Страницы с объявлениями о сдаче жилья

 

 

Год

 

Когда я вернулась после визита к Тео Кэвиллу, папа сгорал от нетерпения. Передняя дверь еще даже не захлопнулась, когда в его комнате забряцал колокольчик. Я отправилась прямо наверх. Отец сидел, опершись на подушки, держа чашку и блюдце, которые мама принесла ему после ужина.

– А, Эди! – Отец изобразил удивление и взглянул на настенные часы. – Я не ждал тебя. Время летит так незаметно.

Весьма сомнительное утверждение. Мой раскрытый экземпляр «Слякотника» лежал на одеяле рядом с отцом, а блокнот на пружине, который он называл «протоколом», опирался на колени. Картина рисовала день, проведенный за распутыванием загадок «Слякотника», эту догадку подтверждало то, как жадно отец уставился на распечатки, торчавшие из моей сумки. Неизвестно почему, но в этот миг в меня вселился дьявол; я широко зевнула, похлопала себя ладонью по рту и медленно пошла к креслу на противоположной стороне кровати. Удобно устроившись, я улыбнулась, и отец не выдержал.

– Ну, как дела в библиотеке? Выяснила что‑нибудь о старых похищениях в замке Майлдерхерст?

– А, – протянула я. – Совсем забыла.

Достав папку из сумки, я отобрала нужные страницы и предъявила статьи о похищениях его ястребиному взору.

Он просмотрел их одну за другой с пылом, который заставил меня пожалеть о своей жестокости. Напрасно я томила его. Врачи не раз предупреждали нас об опасности депрессии у людей с больным сердцем, особенно у таких мужчин, как мой отец, который привык быть деятельным и важным и уже ступил на ненадежную почву, пытаясь справиться с недавним выходом на пенсию. Если он намерен стать литературным сыщиком, не мне его отговаривать. И плевать, что «Слякотник» – первая книга, которую он прочел за сорок лет. А главное, это казалось намного более достойной жизненной целью, чем бесконечный ремонт предметов домашнего обихода, которые не были сломаны. Просто мне стоит приложить больше усилий.

– Есть что‑нибудь интересное, папа?

Его пыл явно начал угасать.

– Ни одно из дел не связано с Майлдерхерстом.

– Боюсь, ты прав. Напрямую, по крайней мере.

– Но зацепка однозначно должна быть.

– Прости, папа. Это все, что мне удалось отыскать.

Он сделал мужественное лицо.

– Ничего страшного, ты ни в чем не виновата, Эди, нам не следует отчаиваться. Надо просто выйти из плоскости. – Он постучал ручкой по подбородку и наставил ее на меня. – Я все утро провел за чтением и совершенно уверен, что это как‑то связано со рвом. Сомнений быть не может. В твоей книге о Майлдерхерсте сказано, что Раймонд Блайт засыпал ров как раз перед написанием «Слякотника».

Я кивнула со всей убежденностью, которую смогла наскрести, и решила не напоминать о смерти Мюриель Блайт и последующей демонстрации горя Раймонда.

– Вот и прекрасно, – радостно произнес отец. – Это что‑то да значит. А девочка в окне, которую украли, пока ее родители спали? Все это есть в книге, надо только найти нужную связь.

Он вернулся к статьям, читая их медленно и внимательно и черкая пометки в блокноте. Я попыталась сосредоточиться, но это было сложно, ведь меня тяготила настоящая тайна. В конце концов я уставилась в окно на тусклый вечерний свет; серп луны стоял высоко в лиловом небе, и тонкие пласты облаков неслись по его лицу. Мои мысли были о Тео и его брате, который растворился в воздухе полвека назад, так и не прибыв в замок Майлдерхерст. Я затеяла поиски Томаса Кэвилла в надежде узнать нечто, что поможет мне лучше понять безумие Юнипер, и, хотя этого не произошло, встреча с Тео определенно изменила мое отношение к Тому. Если верить его брату, Том не был обманщиком, на него возводили напраслину. В том числе и я.

– Ты не слушаешь.

Я отвела взгляд от окна и моргнула: папа укоризненно наблюдал за мной поверх очков для чтения.

– Я изложил весьма разумную теорию, Эди, а ты пропустила мимо ушей.

– Нет, неправда. Рвы, дети… – Я вздрогнула и попыталась еще раз. – Лодки?

Он с негодованием фыркнул.

– Ты ничуть не лучше своей матери. В последние дни вы обе витаете в облаках.

– Я не знаю, о чем ты говорил, папа. Извини. – Я оперлась локтями о колени и приготовилась слушать. – Теперь я вся внимание. Поведай мне свою теорию.

Его недовольство не шло ни в какое сравнение с энтузиазмом, и он незамедлительно приступил к изложению:

– Один отчет вызвал мое любопытство. Нераскрытый случай похищения маленького мальчика из его спальни в особняке недалеко от Майлдерхерста. Окно было широко распахнуто, хотя няня клялась, что проверяла его, когда дети отправились спать; на земле остались отметины, похожие на вмятины от приставной лестницы. Дело было в тысяча восемьсот семьдесят втором году, то есть Раймонду было шесть лет. Достаточно много, чтобы событие врезалось в память, как, по‑твоему?

Вполне возможно. Отнюдь не исключено.

– Определенно, папа. Звучит очень похоже на правду.

– Самое главное, что тело мальчика после долгих поисков нашли… – Отец усмехнулся, гордясь собой и нагнетая напряжение. – На дне заиленного озера поместья. – Он заглянул мне в глаза, и его улыбка дрогнула. – В чем дело? Почему у тебя такое лицо?

– Я… потому что это ужасно. Несчастный мальчик. Несчастные родители.

– Ну да, конечно, но это случилось сотню лет назад, и все они давно умерли; я о том и твержу. Маленький мальчик из соседнего замка, должно быть, пришел в ужас, подслушав, как это происшествие обсуждают родители.

Я вспомнила запоры на окне детской; Перси Блайт обмолвилась, что у Раймонда был пунктик на вопросах безопасности из‑за какого‑то случая в детстве. Кажется, папа попал в самую точку.

– Охотно верю.

Он нахмурился.

– Но я все равно не понимаю, как это связано со рвом в Майлдерхерсте. И как испачканное илом тело мальчика превратилось в мужчину, живущего на дне илистого рва. И почему описание выходящего из рва мужчины такое яркое…

В дверь тихо постучали. Мы оба подняли глаза и увидели маму.

– Я не хотела мешать. Просто пришла спросить, допил ли ты чай.

– Спасибо, дорогая.

Отец протянул чашку, и она помедлила, прежде чем забрать ее.

– Вы здесь так заняты.

Мама изобразила повышенный интерес к капельке чая на внешней стороне чашки. Вытерла ее пальцем, старательно не глядя в мою сторону.

– Мы разрабатываем нашу теорию.

Папа подмигнул мне, к счастью не подозревая, что холодный фронт разделил его комнату надвое.

– Значит, вы не скоро закончите. Пойду спать. День выдался нелегким. – Мама поцеловала папу в щеку и кивнула в мою сторону, по‑прежнему отводя глаза. – Спокойной ночи, Эди.

– Спокойной ночи, мама.

О боже, какими натянутыми были наши отношения! Я не стала смотреть вслед матери, резко погрузившись в распечатку на коленях. Это были скрепленные степлером страницы со сведениями, которые мисс Йетс раскопала об институте Пембрук‑Фарм. Я пролистала вступление, в котором приводилась история группы: в 1907 году ее основал некий Оливер Сайкс. Имя показалось мне знакомым, я напрягла память и сообразила, что это тот самый архитектор, который построил круглый пруд в Майлдерхерсте. Логично; если Раймонд Блайт собирался оставить деньги группе борцов за охрану природы, у него имелись основания ими восхищаться. Следовательно, он привлек тех же самых людей к работе над своим драгоценным поместьем… Дверь маминой спальни захлопнулась, и я вздохнула с некоторым облегчением. Я отложила бумаги и ради папы постаралась вести себя непринужденно.

– Знаешь, папа… – Горло словно натерли песком. – Мне кажется, ты напал на след; я имею в виду ту историю с озером и маленьким мальчиком.

– Послушай, Эди…

– И я совершенно уверена, что это могло послужить источником вдохновения для романа.

Он закатил глаза.

– Да забудь о книге. Обрати внимание на маму.

– На маму?

Папа указал на закрытую дверь.

– Она несчастна, и мне это не нравится.

– Тебе кажется.

– Я же не сумасшедший. Она неделями бродит по дому как тень, а сегодня пожаловалась, что нашла в твоей комнате страницы с объявлениями о сдаче жилья, и разрыдалась.

Мама была в моей комнате?

– Она плакала?

– Она всегда очень глубоко переживает. У нее душа нараспашку. В этом отношении вы удивительно похожи.

Не уверена, намеренно ли он ошарашил меня своим заявлением, но при упоминании о том, что у мамы душа нараспашку, я испытала невероятное замешательство и потеряла всяческую способность настаивать на том, что он безнадежно ошибается, считая нас похожими.

– Что ты имеешь в виду?

– Эта черта мне особенно в ней понравилась. Твоя мать так отличалась от суровых девиц, которых я встречал до нее! Когда я впервые ее увидел, она рыдала как дитя.

– Правда?

– Мы были в кино. Случайно оказались в зале одни. Фильм был не особенно грустный, насколько я мог судить, но твоя мама весь сеанс проплакала в темноте. Она пыталась это скрыть, однако когда мы вышли в фойе, ее глаза были красными, что твоя футболка. Я пожалел ее и решил угостить пирогом.

– Из‑за чего она плакала?

– Я так и не выяснил. В те дни она легко плакала.

– Не… что, правда?

– О да. Она была очень чувствительной… и забавной; умной и непредсказуемой. Она обладала даром описывать вещи так, что казалось, будто ты впервые их видишь.

Мне не терпелось задать вопрос: «Что же случилось?», но намек на то, что все это осталось в прошлом, казался жестоким. Я была рада, когда папа сам продолжил:

– Все изменилось после твоего брата. После Дэниела. С тех пор все иначе.

Вряд ли я прежде слышала имя Дэниела из папиных уст и потому застыла на месте. Мне столько хотелось сказать, в голове вертелось столько мыслей, что я захлебнулась в словах и сумела лишь выдавить:

– О…

– Это было ужасно. – Речь отца была медленной и ровной, однако его выдала нижняя губа, странно, непроизвольно дернувшаяся, отчего мое сердце сжалось. – Ужасно.

Я легонько коснулась его руки, но он, похоже, не заметил. Его глаза пристально смотрели на участок ковра у двери; он тоскливо улыбнулся чему‑то невидимому и добавил:

– Он часто прыгал. Любил прыгать. «Я прыгаю! – кричал он. – Смотри, папа, я прыгаю!»

Мне было легко представить своего маленького старшего брата, сияющего от гордости и неуклюже скачущего по дому.

– Как жаль, что я не знала его.

Папа накрыл мою ладонь своей.

– Мне тоже.

Ночной ветерок взметнул занавеску у моего плеча, и я задрожала.

– Я привыкла думать, что у нас живет привидение. В детстве я иногда слышала ваши с мамой разговоры; слышала, как вы произносите его имя, но когда бы ни заходила в комнату, вы умолкали. Однажды я спросила маму о нем.

Оторвав взгляд от пола, папа посмотрел мне в глаза.

– Что она ответила?

– Что я выдумываю.

Папа поднял руку и нахмурился, глядя на нее, сжал пальцы, сминая невидимый листок бумаги, и сокрушенно вздохнул.

– Мы считали, что поступаем правильно. Мы старались, как могли.

– Я знаю.

– Твоя мама…

Он сдвинул брови, сражаясь с горем, и мне даже захотелось положить конец его страданиям. Но я не могла. Я так долго ждала эту историю – в конце концов, она объясняла мой обморок, – и я жадно впитывала все крохи, которые отец предлагал. Следующие фразы он подбирал с такой осторожностью, что больно было смотреть.

– Твоя мать восприняла это особенно тяжело. Она винила себя. Она не могла примириться с тем, что случившееся… – он сглотнул, – случившееся с Дэниелом – несчастный случай. Она вбила в голову, что сама это на себя навлекла, что заслужила потерю ребенка.

Я онемела, и не только потому, что его рассказ был таким ужасным, таким печальным, но и потому, что он вообще со мной поделился.

– Почему же она так решила, как, по‑твоему?

– Даже не представляю.

– Болезнь Дэниела не была наследственной.

– Нет.

– Это было просто…

Мне никак не удавалось найти нужные слова, в голову приходило только «одно из тех событий».

Он перекинул обложку блокнота, аккуратно положил его на «Слякотника» и убрал их на прикроватный столик. Очевидно, сегодня вечером мы не будем читать.

– Иногда, Эди, чувства человека иррациональны. По крайней мере, на первый взгляд. Нужно копнуть чуть глубже, чтобы понять их истоки.

Я смогла лишь кивнуть, потому что день и так был странным, а теперь еще и отец напомнил мне о тонкостях человеческой психологии; все это было слишком необычно, чтобы переварить так легко.

– Я всегда подозревал, что это как‑то связано с ее собственной матерью, их ссорой много лет назад, когда твоя мама была еще подростком. С тех пор они отдалились друг от друга. Подробностей я так и не выяснил, но что бы ни говорила твоя Ба, Мередит вспомнила это, когда потеряла Дэниела.

– Но Ба никогда не причинила бы маме боль, нарочно, по крайней мере.

Он покачал головой.

– Неизвестно, Эди. Люди способны на многое. Мне никогда не нравилось, как твоя Ба и Рита вместе нападали на твою мать. От этого у меня во рту возникал гадкий привкус. Они объединились против нее и использовали тебя, чтобы вбить клин.

Его мнение о ситуации тоже меня удивило, меня тронула забота, прозвучавшая в его голосе. Рита намекала, что мама и папа – снобы, что они смотрят на своих родственников сверху вниз, но после папиных слов… я уже не была уверена, что все так просто.

– Жизнь слишком коротка для размолвок, Эди. Сегодня ты здесь, завтра – нет. Не знаю, что случилось между тобой и мамой, но она несчастна, и это делает несчастным меня, а я еще не слишком дряхлый старик, который поправляется после сердечного приступа, и мои интересы надо принимать во внимание.

Я улыбнулась, и отец тоже.

– Помирись с ней, Эди, милая.

Я кивнула.

– Мне надо избавиться от забот, если я хочу разобраться в этой истории со «Слякотником».

Позже вечером я сидела на кровати, разложив перед собой страницы с объявлениями о сдаче жилья, обводя кружками квартиры, которые даже не надеялась арендовать, и размышляла об эмоциональной, забавной, смешливой, ранимой молодой женщине, с которой мне не довелось познакомиться. Загадке на одной из старых фотографий – прямоугольной карточке с закругленными уголками и мягкими, выгоревшими на солнце цветами – в поблекших брюках‑клеш и блузке в цветочек, держащей за руку маленького мальчика со стрижкой под горшок в кожаных сандалиях. Мальчика, который любил прыгать; смерть которого потом погубила ее.

Еще я думала о папином предположении, будто мама винит себя в смерти Дэниела. Считает, что заслужила потерю ребенка. Папин тон, или, может, использованное им слово «потеря», или подозрение, что это как‑то связано с ее ссорой с Ба, напомнило мне о последнем мамином письме к родителям. Мольбах о том, чтобы остаться в Майлдерхерсте, уверениях, что она наконец нашла свое место, что ее выбор не означает, будто Ба «потеряла» ее.

Здесь явно имелась какая‑то связь, но моему желудку было наплевать. Он бесцеремонно прервал мои рассуждения, напомнив, что после лазаньи Герберта я не проглотила ни кусочка.

В доме было тихо, и я осторожно направилась по темному коридору к лестнице. Я почти добралась до места, когда заметила тонкую полоску света под дверью маминой спальни. Я помедлила; в ушах звенело обещание, данное папе, сущий пустяк: наладить испорченные отношения. Шансы преуспеть были невелики – мама как никто умеет грациозно скользить по тонкой корочке льда, – но для папы это было важно, так что я глубоко вдохнула и чуть слышно постучала в дверь. Ничего не случилось, и на мгновение мне показалось, что все обошлось, но затем с той стороны долетел тихий голос:

– Эди? Это ты?

Открыв дверь, я застала маму на кровати под моей любимой картиной с полной луной, превращающей смоляное море в ртуть. Мамины очки балансировали на кончике носа, а на коленях лежал роман «Последние дни в Париже». При моем появлении она моргнула, ее лицо было напряженным и неуверенным.

– Я заметила свет под дверью.

– Я не могла уснуть. – Мама наклонила книгу в мою сторону. – Чтение иногда помогает.

В знак согласия я кивнула, и мы обе умолкли; мой желудок заметил тишину и воспользовался возможностью ее заполнить.

Я уже собиралась извиниться и сбежать на кухню, когда мама произнесла:

– Затвори дверь, Эди.

Я повиновалась.

– Пожалуйста, зайди и сядь.

Она сняла очки и повесила их за цепочку на столбик кровати. Я осторожно села, прислонившись к изножью в том самом месте, которое ребенком занимала по утрам в день рождения.

– Мама, я…

– Ты была права, Эди. – Она вложила закладку в роман, закрыла обложку, но класть на прикроватный столик не стала. – Я брала тебя в Майлдерхерст. Много лет назад.

Меня охватило внезапное желание заплакать.

– Ты была совсем крохой. Я не думала, что ты помнишь. Мы провели там совсем мало времени. Оказалось, что мне не хватает смелости пройти дальше парадных ворот. – Мама не смотрела мне в глаза, крепко прижимая роман к груди. – Я поступила неправильно, сделав вид, что ты все сочинила. Просто я… испытала огромное потрясение, когда ты спросила. Я была не готова. И не хотела лгать. Можешь ли ты простить меня?

Как устоять перед подобным порывом?

– Конечно.

– Я любила это место. – Ее губы кривились. – И покинула его не по доброй воле.

– Ах, мама!

Мне захотелось обнять ее.

– Ее я тоже любила – Юнипер Блайт.

Наконец она подняла глаза, ее лицо было таким потерянным, таким несчастным, что у меня перехватило дыхание.

– Расскажи мне о ней, мама.

Последовала долгая пауза; по ее взгляду было ясно, что она унеслась в далекое прошлое.

– Она была… не такой, как все. – Мама отвела со лба несуществующую прядь. – Она была очаровательной. И это не пустой комплимент. Она очаровала меня.

Мне представилась седовласая женщина, которую я встретила в темном коридоре Майлдерхерста; улыбка, невероятно преобразившая ее лицо; письма Томаса брату, полные безумной любви. Маленькая девочка на фотографии, застигнутая врасплох и смотрящая в камеру широко расставленными глазами.

– Ты отказывалась возвращаться домой из Майлдерхерста.

– Да.

– Ты хотела остаться с Юнипер.

Она кивнула.

– И Ба разозлилась.

– О да. Много месяцев она пыталась залучить меня домой, но мне… удавалось убедить ее, что я должна остаться. Потом началась бомбардировка Лондона, и, наверное, родители были рады, что я в безопасности. Однако в конце концов мама послала за мной отца, и я так и не вернулась в замок. Но мне всегда было интересно…

– Как дела в Майлдерхерсте?

Мама покачала головой.

– Как дела у Юнипер и мистера Кэвилла.

У меня по коже побежали мурашки, и я крепко вцепилась в боковину кровати.

– Так звали моего любимого учителя, – продолжила мама. – Томас Кэвилл. Видишь ли, они заключили помолвку, и я больше ничего не слышала о них.

– Пока не получила потерянное письмо от Юнипер.

При упоминании письма мама вздрогнула.

– Да, – подтвердила она.

– И оно заставило тебя плакать.

– Да.

Долгое мгновение мне казалось, что она снова расплачется.

– Но дело не в том, что оно грустное, дело не в самом письме. Вовсе нет. Понимаешь, оно столько времени было потеряно. Я думала, что Юнипер забыла.

– О чем?

– Обо мне, разумеется. – Мамины губы дрожали. – Я считала, что они поженились и забыли обо мне.

– Но это не так.

– Да.

– Они вообще не поженились.

– Да, только тогда я не знала этого, до тех пор, пока ты не рассказала. Я просто никогда больше не слышала о них. Я кое‑что послала Юнипер, кое‑что очень важное, и ждала ответа. Я ждала, и ждала, и проверяла почту дважды в день, однако ничего не пришло.

– Ты написала ей снова? Чтобы выяснить, что стряслось, получила ли она первое письмо?

– Много раз чуть было не написала, но это казалось таким жалким. А потом я встретила одну из сестер мистера Кэвилла в продуктовом магазине, и та сообщила, что он сбежал и женился, не поставив их в известность.

– Ах, мама. Мне так жаль.

Она положила книгу на лоскутное одеяло рядом с собой и тихо промолвила:

– С тех пор я возненавидела их обоих. Я была так обижена. Отверженность – это рак, Эди. Она сжирает человека с потрохами.

Я придвинулась ближе и взяла ее за руку; она вцепилась в мою ладонь. На ее щеках блестели слезы.

– Я ненавидела ее и любила, и мне было так больно. – Мама сунула руку в карман халата и достала конверт. – А потом получила это. Через пятьдесят лет.

Потерянное письмо Юнипер. Я взяла его у мамы, не в силах проронить ни слова. Она предлагает мне прочесть его? Я заглянула ей в глаза, и она чуть заметно кивнула.

Дрожащими пальцами я открыла конверт и приступила к письму.

 

Драгоценная Мерри!

Моя умная‑разумная детка! Твоя история пришла в целости и сохранности, и я рыдала, когда читала ее. Какая чудесная‑расчудесная история! Радостная и ужасно печальная, и – ах! – полная блестящих наблюдений. Какой умной молодой мисс ты стала! В твоих сочинениях столько искренности, Мерри, правдивости, к которой многие стремятся, но мало кто достигает. Ты не должна останавливаться; твоя жизнь принадлежит только тебе – поступай с ней согласно своим желаниям. Тебя ничто не удерживает, мой маленький друг.

Очень бы хотелось сказать это лично, вернуть тебе рукопись под деревом в парке, тем самым, в листьях которого прячется россыпь солнечных бриллиантов, но, увы, вынуждена сообщить, что не смогу вернуться в Лондон, как собиралась. По крайней мере, не сразу. Дела здесь идут не так, как я рассчитывала. Обо всем написать не могу, только то, что кое‑что случилось, и мне лучше пока побыть дома. Я скучаю по тебе, Мерри. Ты моя первая и единственная подруга; не помню, я говорила тебе об этом? Я часто вспоминаю время, которое мы провели здесь вместе, особенно тот день на крыше, помнишь? Тогда ты была с нами всего несколько дней и скрыла, что боишься высоты. Ты спросила меня, чего я боюсь, и я ответила. Я никогда не обсуждала это с кем‑то еще.

До свидания, детка.

Навеки твоя,

целую, Юнипер.

 

Я была вынуждена перечесть письмо еще раз, внимательно изучая небрежные рукописные каракули. Очень многое в этих строках распалило мое любопытство, но одно заинтересовало больше всего. Мама показала мне письмо, чтобы я что‑то поняла о Юнипер, об их дружбе, а я могла думать лишь о нас с мамой. Всю взрослую жизнь я провела, вращаясь в мире писателей и их рукописей: я приносила домой бесчисленные байки и травила их за ужином, зная, что их пропускают мимо ушей, и с самого детства я считала себя белой вороной. Мама ни разу даже не намекнула, что когда‑то и сама питала литературные надежды. Конечно, Рита упомянула об этом; но только сейчас, с письмом Юнипер в руках, под нервным взглядом матери я окончательно поверила ей. Я вернула письмо маме и проглотила обиду, комком застрявшую в горле.

– Ты сочиняла.

– Это было ребячество, я переросла его.

Однако по тому, как она отвела глаза, мне стало ясно: это было намного серьезнее. Мне захотелось надавить, спросить, пишет ли она до сих пор, сохранились ли ее работы, покажет ли она их мне. Но я не стала этого делать. Она снова смотрела на свое письмо, и лицо ее было таким грустным, что я просто не смогла. Вместо этого я заметила:

– Вы были близкими подругами.

– Да.

«Я любила ее», – заявила мама; «моя первая и единственная подруга», – сказала Юнипер. И все же они расстались в 1941 году, расстались навсегда. После минутной паузы я задала вопрос:

– Что Юнипер имела в виду, мама? Как, по‑твоему, что она имела в виду, написав, что кое‑что случилось?

Мама разгладила письмо.

– Полагаю, она имела в виду, что Томас сбежал с другой женщиной. Разве не ты сообщила мне об этом?

Да, но только потому, что сама так считала. Я больше не верила в это после беседы с Тео Кэвиллом.

– А что означает приписка в конце, – поинтересовалась я, – о страхе? О чем речь?

– Это немного странно, – согласилась мама. – Мне кажется, она привела тот разговор как пример нашей дружбы. Мы так много времени проводили вместе, так много делали… не знаю, почему она упомянула об этом особо. – Мама подняла глаза, и мне стало ясно, что она действительно недоумевает. – Юнипер была отважным человеком; ей и в голову не приходило опасаться того же, что и другие люди. Она боялась одного: стать такой же, как ее отец.

– Как Раймонд Блайт? Но в каком отношении?

– Она мне так толком и не объяснила. Он был не вполне вменяемым старым джентльменом, писателем, как и она… верил, что его персонажи обрели жизнь и преследуют его. Однажды я наткнулась на него, по ошибке. Повернула не в ту сторону и оказалась у его башни… он изрядно напугал меня. Возможно, она имела в виду именно это?

Вполне вероятно; я мысленно вернулась в деревню Майлдерхерст, к историям, которые слышала о Юнипер. Провалы в памяти, которые она не могла восполнить. Должно быть, девушка, которая и сама страдала от приступов, особенно боялась при виде того, как отец в старости теряет рассудок. К сожалению, боялась не напрасно.

Мама вздохнула и рукой взъерошила волосы.

– Я все испортила. Юнипер, Томас… а теперь ты ищешь новое жилье из‑за меня.

– Нет, неправда, – улыбнулась я. – Я ищу новое жилье, потому что мне тридцать лет, и я не могу оставаться дома вечно, пусть даже ты завариваешь чай намного лучше меня.

Когда она тоже улыбнулась, я испытала прилив приязни, волнующее глубокое чувство, которое пробудилось только сейчас.

– И это я все испортила. Мне не следовало читать твои письма. Простишь ли ты меня?

– Тебе незачем спрашивать.

– Я просто хотела узнать тебя получше, мама.

Она легонько погладила меня по руке, и это означало, что она все понимает.

– Мне отсюда слышно, как бурчит у тебя в животе, Эди, – только и вымолвила она. – Пойдем на кухню, я приготовлю тебе что‑нибудь вкусненькое.

 

Приглашение и новое издание

 

Как раз когда я ломала голову над тем, что случилось между Томасом и Юнипер и доведется ли мне когда‑нибудь это выяснить, произошло нечто совершенно неожиданное. Была среда, время обеда, мы с Гербертом возвращались с Джесс с традиционной прогулки по Кенсингтонским садам. Возвращались намного более хлопотливо, чем можно вообразить: Джесс отказывалась идти и ничуть не скрывала своих чувств, выражая протест остановками через каждые полсотни футов, обнюхивая канавы в погоне за тем или иным таинственным запахом.

Мы с Гербертом переминались с ноги на ногу в ходе очередных поисков, когда он поинтересовался:

– А как дела на семейном фронте?

– Вообще‑то получше. – Я вкратце пересказала ему последние новости. – Не хочу торопить события, но, полагаю, в наших отношениях забрезжил новый и яркий рассвет.

– То есть ты отложила переезд?

Он оттащил Джесс от лужицы подозрительно пахучей грязи.

– О боже, нет. Пана твердит, что купит мне личный халат и приделает в ванной третий крючок, едва только поднимется с постели. Боюсь, если я не сбегу в ближайшее время, мне уже не спастись.

– Звучит ужасно. Нашла что‑нибудь подходящее?

– Вариантов хватает. Осталось только выбить из босса немалую прибавку к жалованью, и тогда я смогу позволить себе переезд.

– И каковы твои шансы?

Я покачала рукой из стороны в сторону, как кукловод.

– Что ж. – Герберт передал мне поводок Джесс и полез за сигаретами. – Хотя твой босс не наскребет на прибавку к жалованью, у него имеется неплохая идея.

– Какая еще идея? – подняла я брови.

– Отличная, на мой взгляд.

– Вот как?

– Все в свое время, Эди, милочка. – Он подмигнул мне поверх сигареты. – Все в свое время.

Мы завернули за угол на улицу Герберта, когда почтальон как раз собирался бросить несколько писем в щель дверного ящика. Герберт коснулся шляпы, сунул пачку писем подмышку и отпер дверь, чтобы впустить нас. Джесс по привычке засеменила прямиком к трону из диванных подушек под столом хозяина и удобно устроилась, прежде чем кинуть на нас взгляд, полный обиженного негодования.

У нас с Гербертом была своя традиция после прогулок, так что когда он закрыл дверь и произнес: «Пиршество или почта, Эди?», я уже была на полпути к кухне.

– Я приготовлю чай, – пообещала я. – А ты прочти письма.

Поднос уже стоял на кухне – Герберт весьма привередлив в подобных вещах, – и свежая партия ячменных лепешек остывала под кухонным полотенцем в клеточку. Пока я накладывала сливки и домашнее варенье в небольшие горшочки, Герберт выискивал наиболее важное из дневной корреспонденции. Я внесла поднос в кабинет, когда он воскликнул:

– Так‑так!

– Что это?

Он сложил письмо и поднял голову.

– Предложение работы, полагаю.

– От кого?

– От довольно крупного издателя.

– Какое бесстыдство! – Я протянула ему чашку. – Полагаю, ты напомнишь ему, что у тебя уже есть превосходная работа.

– Я бы напомнил, – ответил он, – вот только предложение направлено не мне. Им нужна ты, Эди. Ты и никто другой.

 

Как оказалось, письмо прислал издатель «Слякотника» Раймонда Блайта. За исходящей паром чашкой дарджилинга и щедро намазанной вареньем лепешкой Герберт прочел письмо вслух и еще раз пробежал его глазами. А затем, поскольку, несмотря на десять лет в издательском деле, удивление лишило меня малейшей возможности мыслить самостоятельно, изложил его содержание самыми простыми фразами, а именно: в следующем году планировалось новое издание «Слякотника» в честь его семидесятипятилетнего юбилея. Издатели Раймонда Блайта желали, чтобы по такому случаю я написала новое вступление.

– Ты шутишь… – Я покачала головой. – Но это просто… невероятно. Почему я?

– Не знаю.

Он перевернул письмо; на обратной стороне ничего не было. Взглянул на меня. За стеклами очков его глаза казались огромными.

– Здесь не написано.

– Как необычно! – Нити, протянувшиеся в Майлдерхерсте, задрожали, и под моей кожей побежали круги. – Что мне делать?

Герберт протянул мне письмо.

– Для начала позвони по этому номеру.

 

Моя беседа с Джудит Уотерман, издателем «Пиппин букс», была короткой и довольно приятной.

– Буду с вами честной, – сказала она, когда я представилась и объяснила, с какой целью звоню, – мы уже наняли другого писателя и были им очень довольны. Но дочери, в смысле дочери Раймонда Блайта, не были. Все это стало серьезной проблемой; книга выходит в начале следующего года, так что времени в обрез. Работа над изданием велась много месяцев; наш писатель уже провел предварительные интервью и приступил к черновику, и вдруг, ни с того ни с сего, нам звонят мисс Блайт и перекрывают кислород.

Мне было легко это вообразить. Совсем несложно представить, как Перси Блайт извлекает немалое удовольствие из столь противоречивого поведения.

– Однако мы очень заинтересованы в этом издании, – продолжила Джудит. – Мы запускаем новую серию классики с биографическими вступительными статьями, и «Подлинная история Слякотника», одна из самых популярных наших книг, – идеальный выбор для летней публикации.

Я поймала себя на том, что киваю, словно она была рядом в комнате.

– Все понятно, – произнесла я. – Но как я…

– Проблема связана главным образом с одной из сестер, – пояснила Джудит.

– Вот как?

– С Персефоной Блайт. Весьма неожиданная помеха, учитывая, что предложение сначала поступило от ее сестры‑близнеца. Как бы то ни было, они недовольны, а мы без разрешения ничего не можем сделать из‑за сложного соглашения об авторских правах; все здание зашаталось. Две недели назад я лично отправилась в замок; к счастью, дамы согласились возобновить проект с другим писателем, кем‑то, кого они одобрят. – Джудит прервалась, и я услышала, как она что‑то пьет. – Мы послали им длинный список писателей и образцы их творчества. Они вернули их, даже не вскрыв. Персефона Блайт велела привлечь вас.

У меня свело живот от неприятных сомнений.

– Меня?

– Она назвала вас по имени. Весьма уверенно.

– Вам известно, что я не писатель.

– Да, – ответила Джудит. – И я объяснила это, но им все равно. Очевидно, они уже знали, кто вы и чем занимаетесь. Суть в том, что вы, по‑видимому, единственный человек, которого они согласны терпеть, и у нас почти не остается вариантов. Или вы напишете вступление, или весь проект рухнет.

– Ясно.

– Послушайте… – Деловитый шелест бумаг на столе. – Я уверена, что вы прекрасно справитесь. Вы работаете в издательском деле, умеете оперировать словами… я обратилась к некоторым вашим бывшим клиентам, и все они отозвались о вас крайне высоко.

– Правда?

О, гнусное тщеславие, напрашивающееся на комплимент! К счастью, она пропустила мой возглас мимо ушей.

– И все мы в «Пиппин» смотрим на это положительно. Нам даже кажется, что сестры так настаивали на вашей кандидатуре, потому что готовы наконец затронуть тему источника вдохновения писателя. Нетрудно представить, какой потрясающей удачей было бы раскрыть подлинную историю создания книги!

Действительно, нетрудно. Мой папа уже прекрасно с этим справился.

– Ну хорошо. Что скажете?

Что я сказала? Я была нужна Перси Блайт. Мне предложили написать о «Слякотнике», еще раз пообщаться с сестрами Блайт, навестить их в замке. Что еще я могла сказать?

– Я согласна.

 

– Знаешь, я был на премьере пьесы, – заметил Герберт, когда я передала ему этот телефонный разговор.

– Премьере «Слякотника»?

Он кивнул, и Джесс поднялась на ноги.

– Разве я не упоминал об этом?

– Нет.

Это было не так уж и странно. Родители Герберта были театралами, и большую часть детства он болтался за аркой просцениума.

– Мне было лет двенадцать, – сообщил он, – и я запомнил постановку, потому что в жизни не видел ничего удивительнее. Во многих отношениях просто потрясающе. Замок был выстроен посередине сцены, его поставили на диск, приподнятый и наклонный, так что башня указывала на публику, и мы могли заглянуть через чердачное окно прямо в комнату, где спали Джейн и ее брат. Ров располагался на самом краю диска, и свет бил сзади, так что когда Слякотник появился и начал карабкаться по стене башни, длинные тени упали на зрителей – словно слякоть, сырость, мрак и само чудовище тянулись к нам.

Я театрально задрожала и заработала подозрительный взгляд Джесс.

– Звучит как ночной кошмар. Неудивительно, что ты все прекрасно запомнил.

– О да, но дело было не только в этом. Я запомнил тот вечер из‑за переполоха в зрительном зале.

– Какого еще переполоха?

– Я находился за кулисами, так что мне было прекрасно видно. Волнение в писательской ложе, люди вставали, заплакал маленький ребенок, кому‑то стало плохо. Позвали врача, и кто‑то из семьи удалился за кулисы.

– Из семьи Блайт?

– Наверное, хотя, если честно, я потерял интерес к переполоху, едва он завершился. Представление, разумеется, продолжили… полагаю, случай даже не заслужил пары фраз в завтрашних газетах. Но для такого мальчишки, как я, это только усилило впечатление.

– Ты выяснил, что случилось? – осведомилась я, вспомнив о Юнипер и ее пресловутых приступах.

Он покачал головой и допил чай.

– Просто очередной яркий театральный момент. – Он сунул сигарету в рот, затянулся и улыбнулся. – Но хватит обо мне. Как насчет вызова в замок некой юной Эди Берчилл? Ну и дела!

Я невольно просияла, но несколько сникла, обдумав обстоятельства своего назначения.

– Мне жаль другого писателя, того парня, которого наняли первым.

Герберт взмахнул рукой и уронил пепел на ковер.

– Это не твоя вина, Эди, милочка. Перси Блайт потребовала тебя… Она всего лишь человек.

– Я встречалась с ней, так что не слишком в этом уверена.

Он засмеялся, затянулся и произнес:

– Тот парень как‑нибудь справится; в любви, на войне и в издательском деле все средства хороши.

Без сомнения, предшественник не питал ко мне любви, однако я надеялась, что до войны не дойдет.

– По словам Джудит Уотерман, он готов передать мне свои записи. Она пришлет их сегодня вечером.

– Что ж, весьма благородно с его стороны.

Несомненно, но мне в голову пришло кое‑что еще.

– Надеюсь, я не бросаю тебя в беде? Ты справишься без меня?

– Это будет непросто. – Герберт нахмурился с притворной суровостью. – Но полагаю, я должен встретить испытание достойно.

Я скорчила гримасу.

Он встал и похлопал себя по карманам в поисках ключей от машины.

– Жаль, что нам пора к ветеринару, и записи придут без меня. Отметишь самое интересное?

– Конечно.

Герберт подозвал Джесс, наклонился, обхватив мое лицо ладонями так крепко, что я ощутила поселившуюся в них дрожь, и пощекотал усами мои щеки.

– Будь блистательной, моя дорогая.

 

Пакет из «Пиппин букс» прибыл с курьером тем же вечером, как раз когда я закрывала магазин. Я хотела было отнести его домой и вскрыть спокойно и профессионально, но передумала. Я поспешно повернула ключ в замке, вновь зажгла все огни и бросилась за свой стол, на ходу разрывая конверт.

Я вытащила из него огромную стопку бумаги, кроме того, из конверта выпали две кассеты. Здесь было около сотни страниц, аккуратно скрепленных парой зажимов. Сверху лежало письмо от Джудит Уотерман с кратким описанием проекта, суть которого сводилась к следующему абзацу:

 

«НОВАЯ КЛАССИКА ПИППИН» – это потрясающая новая серия «ПИППИН БУКС», в которой наши постоянные и новые читатели найдут подборку любимых классических текстов. Превосходно переплетенные в едином стиле, украшенные декоративными форзацами и снабженные новыми биографическими справками, книги серии обещают стать ярким событием на издательском рынке. Серию открывает «Подлинная история Слякотника» Раймонда Блайта. Все книги серии будут перенумерованы, так что читатели смогут собрать полную коллекцию.

 

Внизу письма имелась рукописная сноска от Джудит:

 

Эди, разумеется, вы можете писать что угодно, но на первых совещаниях по постановке задачи мы решили – учитывая то, сколь многое уже известно о Раймонде Блайте, и то, что он был так скрытен в отношении источника вдохновения, – уделить во вступлении особое внимание трем дочерям, задавая и раскрывая вопрос, каково было расти под сенью «Слякотника».

В расшифровках интервью вы найдете подробный отчет и впечатления от визитов в замок нашего первого автора, Адама Гилберта. Вы можете воспользоваться ими, но, несомненно, захотите провести свое собственное исследование. В этом отношении Персефона Блайт была на удивление уступчива и предложила вам навестить их. (Можно не напоминать, что если она затронет истоки истории, мы будем счастливы узнать об этом!)

Бюджет невелик, но осталось достаточно, чтобы оплатить недолгое пребывание в деревне Майлдерхерст. Мы связались с миссис Мэрилин Кенар из соседней частной гостиницы. Адам был доволен качеством и чистотой номера; питание входит в цену. Миссис Кенар рекомендовала четырехдневное пребывание с заездом тридцать первого октября, так что к нашему следующему разговору, пожалуйста, определитесь, следует ли забронировать номер.

 

Я перевернула письмо, провела рукой по титульному листу материалов Адама Гилберта и насладилась поистине волнующим моментом. Наверное, я и вправду улыбнулась, когда перелистнула страницу, и уж точно прикусила губу. Слишком сильно, вот почему я это запомнила.

 

Четыре часа спустя я все изучила и больше не сидела в тихом лондонском офисе. То есть сидела, разумеется, и в то же время – нет. Я унеслась на много миль прочь, в мрачный и запутанный лабиринт замка в Кенте, к трем сестрам, их неправдоподобному отцу и рукописи, которой еще предстояло стать книгой, которой еще предстояло стать классикой.

Отложив расшифровку, я отодвинула стул от стола и потянулась. Затем встала и потянулась еще раз. Поясницу свело судорогой – такое вроде случается, когда читаешь, закинув ноги на стол, – и я пыталась расслабиться. Время и ограниченное пространство позволили некоторым мыслям подняться с океанического дна души, в особенности меня волновали два момента. Во‑первых, меня охватило благоговение перед мастерством Адама Гилберта. Записанные на кассету интервью были явно перенесены слово в слово и подготовлены на старомодной пишущей машинке с каллиграфическими рукописными примечаниями в нужных местах, причем с такими подробностями, что больше напоминали пьесы, нежели интервью (включая сценические ремарки в скобках, если кто‑либо из его персонажей давал к этому малейший повод); возможно, именно поэтому вторая мысль поразила меня так сильно: в записях зиял заметный пробел. Я встала на колени на стул и пролистала стопку еще раз, проверяя обе стороны листов. Ни слова от Юнипер Блайт.

Я медленно побарабанила пальцами по стопке бумаг; существовало множество веских причин, по которым Адам Гилберт мог ее пропустить. Материала более чем хватало и без дополнительных комментариев, она даже не родилась на момент первой публикации «Слякотника», она была Юнипер… Тем не менее это казалось странным. Когда что‑то кажется странным, перфекционист во мне начинает тревожиться. А я не слишком люблю тревожиться. Есть три сестры Блайт. Следовательно, их история не должна… не может быть написана без голоса Юнипер.

Контактные данные Адама Гилберта были напечатаны внизу титульного листа, и я размышляла целых десять секунд – как раз столько, чтобы решить, не слишком ли поздно звонить в половине десятого вечера человеку, проживающему по адресу: Олд‑Милл‑коттедж, Тентерден, – прежде чем схватить трубку и набрать его номер.

На том конце линии ответила женщина:

– Здравствуйте. Миссис Баттон слушает.

Ее медленный мелодичный голос напомнил мне фильмы военной поры, в которых телефонистки стройными рядами работали на коммутаторе.

– Здравствуйте. Меня зовут Эди Берчилл. Наверное, я не туда попала. Мне нужен Адам Гилберт.

– Это дом мистера Гилберта. Я его сиделка, миссис Баттон.

Сиделка. О господи! Так значит, он инвалид.

– Простите, что побеспокоила вас в такое позднее время. Возможно, мне следует перезвонить в другой раз.

– Отнюдь. Мистер Гилберт все еще в своем кабинете – я вижу свет из‑под двери, – вопреки предписаниям врача. Но пока он бережет больную ногу, я ничего не в силах изменить. Он довольно упрям. Подождите минуту, я переведу ваш звонок.

Она положила трубку с громким пластмассовым звуком; раздались размеренные удаляющиеся шаги. Стук в дальнюю дверь, неразборчивые фразы, и через несколько секунд трубку взял Адам Гилберт.

После того как я представилась и обрисовала цель своего звонка, последовала пауза, во время которой я еще раз извинилась за неловкую ситуацию, вследствие которой наши пути пересеклись.

– До сегодняшнего дня я даже не подозревала об издании «Пиппин букс». Не представляю, почему Перси Блайт вмешалась.

Он по‑прежнему не реагировал.

– Мне правда очень, очень жаль. Я не в силах это объяснить; мы виделись с ней всего один раз, и то мельком. Уверяю вас, ничего подобного я и в мыслях не держала.

Я несла вздор и сознавала это, так что огромным усилием воли заставила себя замолчать.

Наконец он ответил уставшим от жизни голосом:

– Ну хорошо, Эди Берчилл. Я прощаю вам то, что вы украли мою работу. Но у меня есть условие. Если вы узнаете что‑то о происхождении «Слякотника», первым делом дайте знать мне.

Папе это не понравится.

– Конечно.

– Тогда по рукам. Чем могу помочь?

Я сообщила, что недавно прочла его расшифровку, сделала комплимент основательности его заметок и наконец заключила:

– Только не пойму одной мелочи.

– Какой же?

– Третья сестра, Юнипер. Там нет ни одного ее слова.

– Да, – подтвердил он. – Ни слова.

Тщетно подождав продолжения, я спросила:

– Вы беседовали с ней?

– Нет.

Опять я подождала. Опять тщетно. Очевидно, это будет непросто. Мужчина на другом конце линии покашлял и добавил:

– Я хотел провести интервью с Юнипер Блайт, но она была недоступна.

– Вот как?

– Ну, физически она была доступна… вряд ли она часто покидает замок… однако старшие сестры запретили мне обращаться к ней.

В моей голове забрезжило понимание.

– О!

– Она нездорова, так что дело, наверное, в этом, но…

– Но что?

Пауза. Я почти видела, как он пытается подобрать нужные выражения. Наконец последовал колючий вздох.

– Мне показалось, они пытаются ее защитить.

– Защитить от чего? От кого? От вас?

– Нет, не от меня.

– Тогда от чего?

– Не знаю. Это просто ощущение. Словно их беспокоило то, что она может проговориться. Как это может отразиться.

– На них? На отце?

– Возможно. Или на ней самой.

И тогда я вспомнила странное чувство, которое возникло у меня в Майлдерхерсте, взгляд, которым обменялись Саффи и Перси, когда Юнипер кричала на меня в желтой гостиной; тревогу Саффи, когда та обнаружила, что Юнипер сбежала, что она общалась со мной в коридоре. Она явно могла сказать что‑то лишнее.

– Но почему? – спросила я скорее себя, чем его, думая о потерянном мамином письме, о беде, которая сквозила в нем между строк. – Что Юнипер может скрывать?

– Ну… – Адам несколько понизил голос. – Должен признать, что провел небольшое расследование. Чем старательнее они пытались ее оградить, тем любопытнее мне становилось.

– И? Что вы выяснили?

Хорошо, что он не видел меня. От нетерпения я лишилась всяческого достоинства и чуть не проглотила телефонную трубку.

– В тридцать пятом году кое‑что произошло; полагаю, вы назвали бы это скандалом.

Последнее слово повисло между нами с некоторым таинственным довольством, и я живо представила собеседника: откинулся на спинку гнутого деревянного стула, домашняя куртка туго обтягивает живот, нагретая курительная трубка зажата в зубах.

Я тоже сбавила громкость.

– Какого рода скандалом?

– «Неприятным случаем», по моим источникам, с участием сына одного из работников. Одного из садовников. Подробности были весьма расплывчатыми, и я не смог найти никаких официальных подтверждений, но, согласно свидетельству, они устроили драку, и она избила его до полусмерти.

– Юнипер?

В моей голове вспыхнул образ хрупкой старушки, которую я встретила в Майлдерхерсте; образ худенькой девочки на старых фотографиях. Я постаралась не засмеяться.

– Когда ей было тринадцать лет?

– Мне намекнули именно на это, хотя, если произнести вслух, это кажется маловероятным.

– Но именно это он заявил всем? Что его избила Юнипер?

– Ну, он ничего такого не заявлял. Полагаю, на свете немного молодых парней, которые с легкостью признаются, что их поборола худенькая девочка вроде нее. Нет, в замок с претензиями явилась его мать. Насколько мне известно, Раймонд Блайт откупился. Очевидно, оформил откупные как премию отцу парня, который всю жизнь проработал в поместье. Но сплетни все равно не прекратились, не до конца, по крайней мере; в деревне продолжали судачить.

У меня возникло подозрение, что люди любили обсудить Юнипер: ее семья была знатной, сама девушка была красивой и талантливой… очаровательной, по маминым словам… и все же Юнипер‑подросток избила парня? Это казалось по меньшей мере невероятным.

– Послушайте, возможно, это всего лишь безосновательные старые слухи. – Тон Адама снова стал небрежным, вторя моим мыслям. – И ее сестры наложили запрет на наше интервью совсем по другой причине.

Я медленно кивнула.

– Больше похоже, что они хотели уберечь ее от стресса. Она нездорова, она определенно не любит незнакомцев, она даже не родилась, когда «Слякотник» был написан.

– Уверена, вы правы, – отозвалась я. – Уверена, что все дело в этом.

Но я не была уверена. Я вовсе не думала, что близнецы переживают из‑за давно забытого случая с сыном садовника, однако не могла избавиться от подозрения, что здесь скрывается что‑то еще. Я положила трубку и вернулась в тот призрачный коридор, переводя взгляд с Юнипер на Саффи и Перси и обратно и чувствуя себя ребенком, достаточно взрослым, чтобы заметить намек в пьесе, но слишком несведущим, чтобы расшифровать его.

 

В день, когда я должна была отправиться в Майлдерхерст, мама пришла в мою комнату пораньше. Солнце еще пряталось за стеной «Зингера и сыновей», но я уже около часа как проснулась, взволнованная, словно ребенок в первый день школы.

– Сейчас я кое‑что тебе дам, – сообщила мама. – Или, по крайней мере, одолжу. Эта вещь очень дорога мне.

Гадая, что это может быть, я ждала. Она что‑то достала из кармана халата. Мгновение смотрела мне в глаза, затем протянула небольшую книжку в коричневой кожаной обложке.

– Ты сказала, что хотела узнать меня получше. – Мама изо всех сил старалась быть мужественной, унять дрожь в голосе. – Все это здесь. Она здесь. Та, кем я была.

Я взяла дневник так же робко, как новоиспеченная мать берет на руки младенца. С благоговением и страхом навредить, с удивлением, волнением и благодарностью за то, что мне доверили подобное сокровище. Я не знала, как реагировать, в голове крутились тысячи фраз, но в горле стоял комок, накопившийся за долгие годы, и никак не желал пропадать.

– Спасибо, – выдавила я, прежде чем заплакала.

Мамины глаза немедленно подернулись ответным туманом, и в тот же миг мы потянулись друг к дружке и крепко обнялись.

 

3

 

 

Апреля 1940 года

 

Обычное дело. После ужасно холодной зимы весна улыбалась во весь рот, день был просто чудесным, что Перси невольно расценила как плевок самого Господа. В тот миг она утратила веру, стоя в деревенской церкви в дальнем конце семейной скамьи, которую придумала ее бабка и вырезал из дерева Уильям Моррис. Она смотрела, как мистер Гордон, священник, объявляет Гарри Роджерса и Люси Миддлтон мужем и женой. Вся сцена отдавала смутным вязким привкусом ночного кошмара, хотя, возможно, свою роль сыграло немалое количество виски, которое она выпила, чтобы как‑то поддержать себя.

Гарри улыбнулся новобрачной, и Перси в очередной раз поразилась, насколько он красив. Не в общепринятом смысле – он не был ни порочным, ни лощеным, ни опрятным; скорее он был красив, потому что был добр. Она всегда так считала, даже когда была маленькой девочкой, а он был молодым парнем, который приходил в дом чинить папины часы. Его манера поведения, походка и осанка выдавали человека, не обладающего непомерно раздутым самолюбием. Более того, его медлительный, размеренный нрав, хоть и лишенный бойкости, свидетельствовал о заботе и нежности. Она любила наблюдать сквозь перила, как он возвращает к жизни самые старые и своенравные часы замка, однако он старательно не замечал ее. Сейчас он тоже ее не видел. Он не сводил глаз с Люси.

Та, в свою очередь, улыбалась, великолепно изображая радость от венчания с любимым человеком. Перси знала Люси много лет, но не подозревала, что она такая превосходная актриса. В животе неприятно забурчало, и Перси вновь пожелала, чтобы это испытание поскорее закончилось.

Конечно, она могла остаться дома – притвориться больной или сослаться на очень важную работу на благо фронта, – но тогда поползли бы слухи. Люси работала в замке больше двадцати лет, она просто не могла выйти замуж без членов семьи Блайт среди паствы. Папа, по понятным причинам, явиться не мог, Саффи готовила замок к приезду родителей Мередит, а Юнипер – в любом случае не идеальный кандидат – удалилась на чердак в порыве вдохновения; и потому выбор пал на Перси. Уклониться от ответственности она не могла, в немалой степени потому, что пришлось бы объяснять свое отсутствие сестре‑близнецу. Саффи ужасно расстроилась, что пропустит венчание, и потребовала доложить обо всем в малейших подробностях.

– Платье, цветы, то, как они будут смотреть друг на друга, – перечисляла она, загибая пальцы, пока Перси пыталась вырваться из замка. – Мне интересно абсолютно все.

– Да‑да, – отмахнулась Перси, прикидывая, поместится ли фляжка с виски в модную маленькую сумочку, которую Саффи заставила ее взять. – Не забудь про папино лекарство, хорошо? Я оставила его на столе в вестибюле.

– На столе в вестибюле. Ладно.

– Папе очень важно принимать лекарство вовремя. Мы же не хотим, чтобы получилось как в прошлый раз.

– Да, – согласилась Саффи, – определенно не хотим. Бедняжка Мередит решила, что папа узрел привидение; бедный ягненочек. Ужасно буйное привидение.

Перси почти спустилась по передней лестнице, но обернулась.

– Да, Саффи!

– Мм?

– Сообщи, если кто‑нибудь заглянет с визитом.

Гадкие торговцы смертью набросились на смятенного старика. Шептали ему на ухо, подыгрывали его страхам, его давней вине. Трясли католическими распятиями и бормотали на латыни в углах замка, уверяя папу, что создания его воображения – самые настоящие демоны. Перси не сомневалась: все это делается с целью прибрать к рукам замок после его смерти.

Она кусала кожу вокруг ногтей, гадая, скоро ли удастся выбраться на улицу и закурить; не получится ли незаметно улизнуть, сделав вид, что она имеет на это полное право. Священник что‑то произнес, и все встали; Гарри взял Люси за руку и повел обратно по проходу. Он держал ладонь невесты с безмерной нежностью, и Перси поняла, что не способна ненавидеть его, даже теперь.

Радость оживляла черты новобрачных, и Перси изо всех сил старалась соответствовать. Она даже сумела присоединиться к аплодисментам, пока Гарри и Люси шли по узкому проходу к солнечной улице. Она ощущала свои руки и ноги, пальцы, неестественно вцепившиеся в спинку скамьи, морщины на лице, застывшие в натянутом веселье, отчего казалась себе заводной куклой. Кто‑то, спрятанный высоко наверху под косо срезанным потолком церкви, дернул за невидимую нить, и Перси схватила лежавшую рядом сумочку. Коротко засмеялась и притворилась живым, чувствующим существом.

Магнолии уже расцвели, в точности как Саффи надеялась, молилась и держала пальцы скрещенными; на дворе стоял один из редких, но драгоценных апрельских дней, когда лето начинает свою рекламную кампанию. Саффи улыбнулась, просто потому, что не смогла удержаться.

– Поторопись, копуша, – подбодрила она Мередит. – Суббота на дворе, солнце сияет, твои мама и папа скоро приедут; нет никаких оснований еле передвигать ноги.

Нет, правда, девочка была в беспросветно мрачном настроении. Казалось бы, перспектива увидеть родителей должна ее радовать, однако она хандрила все утро. Разумеется, Саффи догадывалась почему.

– Не переживай, – сказала она, когда Мередит ее догнала, – Юнипер скоро спустится. Обычно это продолжается не больше дня.

– Но она убежала наверх после ужина. Дверь заперта, она не отвечает. Я не понимаю… – Мередит забавно сощурилась – привычка, которую Саффи считала ужасно милой. – Что она делает?

– Пишет. Юнипер по‑другому не умеет. С ней всегда так. Это продлится недолго, и она снова станет прежней. Вот… – Саффи протянула Мередит небольшую стопку десертных тарелок. – Помоги мне расставить. Может, посадим твоих маму и папу спиной к изгороди, чтобы они видели сад?

– Хорошо, – оживилась Мередит.

Саффи улыбнулась себе под нос. Мередит Бейкер была замечательно покладиста – неожиданная удача после воспитания Юнипер, – и ее приезд в Майлдерхерст оказался благословением свыше. Кто лучше ребенка способен вдохнуть жизнь в усталые старые камни? Порция света и смеха была именно тем, что доктор прописал. Даже Перси привязалась к девочке, несомненно испытав облегчение, оттого что ни одна завитушка не пострадала.

Но наибольшим сюрпризом оказалась реакция Юнипер. Откровенная симпатия, которую она испытывала к юной горожанке, и заботливость были больше свойственны характеру Саффи, чем Юнипер. Саффи иногда слышала, как они болтают и хихикают в саду, и была приятно смущена искренней добротой в голосе младшей сестры. Саффи даже не предполагала когда‑либо использовать прилагательное «добрая» по отношению к Юнипер.

– Давай поставим прибор для Джун. – Саффи указала на стол. – Просто на всякий случай. Ты, пожалуй, сядешь рядом с ней… а Перси вон там…

Мередит покорно расставляла тарелки, но внезапно остановилась.

– А ты? – спросила она. – Где ты сядешь?

Возможно, она прочитала извинение на лице Саффи, потому что быстро уточнила:

– Ты ведь придешь?

– Нет, милая. – Саффи уронила десертные вилки на юбку. – Я бы с удовольствием, ты же знаешь. Но Перси очень традиционна в таких вопросах. Она старшая, и в отсутствие папы это делает ее хозяйкой. Наверняка тебе это кажется ужасно глупым и официозным, и, несомненно, очень старомодным, однако здесь так принято. Папе нравится так развлекаться в Майлдерхерсте.

– Но я все равно не понимаю, почему вы обе не можете прийти.

– Ну, одна из нас должна остаться в доме на случай, если папе понадобится помощь.

– Но Перси…

– Сгорает от нетерпения. И жаждет познакомиться с твоими родителями.

Саффи видела, что Мередит не убеждена; хуже того, бедное дитя казалось разочарованным, и Саффи была готова на что угодно, лишь бы ее расшевелить. Она попыталась сменить тему, хотя и без особого рвения, и когда Мередит протяжно и грустно вздохнула, Саффи утратила остатки решимости.

– Ах, Мерри! – Она украдкой бросила взгляд через плечо. – Мне не следует тебе говорить, правда не следует, но есть еще одна причина, по которой я должна остаться в доме.

Она отодвинулась на краешек шаткой садовой скамейки и жестом предложила Мередит сесть рядом. Глубоко, хладнокровно вдохнула и резко выдохнула. А затем рассказала Мередит о телефонном звонке, который ожидала в тот день.

– Он очень важный частный коллекционер из Лондона, – пояснила она. – Я написала ему, когда в газете появилось небольшое объявление о том, что он ищет помощника для составления каталога своей коллекции. И недавно он ответил, что мое резюме рассмотрено благосклонно; он позвонит мне сегодня днем, и мы обсудим подробности вместе.

– А что он собирает?

Саффи невольно подперла руками подбородок.

– Антиквариат, предметы искусства, книги, красивые вещи – рай на земле!

Волнение подсветило крошечные веснушки вокруг носа Мередит, и Саффи снова восхитилась тем, какое она милое дитя и как сильно изменилась за шесть коротких месяцев. Подумать только, какой тощей несчастной бродяжкой она была, когда Юнипер привела ее домой! Но за бледной лондонской кожей и потрепанным платьем скрывались быстрый ум и достойная восхищения тяга к знаниям.

– Можно мне будет посмотреть коллекцию? – осведомилась Мередит. – Мне всегда хотелось увидеть подлинный египетский артефакт.

– Ну конечно, – засмеялась Саффи. – Уверена, что мистер Уикс с радостью покажет свои драгоценные экспонаты такой умной молодой леди, как ты.

Мередит просияла, и первый шип сожаления пронзил триумф Саффи. Разве не жестоко наполнять голову девочки такими грандиозными обещаниями только ради того, чтобы она молчала?

– Вот что, Мерри, – посерьезнела Саффи, – это потрясающая новость, но ты должна помнить, что это секрет. Перси еще не знает и не должна узнать.

– Почему? – Мередит распахнула глаза еще шире. – Что она сделает?

– Уж точно не обрадуется. Она не желает моего отъезда. Понимаешь, она терпеть не может перемен, ей все нравится так, как есть, три сестры в одном доме. Это очень важно для нее. И всегда было важно.

Мередит кивала, впитывая подробности семейных подводных течений с явным интересом, Саффи даже показалось, что сейчас девочка достанет свой маленький дневник и сделает пометки. Однако этот интерес был вполне объяснимым: Саффи достаточно слышала о старшей сестре Мередит и понимала, что идея чрезмерной сестринской опеки их гостье не чужда.

– Перси – моя сестра‑близнец, и я люблю ее всем сердцем, но иногда, милая Мерри, необходимо следовать своим собственным целям. Счастье не свалится в руки само, его нужно схватить.

Она улыбнулась и удержалась от признания, что были и другие возможности, другие шансы, безнадежно упущенные. Одно дело – вселить в ребенка уверенность, и совсем другое – нагрузить его взрослыми сожалениями.

– А что будет, когда настанет пора уезжать? – заволновалась Мередит. – Ведь тогда ей все станет известно.

– О, я расскажу ей раньше! – засмеялась Саффи. – Ну конечно, расскажу. Я не собираюсь раствориться во мраке ночном! Определенно не собираюсь. Я просто должна подобрать нужные слова, убедиться, что чувства Перси не пострадают. А до тех пор ей лучше ничего не подозревать. Ты понимаешь меня?

– Да, – чуть слышно выдохнула Мередит.

Саффи прикусила нижнюю губу; у нее появилось неловкое ощущение, что она совершила прискорбную ошибку; что несправедливо ставить ребенка в столь неудобное положение. Она ведь только хотела отвлечь Мередит от ее собственных горестей!

Девочка неправильно истолковала молчание Саффи, приняв его за недостаток веры в ее способность держать язык за зубами.

– Я не выдам твою тайну, обещаю, даже не пикну. Я умею хранить секреты.

– Ах, Мередит, – печально улыбнулась Саффи, – в этом я не сомневаюсь. Дело в другом… Ах, милая, боюсь, мне надо извиниться. Я была не права, когда попросила тебя ничего не говорить Перси… Простишь ли ты меня?

Мередит торжественно кивнула, на ее лице что‑то мелькнуло; вероятно, гордость, оттого что с ней обошлись как со взрослой, предположила Саффи. Она вспомнила свое собственное детское стремление вырасти, как она нетерпеливо ждала на краю обрыва, умоляя взрослость поскорее прийти. Возможно ли замедлить чужое путешествие? Порядочно ли пытаться это сделать? А разве есть что‑то дурное в желании уберечь Мередит, точно так же как она пыталась уберечь Юнипер от слишком быстрого взросления и его разочарований?

– Ну вот, милая. – Саффи забрала последнюю тарелку из рук Мередит. – Пожалуй, я закончу сама. Иди поиграй, пока ждешь родителей. Такое изумительное утро грех тратить на работу по дому. Только постарайся не испачкать платье.

На девочке был один из сарафанов, сшитых Саффи, когда Мерри только что приехала, из прелестного отреза ткани в стиле «либерти», заказанного много лет назад, не потому, что наряд под него уже был придуман, а потому, что он был слишком красив, его нельзя было не купить. С тех пор он томился в швейном шкафу, терпеливо ожидая, пока Саффи найдет ему применение. И она нашла. Когда Мередит исчезла на горизонте, Саффи вернулась к столу проверить последние мелочи.

Мередит бесцельно бродила среди высокой травы, размахивая из стороны в сторону веточкой и недоумевая, как отсутствие одного‑единственного человека способно начисто лишить день смысла и значения. Она обогнула холм, вышла к ручью и проследовала вдоль него до моста, по которому пролегала подъездная дорожка.

Она хотела было идти дальше. Через изгородь, в лес. Так глубоко, что свет будет еле сочиться, пятнистая форель исчезнет, а вода станет густой, как патока. Пока не забредет в самую глушь и не окажется у забытого пруда у основания самого старого дерева в Кардаркерском лесу. Места неизбывного мрака, которое она возненавидела, едва попав в замок. Мама и папа должны приехать примерно через час, время еще есть, и дорогу она уже изучила, в конце концов, нужно всего лишь держаться лепечущего ручья…

Но Мередит знала, что без Юнипер там будет не так уж и весело. Просто темно, сыро и довольно вонюче.

– Разве не чудесно? – восхитилась Юнипер, когда они впервые отправились в лес вместе.

Однако Мередит сомневалась. Бревно, на котором они сидели, было прохладным и влажным, и ее туфли промокли, когда она поскользнулась на камне. В поместье был еще один пруд, облюбованный бабочками и птицами, веревочные качели лениво покачивались над ним взад и вперед в пятнистом солнечном свете, и ей так хотелось, так хотелось, чтобы они провели день там, а не здесь. Но она промолчала; Юнипер была такой убедительной, что Мередит догадалась: это ее вина, ее вкусы слишком незрелые, она просто недостаточно старается. Собрав всю решимость, она улыбнулась и ответила:

– Да. – И еще раз, с чувством: – Да. Просто чудесно.

Единым текучим движением Юнипер встала, раскинула руки в стороны и двинулась на цыпочках по поваленному дереву.

– Все дело в тенях, – заявила она, – в том, как тростник спускается по берегу, почти украдкой; в запахе слякоти, сырости и гнили. – Она улыбнулась Мередит уголком рта. – Это почти доисторическое место. Если бы я сказала, что мы пересекли невидимую границу прошлого, ты бы мне, конечно, поверила?

Мередит задрожала тогда и задрожала сейчас; маленький гладкий магнит в ее детском теле запульсировал с необъяснимой настойчивостью, и она испытала томление, хоть и не понимала причины.

– Закрой глаза и прислушайся, – шептала Юнипер, прижав палец к губам. – Ты услышишь, как пауки плетут паутину…

И сейчас Мередит закрыла глаза. Прислушалась к хору кузнечиков, случайному плеску форели, далекому гудению трактора… Был и другой звук. Казавшийся на редкость неуместным. Это был гул мотора.

Она открыла глаза; черный автомобиль тронулся по извилистой гравийной дорожке прочь от замка. Мередит невольно уставилась на него. Гости были редки в Майлдерхерсте, а автомобили и того реже. Мало у кого был бензин для светских визитов, и, насколько Мередит могла судить, те, у кого он был, берегли его, чтобы сбежать на север, когда вторгнутся немцы. Даже священник, навещавший старика в башне, в эти дни приходил пешком. Мередит заключила, что гость, по‑видимому, официальное лицо, явился по особому военному поручению.

Автомобиль проехал мимо, и шофер, незнакомый мужчина, коснулся черной шляпы, сурово кивнув Мередит. Она прищурилась вслед машине, осторожно катившейся по гравию. Автомобиль исчез за поворотом, поросшим лесом, и вновь возник чуть позже в конце подъездной дорожки; черная крапинка на повороте на Тентерден‑роуд.

Мередит зевнула и моментально забыла о машине. Рядом с опорой моста росли фиалки, и ей нестерпимо захотелось их нарвать. Когда букетик стал прелестным и пышным, она выбралась на мост, села на перила и разделила свое время между грезами и тем, что роняла цветы один за другим в поток, наблюдая, как их фиолетовые тени кувыркаются в медленном течении.

– Доброе утро.

Она подняла глаза: Перси Блайт заталкивала велосипед на подъездную дорожку. На голове – нелепая шляпка, в руке – неизменная сигарета. Суровая сестрица, как мысленно называла ее Мередит, хотя сегодня в ее лице появилось что‑то новое, что‑то большее, чем суровость, почти печаль. А может, это шляпка во всем виновата.

– Привет, – поздоровалась Мередит и вцепилась в перила, чтобы не упасть.

– Или уже день? – Перси затормозила и взмахнула рукой, глядя на маленькие часики на тыльной стороне запястья. – Как раз половина первого. Ты не забыла, что у нас сегодня гости к чаю? – Она взглянула поверх кончика сигареты, крепко и продолжительно затянулась и медленно выдохнула. – Полагаю, твои родители изрядно расстроятся, преодолев такой путь и не повидав тебя.

Девочка предположила, что это шутка, но в лице Перси или ее поведении не было ничего веселого, так что она не была уверена. Она решила не рисковать и вежливо улыбнулась; в крайнем случае, рассудила она, Перси подумает, что она не расслышала.

Перси как будто не заметила реакции Мередит и тем более не стала о ней размышлять.

– Что ж, полно дел, – добавила она и, резко кивнув, направилась к замку.

 

4

 

Когда Мередит наконец заметила родителей, шагающих по подъездной дорожке, у нее скрутило живот. На долю секунды ей показалось, что она наблюдает за приближением двух обитателей снов, знакомых, но совершенно неуместных здесь, в реальном мире. Ощущение длилось всего мгновение, прежде чем нечто в ее восприятии перевернулось, и она ясно увидела, что это мама и папа, они приехали и ей так много нужно им рассказать. Она побежала навстречу, раскинув руки, и папа встал на колени ее зеркальным отражением, так что она смогла запрыгнуть в его большие, широкие, теплые объятия. Мама поцеловала ее в щеку, что было непривычно, но довольно приятно, и хотя Мередит была уже слишком взрослая, ни Риты, ни Эда не было рядом, чтобы посмеяться над ней, и потому она не отпускала папину руку до самого дома, без умолку тараторя о замке, его библиотеке, полях, ручье и лесах.

Перси уже ждала у стола с очередной сигаретой в зубах, которую затушила при виде гостей. Она разгладила юбку и протянула руку; не без некоторой суматохи знакомство состоялось.

– Как вам путешествие? Надеюсь, не слишком утомительно?

Вопрос был совершенно обыкновенным, даже вежливым, но Мередит услышала чопорный голос Перси ушами родителей и пожалела, что на ее месте не Саффи с ее теплым приемом.

Разумеется, мамин голос был тонким и осторожным:

– Слишком долго. Всю дорогу останавливались и трогались, пропуская воинские эшелоны. Большую часть времени провели на запасных путях.

– И все же, – вставил папа, – нашим парням надо как‑то добираться на войну. Показать Гитлеру, что Британия не сдается.

– Несомненно, мистер Бейкер. Садитесь, пожалуйста. – Перси указала на безупречно накрытый стол. – Наверное, вы проголодались.

Перси налила чай, предложила отведать пирог, испеченный Саффи, и они несколько натянуто обсудили переполненные поезда, вести с фронта (Дания пала, на очереди Норвегия?), предположительное развитие войны. Мередит потихоньку клевала пирог и наблюдала. Она была уверена, что мама и папа бросят один взгляд на замок, другой на Перси Блайт с ее надменным выговором и прямой как палка спиной и немедленно перейдут в глухую оборону, однако пока все шло достаточно гладко.

Действительно, мама Мередит вела себя очень тихо. Одной рукой она нервно, оцепенело сжимала сумку на коленях, что несколько тревожило, поскольку Мередит никогда прежде не видела мать испуганной: та не боялась ни крыс, ни пауков, ни даже мистера Лейна из дома напротив, хватившего лишку в пабе. Папа казался немного более непринужденным, кивал, когда Перси описывала атаку «спитфайров»[46] и посылки с гуманитарной помощью для солдат во Франции, и потягивал чай из раскрашенной вручную фарфоровой чашки, как будто делал это каждый божий день. Ну, почти. Ему удалось превратить прием в чаепитие в кукольном домике. Мередит никогда раньше не замечала, какие огромные у него пальцы, и ее окатила неожиданная волна любви. Она потянулась через стол и положила ладошку на его свободную руку. В их семье не было принято физически выражать свои чувства, и он удивленно поднял глаза, прежде чем ответно пожать ее ладонь.

– Как дела в школе, милая? – Он чуть наклонился в ее сторону и подмигнул Перси. – Господь наградил нашу Риту красотой, зато все мозги достались юной Мерри.

Мередит зарделась от гордости.

– Я делаю уроки здесь в замке, папа, вместе с Саффи. Ты бы видел библиотеку, в ней даже больше книг, чем в городской. Все стены заставлены полками. А еще я учу латынь…

Как же ей нравилась латынь! Звуки из прошлого, пропитанные значением. Древние голоса на ветру. Мередит поправила очки на переносице; они часто сползали, когда девочка волновалась.

– А еще я учусь играть на пианино.

– Моей сестре Серафине по душе прогресс вашей дочери, – заметила Перси. – Она неплохо справляется, учитывая, что никогда прежде не видела пианино.

– Это правда? – Папа пошевелил руками в карманах, так что его локти весьма странным образом задвигались над столом. – Моя девочка научилась играть песенки?

Лицо Мередит расплылось в улыбке. Интересно, ее уши горят?

– Некоторые.

Перси долила всем чаю.

– Может, чуть позже ты отведешь родителей в дом, Мередит, в музыкальную комнату, и сыграешь одну из разученных мелодий?

– Слышала, мать? – Папа дернул подбородком. – Наша Мередит играет настоящую музыку.

– Слышала.

На мамином лице появилось выражение, которое Мередит не вполне поняла. То же выражение возникало у нее на лице, когда они с папой о чем‑то спорили и он совершал небольшую, но роковую ошибку, благодаря которой победа оставалась за ней. Напряженным голосом мама обратилась к Мередит, как будто Перси не было рядом:

– Нам не хватало тебя на Рождество.

– Мне вас тоже, мама. Я правда собиралась приехать в гости. Жаль только, не было поездов. Все поезда отдали солдатам.

– Рита сегодня возвращается с нами домой. – Мама поставила чашку на блюдце, решительно поправила ложку и отодвинула прибор в сторону. – Мы нашли ей место в парикмахерском салоне на Олд‑Кент‑роуд. Приступит с понедельника. Сначала простой уборщицей, но обещали научить стрижкам и укладкам. – Мамины глаза заблестели от удовольствия. – Сейчас столько возможностей, Мерри, когда старшие девушки уходят в женские вспомогательные войска или на фабрики. Прекрасных возможностей для молоденьких девочек без особых перспектив.

Вполне разумно. Рита всегда носилась со своими волосами и своей драгоценной коллекцией косметики.

– Звучит неплохо, мама. Хорошо, когда в семье есть кто‑то, кто может уложить тебе волосы.

Маме явно не понравились ее слова.

Перси Блайт достала сигарету из серебряного портсигара, который Саффи заставляла ее использовать на людях, и поискала в кармане спички.

Папа прочистил горло.

– Понимаешь, Мерри, – начал он, и его неловкость ничуть не смягчила последующей ужасной фразы, – мы с твоей мамой считаем, что тебе тоже пора вернуться.

И тогда Мередит обо всем догадалась. Они хотят, чтобы она вернулась домой, стала парикмахером, покинула Майлдерхерст. Паника сгустилась комком в глубине живота и покатилась взад и вперед. Девочка пару раз моргнула, поправила очки и, запинаясь, произнесла:

– Но… но я не желаю быть парикмахером. Саффи говорит, что я должна завершить обучение, что я могу даже поступить в среднюю школу, когда закончится война.

– Необязательно становиться парикмахером; давай мы придумаем для тебя что‑нибудь другое. Как насчет работы на посылках? В одном из министерств.

– Так ведь в Лондоне небезопасно! – внезапно воскликнула Мередит.

Это было гениальное озарение: она ничуть не боялась ни Гитлера, ни его бомб, но, возможно, так удастся их убедить?

Папа улыбнулся и похлопал ее по плечу.

– Тебе не о чем волноваться, милая. Мы все стараемся испортить Гитлеру вечеринку: мама только что поступила на военный завод, а я вкалываю по ночам. Никаких бомб, никакого ядовитого газа, в нашем старом добром районе все по‑прежнему.

Все по‑прежнему. Представив закопченные старые улицы и свое унылое место на них, Мередит содрогнулась от тошнотворной ясности, осознала, как отчаянно хочет остаться в Майлдерхерсте. Она повернулась к замку, ломая пальцы, мечтая вызвать Юнипер одной лишь силой потребности в ней; мечтая о появлении Саффи, которая скажет нужные слова и заставит маму и папу понять, что не надо увозить ее домой, что они должны позволить ей остаться.

Словно благодаря таинственной связи между близнецами, Перси вступила в дискуссию именно в этот момент.

– Мистер и миссис Бейкер. – Она постучала сигаретой по серебряному портсигару с таким видом, будто предпочла бы оказаться за тридевять земель. – Я понимаю, что вам не терпится забрать Мередит, но если вторжение…

– Ты сегодня отправишься с нами домой, юная мисс, и точка.

Мама ощетинилась, словно дикобраз. Она даже не посмотрела на Перси, сверля Мередит взглядом, который обещал жестокое наказание.

Глаза девочки за стеклами очков наполнились слезами.

– Нет, не отправлюсь.

– Не смей дерзить матери, – прорычал папа.

– Вот что, – резко вмешалась Перси, приподняв крышку чайника и изучая его содержимое. – Чайник опустел; если вы не против, я заварю новую порцию. В последнее время в доме катастрофически не хватает рук. Военная экономия, знаете ли.

Все трое наблюдали за ее уходом, после чего мама прошипела папе;

– Катастрофически не хватает рук. Ты это слышал?

– Не стоит, Энни.

Папа не любил ссориться. Его устрашающего телосложения обычно хватало, чтобы не доводить дело до обмена ударами. Мама, напротив…

– Эта женщина смотрела на нас сверху вниз с самого приезда. Военная экономия, ага, как же – это в таком‑то дворце! – Она ткнула пальцем в сторону замка. – Небось считает, что мы должны им прислуживать.

– Неправда! – возразила Мередит. – Они не такие.

– Мередит! – взмолился папа, повысив голос.

Он продолжал смотреть в землю, затем бросил взгляд на дочь из‑под нахмуренного лба. Обычно он рассчитывал на то, что она будет молча стоять рядом с ним, когда мама и Рита начнут вопить. Но не сегодня: сегодня она не смолчит.

– Папа, заметь, какой чудесный стол они накрыли специально…

– Хватит дерзостей, мисс. – Мама поднялась и дернула Мередит за рукав нового платья, сильнее, чем следовало. – Немедленно иди в дом за своими вещами. За своими настоящими вещами. Поезд скоро отправляется, и мы сядем на него всей семьей.

– Я не хочу уезжать. – Мередит в отчаянии повернулась к отцу. – Позволь мне жить здесь, папа. Прошу, не заставляй меня уезжать. Я учусь…

– Пф! – отмахнулась мама. – Я прекрасно вижу, чему ты здесь учишься у этой леди Вонючки – дерзить родителям. А еще я вижу, что ты забыла, кто ты и где твое место. – Она потрясла пальцем, наставленным на отца. – Я предупреждала тебя, что нельзя их отсылать. Если бы мы оставили их дома, как я предлагала…

– Хватит! – Папино терпение лопнуло. – Достаточно, Энни. Садись. Все это ни к чему; она едет с нами домой.

– Нет, не еду!

– Нет, едешь! – Мама потянула к себе ее расплющенную руку. – И тебя ждет звонкая затрещина, когда мы туда доберемся.

– Хватит! – Папа тоже вскочил и стиснул мамино запястье. – Ради Христа, достаточно, Энни.

Он заглянул ей в глаза, и между ними проскочила искра; мамино запястье обмякло. Папа кивнул ей.

– Мы все немного перегрелись и заскучали, вот и все.

– Поговори со своей дочерью… Видеть ее не могу. Надеюсь, она никогда не узнает, каково это – потерять ребенка.

И мать пошла прочь, упрямо скрестив руки на груди.

Папа внезапно показался Мередит усталым и старым. Он провел рукой по волосам. На макушке они начали редеть, так что Мередит заметила следы гребня, которым он причесывался утром.

– Не обращай на нее внимания. Тебе же известно, какая она вспыльчивая. Она беспокоилась о тебе, мы оба беспокоились. – Он снова взглянул на замок, нависающий над ними. – Просто до нас долетели кое‑какие слухи. Из Ритиных писем, из свидетельств детей, вернувшихся домой, – о том, как ужасно с ними обращались.

Неужели дело только в этом? Горячка облегчения вскипела пузырьками в груди Мередит; верно, не всем эвакуированным повезло так, как ей, но если это единственное, что заботит родителей, надо просто развеять папины тревоги.

– Вам не о чем волноваться, папа. Я же писала, я счастлива здесь. Разве ты не читал мои письма?

– Ну конечно, читал. Мы оба читали. Лучшие минуты, когда мы с мамой получали от тебя письма.

По его тону Мередит поняла, что это правда, и ее пронзила острая боль, когда она представила, как родители сидят за столом и вчитываются в написанные ею строки.

– Вот и прекрасно. – Она была не в силах посмотреть ему в глаза. – Выходит, ты знаешь, что все хорошо. Даже лучше, чем хорошо.

– Я знаю, что по твоим словам все хорошо. – Он покосился на маму, чтобы удостовериться, что она все еще далеко. – Отчасти проблема именно в этом. Твои письма были такими… радостными. А мама слышала от одной из подруг, что некоторые приемные семьи перехватывали письма, которые мальчики и девочки посылали домой. Не давали им рассказать ничего, что могло дурно отразиться на их репутации. Изображали все в радужном свете. – Он вздохнул. – Но это не так, правда, Мерри? В твоем случае.

– Да, папа.

– Ты счастлива здесь; счастлива так же, как в письмах?

– Да.

Мередит видела, что он колеблется. Надежда вспыхнула в ее руках и ногах фейерверком, и она быстро произнесла:

– Перси немного чопорная, зато Саффи просто чудесная. Пойдемте в дом, я познакомлю вас и сыграю на пианино.

Он посмотрел вверх на башню; солнечный свет струился по его щекам. Мередит следила, как его зрачки сужаются; она ждала, пытаясь угадать выражение его широкого, невыразительного лица. Его губы шевелились, как будто он что‑то подсчитывал, запоминал числа, но она не могла разобрать, в какую сторону склоняется чаша весов. Затем он взглянул на жену, кипевшую от злости у фонтана, и Мередит поняла, что либо сейчас, либо никогда.

– Пожалуйста, папа. – Она вцепилась в рукав его рубашки. – Пожалуйста, не забирай меня домой. Я столько нового могу здесь узнать, гораздо больше, чем в Лондоне. Пожалуйста, помоги маме понять, что мне лучше здесь.

Легкий вздох, и папа нахмурился, глядя маме в спину. Мередит наблюдала, как его лицо меняется, складывается в привычную гримасу нежности, и сердце девочки совершило кульбит. Но отец молчал и, казалось, не замечал ее. Тогда она проследила за его взглядом и увидела, что мама чуть повернулась и теперь стоит, уперев одну руку в бедро и перебирая воздух пальцами второй. Солнце опустилось ей за спину и замерцало алым в ее каштановых волосах, и она казалась хорошенькой, растерянной и непривычно юной. Она смотрела папе в глаза, и с гулким стуком пришла ясность: нежность на его лице предназначалась маме, а не ей.

– Мне жаль, Мерри. – Он накрыл ладонью ее пальцы, все еще сжимавшие ткань рукава. – Так будет лучше. Иди и собери вещи. Мы едем домой.

И тогда Мередит совершила ужасно гадкий поступок, предательство, которое мать ей не простила до самой смерти. Ее единственным оправданием было то, что ей не оставили выбора; что она была ребенком и еще много лет оставалась таковым, и никого не волновали ее желания. Ей надоело, что с ней обращались как со свертком или чемоданом, швыряли то туда, то сюда, в зависимости от того, что взрослые считали лучшим. Единственное, чего ей хотелось, – найти свое место.

Мередит взяла папу за руку и ответила:

– Мне тоже жаль, папа.

Пока он не успел сообразить, что происходит, она виновато улыбнулась, избегая яростного взгляда матери, во весь опор помчалась по заросшей лужайке, перепрыгнула через изгородь и бросилась в прохладное и темное укрытие Кардаркерского леса.

 

Планы Саффи насчет Лондона открылись по чистой случайности. Если бы Перси не ушла с чаепития с родителями Мередит, она могла бы так и пребывать в неведении. До тех пор, пока не стало бы слишком поздно. К счастью, она считала публичное копание в грязном белье одновременно неловким и тоскливым, и потому принесла извинения и отправилась в дом, чтобы переждать и вернуться, когда все успокоится. Она предполагала найти Саффи у окна. Сестра должна была следить за чаепитием издали и требовать отчета. Какими оказались родители? Как вела себя Мередит? Им понравился пирог? Поэтому Перси несколько удивилась пустой кухне.

Она вспомнила, что в руках у нее чайник, и поставила воду на плиту, следуя своей неубедительной уловке. Время текло медленно, ей надоело наблюдать за огнем, и она задумалась, каким ужасным грехом заслужила свадьбу и чаепитие в один день. В этот миг из буфетной раздался пронзительный звон. Телефонные звонки стали редки после того, как на почте предупредили, что светская болтовня, занимающая сети, может помешать важным военным донесениям, так что Перси не сразу поняла источник негодующего трезвона.

В результате, когда она подняла трубку, ее голос был одновременно испуганным и подозрительным:

– Замок Майлдерхерст. Алло?

Звонивший представился мистером Арчибальдом Уиксом из Челси и попросил позвать мисс Серафину Блайт. Захваченная врасплох, Перси предложила передать информацию, и тогда джентльмен сообщил, что он – наниматель Саффи и звонит, чтобы уточнить подробности ее размещения в Лондоне на следующей неделе.

– Извините, мистер Уикс. – Кровеносные сосуды Перси расширились под кожей. – Боюсь, это какое‑то недоразумение.

Легкое замешательство.

– Вы сказали, недоразумение? На линии… плохо слышно.

– Серафина – моя сестра – не сможет принять должность в Лондоне.

– О!

Снова пауза и треск далеких помех на линии.

Перси невольно представила телефонные провода, протянутые от столба к столбу и раскачивающиеся на заунывном ветру.

– Вот как! – Мистер Уикс был озадачен. – Но это странно, ведь у меня в руках ее письмо с согласием на нас работать. Мы вполне недвусмысленно обсудили с ней данный вопрос.

Это объясняло частые письма, которые Перси в последнее время носила в замок и из замка; стремление Саффи не уходить далеко от телефона «на случай важного звонка насчет войны». Перси обругала себя за то, что слишком увлеклась деятельностью в Женской добровольной службе и не уделила этим странностям должного внимания.

– Разумеется, – отчеканила она, – и я совершенно уверена, что Серафина искренне собиралась выполнить свое обещание. Но поймите, разразилась война, и наш отец заболел. Боюсь, пока она нужна дома.

Несмотря на разочарование и вполне объяснимое недоумение, мистер Уикс несколько смягчился, когда Перси посулила прислать подписанный экземпляр первого издания «Слякотника» для его коллекции редких книг, и положил трубку в относительно недурном настроении. По крайней мере, можно было не опасаться, что он подаст в суд за нарушение контракта.

Перси подозревала, что справиться с разочарованием Саффи будет не так просто. Где‑то вдалеке взревел смыв туалета, затем в кухонной стене заклокотали трубы. Перси села на стул и принялась ждать. Через несколько минут сверху прибежала Саффи.

– Перси! – Она застыла на месте, глядя на открытую заднюю дверь. – Что ты здесь делаешь? Где Мередит? Неужели ее родители уже уехали? Все в порядке?

– Я пришла за чаем.

– А! – Лицо Саффи расплылось в неуверенной улыбке. – Тогда позволь мне помочь. Ты же не покинешь гостей надолго.

Она достала банку с заваркой и подняла крышку чайника.

Перси попыталась начать издалека, но беседа с мистером Уиксом настолько выбила ее из колеи, что ничего не шло в голову. В конце концов она просто произнесла:

– Звонили по телефону. Когда я поставила воду.

Едва заметная дрожь; несколько чаинок слетело с ложки.

– Звонили? Когда?

– Только что.

– А! – Саффи смахнула просыпавшиеся чаинки в ладонь; они лежали на ней кучкой дохлых муравьев. – Это как‑то связано с войной?

– Нет.

Опершись о спинку скамейки, Саффи схватилась за кухонное полотенце, как будто опасалась, что ее унесет в море.

В этот миг чайник начал плеваться, шипеть и так распалился, что грозно засвистел. Саффи сняла его с огня, но осталась у плиты, спиной к Перси, не дыша от волнения.

– Звонил некий Арчибальд Уикс, – сообщила Перси. – Из Лондона. Назвался коллекционером.

– Ясно. – Саффи не обернулась. – И что ты сказала ему?

Снаружи раздался крик, и Перси метнулась к открытой двери.

– Что ты сказала, Перси?

Ветерок, с ним терпкий запах срезанной травы.

– Перси? – чуть слышный зов.

– Я сказала, что ты нужна здесь.

Саффи издала звук, похожий на всхлип.

Перси заговорила осторожно и медленно:

– Ты же знаешь, что не можешь поехать, Саффи. Что не должна вводить людей в заблуждение. Он ждал тебя в Лондоне на следующей неделе.

– Он ждал меня в Лондоне, потому что я буду в Лондоне. Я подала заявление, Перси, и он выбрал меня.

Саффи повернулась. Подняла согнутую в локте руку странно театральным жестом, еще более мелодраматичным оттого, что она до сих пор сжимала смятое полотенце.

– Он выбрал меня. – Она потрясла кулаком, подчеркивая свои слова. – Он собирает все на свете, прекрасные вещи, и он нанял меня… меня… чтобы помогать ему в работе.

Перси достала сигарету из портсигара; высечь огонь удалось не с первого раза.

– Я еду, Перси, и ты не остановишь меня.

Чертова Саффи; обязательно все усложнять? У Перси уже стучало в голове; свадьба выжала ее как лимон, а потом пришлось разыгрывать хозяйку перед родителями Мередит. Только этого ей не хватало. Саффи нарочно вела себя тупо, нарываясь на резкость. Что ж, если сестре угодно, Перси не побоится отдать приказание.

– Нет, – выдохнула с дымом она, – не едешь. Никуда ты не едешь, Сафф. Ты это знаешь, я это знаю, а теперь и мистер Уикс это знает.

Руки Саффи обмякли, и полотенце упало на плитки пола.

– Ты сказала ему, что я не приеду? Взяла и сказала?

– Кто‑то ведь должен был. Он собирался обсудить плату за твое проживание.

Глаза Саффи наполнились слезами, и хотя Перси злилась, ее обрадовало, что сестра борется с приступом рыданий. Возможно, на этот раз все‑таки удастся избежать сцены.

– Ну хватит, – отрезала Перси. – Уверена, со временем ты поймешь, что так лучше…

– Ты никогда меня не отпустишь.

– Нет, – твердо, но ласково подтвердила Перси. – Не отпущу.

Нижняя губа Саффи задрожала, и когда она наконец подала голос, он был не громче, чем шепот:

– Ты не можешь контролировать нас вечно, Перси.

Ее пальцы скребли по юбке, собирая невидимые липкие пушинки в крошечный комок.

Жест из детства, и Перси охватило дежавю и отчаянное желание крепко обнять сестру и никогда не отпускать, напомнить ей, что она любит ее, что не желала быть жестокой, что она сделала это ради блага самой Саффи. Но Перси промолчала. У нее не повернулся язык. К тому же это ничего бы не изменило, ведь никому не нравится слушать подобные вещи, даже если в глубине души ясно, что это правда.

Вместо этого она тоже понизила голос и добавила:

– Я не пытаюсь тебя контролировать, Саффи. Возможно, когда‑нибудь в будущем ты сможешь покинуть… – Перси указала на стены замка. – Но не сейчас. Ты нужна нам, ведь на дворе война, и папа нездоров. Я уж молчу о жестокой нехватке прислуги: ты подумала, что с нами будет, если ты уедешь? Разве ты можешь представить Юнипер, или папу, или – упаси боже – меня на груде грязного белья?

– Ты с чем угодно справишься, Перси. – Голос Саффи был полон горечи. – Ты всегда умела справиться с чем угодно.

Перси знала, что победила; и, самое главное, Саффи тоже это знала. Но Перси не испытывала радости, а только привычный груз ответственности. Все ее существо переживало за сестру, за юную девушку, которой та когда‑то была, у ног которой лежал весь мир.

– Мисс Блайт?

Подняв глаза, Перси увидела у двери отца Мередит; его худенькая маленькая жена стояла рядом с ним, и обоих окружала атмосфера полного смятения.

Она совершенно о них забыла.

– Мистер Бейкер. – Она взъерошила волосы на затылке. – Прошу прощения. Я ужасно затянула с чаем…

– Ничего страшного, мисс Блайт. Мы уже закончили. Дело в Мередит. – Он словно чуть съежился. – Мы с женой собирались забрать ее домой, а она так хотела остаться… Боюсь, маленькая чертовка сбежала от нас.

– О! – Только этого Перси не хватало. Она оглянулась, но Саффи и сама уже исчезла. – Что ж. Полагаю, нам следует хорошенько ее поискать?

– В том‑то и дело, – печально произнес мистер Бейкер. – Мы с женой должны уехать в Лондон в тридцать четыре минуты четвертого. Это единственный поезд сегодня.

– Понятно, – ответила Перси. – Тогда вам, конечно, пора. Транспорт в последнее время ходит просто ужасно. Если вы пропустите поезд, придется ждать до среды.

– Но моя девочка…

Казалось, миссис Бейкер вот‑вот заплачет, подобная перспектива совершенно не подходила ее жесткому угловатому лицу. Перси понимала ее чувства.

– Вам не о чем волноваться. – Она коротко кивнула. – Я найду ее. По какому лондонскому номеру можно с вами связаться? Она не успеет далеко уйти.

 

Сидя на ветке самого старого дуба в Кардаркерском лесу, Мередит едва различала замок. Заостренная башенка на крыше башни пронзала небо иглой шпиля. Черепица горела алым в ярком свете, а серебряная верхушка сверкала. На лужайке в начале подъездной дорожки Перси Блайт махала рукой вслед ее родителям.

Уши Мередит горели от волнующей порочности ее поступка. Ясно было, что последствий не миновать, но ничего другого не оставалось. Она бежала и бежала, пока ноги не подкосились и не перехватило дыхание, и тогда забралась на дерево, полная странной, гудящей энергии первого в жизни импульсивного поступка.

На подъездной дорожке у мамы поникли плечи, и Мередит на мгновение показалось, что она плачет; затем мама раскинула руки в стороны, словно потревоженная морская звезда, папа отшатнулся, и Мередит догадалась: мама кричит. Необязательно было слышать слова, и так очевидно: ей несдобровать.

Тем временем Перси Блайт еще курила во дворе замка, уперев руку в бедро и озирая леса, и холодок сомнения зашевелился в животе Мередит. Она считала, что ее с радостью оставят в замке, но вдруг она ошибалась? Вдруг близнецов так шокирует ее неповиновение, что они откажутся присматривать за ней впредь? Вдруг следование собственным прихотям завело ее в ужасную беду? Когда Перси Блайт докурила и повернулась к замку, Мередит внезапно испытала невыносимое одиночество.

Движение привлекло ее внимание к крыше замка, и сердце завертелось огненным колесом. На крышу карабкался кто‑то в белом летнем платье. Юнипер. Наконец‑то закончила! Вернулась во внешний мир. Пока Мередит наблюдала, девушка добралась до ровного края и села, свесив длинные ноги. Мередит было известно, что сейчас она закурит, откинувшись на спину и глядя в небо.

Но она не закурила. Вместо этого она резко застыла и уставилась на лес. Мередит крепко держалась за ветку; возбуждение вырвалось странным смешком, который застрял в горле. Словно Юнипер услышала ее, словно старшая подруга ощутила ее присутствие. Мередит знала, что если кто и способен на подобное, так это Юнипер.

Она не могла вернуться в Лондон. Не хотела. Не сейчас, еще не время.

Мередит следила, как мама и пана идут по дорожке прочь от замка; мама обхватила себя руками, папа прихрамывал.

– Простите, – прошептала она чуть слышно. – У меня не было выбора.

 

5

 

Ванна была едва теплой и неглубокой, но Саффи было все равно. Удовольствие долгого отмокания в горячей воде кануло в прошлое, и ей достаточно было просто остаться наедине с ужасным предательством Перси. Она подалась вперед, чтобы лечь на спину, согнутыми коленями к потолку, затылком и ушами в воде. Ее волосы развевались вокруг островка лица, словно водоросли; она прислушивалась к клокотанию и журчанию воды, звяканью цепочки от пробки об эмаль и прочим странным наречиям водного мира.

Всю свою взрослую жизнь Саффи была слабейшей из близнецов. Перси обычно отмахивалась от подобных тем, настаивала, что такого не бывает, только не с ними, а есть лишь положение на солнце и в тени, между которыми они постоянно перемещаются и пребывают в совершенном равновесии. Очень мило с ее стороны, но не столько точно, сколько благонамеренно. Просто Саффи чувствовала, что ее таланты и способности не имеют никакого значения. Она неплохо писала, замечательно шила, готовила (сносно), а в последние годы даже стирала и убиралась; но к чему подобные умения, если она остается рабыней? Хуже того, добровольной рабыней. Ведь большую часть времени, как ни стыдно признавать, Саффи не переживала из‑за собственной роли. В конце концов, подчинение дарует легкость, облегчение бремени. И все же порой, например сегодня, она негодовала из‑за того, что от нее ожидают беспрекословной покорности, пренебрежения к собственным интересам.

Саффи приподнялась и откинулась на гладкую стенку ванны, провела влажной фланелью по разгоряченному от злости лицу. Эмаль приятно холодила спину, и Саффи накинула фланель смятым покрывалом на груди и живот, глядя, как оно поднимается и опускается с каждым вздохом, словно вторая кожа; затем она закрыла глаза. Как Перси посмела говорить за нее? Принимать за Саффи решения, определять ее будущее, даже не посоветовавшись?

Но Перси посмела, как много раз прежде, и сегодня, как и всегда, не встретила сопротивления.

В попытке усмирить ярость Саффи протяжно выдохнула. Вздох прервался всхлипом. Наверное, она должна быть довольна и даже польщена тем, что Перси так отчаянно нуждается в ней. И она действительно польщена. Но еще она устала от собственного бессилия; более того, у нее тяжело на душе. Сколько Саффи себя помнила, она застряла в жизни, текущей параллельно жизни ее мечты, жизни, надеяться на которую она имела все основания.

На этот раз, однако, кое‑что она могла сделать… Саффи погладила себя по щекам, воодушевленная растущей дерзостью… мелочь, которая поможет ей проявить свою ничтожную власть над Перси. Это будет удар не действия, но бездействия; Перси никогда даже не узнает, что он был нанесен. Единственным трофеем будет частичное возвращение самоуважения Саффи. Но этого достаточно.

Она оставит при себе кое‑какую информацию, которой Перси предпочла бы владеть, а именно сегодняшний внезапный визит. Пока Перси прохлаждалась на свадьбе Люси, Юнипер творила на чердаке, а Мередит бродила по поместью, солиситор папы, мистер Бэнкс, приехал в своем черном автомобиле в сопровождении двух суровых маленьких женщин в скромных костюмах. Саффи накрывала стол для чаепития на улице и хотела было спрятаться, притвориться, что никого нет дома, – она не слишком любила мистера Бэнкса и не желала открывать дверь незваным гостям, – но старик помнил ее еще маленькой девочкой, он был папиным другом, и потому она была вынуждена его впустить, хотя и не объяснила бы с легкостью почему.

Она вбежала в кухонную дверь, посмотрела в овальное зеркало рядом с кладовой и поспешила наверх, как раз вовремя, чтобы поприветствовать гостя у передней двери. При виде нее он был удивлен, почти недоволен, и возвестил, что грядут последние времена, раз уж в таком грандиозном имении, как Майлдерхерст, больше нет настоящей экономки, после чего приказал проводить его к отцу. Как бы Саффи ни стремилась принять меняющиеся нравы, она питала старомодное почтение к закону и его служителям и потому повиновалась. Гость был немногословен (то есть не расположен к пустой болтовне с дочерями клиентов); по лестнице они поднимались в тишине, чему Саффи была рада – рядом с такими мужчинами, как мистер Бэнкс, она всегда лишалась дара речи. Когда они достигли вершины винтовой лестницы, он резко кивнул и вместе со своими навязчивыми спутницами вошел в папину комнату в башне.

Шпионить Саффи не собиралась; более того, она возмущалась этим вторжением в свое личное время почти так же сильно, как любым делом, которое приводило ее в отвратительную башню с ее запахом надвигающейся смерти и чудовищным офортом в раме на стене. Если бы ее внимание не привлекло полное муки трепыхание бабочки в паутине между столбиками перил, она бы, несомненно, уже была на середине пути вниз, далеко за пределами слышимости. Но она принялась осторожно распутывать насекомое и потому уловила папины слова:

– Вот почему я позвал вас, Бэнкс. Смерть – чертовски досадная помеха! Вы сделали исправления?

– Да. Я принес их, чтобы подписать и заверить, а также копию для вашего архива, разумеется.

Последующих деталей Саффи не слышала, да и не хотела слышать. Она была второй дочерью мужчины старой закалки, синим чулком средних лет. Принадлежащий мужчинам мир собственности и финансов не интересовал и не заботил ее. Она хотела одного: освободить обессиленную бабочку и убежать из башни, подальше от затхлого воздуха и душных воспоминаний. Она не ступала в маленькую комнату больше двадцати лет и не собиралась ступать в нее и впредь. Так что она поспешила вниз, прочь, пытаясь уклониться от облака прошлого, которое преследовало ее по пятам.

Ведь когда‑то они с папой были близки, много лет назад, но та любовь прогнила. Юнипер оказалась лучшей писательницей, а Перси – лучшей дочерью, и для Саффи в сердце отца почти не осталось места. Было лишь одно краткое и яркое мгновение, в которое полезность Саффи затмила полезность сестер. После Первой мировой, когда папа вернулся к ним, израненный и сломленный, именно она возродила его к жизни, дала ему то, в чем он нуждался больше всего. И как же соблазнительна была сила его нежности, вечера, проведенные в укрытии, где никто не мог их найти…

Внезапно возник хаос, и Саффи распахнула глаза. Кто‑то вопил. Она лежала в ванне, вода была ледяной, солнечный свет за открытым окном сменился сумерками. Саффи поняла, что задремала. Ей повезло, что она не соскользнула глубже. Но кто же кричал? Она села, напряженно прислушиваясь. Тишина. Неужели шум ей пригрезился?

Снова шум. И звон колокольчика. Видимо, старик в башне разразился очередной тирадой. Что ж, пусть Перси присмотрит за ним. Они стоят друг друга.

Дрожа, Саффи отлепила от тела холодную фланель и поднялась, отчего вода заколебалась. Она выбралась на коврик, с нее капало. Внизу гудели голоса, теперь она различала их. Мередит, Юнипер… и Перси; все трое собрались в желтой гостиной. Наверное, ждут ужина, и она подаст его, как обычно.

Саффи сдернула халат с крючка на двери, одержала победу над рукавами и застегнула пуговицы на прохладной мокрой коже, после чего пошла по коридору. Эхо влажных шагов загуляло по плиткам. Она никому не раскроет свой маленький секрет.

 

– Тебе что‑то нужно, папа?

Перси толкнула тяжелую дверь в комнату в башне. Она не сразу обнаружила отца в нише у камина, под офортом Гойи; а когда обнаружила, он словно испугался при ее появлении, и она немедленно поняла, что у него очередной приступ галлюцинаций. А значит, когда она спустится вниз, то, по всей вероятности, найдет его ежедневное лекарство на столе в вестибюле, где оставила его утром. Она сама виновата, что понадеялась на сестру. Перси выругала себя за то, что не заглянула к отцу тотчас по возвращении из церкви.

Она заговорила с ним тихо и мягко, как, наверное, говорила бы с ребенком, будь у нее шанс узнать хоть одного достаточно близко, чтобы полюбить.

– Вот видишь, все хорошо. Может, присядешь? Пойдем, я устрою тебя у окна. Вечер просто чудесный.

Он судорожно кивнул и направился к ее протянутой руке – значит, галлюцинации развеялись. Очевидно, приступ был не слишком сильным, поскольку отец достаточно оклемался и даже возмутился:

– Разве я не велел тебе носить парик?

Велел, и не раз, и Перси покорно купила таковой (нелегкая задача в военную пору), лишь для того, чтобы проклятая штуковина валялась отрубленным лисьим хвостом на прикроватном столике.

На спинку кресла было наброшено покрывало, небольшая яркая вещица, которую Люси связала для отца несколько лет назад; Перси расправила его на папиных коленях, когда он сел, и ответила:

– Прости, папа. Я забыла. Я услышала колокольчик и не хотела заставлять тебя ждать.

– Ты выглядишь как мужчина. Ты этого добиваешься? Чтобы люди обращались с тобой как с мужчиной?

– Нет, папа.

Перси кончиками пальцев коснулась затылка и задержалась на маленьком гладком завитке, который спускался чуть ниже линии роста волос. Отец не имел в виду ничего плохого, и она не обиделась, просто несколько удивилась его предположению. Она покосилась на застекленный книжный шкаф и увидела свое отражение в его рябой поверхности: довольно сурового вида женщина, сплошь острые углы, прямая как палка спина, но притом вполне увесистые груди, несомненный изгиб бедер и лицо, не тронутое помадой и пудрой, но вроде бы отнюдь не мужеподобное. Она надеялась, что не ошибается.

Тем временем отец повернул голову и смотрел на окутанные ночью поля, к счастью не подозревая о цепочке рассуждений, которую породил.

– Все это, – произнес он, не отрывая глаз. – Все это.

Она прислонилась к креслу, положила локоть на спинку. Пане незачем было продолжать. Она как никто другой понимала его чувства при виде полей его предков.

– Ты прочел рассказ Юнипер, папа?

Это была одна из немногих тем, которые гарантированно поднимали ему настроение, и Перси осторожно принялась ее развивать, в надежде, что хандра, на грани которой он все еще балансировал, отступит.

Он махнул рукой в сторону курительного набора, и Перси подала его. Скрутила себе сигарету, пока папа набивал табаком чашу трубки.

– У нее есть талант. Вне всяких сомнений.

Перси улыбнулась.

– Она унаследовала его от тебя.

– С ней надо быть осторожными. Творческий ум нуждается в свободе. Он должен блуждать по своим собственным тропам и со своей собственной скоростью. Это трудно объяснить, Персефона, тому, чей разум следует более бесстрастными путями, но она обязательно должна быть свободна от насущных проблем, от развлечений, от всего, что может похитить ее талант. – Отец схватил Перси за юбку. – У нее случайно не завелся ухажер?

– Нет, папа.

– Такая девушка, как Юнипер, нуждается в защите, – продолжил он, выпятив подбородок. – Она должна жить в безопасном месте. Здесь, в Майлдерхерсте, в замке.

– Ну конечно, она останется здесь.

– Ты должна позаботиться об этом. Присмотреть за обеими сестрами.

И он завел обычный разговор о наследстве, преемственности и ответственности…

Перси немного подождала, докурила и только тогда спросила:

– Отвести тебя в уборную перед уходом, папа?

– Уходом?

– У меня сегодня вечером встреча в деревне…

– Вечно ты спешишь.

Он недовольно надул нижнюю губу, и Перси ясно представила, как он выглядел в детстве. Испорченный ребенок, который привык получать все, чего ни пожелает.

– Идем, папа.

Она отвела старика в уборную и полезла за жестянкой с табаком, пока ждала в остывающем коридоре. Похлопав себя по карману, она вспомнила, что оставила ее в комнате в башне. Папа выйдет не скоро, так что она поспешила назад за жестянкой.

И нашла ее на столе. А еще там лежал сверток. Пакет от мистера Бэнкса, но без марки. Значит, его доставили лично.

Сердце Перси забилось быстрее. Саффи скрыла визит гостя. Возможно ли, что мистер Бэнкс приехал из Фолкстона, прокрался в замок и поднялся в башню, даже не поздоровавшись с Саффи? Возможно, заключила Перси, но крайне маловероятно. Зачем ему поступать подобным образом?

Мгновение она нерешительно помялась, теребя конверт, пока жар растекался по затылку и под мышками, отчего блузка прилипла к телу.

Затем она бросила взгляд через плечо, хотя знала, что никого рядом нет, распечатала конверт и вытряхнула сложенные листки. Завещание. Дата стояла сегодняшняя; Перси расправила письмо и бегло просмотрела содержимое. Странная тяжесть придавила ее к земле, когда ее худшие опасения подтвердились.

Она прижала руку ко лбу. Как можно было допустить подобное? И все же вот оно, черным по белому плюс синий росчерк папы. Она перечитала документ еще раз, более внимательно, в поисках лазеек, пропущенной страницы, любого свидетельства, что она неправильно поняла, поспешила.

Не поспешила.

О боже, она не поспешила.

 

 

IV

 

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться: