Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Замок Майлдерхерст, 29 октября 1941 года



 

Гроза, пришедшая с Северного моря к вечеру двадцать девятого октября 1941 года, гремела и стонала, сгущалась и хмурилась, прежде чем остановиться над башней замка Майлдерхерст. Первые капли еще на закате как бы нехотя пробились сквозь тучи, и мириады других последовали за ними перед наступлением ночи. Гроза была сдержанной, дождь предпочитал грохоту постоянство; час за часом размеренно плюхались крупные капли, струились по черепице, стекали с карнизов. Ручей Роувинг разбух, темный пруд в Кардаркерском лесу потемнел еще больше, и чуть просевшая юбка из мягкой земли вокруг замка напиталась водой, так что во тьме даже появились очертания давно засыпанного рва. Но близнецы в замке ничего об этом не знали; они знали только, что после часов напряженного ожидания в дверь все‑таки постучали.

 

Саффи успела первой, оперлась рукой о косяк и вставила латунный ключ в скважину. Замок подавался туго, как всегда, и на мгновение она вступила с ним в борьбу, заметив, что ее руки дрожат, что лак на ногтях облупился, что кожа выглядит старой; затем механизм уступил, дверь поддалась, и подобные мысли улетели в сырую темную ночь, потому что на пороге стояла Юнипер.

– Дорогая моя девочка! – Саффи едва не заплакала при виде младшей сестры, которая в целости и сохранности наконец‑то добралась до дома. – Слава богу! Мы так по тебе скучали!

– Я потеряла ключ, – сказала Юнипер. – Простите.

Несмотря на взрослый плащ‑дождевик и взрослую прическу, которая выглядывала из‑под шляпки, в полумраке дверного проема Юнипер казалась сущим ребенком. Саффи не удержалась, взяла лицо сестры в ладони и поцеловала ее в лоб, как делала, когда Джун была маленькой.

– Чепуха. – Саффи жестом указала на Перси, мрачное настроение которой растворилось в камнях. – Мы так рады видеть тебя дома целой и невредимой. Дай мне на тебя посмотреть…

Она придержала сестру на расстоянии вытянутой руки, и ее грудь защемило от радости и облегчения, которых она не смогла бы выразить словами; вместо этого она заключила Юнипер в объятия.

– Ты так опоздала, что мы начали беспокоиться…

– Автобус. Мы остановились из‑за какого‑то… несчастного случая.

– Несчастного случая? – отозвалась Саффи, отступая назад.

– Что‑то с автобусом. Затор на дороге, наверное; я точно не знаю…

Юнипер улыбнулась и пожала плечами, не закончив фразу, но на ее лице промелькнуло недоумение. Перемена была мгновенной, однако этого хватило; обрывок фразы эхом разнесся по комнате, как будто Юнипер отчетливо произнесла его. «Не помню». Два простых слова, невинных в чьих угодно устах, но только не Юнипер. Тревога тяжело заворочалась на дне желудка Саффи. Она взглянула на Перси и уловила такое же знакомое беспокойство на ее лице.

– Что ж, заходи. – Перси тоже улыбнулась. – Ни к чему мокнуть под дождем.

– Да! – согласилась Саффи не менее бодро. – Бедная малышка, ты простудишься, если мы не побережемся… Перси, милая, сходи вниз за грелкой.

Когда Перси исчезла в темном вестибюле, ведущем в кухню, Юнипер повернулась к Саффи, обхватила ее запястье и спросила:

– Том?

– Еще не пришел.

Лицо Юнипер опечалилось.

– Но уже почти ночь. Я опоздала.

– Да, дорогая.

– Что могло его задержать?

– Война, дорогая; это война во всем виновата. Пойдем, я посажу тебя у камина, принесу что‑нибудь вкусненькое выпить, и он скоро появится, вот увидишь.

Они дошли до хорошей гостиной, и Саффи позволила себе мгновение насладиться приятной картиной, прежде чем подвести Юнипер к ковру у камина. Она поворошила кочергой самое большое полено, а сестра тем временем достала сигареты из кармана пальто.

В камине взметнулись искры, и Саффи вздрогнула. Она выпрямилась, вернула кочергу на место и отряхнула руки, хотя они были чистыми. Юнипер чиркнула спичкой, глубоко затянулась.

– Твои волосы, – тихо промолвила Саффи.

– Я обрезала их.

Любая другая женщина коснулась бы рукой шеи, но не Юнипер.

– Что ж, мне нравится.

Они улыбнулись друг другу; Юнипер немного неуверенно, как показалось Саффи. Да нет, ерунда; Юнипер никогда не нервничает. Саффи притворилась, что не смотрит, как сестра обнимает себя за талию и курит.

«Лондон! – хотелось воскликнуть Саффи. – Ты побывала в Лондоне! Расскажи мне о нем; нарисуй словами картины, хочу увидеть и узнать все, что ты делала. Ты танцевала? Сидела у Серпантина? Влюбилась?» Вопросы возникали один за другим, норовили слететь с губ, и все же она молчала. Стояла, как дурочка, пока огонь согревал ей лицо, и минуты утекали сквозь пальцы. Она понимала, что ведет себя глупо: Перси вот‑вот вернется и возможность пообщаться с Юнипер наедине будет упущена. Надо только решиться, обратиться к Юнипер прямо: «Расскажи мне о нем, дорогая; расскажи мне о Томе, о своих планах». В конце концов, это Юнипер, ее родная, любимая младшая сестра. Для них нет запретных тем. И все же… Саффи вспомнила о записи в дневнике, и ее щеки вспыхнули.

– Ой, – всполошилась она, – я такая растяпа! Позволь, я заберу твое пальто.

Она встала за спиной сестры, точно горничная, стащила сперва один рукав, затем, когда Юнипер переложила сигарету в другую руку, второй; сняла коричневое пальто с худеньких плеч и отнесла на стул под Констеблом. Конечно, там с него натечет на пол, но времени искать подходящее место не было. Она немного похлопотала, разгладила ткань, обратила внимание на шитье на подоле, не переставая размышлять над своей молчаливостью, упрекать себя за то, что самые простые семейные расспросы застряли у нее в горле, словно молодая женщина у камина была незнакомкой. Ради бога, это же Юнипер; сестра наконец вернулась домой и, весьма вероятно, прячет в рукаве очень важный секрет.

– Твое письмо, – намекнула Саффи, разглаживая воротник пальто, и рассеянно, мельком задумалась, где сестра приобрела подобный предмет одежды. – Твое последнее письмо.

– Да?

Юнипер присела перед камином, как любила делать в детстве, и даже не оглянулась. Саффи глухо хмыкнула, поняв, что сестра не собирается ей помогать. Она помедлила, собралась с силами; далекий стук двери напомнил ей, что времени в обрез.

– Пожалуйста, Юнипер. – Она поспешила к сестре. – Расскажи мне о Томе; расскажи мне все, дорогая.

– О Томе?

– Понимаешь, я не могу отделаться от мысли, что между вами что‑то есть… что‑то большее, чем ты написала.

Пауза, тишина, словно сами стены навострили уши.

– Я хотела подождать, – почти прошептала Юнипер. – Мы решили подождать и сообщить обо всем вместе.

– Подождать? – Сердце Саффи трепетало, как у пойманной птицы. – Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, дорогая.

– Мы с Томом… – Юнипер жадно затянулась сигаретой и подперла щеку рукой. – Мы с Томом собираемся пожениться, – выдохнула она. – Он попросил моей руки, и я согласилась, и… ах, Саффи! – Она впервые обернулась и посмотрела сестре в глаза. – Я люблю его. Я не могу без него. Не могу и не желаю!

Хоть сама новость была именно такой, как Саффи предполагала, ее ранила сила признания. Его скорость, его мощь, его последствия.

– Что ж. – Она направилась к столу с напитками и вспомнила, что надо улыбаться. – Это чудесно, дорогая; значит, сегодня у нас праздник.

– Ты ведь не скажешь Перси? Не скажешь, пока…

– Нет. Нет, конечно, не скажу, – пообещала Саффи, выдергивая пробку из виски.

– Я не знаю, как она… Ты поможешь мне? Поможешь объяснить ей?

– Ну конечно помогу.

Саффи сосредоточилась на напитках, которые разливала. Она не лукавила. Она сделает все, что сможет, она на что угодно пойдет ради Юнипер. Но Перси никогда не поймет. Папино завещание было совершенно недвусмысленным: если Юнипер выйдет замуж, замок будет потерян. Любовь Перси, ее жизнь, смысл ее существования…

Юнипер хмурилась, глядя в огонь.

– Она справится, правда?

– Да, – солгала Саффи и осушила бокал, потом наполнила его снова.

– Мне известно, что это значит, известно, и мне ужасно жаль; ну зачем папа так поступил? Я никогда их не хотела. – Юнипер указала на каменные стены. – Но мое сердце, Саффи! Мое сердце.

Саффи протянула сестре бокал.

– Вот, дорогая…

Она осеклась; ее рука метнулась ко рту, когда Юнипер встала и обернулась.

– Что?

Однако Саффи словно онемела.

– Саффи? – позвала Юнипер.

– Твоя блузка, – еле выдавила Саффи, – она…

– Она новая.

Саффи кивнула. Это всего лишь игра света, не более. Она взяла сестру под руку и потащила к лампе.

И согнулась пополам.

Это не ошибка. Кровь. Саффи пыталась справиться с паникой; убеждала себя, что бояться нечего, пока нечего, необходимо сохранять спокойствие. Она поискала подходящие слова, чтобы сообщить об этом, но не успела – Юнипер проследила за ее взглядом, натянула ткань блузки, на мгновение нахмурилась и завизжала. Принялась лихорадочно смахивать пятна с блузки. Шагнула назад, как будто от ужаса можно было убежать.

– Тсс. – Саффи похлопала ее по руке. – Успокойся, дорогая. Не надо волноваться.

Но она чувствовала вкус призрачной спутницы – своей собственной паники.

– Дай я посмотрю на тебя. Дай Саффи на тебя посмотрит.

Юнипер замерла, и Саффи дрожащими руками расстегнула пуговицы. Распахнула полы блузки, провела кончиками пальцев по гладкой коже сестры – отзвук заботы о маленькой Юнипер, – изучая ее грудь, бока и живот в поисках ран. Глубоко вздохнула от облегчения, когда ничего не нашла.

– С тобой все в порядке.

– Но чья? Чья? – Голос Юнипер дрожал. – Откуда она, Саффи?

– Ты не помнишь?

Юнипер покачала головой.

– Совсем ничего?

У Юнипер стучали зубы; она снова покачала головой.

Саффи заговорила спокойно и мягко, как будто с ребенком;

– Дорогая, как, по‑твоему, у тебя случился провал в памяти?

В глазах Юнипер вспыхнул страх.

– Голова болит? Пальцы… покалывает?

Юнипер медленно кивнула.

– Хорошо.

Вымученно улыбаясь, Саффи помогла сестре снять испорченную блузку и обняла ее за плечи, едва не заплакав от страха, боли и любви, когда нащупала под кожей хрупкие косточки. Надо было поехать в Лондон, надо было отправить Перси в Лондон и забрать Джун домой.

– Все хорошо, – уверенно заявила Саффи, – теперь ты дома. Все будет хорошо.

Лицо Юнипер ничего не выражало, она молчала.

Саффи взглянула на дверь; Перси придумает, что делать. Перси всегда знает, что делать.

– Тсс, – сказала Саффи, – тсс.

Она обращалась скорее к себе, чем к Юнипер, которая больше не слушала.

Они вместе сели на край кушетки и принялись ждать. В камине трещал огонь, ветер носился по камням, дождь хлестал в окна. Казалось, прошла сотня лет. Затем в дверях возникла Перси. Она прибежала с грелкой в руке.

– Мне показалось, я слышала визг… – Она остановилась, заметила, что Юнипер раздета. – Что? Что случилось?

Указывая на запачканную кровью блузку, Саффи сказала с устрашающей бодростью:

– Давай‑ка помоги мне. Юнипер провела в дороге весь день, и мы просто обязаны набрать ей чудесную теплую ванну.

Перси мрачно кивнула; близнецы встали по бокам от своей младшей сестры и повели ее к двери.

Комната привыкла к их отсутствию; камни зашептались.

Разболтанная ставня слетела с петли, и никто не увидел, как она сорвалась.

 

– Она спит?

– Да.

С облегчением выдохнув, Перси шагнула чуть дальше в чердачную комнату, чтобы взглянуть на младшую сестру, и встала у кресла Саффи.

– Она что‑нибудь говорила тебе?

– Немного. Она помнит, как ехала на поезде, потом на автобусе, автобус остановился, она присела на обочине; затем она сразу оказалась на подъездной дорожке, почти у двери, руки и ноги у нее покалывало. Как бывает… ну, знаешь, после.

Да, Перси знала. Она провела костяшками двух пальцев вдоль линии роста волос Юнипер и вниз к щеке. Их младшая сестренка казалась такой маленькой, такой беспомощной и безобидной, когда спала.

– Не разбуди ее.

– Это вряд ли, – отозвалась Перси, указывая на флакон с папиными пилюлями у кровати.

– Ты переоделась, – заметила Саффи, легонько потянув сестру за штанину.

– Да.

– Собираешься на улицу?

Перси коротко кивнула. Если Юнипер вышла из автобуса, но все же отыскала дорогу домой, вероятно, причина провала в ее памяти, причина крови на ее одежде находится где‑то неподалеку от дома. А значит, Перси должна немедленно все проверить; взять фонарик, пройти по дорожке и хорошенько поискать. Она не желала размышлять над тем, что именно найдет; ей было известно только одно; ее долг – убрать это. Если честно, она была рада задаче. Важной и четкой цели, которая поможет отогнать страхи, не позволит воображению умчаться вперед. Положение и без того было тревожным. Она взглянула сверху вниз на голову Саффи, ее хорошенькие кудряшки, нахмурилась и обратилась к сестре:

– Обещай мне, что займешься делом, пока я хожу, а не просидишь здесь все время в переживаниях.

– Но, Перси…

– Я серьезно, Саффи. Она пролежит в забытьи много часов. Отправляйся вниз; возьми перо и бумагу. Отвлекись. Паника нам ни к чему.

– Остерегайся мистера Поттса, – наказала в свою очередь Саффи, переплетя пальцы с пальцами Перси. – Не свети фонариком во все стороны. Ты же знаешь, как мистер Поттс горячится насчет затемнения.

– Обязательно.

– И немцев тоже, Перси. Будь осторожна.

Перси отняла ладонь у сестры, смягчив это тем, что засунула обе руки в карманы, и криво усмехнулась.

– В такую‑то ночь? Если у них есть мозги, они давно сидят дома в своих теплых кроватках.

Саффи попыталась улыбнуться, но тщетно. Кто мог ее винить? В комнате толпились старые призраки. Перси подавила дрожь и направилась к двери со словами:

– Ну ладно, я…

– Помнишь, как мы спали здесь на чердаке?

Остановившись, Перси нащупала сигарету, которую свернула раньше.

– Смутно.

– Это было здорово, правда? Только ты и я.

– Если мне память не изменяет, тебе не терпелось перебраться вниз.

Наконец Саффи улыбнулась, но ее улыбка была полна печали. Она избегала взгляда Перси; не сводила глаз с Юнипер.

– Я всегда спешила. Вырасти. Уехать.

У Перси заныло в груди. Усилием воли она отогнала подступившую тоску. Она не желала вспоминать девушку, которой была ее сестра до того, как папа ее сломал, когда у нее были талант, мечты и все шансы их осуществить. Не сейчас. Никогда, если получится. Это слишком больно.

В кармане брюк лежали обрывки бумаги, на которые она по чистой случайности наткнулась на кухне, когда готовила грелку. Она искала спички, подняла крышку кастрюли на скамейке и увидела обрывки письма Эмили. Хорошо, что она нашла их. Не хватало только, чтобы Саффи поддалась старому отчаянию. Перси отнесет их вниз и сожжет по пути на улицу.

– Я пошла, Саффи…

– Наверное, Юнипер уедет от нас.

– Что?

– Думаю, она планирует сбежать.

Почему сестра это сказала? И почему сейчас, сегодня вечером? Пульс Перси участился.

– Ты спросила у Юнипер о нем?

Саффи помедлила достаточно, чтобы Перси поняла: да, спросила.

– Она собирается замуж?

– Она говорит, что любит его, – выдохнула Саффи.

– Но она не любит его.

– Она верит, что любит, Перси.

– Ты ошибаешься. – Перси вздернула подбородок. – Она не выйдет замуж. Не сможет. Ей известно, что сделал папа, к чему приведет ее брак.

– Любовь толкает людей на жестокие поступки, – печально улыбнулась Саффи.

Коробка спичек выскользнула из пальцев Перси, и она наклонилась поднять ее с пола. Выпрямившись, она увидела, что Саффи наблюдает за ней со странным выражением лица, как будто пытается передать сложную мысль или найти решение мучительной загадки.

– Он придет, Перси?

Перси закурила и пошла вниз по лестнице.

– Послушай, Саффи, – бросила она, – откуда мне знать?

 

Подозрения закрались в голову Саффи исподтишка. Дурное настроение сестры весь вечер было неприятным, но привычным, вот почему Саффи думала исключительно о том, как с ним справиться и не испортить торжественный ужин. Но потом Перси надолго скрылась на кухне, якобы искала аспирин, а затем вернулась в испачканном платье, с историей о шуме снаружи. Озадаченное лицо на вопрос, нашла ли она аспирин, как будто сестра и вовсе забыла, что ходила за ним… А теперь утверждения, почти уверенность, что Юнипер не выйдет замуж…

Но нет.

Хватит.

Перси может быть жесткой и даже недоброй, однако на такое не способна. Саффи никогда в это не поверит. Сестра любит замок страстно, но не ценой собственной человечности. Перси храбрая, порядочная и благородная; она спускалась в воронки от бомб спасать чужие жизни. Кроме того, это не Перси покрыта чужой кровью…

Задрожав, Саффи резко встала. Перси права: ни к чему нести безмолвное дежурство у постели спящей Юнипер. Понадобилось три папиных пилюли, чтобы погрузить сестру в сон, и бедный ягненочек наверняка проспит много часов.

Бросить ее здесь одну, такую маленькую и уязвимую… все материнские инстинкты Саффи восставали против этого. И все же она знала, что если останется, то непременно скатится в малодушную панику. Ее разум уже запутался в кошмарных предположениях. Юнипер теряла память, только если переживала какую‑либо травму, только если видела или делала нечто, обострявшее ее чувства; нечто, отчего ее сердце колотилось быстрее, чем положено. В сочетании с кровью на ее блузке и общим предчувствием беды, которое последовало за ней в дом…

Нет.

Хватит.

Саффи прижала ладони к груди. Попыталась ослабить скрутившийся в ней узел страха. Сейчас не время поддаваться панике. Она обязана сохранять спокойствие. Очень многое еще неизвестно, но ясно одно. Она не сможет помочь Юнипер, если не справится со своим неконтролируемым страхом.

Она пойдет вниз и займется своим романом, как и советовала Перси. Час или около того в приятном обществе Адели – именно то, что нужно. Юнипер в безопасности, Перси найдет то, что следует. И Саффи. Не. Будет. Паниковать.

Не должна.

Приняв решение, она поправила одеяло и ласково разгладила его на груди Юнипер. Сестра даже не вздрогнула. Она спала так крепко, словно ребенок, уставший за целый день под солнцем, под ясным синим небом, на берегу моря.

Юнипер была таким особенным ребенком. Воспоминание пришло в голову мгновенно и полно, словно вспышка: маленькая Юнипер, ножки‑палочки с белесыми волосками, блестящими на солнце. Сидит на корточках, колени в засохших царапинах, босые пыльные ступни распластаны по выжженной летом земле. Нависла над старой канавой, возит веточкой в грязи, ищет подходящий камешек, чтобы кинуть сквозь решетку…

Пласт дождя скользнул по окну, и девочка, солнце и запах сухой земли превратились в дым и улетели прочь. Остался только тусклый и затхлый чердак. Чердак, на котором Саффи и Перси жили в детстве, в стенах которого превратились из хнычущих младенцев в капризных юных леди. Сохранилось совсем мало доступных глазу свидетельств того, что они здесь когда‑то обитали. Только кровать, чернильное пятно на полу, книжный шкаф у окна, на который она…

Нет!

Хватит!

Саффи сжала кулаки. Заметила флакон с папиными пилюлями. Мгновение подумала, открутила крышку и вытряхнула одну таблетку в ладонь. Это поможет снять напряжение, поможет расслабиться.

Оставив дверь открытой, она осторожно спустилась по узкой лестнице.

В чердачной комнате вздохнули шторы.

Юнипер вздрогнула.

Длинное платье мерцало на гардеробе, словно бледное забытое привидение.

 

Луны не было, было сыро, и Перси промокла до нитки, несмотря на дождевик и сапоги. К тому же еще и фонарик проявил некстати свой норов. Она опустила ногу на раскисшую дорожку и ударила фонариком о ладонь; батарейки загромыхали, вспыхнули свет и надежда. И тут же погасли.

Перси чуть слышно выругалась и смахнула запястьем волосы, которые липли ко лбу. Она не представляла, что ищет, но надеялась найти это несколько раньше. Чем больше времени утекало, чем дальше от замка она уходила, тем меньше оставалось шансов, что с проблемой удастся справиться. А с ней необходимо было справиться.

Она прищурилась сквозь дождь, пытаясь что‑либо рассмотреть.

Ручей разбух и мчался вперед; она слышала, как он кувыркается и ревет по пути к лесу. Такими темпами мост к утру снесет.

Чуть повернув голову налево, она ощутила сердитые взгляды часовых Кардаркерского леса. Услышала ветер, прячущийся в верхушках деревьев.

Перси дала фонарику еще один шанс. Проклятая штуковина продолжала ее игнорировать. Она двинулась дальше по направлению к дороге, медленно, осторожно, внимательно глядя вперед.

Сверкнула молния, и мир стал белым; промокшие поля покатились прочь, лес отступил, замок скрестил руки в разочаровании. Застывшее мгновение; Перси ощутила безмерное одиночество, внутри ее было так же холодно, мокро и белым‑бело, как и снаружи.

Она увидела это в последнем отблеске молнии. Нечто впереди. Нечто совершенно неподвижное.

Боже праведный, нечто формой и размером с человека.

 

2

 

Том привез цветы из Лондона, небольшой букетик орхидей. Их было сложно найти, пришлось изрядно раскошелиться, и когда день сменился вечером, он пожалел о своем выборе. Орхидеи казались потрепанными, и он начал сомневаться, что магазинные цветы понравятся сестрам Юнипер больше, чем понравились бы ей самой. Еще он привез подаренное на день рождения варенье. Боже, он нервничал.

Посмотрев на часы, он решил больше этого не делать. Он безнадежно опаздывает. Исправить уже ничего нельзя; поезд остановили, он был вынужден искать другой автобус, а единственный, который направлялся на восток, уходил из соседнего города, поэтому ему пришлось бежать много миль по пересеченной местности, только чтобы выяснить, что рейс сегодня отменен. Этот автобус явился ему на замену через три часа, когда Том уже собирался отправиться пешком в надежде поймать попутную машину.

Он облачился в форму; через несколько дней ему предстояло вернуться на фронт, к тому же он привык к ней; но из‑за переживаний тело затекло, и куртка сидела на плечах как‑то странно. Еще он надел медаль, ту, которую ему вручили после канала Эско. Том испытывал к ней смешанные чувства… каждый раз, надевая ее, он вспоминал всех парней, которых они потеряли, отчаянно пробиваясь из преисподней; но, судя по всему, она много значила для других, например его матери, и он решил, что так будет лучше, учитывая, что ему предстоит первая встреча с родными Юнипер.

Ему было важно им понравиться, важно, чтобы все прошло как можно более гладко. Скорее ради нее, чем ради себя; двойственность Юнипер смущала его. Она часто говорила о сестрах и своем детстве, всегда с любовью. Слушая ее и вспоминая собственное мимолетное знакомство с замком, Том воображал идиллию, деревенскую фантазию, более того, нечто вроде волшебной сказки. И все же она долго не хотела приглашать его домой, становилась почти подозрительной при любом намеке на это.

А потом, всего две недели назад, Юнипер передумала с типичной внезапностью. Пока у Тома еще шла кругом голова оттого, что она приняла его предложение, она объявила, что они должны навестить ее сестер и вместе объявить новость. Ну конечно должны. И вот он здесь. Он знал, что почти прибыл на место, потому что автобус уже не раз останавливался, и большинство пассажиров вышли. Когда он выехал из Лондона, небо хмурилось, затянутое белой облачной пеленой, которая темнела по краям по мере приближения к Кенту, а сейчас полил дождь и дворники елозили по ветровому стеклу с убаюкивающим звуком, от которого Том провалился бы в сон, если бы меньше нервничал.

– Едете домой, да?

Он поискал в темноте человека, которому принадлежал голос, и увидел женщину на сиденье через проход. Лет пятидесяти – сложно точно сказать, – довольно доброе лицо, так могла бы выглядеть его мать, если бы жизнь обошлась с ней милосерднее.

– Навещаю подругу, – пояснил он. – Она живет на Тентерден‑роуд.

– Подругу, говорите? – Женщина лукаво улыбнулась. – А может, зазнобу?

Том тоже улыбнулся, потому что отчасти она угадала, но тут же посерьезнел, потому что в главном ошиблась. Он собирался жениться на Юнипер Блайт, она не была его зазнобой. Зазноба – это девушка, с которой парень встречается во время отпусков, хорошенькая особа с надутыми губками, стройными ножками и пустыми обещаниями в письмах на фронт; любительница джина, танцулек и обжиманий в темноте.

Юнипер Блайт была совсем другой. Она станет его женой, он станет ее мужем; но Том знал, хоть и хватался за абсолютные ценности, что она никогда не будет принадлежать ему одному. Китс встречал женщин, подобных Юнипер. Когда он писал о деве на лугу, что шла навстречу с гор, о цветах в ее кудрях, летящем шаге и блестящем диком взоре,[56] он, верно, описывал Юнипер Блайт.

Соседка ожидала ответа. Том улыбнулся и произнес:

– Невеста.

Он насладился звучащим в слове обещанием надежности и в то же время поморщился от его неуместности.

– Ну надо же. Как мило. До чего приятно слышать хорошие новости в такие времена. Здесь, у нас познакомились?

– Нет… То есть да, но не по‑настоящему. Мы встретились в Лондоне.

– В Лондоне. – Она одобрительно улыбнулась. – Иногда я навещаю там подругу, и когда в последний раз сошла с поезда на Чаринг‑Кросс… – Она покачала головой. – Храбрый старый Лондон. Просто ужас, что с ним случилось. С вами и вашими родными все в порядке?

– Нам везет. Пока что.

– Долго сюда добирались?

– Выехал в двенадцать минут десятого утра. И попал в комедию ошибок.

Дама вздохнула.

– То встанут, то поедут. Толпы народу. Проверка документов… и все же вы здесь. Почти в конце путешествия. Погода, правда, подкачала. Надеюсь, вы захватили зонтик.

Не захватил; но он кивнул, улыбнулся и вернулся к своим мыслям.

 

Саффи взяла писательский дневник в хорошую гостиную. В других комнатах в этот вечер не топили камин, и, несмотря ни на что, изящное убранство комнаты по‑прежнему доставляло ей скромное удовольствие. Она не любила огороженных пространств, и потому предпочла стол креслам. Убрала один из приборов. Аккуратно, стараясь не потревожить оставшихся трех… безумие, конечно, она это понимала, но крошечная ее часть продолжала цепляться за надежду, что сегодня они поужинают, все вчетвером. Она налила себе еще виски, села и раскрыла тетрадь на последней странице; внимательно прочла ее, освежая в памяти историю трагической любви Адели. Вздохнула, когда тайный мир ее книги приветственно распахнул объятия.

Оглушительный раскат грома заставил Саффи подпрыгнуть и напомнил, что она собиралась переписать сцену, в которой Уильям разорвал помолвку с Аделью.

Бедная, милая Адель. Ну конечно, ее мир рухнет во время грозы, когда сами небеса словно раскалываются на части! Все правильно. Все трагические моменты в жизни должны быть подчеркнуты разгулом стихий.

Гроза могла бы разразиться, но не разразилась, когда Мэтью разорвал помолвку с Саффи. Они сидели бок о бок на диванчике в библиотеке рядом с застекленными дверями, и солнце струилось им на колени. Прошло двенадцать месяцев после кошмарной поездки в Лондон, премьеры пьесы, темного театра, отвратительного чудовища, которое вылезло из рва и взобралось по стене, стеная от невыносимой боли… Саффи как раз налила две чашечки чая, когда Мэтью заговорил:

– Думаю, нам следует освободить друг друга от обязательств.

– Освободить?.. Но я не… – Она моргнула. – Ты больше не любишь меня?

– Я всегда буду любить тебя, Саффи.

– Тогда… почему?

Она переоделась в сапфировое платье, когда стало известно, что он придет. Это было ее лучшее платье; она носила его в Лондоне; ей хотелось, чтобы Мэтью восхищался ею, желал ее, пылал страстью, как в тот день у озера. Она почувствовала себя глупо.

– Почему? – выдохнула она, презирая слабость в своем голосе.

– Мы не можем пожениться; ты знаешь это не хуже меня. Как мы можем жить как муж и жена, если ты отказываешься покидать эти стены?

– Не отказываюсь; я не отказываюсь, я мечтаю уехать…

– Тогда поехали, поехали сейчас же…

– Я не могу… – Саффи поднялась. – Я же объясняла тебе.

И тогда с ним произошла перемена, горечь исказила его черты.

– Ну конечно не можешь. Если бы ты любила меня, ты бы поехала. Села в мой автомобиль, и мы бы умчались из этого жуткого, затхлого места. – Мэтью вскочил на ноги. – Поехали, Саффи! – В его лице не осталось и тени обиды. Он указал шляпой на начало подъездной дорожки, где находился его автомобиль. – Поехали. Давай уедем сейчас же, ты и я.

Ей хотелось повторить, что она не может, молить его понять, потерпеть, подождать, но она не стала этого делать. Ясность пришла мгновенно, словно чиркнули спичкой, и она осознала: никакие ее слова или поступки не заставят его понять. Ощутить калечащую панику, которая охватывала ее при попытке оставить замок; грозный и беспричинный страх, который запускал в нее когти, укутывал крыльями, выжимал воздух из легких, затуманивал зрение, делал пленницей в этом холодном темном месте, слабой и беспомощной, как дитя.

– Поехали. – Он взял ее за руку. – Поехали.

Это было сказано так нежно, что, сидя в хорошей гостиной замка шестнадцать лет спустя, Саффи ощутила эхо его слов, которое пробежало по позвоночнику и жарко угнездилось под юбкой.

Она невольно улыбнулась, хотя знала, что стоит на вершине исполинского утеса, внизу кружится темная вода и любимый мужчина просит позволить ему спасти ее, не понимая, что спасти ее невозможно, что противник сильнее его во сто крат.

– Ты прав, – кивнула она, шагая с утеса и падая вниз. – Нам следует освободить друг друга от обязательств.

Никогда больше она не видела Мэтью, равно как и кузину Эмили, которая выжидала подходящего момента, своего шанса; всегда мечтала о том, чего хотела сама Саффи.

 

Бревно. Всего лишь кусок плавника, смытый быстро набухающим потоком. Перси оттащила бревно на обочину, проклиная его тяжесть и сучок, который вонзился в плечо. То ли она испытывала облегчение, то ли смятение оттого, что поиски необходимо продолжить. Она собиралась пойти дальше по дорожке, когда ее что‑то остановило. Странное ощущение, как‑то связанное с сестрой‑близнецом. Голова закружилась от дурного предчувствия. Как там Саффи, нашла себе занятие?

Перси в нерешительности постояла под дождем, посмотрела на дорогу у подножия холма, оглянулась на темную громаду замка.

Не совсем темную громаду замка.

В ночи сиял огонек, маленький, но яркий. Окно хорошей гостиной.

Проклятая ставня. Ну почему она не починила ее как следует?

Ставня окончательно решила дело. Не хватало только привлечь внимание мистера Поттса и его отряда местной обороны.

В последний раз обернувшись на Тентерден‑роуд, Перси направилась к замку.

 

Автобус остановился у обочины и выпустил Тома. Лило как из ведра, и его букет проиграл борьбу за жизнь в тот же миг, когда очутился снаружи; юноша мгновение поразмыслил, что лучше – погубленные цветы или никаких цветов, и швырнул орхидеи в бурлящую канаву. Хороший солдат чует, когда пора трубить отступление; к тому же варенье все еще при нем.

Сквозь непроглядную сырую ночь он различил чугунные ворота и толкнул створку. Когда она со скрипом поддалась под его весом, он закинул голову к черному‑пречерному небу. Закрыл глаза и позволил дождю беспрепятственно струиться по щекам; неприятно, но без плаща или зонта ему оставалось только капитулировать. Он опоздал, он промок, однако он здесь.

Закрыв за собой ворота, он перебросил вещмешок через плечо и пошел по дорожке. Боже правый, ну и темень. Затемнение в Лондоне – это одно, но в сельской местности, да еще при том, что непогода погасила все звезды, он словно пробирался сквозь смолу. Справа высилась какая‑то громада, чуть чернее, чем окружающий ее мрак. Том знал, что это должен быть Кардаркерский лес. Поднялся ветер, и верхушки деревьев заскрежетали зубами, пока он наблюдал за ними. Он поежился и отвернулся, подумал о Юнипер, которая ждет его в теплом сухом замке.

Шаг за шагом он продвигался дальше. Завернул за поворот, преодолел мост, под которым неслась вода, а дорожка все не кончалась и не кончалась.

Зазубренная вспышка молнии – и Том в изумлении замер. Ему открылось великолепное зрелище. Мир купался в серебристо‑белом свете… вздыбленная толпа деревьев, бледный каменный замок на холме, извилистая дорожка, которая бежала впереди через продрогшие поля… и местами исчезала во тьме. Отпечаток освещенного пейзажа сохранился перед глазами наподобие фотографического негатива, и Том понял, что не одинок среди мрака и сырости. Кто‑то еще шел по дорожке перед ним: хрупкий, но мужеподобный силуэт.

Том лениво удивился, зачем кому‑то выходить на улицу в подобную ночь; возможно, в замке ожидают еще одного гостя? Который тоже опоздал и тоже был застигнут дождем. Том воспрял духом и собирался было окликнуть товарища по несчастью… разве не лучше явиться на пару с другим долгожданным гостем? Однако убийственный раскат грома заставил его отказаться от этой мысли. Он прибавил ходу, ориентируясь на точку в темноте, где должен был стоять замок.

Лишь приблизившись, Том увидел его: едва заметный рельеф в темноте. Он нахмурился, моргнул и понял, что ему отнюдь не мерещится. Впереди сияла искра золотистого света, тонкий лучик в крепостной стене. Он представил, как Юнипер ждет его, подобно русалке из старинных историй, держит фонарь как маяк для застигнутого бурей возлюбленного. Исполненный пылкой решимости, он устремился на свет.

 

Пока Перси и Том пробираются сквозь дождь, в глубине замка Майлдерхерст все тихо. Высоко на чердаке лежит в тяжком забытье Юнипер; внизу в хорошей гостиной ее сестра Саффи, устав от сочинительства, откинулась на спинку кушетки и балансирует на грани сна. За ее спиной комната с потрескивающим камином; перед ней дверь, за которой – пикник у озера. Чудесный день в конце весны 1922 года, неожиданно теплый, небо синее, как первосортное венецианское стекло. Гости наплавались и теперь сидят на одеялах, пьют коктейли и едят изысканные сэндвичи.

Несколько молодых людей отделяются от остальных, и спящая Саффи следует за ними; в особенности ей интересна юная пара на заднем плане, парень по имени Мэтью и хорошенькая девушка шестнадцати лет по имени Серафина. Они знакомы с детства, он друг семьи ее странных кузин с севера, и потому папа признал его подходящим знакомством; столько лет они носились друг за другом по бескрайним полям, удили многие поколения форели в ручье, глазели на ежегодные костры в честь жатвы; но что‑то между ними изменилось. В этот его визит она стала косноязычной; порой она ловит на себе его пристальный взгляд, и ее щеки теплеют в ответ. Со времени его приезда они обменялись не более чем тремя фразами.

Группа, за которой тянутся двое, останавливается; одеяла с экстравагантной небрежностью расстилаются под деревьями, откуда‑то появляется укулеле,[57] вспыхивают сигареты и шутливая болтовня; юноша и девушка устраиваются с краю. Они не говорят и не смотрят друг на друга. Сидят и с нарочитым интересом разглядывают небо, птиц, солнечный свет, играющий в листве, но думают только о дюйме между ее коленом и его бедром. О пульсирующем электричестве, которое наполняет пространство. Шепчет ветер, листья кружатся по спирали, поет скворец…

Она ахает. Прикрывает ладонью рот, боясь, что кто‑то услышал.

Кончики его пальцев едва коснулись ее ладони. Так легонько, что она могла бы не почувствовать, если бы ее внимание не было с математической точностью сосредоточено на расстоянии между ними, его головокружительной близости… В этот миг спящая сливается со своим юным двойником. Она больше не следит за влюбленными издали, а сидит по‑турецки на одеяле, опершись на руки, и сердце колотится в груди со всей незапятнанной радостью и надеждами юности.

Саффи не смеет смотреть на Мэтью. Она быстро озирается по сторонам и изумленно понимает, что никто не заметил происходящего; маятник мира покачнулся, и все изменилось, но вокруг все осталось прежним…

Тогда она позволяет себе опустить взгляд, скользнуть им по руке, запястью, к ладони. Вот. Его пальцы. Его кожа на ее коже.

Она набирается мужества, чтобы поднять глаза, пересечь мостик, который он перекинул между ними, и позволить своему взгляду завершить путешествие, скользнуть по его ладони, через запястье, вверх по руке туда, где ее непременно ожидает его взгляд… но что‑то отвлекает ее. Темное пятно на холме позади.

Ее отец, всегда чрезмерно внимательный, пошел за ними и теперь наблюдает с вершины холма. Она ощущает его взгляд, знает, что он направлен именно на нее; знает и то, что отец заметил прикосновение пальцев Мэтью к ее ладони. Она опускает глаза; ее щеки пылают, и в глубине живота что‑то ворочается. Странно, но выражение папиного лица, его присутствие на холме донельзя обостряет ее чувства. Она понимает, что ее любовь к Мэтью – а ведь это именно любовь, сомнений нет – до странности схожа с ее страстью к отцу; ей хочется, чтобы ее ценили, покоряли, она отчаянно стремится показаться занятной и умной…

 

Саффи крепко спала на кушетке у камина, на коленях у нее лежал пустой бокал, на губах играла легкая сонная улыбка, и Перси с облегчением вздохнула. И на том спасибо; ставня сорвалась, нет ни следа того, что заставило Юнипер потерять память, но, по крайней мере, на домашнем фронте все спокойно.

Она сползла с подоконника, уцепилась за камни облицовки и, собравшись с духом, спрыгнула в сырость. Старый ров напитался дождем и быстро поднимался, вода стояла уже выше лодыжек. Так она и думала; нужны специальные инструменты, чтобы вернуть ставню на место.

Перси потащилась вдоль стены замка к кухонной двери, распахнула ее и ввалилась в дом, подальше от дождя. Контраст был поразительным. Теплая сухая кухня с ее ароматами жаркого и гудящим электрическим светом была воплощением домашнего уюта, и у Перси перехватило дыхание от желания стянуть промокшую одежду, резиновые сапоги и раскисшие носки и свернуться клубочком на коврике у плиты, оставив все, что надо сделать, несделанным. Уснуть с детской уверенностью в том, что обо всем позаботится кто‑то другой.

Она улыбнулась, ухватила столь предательские мысли за хвост и отшвырнула в сторону. Не время мечтать о сне, тем более о том, чтобы свернуться клубочком на кухонном полу. Она усердно заморгала, когда капли покатились по лицу, и отправилась за ящиком с инструментами. Сегодня она приколотил ставню гвоздями, а при дневном свете починит как следует.

 

Сон Саффи перекрутился, как лента; место и время изменились, но центральный образ остался, как темный силуэт на сетчатке, если закрыть глаза, глядя на солнце.

Папа.

Саффи стала младше, ей двенадцать лет. Она поднимается по лестнице, с обеих сторон от нее каменные стены, и она постоянно оборачивается, ведь папа считает, что сиделки запретят ей приходить, если обо всем узнают. На дворе 1917 год, идет война; папа был в отъезде, но вернулся с фронта и, как твердят им бесконечные сиделки, с края гибели. Саффи поднимается по лестнице, потому что у них с папой новая игра. Тайная игра, по правилам которой она делится с ним своими страхами, и его глаза загораются от радости. Они играют в нее уже пять дней.

Внезапно действие сна переносится на несколько дней назад. Саффи больше не на холодной каменной лестнице, а в своей кровати. Она просыпается рывком. Одинокая и испуганная. Тянется к сестре‑близнецу, как всегда, когда ей снится кошмар, но простыня рядом пустая и холодная. Все утро она бродит по коридорам, пытаясь заполнить дни, которые потеряли всякий смысл и значение, пытаясь убежать от кошмара.

А теперь она сидит, прислонившись спиной к стене, в комнатке под винтовой лестницей. Это единственное место, где она ощущает себя в безопасности. Звуки несутся вниз из башни, камни вздыхают и поют; она закрывает глаза и слышит его. Голос, шепчущий ее имя.

На единственное радостное мгновение ей кажется, что вернулась сестра. Но затем, сквозь дымку, она видит его. Он сидит на деревянной скамье у дальнего окна и держит трость на коленях. Папа, хоть и здорово изменившийся, больше не тот сильный молодой человек, который отправился на войну три года назад.

Он подзывает ее, и она не в силах отказать.

Она медленно ступает, остерегаясь его и новых призраков за его плечами.

– Я скучал по тебе, – говорит он, когда она приближается.

Его голос звучит настолько знакомо, что вся тоска, которую она сдерживала во время его отсутствия, подкатывает к горлу.

– Садись рядом, – велит он, – и расскажи мне, что тебя напугало.

И она рассказывает. Рассказывает ему все. О сне и о мужчине, который приходит за ней, страшном мужчине, живущем в иле.

 

Наконец Том добрался до замка и обнаружил, что это вовсе не фонарь. Огонек, на который он шел, путеводный маяк для застигнутых бурей моряков, на самом деле был электрическим светом, струившимся из окна одной из комнат замка. Том заметил, что ставня слетела с петель, нарушая затемнение.

Он предложит починить ее, когда окажется под крышей. Юнипер жаловалась, что все хозяйство держится на плечах ее сестер, которые лишились даже той скромной помощи, что была до войны. Том не слишком хорошо разбирался в механизмах, но вполне умел управляться с молотком и гвоздями.

Немного повеселев, он прошлепал по воде, стоящей в низине вокруг замка, и поднялся на переднее крыльцо. Мгновение помедлил у входа, проводя инвентаризацию. Его волосы, одежда и ноги были такими мокрыми, как будто он переплыл Ла‑Манш, чтобы здесь очутиться, и вот он здесь. Он скинул вещмешок с плеча и заглянул внутрь в поисках варенья. Вот оно. Том вытащил стеклянную банку и поднес к глазам, провел пальцами по гладким бокам в поисках повреждений.

Все идеально. Возможно, у него началась полоса везения? Том с улыбкой попытался пригладить волосы, постучал в дверь и принялся ждать с банкой варенья в руке.

 

Выругавшись, Перси треснула ладонью по крышке ящика с инструментами. Господь милосердный, где этот чертов молоток? Она ломала голову, пытаясь вспомнить, где в последний раз его оставила. Надо было починить курятник Саффи; на подоконнике в желтой гостиной отошли планки; потом еще балюстрада на лестнице в башню… Перси толком не смогла бы ответить, когда положила молоток обратно в ящик, но была уверена, что сделала это. Она никогда не забывала о подобных вещах.

Черт побери.

Перси похлопала себя по бокам, просунула руку между пуговицами дождевика, запустила в карман брюк и с облегчением схватила кисет с табаком. Выпрямилась и разгладила листок папиросной бумаги, держа его подальше от капель, которые все еще стекали с ее рукавов, волос, носа. Она насыпала табак вдоль складки, лизнула и запечатала сигарету; покрутила цилиндрик между пальцев. Чиркнула спичкой, глубоко затянулась. Вдохнула восхитительный табачный дым, выдохнула разочарование.

Ей только пропавшего молотка не хватало. Помимо возвращения Юнипер, загадочной крови на ее блузке, новости о том, что она собирается замуж, не говоря уже о случайной встрече с Люси…

Перси снова затянулась, выдохнула и что‑то смахнула с глаза. Саффи не нарочно, она не могла… она ничего не знает о Люси, о любви и утрате, которую пережила сестра. Перси позаботилась об этом. И все же возможно, что ее сестра‑близнец услышала, увидела или непостижимым образом почувствовала нечто, чего не должна была. Но Саффи, несомненно, не из тех, кто станет напоминать Перси о ее несчастье. Ей лучше прочих известно, каково лишиться любви.

Шум. Перси затаила дыхание и напряженно прислушалась. Ничего не услышала. Она представила, как Саффи спит на кушетке и пустой бокал из‑под виски балансирует у нее на коленях. Возможно, она шевельнулась, и бокал упал. Перси уставилась в потолок, подождала еще полминуты и решила, что продолжения не последует.

Времени стоять и оплакивать прошлое не было. Зажав сигарету губами, она продолжила копаться в инструментах.

 

Том снова постучал и поставил банку у двери, чтобы потереть руки друг о друга. Замок, уж верно, не маленький; кто знает, сколько времени требуется спуститься с верхнего этажа на нижний. Прошла минута или около того; он отвернулся от двери, следя, как дождь струится с карнизов, и удивляясь тому странному факту, что, стоя на крыльце в промокшей одежде, больше мерзнет, чем под проливным дождем.

Он посмотрел на землю и обратил внимание, что замок окружен кольцом воды. Однажды в Лондоне, когда они лежали в постели и он расспрашивал о замке, Юнипер рассказала, что когда‑то в Майлдерхерсте был ров, отец приказал засыпать его после смерти первой жены.

– Наверное, от горя, – предположил Том.

Взглянув на Юнипер, он представил зияющий ужас, если утратит ее, и ясно понял, на что способно подвигнуть мужчину подобное горе.

– Не от горя, – возразила она, теребя кончик пряди. – Скорее от вины.

Ее слова озадачили его, но затем она улыбнулась, перекатилась и села на краю кровати; ее обнаженная спина была гладкой и прямо умоляла о прикосновении, и он забыл о возникшем недоумении. И вспомнил о нем только сейчас. Вины… в чем? Он сделал мысленную пометку выяснить позже, когда он познакомится с ее сестрами, когда они с Юнипер объявят новость, когда они останутся наедине.

Внимание Тома привлек треугольник света, сверкающий на водной поверхности. Он падал из окна со сломанной ставней. Том сообразил, что ее можно просто подвесить на сохранившуюся задвижку. Что, если попробовать прямо сейчас?

До окна невысоко. Он управится за пару минут. Ему не придется выходить на улицу чистым и высохшим, и он завоюет сердца сестер.

Усмехнувшись, Том оставил мешок у двери и снова шагнул под дождь.

 

С того момента, как Саффи устроилась спиной к потрескивающему огню в хорошей гостиной, ее сны несутся по спирали вдоль кругов, бегущих по поверхности ее сознания. И наконец она достигает центра. Неподвижной точки, из которой расходятся все сны и в которую возвращаются. Старое, знакомое место. Снилось ей тысячу раз, снилось с детства. Оно никогда не меняется, подобно старой кинопленке, которую перематывают назад и повторяют вновь и вновь. И сколько бы она не видела его, сон неизменно свежий, а ужас – кровоточащий, как всегда.

Сон начинается с ее пробуждения; она думает, что очнулась в реальном мире, но замечает странную тишину вокруг. Холодно, и Саффи одна; она съезжает по белой простыне и опускает ноги на деревянный пол. Няня спит в смежной комнатке; медленно, размеренно дышит, что должно означать безопасность, но в этом мире свидетельствует лишь о непреодолимом расстоянии.

Саффи медленно движется к окну. Ее тянет к нему.

Она забирается на книжный шкаф, подтыкает ночную рубашку вокруг колен, пытаясь защититься от внезапного смертельного холода. Касается запотевшего стекла и вглядывается в ночь…

 

Перси отыскала молоток. Это заняло немало времени и потребовало множества ругательств, но все же ее ладонь сомкнулась на гладкой деревянной рукоятке, отполированной за много лет разнообразного использования. Фыркнув со смесью ликования и разочарования, Перси выудила молоток из груды гаечных ключей и отверток и положила на пол рядом с собой. Открыла стеклянную банку с гвоздями и вытряхнула в руку с десяток. Поднесла один к свету, осмотрела и решила, что двух с половиной дюймов вполне достаточно; по крайней мере, до утра ставня продержится. Она сунула пригоршню гвоздей в карман дождевика, взяла молоток и направилась обратно через кухню к двери.

Начало вышло на редкость неудачным, что и говорить. Нога соскользнула с камня, и он упал в илистый ров, испытав немалое потрясение. Определенно, это не входило в его планы. Выругавшись, как солдат – которым он, разумеется, и был, – Том поднялся, вытер глаза тыльной стороной запястья и атаковал стену с еще большей решимостью.

«Никогда не отчаивайтесь! – кричал им командир, когда они с боем продирались сквозь Францию. – Никогда не отчаивайтесь!»

Наконец он добрался до подоконника. К счастью, между двумя камнями имелась выемка, из которой давным‑давно высыпался известковый раствор, как раз подходящего размера, чтобы втиснуть ботинки. Из комнаты струился благословенный свет, и Том быстро прикинул, что починить ставню прямо сейчас не удастся.

Он так сосредоточился на ставне, что не обратил внимания на саму комнату. Сейчас же он посмотрел в окно и увидел поразительно теплую и уютную сценку. Хорошенькая женщина дремала у огня. Сначала он решил, что это Юнипер.

Затем женщина вздрогнула, ее лицо напряглось, и он понял, что это не Юнипер, а одна из ее сестер. Судя по описаниям Юнипер – Саффи, которая вырастила ее, заступив на место умершей матери, которая страдала от приступов паники и не могла покинуть замок.

Пока он наблюдал, она внезапно распахнула глаза, и он чуть не разжал пальцы от удивления. Женщина повернула голову к окну, и их взгляды встретились.

 

Перси заметила мужчину у окна, как только зашла за угол. Свет выхватывал темный силуэт, похожий на гориллу; незнакомец взобрался по стене, цепляясь за камни, и посмотрел в хорошую гостиную. Комнату, где спала Саффи. В груди Перси что‑то заклокотало; всю жизнь она считала своим долгом охранять сестер и потому покрепче сжала деревянную рукоятку молотка. С натянутыми нервами она побежала к мужчине сквозь дождь.

 

Возникнуть за окном, как вымазанный илом вуайерист, – совсем не то впечатление, которое он надеялся произвести на сестер Юнипер.

Но Тома уже увидели. Он не мог просто спрыгнуть и спрятаться, сделать вид, что ничего не произошло. Он неуверенно улыбнулся, поднял руку, чтобы помахать, дать знать о своих добрых намерениях, но тут же уронил ее, когда сообразил, что она вымазана в иле.

О боже. Женщина стояла и не улыбалась.

Она направилась к нему.

В глубине души он понимал, несмотря на унижение, что этому моменту суждено стать любимым анекдотом благодаря самой своей абсурдности: «Помните ночь, когда мы познакомились с Томом? Он появился за окном, весь в иле, и помахал мне рукой!»

Но до этого еще далеко. Пока что ему остается лишь ждать; пока она идет к нему, медленно, почти как во сне, и немного дрожит, словно ее терзает такой же адский холод, как и его под дождем.

Она потянулась к задвижке окна, он попытался подобрать нужные фразы, а затем она что‑то схватила с подоконника.

 

Перси застыла как вкопанная. Мужчина исчез. Прямо у нее на глазах он свалился на землю. Она подняла глаза и увидела в окне трясущуюся Саффи, которая крепко сжимала в руках гаечный ключ.

 

Резкий треск. Интересно, что это? Движение, его собственное, внезапное и неожиданное.

Падение.

Что‑то холодное и мокрое у лица.

Звуки. Может, это птицы? Крики, визг. Он вздрогнул и ощутил привкус ила. Где он? Где Юнипер?

Капли дождя колотили его по голове, и он чувствовал каждую каплю в отдельности, словно музыку, перебор струн, сложную мелодию. Они были прекрасны, и он удивился, что не замечал этого прежде. Отдельные капли, совершенные, все до единой. Небо роняет их, они впитываются в землю, чтобы слиться в реки и наполнить океаны, чтобы людям, животным, растениям было что пить… Все так просто.

Он вспомнил грозу, в которую попал еще мальчиком, когда отец был жив. Том испугался. Было темно, гремел гром, и он спрятался под столом на кухне. Он плакал, жмурился и сжимал кулаки. Он ревел так отчаянно, страх так стенал в его ушах, что он не заметил, как отец вошел в комнату. Внезапно гигантский медведь подхватил Тома огромными лапами, прижал к груди и заверил, что все хорошо, и кисло‑сладкий запах табака в его дыхании отогнал беды прочь. В устах отца эти слова прозвучали как заклятие. Обещание. И Том больше не боялся…

Куда подевалось варенье?

Варенье – это очень важно. Мужчина из полуподвальной квартиры сказал, что это его лучшая партия; что он сам собрал ежевику и много месяцев копил выдаваемый по карточкам сахар. Но Том не мог вспомнить, куда подевалась банка. Он знал, она была у него. Он привез ее из Лондона в сумке, а потом вынул и поставил на землю. Он забыл ее под столом? Когда он прятался от дождя, банка с вареньем была у него? Наверное, надо выбраться отсюда и поискать. Придется, ведь варенье – подарок. Сейчас он встанет и поищет, а после посмеется над тем, что едва не потерял банку. Вот только немножко отдохнет.

Он устал. Ужасно устал. Путешествие получилось таким долгим. Грозовая ночь, утомительный подъем по дорожке, целый день поездов, автобусов и опозданий, но самое главное, что путешествие привело его к ней. Он так много преодолел; он так много читал, преподавал, мечтал, желал и надеялся. Вполне естественно, что ему нужно отдохнуть, он только на минутку закроет глаза и расслабится; совсем ненадолго, чтобы быть готовым, когда они вновь встретятся…

Том закрыл глаза, и перед ними вспыхнули мириады крошечных звездочек, они мерцали, кружились, и ему хотелось одного: смотреть на них. Ему казалось, что самое желанное на свете – лежать и смотреть на эти звезды. Так он и сделал; наблюдал, как они кружат и осыпаются, и гадал, сможет ли когда‑нибудь добраться до них, протянуть палец и поймать звезду; вдруг он заметил, что среди них что‑то прячется. Лицо, лицо Юнипер. Его сердце расправило крылья. Выходит, его путь завершен. Она совсем рядом, наклоняется, кладет ладонь ему на плечо, тихонько шепчет что‑то на ухо. Слова, которые описывали все это так замечательно, что когда он попытался их ухватить, повторить, они пролились водой между пальцев, и звезды сияли у нее в глазах, и звезды сияли у нее на губах, и маленькие искрящиеся огоньки сверкали у нее в волосах; и он больше не мог ее слышать, хотя ее губы шевелились, и звезды подмигивали, потому что она таяла, растворялась во мраке; и он тоже таял.

– Джун… – пробормотал он, когда задрожали последние крошечные огоньки и погасли один за другим, когда густой ил забил его горло, нос и рот, когда дождь стучал по его голове, когда легкие разрывались от нехватки воздуха; он улыбнулся, когда ее нежное дыхание коснулось его шеи…

 

3

 

Юнипер внезапно очнулась с пульсирующей головой и землистым привкусом во рту после неестественного сна. В глаза словно насыпали песка. Где она? Вокруг темно, как ночью, но откуда‑то сочится слабый свет. Она моргнула и увидела высоко над головой потолок. Его отметины и балки казались знакомыми и в то же время как будто неправильными. Что‑то было не так. Что случилось?

Определенно что‑то случилось; она чувствовала это. Но что?

Я не помню.

Она повернула голову… медленно… чтобы перекатился ворох незакрепленных безымянных предметов. Изучила пространство в поисках улик; ничего не заметила, кроме пустой простыни, заставленной полки и тонкой полоски света, которая тянулась из‑за приоткрытой двери.

Юнипер узнала место. Это чердак в Майлдерхерсте. Она лежала в собственной постели, в которой не лежала очень давно. Она жила на другом чердаке, залитом солнцем, совсем не таком, как этот.

Я не помню.

Рядом никого нет. Мысль пришла с такой ясностью, словно она прочла ее черным по белому; пустота была болью, ноющей раной. Она думала, что рядом кто‑то будет. Мужчина. Она думала, что рядом будет мужчина.

Затем последовала странная волна дурных предчувствий; провал в памяти – привычное дело, но было что‑то еще. Юнипер заблудилась в темном шкафу своего сознания; хотя вокруг было темно, ее переполняла уверенность, невыносимый страх, что вместе с ней в шкафу заперто нечто ужасное.

Я не помню.

Закрыв глаза, она напряженно прислушалась в поисках каких‑либо подсказок. Лондонская суета осталась далеко позади: автобусы, люди на улице, бормотание, доносящееся из соседних квартир; но вены дома стонали, камни вздыхали, и был еще один постоянный звук. Дождь… легкий стук дождя по крыше.

Она распахнула глаза. Она помнила дождь.

Помнила, как остановился автобус.

Помнила кровь.

Не обращая внимания на боль в голове, Юнипер резко села, сосредоточившись на этом факте, легком проблеске света, воспоминания. Она помнила кровь.

Но чью кровь?

Страх пошевелился, расправил крылья.

Ей нужен воздух. Чердак внезапно показался затхлым, теплым, сырым и вязким.

Она опустила ноги на деревянный пол. Вещи, ее вещи валялись повсюду, но она не ощущала связи с ними. Кто‑то попытался расчистить пространство, проход через хаос.

Она встала. Она помнила кровь.

Почему она посмотрела на свои руки? Так или иначе, она отшатнулась. На них что‑то было. Она быстро провела руками по рубашке, и жест породил под кожей рябь узнавания. Она поднесла ладони к лицу, и отметины испарились. Тени. Это были всего лишь тени.

Со смущением и облегчением она, шатаясь, подошла к окну. Отдернула штору затемнения и подняла раму. Легкая прохладная пленка свежего воздуха коснулась ее щек.

Ночь была безлунной и беззвездной, но Юнипер не нуждалась в свете, ей было известно, что находится за окном. Мир Майлдерхерста наседал на нее. Невидимые животные дрожали в подлеске, ручей Роувинг смеялся среди деревьев, где‑то вдали стенала птица. Куда прячутся птицы во время дождя?

Но было что‑то еще, под самым окном. Огонек, догадалась она, фонарь, повешенный на палку. Кто‑то под дождем трудится на кладбище домашних животных.

Перси.

Перси держит лопату.

Копает.

Что‑то лежит перед ней на земле. Груда. Большая. Неподвижная.

Перси отступила в сторону, и Юнипер широко распахнула глаза. Они выстрелили посланием в ее осажденный мозг, и в темном шкафу замерцал свет, всего на мгновение озарив тот кошмар, который там таился; зло, которое она почувствовала, но не увидела, которое наполнило ее страхом. Теперь она увидела его, она назвала его, и ужас пронзил каждый нерв ее тела. «Ты такая же, как я», – сказал папа, прежде чем поведать свою жуткую историю…

Электричество перегорело, и свет погас.

 

Чертовы руки. Перси подняла с пола кухни упавшую сигарету, зажала в губах и чиркнула спичкой. Она рассчитывала, что привычное действие придаст ей решимости, но надежды оказались тщетными. Ее рука дрожала, как листок на ветру. Пламя погасло, и она попыталась снова. Она изо всех сил сосредоточилась на том, чтобы крепко держать проклятую спичку, пока та шипит и занимается и вспыхивает пламя, на том, чтобы поднести ее к кончику сигареты. Ближе, ближе, ближе… что‑то привлекло ее внимание, темное пятно на внутренней стороне запястья: она вздрогнула и выронила коробок со спичками и огонек.

Спички рассыпались по каменным плитам; она опустилась на колени и начала их собирать одну за другой, плотно укладывая в коробок. Перси не торопилась, растворилась в простой задаче, завернулась в нее, как в плащ, и застегнула все пуговицы.

На ее запястье ил. Всего лишь ил. Небольшое пятнышко, которое она пропустила, когда вошла в дом; когда у раковины стирала ил с ладоней, лица, предплечий, терла, пока не испугалась, что кожа начнет кровоточить.

Перси взяла спичку большим и указательным пальцами. Долго завороженно на нее смотрела. Спичка снова упала на пол.

Он был тяжелым.

Прежде она уже поднимала тела, вместе с Дот; они вытаскивали людей из разбомбленных домов, загружали в машины скорой помощи, ехали и снова несли. Она знала, что мертвые весят больше, чем их выжившие товарищи. Но это совсем другое дело. Он был тяжелым.

Перси поняла, что он мертв, как только вытащила его из рва. Сложно было понять, в чем причина, в ударе или в нескольких дюймах грязной воды, в которую он упал. Но он точно был уже мертв. Она все равно попыталась его оживить, инстинктивно, больше в силу шока, чем надежды; она испробовала все, чему ее научили в скорой помощи. Шел дождь, чему она была рада, поскольку могла не замечать проклятые слезы, когда те осмеливались течь.

Его лицо.

Она закрыла глаза, зажмурила веки, но все равно его видела. Знала, что будет видеть всегда.

Она ударилась лбом о колено, и реальность прикосновения даровала облегчение. Твердость коленной чашечки, ее прохладная несомненность вселяла силы, когда она прижимала к ней горячую, идущую кругом голову; почти как контакт с другим человеком, более спокойным, чем она, более взрослым, мудрым и приспособленным для задач, которые ожидали ее впереди.

Ведь еще многое предстояло сделать. Еще многое, не считая того, что она уже сделала. Наверное, необходимо написать письмо, известить его родных; но что сказать им? Правду говорить нельзя. Все зашло слишком далеко. Было мгновение, когда она балансировала на кончике иглы и могла поступить иначе, позвонить инспектору Уоткинсу и выложить все начистоту, но она удержалась. Никакие слова не могли объяснить, что Саффи ни в чем не виновата. И потому необходимо послать письмо родным парня. Перси не обладала даром к сочинительству, но нужда заставит, она что‑нибудь придумает.

Послышался шум, и она подскочила. На лестнице кто‑то был.

Собравшись с силами, Перси провела ладонью по мокрым щекам. Злясь на себя, на него, на весь мир. Но только не на свою сестру‑близнеца.

– Я уложила ее обратно в постель, – сообщила Саффи, входя в дверь. – Ты была права, она снова встала и ужасно… Перси?

– Я здесь, – отозвалась Перси; ее горло болело от напряжения.

Голова Саффи появилась над краем стола.

– Что ты здесь… Ах, милая. Дай я помогу тебе.

Сестра присела рядом на корточки, собирала спички и запихивала в коробок. Перси спрятала за спиной незажженную сигарету и спросила:

– Значит, она вернулась в кровать?

– Да, вернулась. Она проснулась… наверное, таблетки не такие сильные, как мы думали. Я дала ей еще одну.

Перси вытерла пятно ила с запястья и кивнула.

– Она была в ужасном состоянии, бедная крошка. Я постаралась заверить ее, что все наладится, что молодой человек всего лишь задержался и приедет завтра. Ведь так все и будет, правда, Перси? Он приедет? Перси? Что случилось? Почему ты так смотришь?

Перси покачала головой.

– Ты пугаешь меня, – забеспокоилась Саффи.

– Ну конечно он приедет. – Перси положила ладонь на плечо сестры. – Ты права. Надо просто немного подождать.

Саффи явно стало легче. Она протянула сестре полный коробок спичек и кивнула на сигарету в ее руке.

– Вот, держи; они понадобятся тебе, если ты планируешь выкурить это.

Она поднялась и расправила слишком тесное зеленое платье. Перси подавила желание разорвать коробок в клочья, заплакать, завыть, растоптать проклятый коробок.

– Разумеется, ты права, – продолжала Саффи. – Надо просто подождать. Юнипер станет легче к утру. Вот уж точно, утро вечера мудренее. А я, пожалуй, уберу пока со стола.

– Да, так будет лучше.

– Конечно. Что может быть печальнее, чем стол, накрытый для ужина, который так и не состоялся?.. О боже! – Саффи стояла у двери и смотрела вниз на беспорядок. – Что здесь случилось?

– Это моя оплошность.

– Что… – Саффи подошла ближе. – Это похоже на варенье, целую банку. Какая жалость!

Перси нашла варенье у передней двери, когда возвращалась с лопатой. К тому времени ярость грозы уже иссякла, тучи начали расходиться, и несколько энергичных звездочек пробилось сквозь покрывало ночи. Сначала она заметила его вещмешок, потом банку варенья рядом.

– Если ты голодна, Перси, может, принести тебе немного кролика? – предложила Саффи, наклоняясь и сметая осколки.

– Я не голодна.

Когда Перси вернулась в дом, она села за кухонный стол, поставила на него варенье и мешок и уставилась на них. Прошла целая вечность, прежде чем мозг передал руке команду открыть мешок и посмотреть, кому он принадлежал. Разумеется, она не сомневалась, что похоронила именно его, но удостовериться не мешало. Дрожащими пальцами, с колотящимся, точно хвост мокрого пса, сердцем, она потянулась к мешку, уронив банку на пол. Расточительство. Какое расточительство.

Мешок был полупустым. Смена белья, бумажник с мелочью, без адреса, кожаная записная книжка. Именно в ней Перси и нашла письма. Одно от Юнипер, которое так никогда и не сумела открыть, другое от парня по имени Тео, брата Тома, как она поняла по ходу чтения.

Потому что второе письмо она прочла. Позволила себе погрузиться в жуткое сознание того, что читает письмо мертвеца, узнает о его семье больше, чем ей бы хотелось, – о матери‑вдове, сестрах и их малышах, простаке‑брате, которого все нежно любят. Она заставила себя прочесть каждое слово дважды; в голове почти сформировалась мысль, что, наказывая себя подобным образом, она отчасти может загладить вину. Глупая мысль. Невозможно искупить случившееся. Разве что честным признанием.

Но разве она может написать им правду? Разве они поймут, как это произошло, что это был несчастный случай, ужасный несчастный случай, а вовсе не проступок Саффи? Что Саффи, бедняжка Саффи меньше всех на свете способна причинить вред другому человеку. Что она тоже была погублена; что, несмотря на свои мечты о Лондоне, замысловатые планы побега из замка (она думает, что Перси не в курсе), она не может выйти за пределы Майлдерхерста после той первой истерики в театре; что если кто‑то и виновен в смерти юноши, так это их отец, Раймонд Блайт.

Нет. Люди никогда не смогут разделить мироощущение Саффи. Им неизвестно, каково расти в тени проклятой книги. Перси испытала нестерпимую горечь при мысли о жутком наследии «Слякотника». То, что стряслось сегодня ночью, вред, который невольно причинила бедняжка Саффи, – последствие действий отца. В детстве он читал им Мильтона: «Но зло само себя ударит рикошетом»;[58] Мильтон прав, ведь они до сих пор расплачиваются за совершенное отцом злодеяние.

Нет. Честного признания не будет. Она напишет его семье что‑нибудь другое, по адресу, который находился в мешке: Хеншо‑стрит, Лондон. Сам мешок она уничтожит, а если не уничтожит, то спрячет. Возможно, архивная комната подойдет для этого как нельзя лучше… Какая же она сентиментальная дура: похоронить человека, но не суметь выбросить его личные вещи… Истина и ее сокрытие навсегда станут бременем Перси. Что бы еще папа ни сотворил, в одном он был прав: ее долг оберегать остальных. И она позаботится о том, чтобы они никогда больше не расставались.

– Ты пойдешь наверх, Перси? – спросила Саффи; она убрала варенье и стояла с кувшином воды в руках.

– У меня еще пара дел внизу. Надо заменить батарейки в фонарике…

– Тогда я отнесу это Юнипер. Бедняжка хочет пить. До встречи!

– Я загляну по дороге наверх.

– Не задерживайся, Перси.

– Не стану. Я скоро.

Саффи помедлила у подножия лестницы, повернулась к Перси, мягко и немного тревожно улыбнулась и произнесла:

– Теперь нас трое. Уже неплохо, да, Перси? Нас снова трое.

Остаток ночи Саффи провела на стуле в комнате Юнипер. У нее затекла шея, и она замерзла, несмотря на одеяло, наброшенное на колени. Но она не ушла; ее не соблазнила собственная теплая кровать внизу, ведь она была нужна здесь. Саффи иногда казалось, что счастливейшие мгновения ее жизни – мгновения заботы о Юнипер. Ей хотелось бы иметь своих детей. Ей бы очень этого хотелось.

Юнипер пошевелилась, и Саффи немедленно вскочила и погладила влажный лоб младшей сестры, задумавшись, какие туманы и демоны там кишат.

Кровь на ее блузке.

Да, это и вправду повод для тревоги, но Саффи не желала о нем размышлять. Не сейчас. Перси все устроит. Слава богу, у них есть Перси. Ремонтник Перси, которая всегда прекрасно знает, что делать.

Юнипер успокоилась, глубоко задышала, и Саффи присела. Натруженные за день ноги гудели, она испытывала непривычную усталость. И все же она не хотела спать; сегодня выдалась ночь странных грез. Напрасно она приняла папину пилюлю; ей приснился на редкость отвратительный сон, когда она задремала в гостиной. Он преследовал ее с самого детства и на этот раз был таким ярким. Конечно, все дело в таблетке, и виски, и вечернем расстройстве, в грозе на улице. Она снова была девочкой, одна на чердаке. Что‑то разбудило ее во сне, шум у окна, и она пошла посмотреть. Мужчина, который цеплялся за камни снаружи, был черным, как сургуч, как головешка. Вспышка молнии, и Саффи увидела его лицо. Красивое, живое, молодое лицо под чудовищной маской Слякотника. Он удивился, на губах заиграла улыбка. Именно таким он снился ей в юности, именно таким описал его папа. Даром Слякотника было его лицо. Саффи что‑то схватила, она не помнила что, и с силой ударила чудовище по голове. Его глаза изумленно распахнулись, и он упал. Скользнул по камням вниз, в самый низ, в ров, из которого выполз.

 

4

 

В ту же ночь в соседней деревне женщина прижимает к груди новорожденное дитя, проводит большим пальцем по персиковой щечке крохи. Ее муж приедет домой через много часов, устав после ночного дежурства, и женщина, все еще потрясенная внезапными и тяжелыми родами, сообщит ему за чаем подробности: схватки в автобусе, боль, внезапная, пронзительная боль, кровотечение и дикий страх, что ее ребенок умрет, что она умрет, что она никогда не возьмет на руки своего новорожденного сына; затем она устало, нежно улыбнется и умолкнет, чтобы промокнуть жаркие слезы, и расскажет мужу об ангеле, который появился рядом с ней на обочине, опустился на колени и спас жизнь ее малышу.

Это станет семейной историей, которую будут повторять, передавать, воскрешать дождливыми ночами у огня, мирить с ее помощью спорщиков, декламировать на семейных торжествах. И время помчится вперед, месяц за месяцем, год за годом, десятилетие за десятилетием, пока на полувековом юбилее сына его овдовевшая мать не услышит из мягкого кресла в конце ресторанного стола, как внуки произносят тост и семейную историю об ангеле, который спас жизнь их отца и без которого ни один из них не появился бы на свет.

Томас Кэвилл не отправился со своим полком на бойню в Северной Африке. Он уже был мертв. Мертв и погребен, холоден как лед под землей замка Майлдерхерст. Он умер, потому что ночь была сырой. Потому что ставня сорвалась. Потому что хотел произвести хорошее впечатление. Он умер, потому что много лет назад ревнивый муж обнаружил свою жену в объятиях другого мужчины.

Но долгое время никто не знал об этом. Гроза утихла, вода спала, и крылья Кардаркерского леса заботливо укрыли замок Майлдерхерст. Мир забыл о Томасе Кэвилле, все вопросы о его судьбе были похоронены под разрушениями и обломками войны.

Перси послала письмо, последнюю, прогнившую ложь, которая будет преследовать ее до конца дней; Саффи отклонила предложение места гувернантки – она была нужна Юнипер и не могла поступить иначе. Самолеты пролетели над головой, война закончилась, небо проливалось год за годом. Сестры Блайт старели; жители деревни слагали легенды о чудаковатых старушках. Пока однажды их не навестила молодая женщина. Она была связана с той, что приезжала до нее, и камни замка узнали ее и зашептались. Перси Блайт поняла: время пришло. Она вправе избавиться от бремени, которое несла пятьдесят лет, и вернуть Томасу Кэвиллу его дату смерти. Положить конец этой истории.

Так она и сделала, поручив девушке все исправить.

А значит, оставалась всего одна, последняя задача.

Она собрала сестер, своих любимых сестер, и подождала, пока те крепко уснут. И затем чиркнула спичкой в библиотеке, где когда‑то все началось.

 

 

Эпилог

 

Чердак десятилетиями использовался под склад. Сплошные коробки, старые стулья и забытые оттиски. В здании расположен издательский дом, и слабый запах бумаги и чернил пропитал стены и пол. Он довольно приятный, если вам по вкусу подобные вещи.

На дворе 1993 год; ремонт занял месяцы и наконец завершен. Беспорядок расчищен, стена, которую кто‑то когда‑то воздвиг, чтобы превратить один пронизанный сквозняками чердак в два, снесена, и впервые за пятьдесят лет чердак викторианского дома Герберта Биллинга в Ноттинг‑Хилле обрел нового жильца.

Стук в дверь; девушка спрыгивает с подоконника. Это на редкость широкий подоконник, на нем очень удобно сидеть, что она и делала. Ее тянет к окну. Квартира выходит на юг, так что в ней всегда солнечно, особенно в июле. Девушке нравится смотреть на сад и на улицу и кормить воробьев, которые повадились навещать ее в поисках крошек. Ей не дают покоя странные темные пятна на подоконнике, напоминающие пятна от вишен, которые не сумел скрыть даже свежий слой белой краски.

Эди Берчилл открывает дверь и с удивлением и удовольствием видит свою мать. Мередит протягивает ей веточку жимолости со словами:

– Я заметила, что она растет на изгороди, и не удержалась. Ничто не оживляет комнату лучше жимолости. У тебя найдется ваза?

У Эди пока нет вазы, зато есть идея. Во время ремонта обнаружилась стеклянная банка, в которой когда‑то хранили варенье.

Сейчас она стоит рядом с раковиной. Эди наполняет банку водой и водружает жимолость на подоконник, на солнце.

– Где папа? – спрашивает она. – Почему он не пришел с тобой?

– Он знакомится с Диккенсом. Читает «Холодный дом».

– А, ну отлично, – откликается Эди. – Боюсь, он не скоро вернется.

Мередит достает из сумки стоику бумаги и трясет над головой.

– Ты закончила! – хлопает Эди в ладоши.

– Закончила.

– И это мой экземпляр?

– Я специально переплела его.

Эди улыбается и забирает у матери рукопись.

– Поздравляю… ты настоящая героиня!

– Я думала подождать до завтра, – краснеет Мередит, – но не утерпела. Хотела, чтобы ты первая прочитала.

– Еще бы! Когда твои курсы?

– В три.

– Я выйду с тобой. Загляну в гости к Тео.

Открыв дверь, Эди придерживает ее перед матерью. Она собирается отправиться следом, но кое‑что вспоминает. Вечером она встречается с Адамом Гилбертом, чтобы отпраздновать за бокалом вина публикацию «Слякотника» «Пиппин букс», и обещала показать ему первое издание «Джейн Эйр», подаренное Гербертом, когда она согласилась вступить во владение «Биллинг энд Браун».

Она быстро оборачивается и долю мгновения видит две фигуры на подоконнике. Мужчина и женщина сидят так близко, что едва не соприкасаются лбами. Эди моргает, и фантом исчезает. Остается только залитый солнечным светом подоконник.

Это не впервые. Время от времени на периферии ее зрения что‑то мелькает. Эди знает: это всего лишь игра света на побеленных стенах, но она любит фантазировать и воображает, что это нечто большее. Что в ее новой квартире когда‑то жила счастливая пара. Что это они запятнали подоконник вишнями. Что это их счастье пропитало стены квартиры.

Ведь все, кто навещает ее, говорят одно и то же: в комнате царит добрый дух. Что правда; Эди, не может это объяснить, но на чердаке действительно царит добрый дух; это счастливое место.

– Ты идешь, Эди?

Мередит просовывает голову в дверь. Она боится опоздать на писательские курсы, которые так любит.

– Иду!

Эди хватает «Джейн Эйр», бросает взгляд в маленькое зеркало над фарфоровой раковиной и бежит за матерью.

Дверь закрывается за ней, вновь оставляя призрачных любовников в тишине и тепле.

 

Благодарности

 

Мои искренние благодарности всем, кто читал и комментировал ранние черновики «Далеких часов», в особенности Дэвину Паттерсону, Ким Уилкинз и Джулии Кретчмер; моей подруге и агенту Сельве Энтони за безмерную заботу; Дайан Мортон за молниеносную вычитку последних страниц; и всей моей семье – Мортонам, Паттерсонам и особенно Оливеру и Луи – и друзьям за то, что позволяли мне так часто сбегать в замок Майлдерхерст и терпели меня, когда я спускалась с холма, потрясенная, смущенная, а порой и чуточку не в себе.

Мне выпало счастье работать с блестящей редакторской командой континентального масштаба, и я хотела бы искренне поблагодарить за неустанную работу и бесконечную поддержку в своевременном доведении «Далеких часов» до печати Анетт Барлоу и Клару Финлей из «Аллен энд Анвин», Австралия; Марию Рейт, Илая Драйдена и Софи Орм из «Пан Макмиллан», Великобритания; Лиз Ковен, обширные познания которой не перестают меня удивлять. И еще огромное спасибо Лизе Кейм, Джудит Керр и сотрудникам «Атриа», США, и всем моим издателям за неизменную преданность мне и моим книгам.

Спасибо также Роберту Горману из «Аллен энд Анвин» за неравнодушие; Сэмми и Саймону из «Бук‑хаус», которые были невероятно терпеливы со мной и дотошны при типографском наборе романа; Клайву Харрису, который показал мне, что в Лондоне до сих Пор можно найти следы немецких бомбардировок, если знать, где искать; художникам и дизайнерам, которые создали такие красивые обложки для «Далеких часов»; книгопродавцам и библиотекарям всего мира за понимание того, что книги – не обычный товар. Также посвящается памяти Герберта и Риты Дэвис.

И конечно, огромное спасибо вам, мои читатели. Без вас я получила бы вдвое меньше удовольствия.

 

«Далекие часы» начались с простой идеи о сестрах, живущих в замке на холме. Дальнейшее вдохновение я черпала из множества источников, в том числе иллюстраций, фотографий, карт, стихотворений, дневников, социологических журналов «Мнение масс», интернет‑свидетельств очевидцев Второй мировой войны, выставки «Война глазами детей» Имперского военного музея, своих собственных визитов в замки и усадьбы, романов и фильмов тридцатых и сороковых годов, историй о привидениях и готических романов восемнадцатого и девятнадцатого столетий.

 


[1] Берменси – часть Лондона на южном берегу Темзы. (Здесь и далее прим. переводчика.).

 

[2] «Кэрри» (1976) – экранизация одноименного романа Стивена Кинга.

 

[3] Фунтовый кекс – традиционный кекс, в рецептуру которого входит по одному фунту муки, масла, яиц и сахара.

 

[4] Ромни‑Марш – малонаселенные болотистые низины в Кенте и Восточном Суссексе.

 

[5] Камышница – небольшая водоплавающая птица семейства пастушковых.

 

[6] Национальный трест – британская организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест.

 

[7] Флит‑стрит – улица в Лондоне, где до недавнего времени располагались редакции главных британских газет.

 

[8] Уилд – прежде поросшая лесом область на юго‑востоке Англии.

 

[9] Средник – средний поперечный брусок в оконных рамах или дверях.

 

[10] Лерчер – непризнанная порода собак, помесь борзых и каких‑либо пастушьих собак, часто колли.

 

[11] Перевод В. Голышева.

 

[12] Все вместе (фр.).

 

[13] Вултон Фредерик Джеймс (1883–1964) – в 1940–1943 гг. министр продовольствия Великобритании.

 

[14] Филдс Грейси (1898–1979) – английская певица и комедийная актриса.

 

[15] «Практическое котоведение» – сборник детских стихов Т. С. Элиота, по мотивам которого поставлен мюзикл «Кошки».

 

[16] Браун Маргарет (1867–1932) – американская светская дама и филантропка. Во время крушения «Титаника» помогала усаживать других пассажиров в шлюпки. Оказавшись на спасательном судне, составляла списки пассажиров, искала теплые вещи и собирала средства для выживших. Репортеры прозвали ее «непотопляемой Молли Браун».

 

[17] Холидей Билли (1915–1959) – американская джазовая певица.

 

[18] Цитата из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла (перевод Н. Демуровой).

 

[19] Дарджилинг – престижный сорт черного чая, «чайное шампанское».

 

[20] Чешуйницы – бескрылые насекомые, живущие во влажных темных местах, питаются, в частности, бумагой и книжными переплетами.

 

[21] Инди (от англ. independent – «независимый») – течение современной культуры, отрицающее все массовое и популярное.

 

[22] Чиппи – небольшое кафе, где подают рыбу с картофелем.

 

[23] «Мотаун» – американская звукозаписывающая компания.

 

[24] Бинго – азартная игра типа лото; популярна среди пожилых и одиноких людей, особенно женщин.

 

[25] «Supremes» (1959–1977) – американская девичья группа; считается самым успешным американским музыкальным коллективом 1960‑х и самой успешной женской группой.

 

[26] Гэй Марвин (1939–1984) – американский музыкант, «князь Мотауна»; стоял у истоков современного ритм‑энд‑блюза.

 

[27] Росс Дайана (р. 1944) – популярная американская певица, в 1960‑х участница группы «Supremes». В начале 1970‑х начала сольную карьеру.

 

[28] «Temptations» – американская мужская группа, одна из самых успешных, работавших под лейблом «Мотаун».

 

[29] «Шарканье в горячих туфлях» (1992) – австралийский мюзикл.

 

[30] «Поллианна» (1913) – роман Элеонор Портер, главная героиня которого, одиннадцатилетняя девочка, отличается безудержным оптимизмом.

 

[31] «Остролист и плющ» (1952) – английская рождественская мелодрама.

 

[32] Полуторагодовалый сын прославленного американского летчика Чарльза Линдберга был похищен 1 марта 1932 года и убит спустя несколько часов. Трагедия стала сенсацией.

 

[33] Юнипер переводится с английского как «можжевельник».

 

[34] Йоркширский пудинг – жидкое пресное тесто, которое запекается под куском мяса и впитывает стекающий сок и растопленный жир.

 

[35] Уайтхолл – улица в Лондоне, на которой расположены правительственные учреждения.

 

[36] Притчи Соломона 16:18.

 

[37] «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь» – поэма неизвестного автора XIV века.

 

[38] Порошок Китинга – средство от насекомых, популярное в Англии в XIX и начале XX в.

 

[39] Битва за Англию – воздушные бои над территорией Великобритании в 1940–1941 гг.

 

[40] Бомбоубежище Андерсона – семейное бомбоубежище времен Второй мировой войны; названо по имени Джона Андерсона, министра внутренних дел.

 

[41] Харди Томас (1840–1928) – английский романист, новеллист и поэт, большинство своих произведений посвятил крестьянам.

 

[42] Линкольнс‑Инн‑Филдс – самая большая площадь в Лондоне, название которой происходит от близлежащей адвокатской палаты Линкольнс‑Инн.

 

[43] Монолог «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом» из пьесы Шекспира «Генрих V» (перевод Е. Бируковой).

 

[44] Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы.

 

[45] Шекспир У. Зимняя сказка. Акт V, сцена 3 (перевод Т. Щепкиной‑Куперник).

 

[46] «Спитфайр» – английский истребитель времен Второй мировой войны.

 

[47] «Хоукер харрикейн» – британский истребитель времен Второй мировой войны.

 

[48] Имеются в виду персонажи романа Роберта Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», вышедшего в Лондоне в 1886 г.

 

[49] Констебл Джон (1776–1837) – английский художник‑романтик.

 

[50] «Черный Красавчик» (1877) – роман Анны Сьюэлл о жеребце по кличке Черный Красавчик.

 

[51] Серпантин – узкое искусственное озеро в Гайд‑парке.

 

[52] «Фортнум энд Мейсон» – универсальный магазин в Лондоне; известен экзотическими продовольственными товарами.

 

[53] Какой ужас! (фр.)

 

[54] «Скиталец» – древнеанглийская элегия (конец X в.).

 

[55] «Удольфские тайны» (1794) – готический роман Анны Радклиф.

 

[56] Китс Дж. La Belle Dame sans Merci (перевод В. Левика).

 

[57] Укулеле – разновидность миниатюрной гитары.

 

[58] Мильтон Дж. Комус (1634).

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-19; Просмотров: 298; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.668 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь