порока – камнеметное китайское орудие

 

[34] Клобук – головной убор православных монахов в виде высокой цилиндрической шапки с покрывалом

 

[35] Разоболоченный – раздетый

 

[36] Весца, весь – село

 

[37] Дикое поле – земли, расположенные за Волгой

 

[38] Накатник – бревно, распиленное вдоль на две части

 

⇐ Предыдущая78910111213141516

Поделиться: