Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Воскресенье, 25 июня 1944 г.



 

Сегодня мы с Муком и Тегге побывали на морском берегу, гди смогли искупаться. Это было чудесно. Теперь мы голодны как собаки и устали как черти.

Вплоть до 15 часов на голубом небе не было ни облачка, затем объявили тревогу, и батарея «Гебен» поставила дымовую завесу над берегом и нашими батареями. Теперь так делается почти при каждой тревоге, вероятно из‑за Пенемюнде,[116] потому что там испытывают новое оружие. Мы прекрасно знаем, когда осуществляются испытательные запуски, потому что в небе долго еще висят белые полосы конденсированной влаги.

Но тревога продолжалась недолго, так что мы даже не побежали на батарею, остались на берегу моря. Однако прекрасная погода была испорчена этой дурацкой дымовой завесой. Мне кажется, что оборудование для постановки дымовых завес обслуживается не совсем правильно, и для его обслуживания следовало бы привлечь итальянцев, которые и создавали это оборудование.

На берегу мы встретили Шумана и Клавиттера, которые были здесь со своими малышами. Мы подошли к ним и прямо спросили, что это они делают в дюнах. Однако они сделали вид, что нас не понимают, и отговорились тем, что якобы хотели понаблюдать за матросами и их девчонками и за тем, как те «делают солдат для Германии»! Но это была явная ложь, чистой воды хвастовство! Они знали еще и всякие дурацкие истории про девушек из вспомогательной службы флота. Но откуда они могли это знать, если нам строжайше запрещено общаться в частном порядке с этими девушками, и лишь во время дежурства на телефоне с ними удается иногда перемолвиться словечком.

 

Июля 1944 г.

 

С 10 по 14 июля я был в отпуске, как раз на день рождения Вальтрауд. Во время праздничного обеда мы ели традиционный клубничный торт и пили яблочное вино. Все было как всегда. Но прекраснее всего оказалось то, что приехал в отпуск и Герберт. С фронта он добирался с громадными трудностями. Кое‑что он рассказал нам, но о большем умолчал. Только все повторял: «Бежим, бежим по 70 километров в день!» С востока на нас надвигается что‑то совершенно ужасное. Война становится все ближе и суровее.

Вальтрауд регулярно слушает тайком английское радио и говорит, что все обстоит именно так, как описывает Герберт.

Этот день рождения Вальтрауд принес мне одно особенное переживание. Я в первый раз целовался с девушкой, а именно с Хельгой. Я всегда считал, что она дружит с Майнхардом. Но сейчас она мне сказала, что до меня она еще не целовалась ни с одним парнем. Так что мы оба были очень счастливы. Потом я проводил ее через всю деревню до дома. Но у ее дома я так и не отважился поцеловать ее еще раз. Жалкий трус!

В воскресенье накануне моего отпуска у нас был спортивный праздник. Я занял первое место по прыжкам в высоту – 1 метр 70 сантиметров. Это ведь немало, не так ли? Остальные сказали, что мне, с моими длинными ногами, легко устанавливать такие рекорды. Однако им следовало бы как следует подумать, прежде чем говорить такое. Ведь надо все хорошо рассчитать и в нужный момент сделать нужное движение ногами. Ведь задеть планку очень легко – чуть коснешься, и она уже падает. Да, легкой атлетикой я всегда занимаюсь с удовольствием. Да и общегерманская спартакиада в Салеске – это тоже здорово, я принимал в ней участие несколько раз и всегда получал почетный знак, а однажды даже занял второе место, набрав 270 очков.

Этим летом должны были бы состояться Олимпийские игры. Когда им суждено возродиться снова? Возможно, в 1948 году.[117] Как же здорово было на них в 1936 году в Берлине. Я с утра до вечера сидел у радио и напряженно слушал репортажи с соревнований. И посейчас я помню фамилии спортсменов, завоевавших тогда золотые медали: Гизела Мауермайер,[118] Герхард Штёк,[119] Джесси Оуэнс[120] и так далее. Луц Лонг[121] как будто бы погиб на фронте, как и Рудольф Харбиг.[122] Мы, молодые, должны будем в свое время заменить их на спортивных аренах. Но сможем ли мы добиться их результатов? Во всяком случае, нам придется постараться, чтобы сравняться с ними.

 

Июля 1944 г.

 

Сегодня, в конце недели (или воскресенье есть уже начало новой недели?), я должен снова вернуться к событиям, случившимся на ней. А случилось немалое:

20 июля на Гитлера было совершено покушение. Но сам он не пострадал. Ответственные за это, высшие офицеры вермахта с известными всей стране фамилиями, будут казнены, некоторые еще разыскиваются. Теперь все части вермахта будут подчинены фюреру, везде будет введено германское приветствие.[123]

В нашем блиндаже также шли долгие и жаркие споры, под конец едва не разодрались Цицевиц и Мюльхан. Отец Мюльхана крупный партийный чиновник в Драмбурге, и он постоянно и много говорит о «новом рейхе» и о «провидении», которое хранит Гитлера.

Цице постоянно осаживает этого горлопана, но неизменно с шуточками и юмором. Превосходно! Фриц тоже не всезнайка, но против Мюльхана настоящий интеллигент.

Наконец он посерьезнел, и тем самым спор стал более острым, а ситуация – более опасной. Фриц сказал что‑то о традициях прусского офицерства и выполнении солдатского долга, которых не мог в принципе знать австрийский ефрейтор.

Ну и началось же здесь! Мюльхан завелся и стал тараторить, совсем как сейчас по радио, о том, что каждый рядовой солдат должен немедленно пристрелить своего командира, если он знает, что тот является участником заговора.

К счастью, положение спас Мук, рассказав новый политический анекдот, который он принес, вернувшись из отпуска. Анекдот таков:

«В Берлине утвержден новый репертуар театров на неделю.

В понедельник: «Путь на волю», в главной роли – Рудольф Гесс.

Во вторник: «Некогда была большой дамой», в главной роли – Эмма Геринг.[124]

В среду: «Шум вокруг Иоланты», с Вальтером Дарре.[125]

В четверг: «Идеальный муж», в главной роли – Геббельс.[126]

В пятницу: «Голубой озорник», в главной роли – Лей.

В субботу: «Тиран», в главной роли – Гитлер.

И в воскресенье: «Разбойники», участвуют все вышеназванные».

Мы все умирали со смеху, но Мюльхан пришел в еще большее негодование. Тут Мук сказал ему:

– Да ты что, не знаешь, что ли, что эти анекдоты распространяет само министерство пропаганды?

– Я этому не верю.

– Да точно! Геринг сам отбирает новые анекдоты о себе самом, которые он позволяет распространять. Лишь благодаря им он так популярен до сих пор.

Тугодум Мюльхан замолчал и принялся переваривать эти слова, а потом побрел в сторону блиндажа, где жили расчеты малокалиберных зениток.

После этого я еще раз переговорил с Муком относительно покушения и о перепалке между Цицевицем и Мюльханом. Мук сказал мне, что не знает, кто из них двоих прав. У них дома тоже было много споров и разногласий по этому поводу. И хотя Гитлеру многое можно поставить в вину, все‑таки старший брат Мука имел высокий ранг в гитлерюгенде, даже был, по‑моему, баннфюрером. Это тот его старший брат, который пропал без вести в России.

 

Без даты

 

Беспокойный день. Поскольку стояла хорошая погода, наш обер‑фёнрих организовал с нами занятия по распознаванию силуэтов самолетов. Но с ясного неба внезапно пришла тревога, и батарея «Гебен» тотчас же поставила дымовую завесу. Мы в это время отдыхали, живописно расположившись на орудии, но тут от службы наблюдения пришло оповещение: цель обнаружена. Командный пункт отдал команду: «Индикаторный прицел в укрытие!» Но цели находились слишком далеко от нас и, что удивительно, также слишком низко. Такая ситуация была для нас внове, поскольку раньше, идя на Берлин или Штеттин, английские «Спитфайры», сопровождая волны бомбардировщиков, пролетали над нами на большой высоте. На этот раз их цель, похоже, находилась где‑то поблизости. Самолеты врага двигались на запад, там находились Свинемюнде и Пенемюнде. Да, почему‑то сразу решили мы, это скорее всего Пенемюнде, поскольку тамошний испытательный полигон явно уже давно обнаружен самолетами‑разведчиками врага. Его местоположение невозможно было сохранить в тайне, потому что белые полосы после испытательных пусков подолгу висели в воздухе над Балтийским морем. Далеко в открытом море также стояли на якоре суда с наблюдателями. Совсем недавно они наблюдали за результатами наших учебных стрельб. Все береговые батареи на участке побережья от Узедома до Волина участвовали в этих стрельбах, пытаясь взять первенство. Никому так и не удалось попасть в цель, пока мы с восьмой батареи почти последним снарядом не раздолбали полотняный конус, буксируемый самолетом. Это был триумф! Капитан обнял командира батареи и выставил шнапс. Все получили благодарность, в том числе и мы, вспомогательный персонал, который тоже внес значительную долю в этот успех. После этого мы чувствовали себя героями…

Я только что был у санитара. Его срочно вызвали в Пенемюнде, там ужас. Все верно, томми[127] обнаружили испытательный центр. Но они не только бомбили его с обычных бомбардировщиков, но и задействовали также пикировщики для точного бомбометания и обстрела из бортового оружия. Большинство девушек из вспомогательного персонала в это время загорали на берегу моря. Тревога прозвучала столь внезапно, что они еще не успели одеться, когда томми открыли по ним огонь из бортовых пушек и пулеметов. Те, кого в первые секунды миновали пули, бросились в воду и стали нырять, но английские пули настигали их и в воде. Берег моря и вода окрасились кровью, а в воздухе над ними крики раненых девушек мешались с ревом самолетных моторов.

Наши орудия еще вели огонь по ним вдогонку, да и расчеты легких 20‑миллиметровок тоже с гордостью могут сказать, что сделали все возможное, чтобы отогнать английские самолеты!

 

Августа 1944 г.

 

«Я так хотела бы, но только не знаю чего», – льется песня из радио. Это вполне соответствует моему настроению. Чего бы я хотел? Я хотел бы писать, хотел бы слагать стихи, хотел бы блистать на сцене и наслаждаться славой. О, возлюбленная мной фата‑моргана!

«Действительность выглядит совсем по‑иному, пожалуйста, прислушайтесь!» – поет Цара Леандер. Что ж, прислушиваемся! Две вещи постоянно занимают мои мысли: слова Герберта о положении на Восточном фронте. Я все еще слышу его голос: «Бежим, бежим по 70–80 километров каждый день». И покушение на фюрера. Порой в этом чудится нечто зловещее, а порой и воспринимается как должное. Неужели просто все дело в том, что не все в порядке в руководстве Германии? Чем все это обернется?

Другие мои проблемы? Наконец‑то я снова целовался с девушкой. Она живет здесь, в Приттере, и я как‑то встретился с ней вечером. Мы целовались так, что я едва не обезумел. Но тут она убежала, наверное испугавшись меня. Но почему? Я побежал за ней, но так и не смог догнать, она оказалась быстрее. Но почему? Что неправильно я сделал? Но поцелуи были восхитительны, хотя у Хельги из Мютценова губы куда мягче.

Возможно, я скоро снова смогу поехать в отпуск домой, поскольку все те из вспомогательного персонала флота, чьи родители занимаются сельским хозяйством, могут получить трудовой отпуск. Наши сменщики уже прибыли и проходят обучение. Мы должны быть с 12 сентября уволены, затем три месяца отрабатывать трудовую повинность, а затем быть призваны в вермахт.

На школьные занятия мы ходим редко, все очень устали. В кино посмотрел «Иммензее»,[128] упоительно прекрасный фильм.

Мы все произведены в старшие помощники вспомогательного персонала флота и теперь носим на рукаве по две золотых нашивки. Они смотрятся отлично, но для всей этой красоты осталось только четыре недели.

Ушли многие из преподавателей военного обучения, они были направлены на фронт. На их место приходят девушки из вспомогательного персонала. С ними возникает много проблем.

Ну вот, скоро закончится период моего пребывания в составе военно‑морского флота. Что же дал мне этот год? Он прошел либо в мечтаниях, либо впустую. В мечтаниях о будущем, которые так и остались только мечтами. Школьные занятия ничего мне не дали. Ничего сколько‑нибудь интересного из книг мне не попадалось, художественная литература больше не издается.

Скоро мне исполнится семнадцать! Как же я мечтал когда‑то об этом возрасте! Ну и что? Теперь я чувствую себя таким старым! Но прочь эти мысли. И почему я так невесел?

Сегодня около полуночи нас поднял резкий звон колоколов громкого боя: «Боевая готовность!» Мы вскочили с постелей, оделись и провели так около получаса, гадая, будет ли после этого объявлена боевая тревога. Внезапно снова загремели колокола. Я неторопливо надел шинель и кепи, выбрался из блиндажа, стянул брезент с орудия, пропустил Радке на место наводчика по горизонтали, а сам подумал: тревога, как многие другие, ничего особенного.

Совершенно неожиданно все небо осветилось – это взорвались две парашютные осветительные бомбы. С наблюдательного поста передали сообщение о множественных целях на удалении 150 километров. Есть несколько целей на удалении 100 километров. Стали вспыхивать новые осветительные бомбы, превратившие ночь в светлый день. Наблюдатели доложили о подходе новых целей. Загремели наши орудия. «Залпом – огонь!»

Я потратил пару минут, чтобы запечатлеть в памяти всю картину. В направлении Штеттина небо было окрашено в целую радугу цветов – от бледно‑желтого до оранжево‑красного. Их перечеркивали очереди трассирующих снарядов и пуль. Воздух сотрясался от грохота разрывов и уханья орудий. И снова, и снова: «Залпом – огонь!»

Одна волна самолетов сменяла другую. Внезапно наш прожектор поймал своим лучом идущую на нас цель.

Как нарочно, именно в этот момент ствол нашего орудия заклинило. Вращающий его мотор замер – ни назад, ни вперед. Я тоже замер рядом с орудием.

Внезапно в уши ворвался рокот самолетного мотора. Пикировщик! Я постарался укрыться под орудием. Сверху дробь выстрелов: «Так‑так‑так!» – пикировщик обстреливал нашу батарею из бортового оружия, но ни в кого не попал.

Снова ударили наши малокалиберные зенитки. С выбивающимся из мотора форсом пламени англичанин вышел из пике. Расположенные неподалеку батареи легких зениток поставили заградительный огонь. Новые очереди трассирующих снарядов прорезали небо. Наблюдатели продолжали выдавать данные по целям. «Залповый огонь!» Петер Кнооп зарядил орудие, но опять выстрела не последовало. Предельный угол снижения ствола.

И снова сверху пикировщик: «Так‑так‑так!» Наша 20‑миллиметровка изрыгнула пару очередей ему навстречу. Англичанин отвернул в сторону. Прожектор все‑таки поймал его своим лучом. (Молодцы девчонки из вспомогательной службы, отлично работают!) Но для нас он слишком низко – предельный угол снижения ствола. Внезапно по англичанину залп из‑за леса: прямое попадание! Следующий пикировщик тоже отважился сделать по нас заход, но и его ожидала такая же судьба – домой ему вернуться было не суждено.

Тем временем снова и снова команды: «Залпом – огонь!» Вокруг море огня. Светло как днем. В небе красные и желтые огни трассирующих снарядов и пуль заставляют побледнеть звезды!

Один пикировщик открывает огонь по деревне. Но когда он попадает в сектор обстрела наших легких зениток, тут же отворачивает вверх. Неужели он ощутил ярость морских канониров? Вести огонь по деревне, по гражданским! Да это же свинство! Бой на краткое время стихает. Тишина. Затем снова рев моторов. Прожектора снова шарят по небу, разыскивая цели. Но воздушные машины дают короткие очереди красными и зелеными трассерами – это наш опознавательный знак, «свои». Германские самолеты. Они пустились в погоню за бомбардировщиками? А все ли бомбардировщики повернули назад? Так что же, налет отбит? И все уже позади?

Над Штеттином все еще стоит зарево. В голове проносится мысль: Фриц фон Цицевиц вечером накануне налета отправился в отпуск и сейчас должен был быть в Штеттине. Остается только надеяться на то, что он выжил.

И тут же мысль о себе: как же хорошо, что я еще остался здесь, а не ушел в рабочий отпуск.

Внезапно с востока снова самолеты. Новый налет. И снова краткая атака пикировщиков по Притгеру. Очереди трассеров разрывают непроглядную тьму. Совершенно несуразная картина. «Праздник на пляже в Свинемюнде! Гвоздь сезона!» – хрюкает старшина. Наша батарея выпускает несколько 105‑мм снарядов вдогонку. Однако попаданий нет.

В бою наступает довольно долгая пауза. Напряженно ждем. И тут – новые осветительные бомбы над Свинемюнде. С неба рев самолетных моторов! Но цели все же еще далеко. У всех одно только желание услышать команду: «Огонь!» После некоторого ожидания приходит сообщение: «Посты наблюдения засекли новые цели!» Секунды тянутся за секундами. Звучит команда: «Залпом…» Но тут вдруг опознавательные знаки: свои! Почему же они своевременно не дали опознание?! И как хорошо, что мы не успели открыть по ним огонь, но пропустили их над собой!

Затем снова сгущается тьма. Вдалеке на западе еще тлеет зарево и шарят по небу лучи прожекторов, но вскоре пропадают и они, и все безмолвно тонет в темноте. Наступает затишье после бури.

Приближаются приглушенные голоса, мелькает свет ручного фонарика. Под ногами звякают стреляные гильзы снарядов. Из‑за задержек при стрельбе наше орудие сделало только 38 выстрелов, тогда как орудие № 1 выпустило 130 снарядов. Браво!

Поступает команда: «Готовность номер один». Снова с неба доносится гул моторов, но это те самые германские самолеты, которых мы едва не обстреляли. Барабанные перепонки уже болят от шума моторов, взрывов и выстрелов.

И наконец, поступает команда: «Отбой!» Закрыть орудие брезентом – и можно спать на два часа больше. Быстрее в койку, засыпаем с чудесным чувством: мы знаем, что побывали в деле. Здесь я могу засвидетельствовать, что свой долг мы выполнили охотно и с радостью, как этого требовала принесенная нами присяга. Мой рабочий отпуск становится для меня уже не таким важным, каким он был до событий этой ночи. (Во всяком случае, нас теперь в расчете по четырнадцать человек на каждое орудие, так что четверо из них могут постоянно быть в отпуске.)

Но сразу заснуть не удается. Лежа в койках, каждый рассказывает, что он пережил и как все это происходило на других орудиях. Наводчики признавались в том, что вообще ничего не видели и не слышали вокруг, только окуляры прицелов перед глазами да команды с КП в наушниках. Но постепенно возбуждение отступает, громкие разговоры стихают, и всех одолевает глубокий – и заслуженный – сон.

Сегодня с раннего утра я был посыльным. Во время утренней поверки командир огласил сообщение командующего ПВО района: «Вспомогательный персонал флота заслужил исключительную благодарность». На счету зенитной артиллерии нашего района шесть сбитых самолетов, в том числе у нашей батареи – два из них. Мы своими глазами видели, как они падали. Эти сбитые самолеты были нам чуть позднее официально вписаны в солдатские книжки и стали основанием для получения значков зенитчиков.

В первой половине дня мы чистили орудия. Томми во время налета набросали с воздуха в лес мины. Саперы с батареи «Гебен» отправились на их поиски, а с ними и вновь прибывшие ребята 6‑го класса.

Во второй половине дня над нашими позициями появился самолет‑разведчик. Установить, какие цели они поразили и что потеряли. Он прошел вне нашего сектора обстрела, сыграли только краткую тревогу. После этого мы переносили боеприпасы со склада к орудиям. После этого я был свободен. Перетаскал десять снарядных ящиков. Собственно, я хотел подкараулить командира батареи, чтобы переговорить с ним о моем рабочем отпуске. Но сегодня это не очень‑то удобно, поскольку он может сказать, что наш долг – сражаться при наших орудиях. Недавно он обратился ко всему вспомогательному составу со следующими словами: «Что, вас еще достают Шиллер и Гете, математика и история, для чего вам еще нужны школьные занятия в Свинемюнде? Вы должны учиться у орудия. Стыдно должно быть каждому молодому человеку, который трусливо прячется, когда немецкая женщина и немецкая девушка обслуживает прожекторы и другое тяжелое оборудование, стойко выполняя свой долг. Сейчас, на пятом году войны, жизнь потеряла всякий романтичный флёр и стала жесткой и прекрасной. Отриньте мечты и сражайтесь. Только этим мы можем отразить натиск врага. Мы сражаемся за прекрасный новый рейх, отстаиваем нашу священную германскую Родину, в которой должна возникнуть новая культура, проникающая в новую эпоху и накладывающая свой отпечаток на все грядущее тысячелетие. Мы должны гордиться тем, что становимся основателями этой новой эпохи. Молодая смена флота, исполняйте свой долг».

 

Августа 1944 г.

 

Сегодня наш командир пребывает в прекраснейшем расположении духа. К нему приехала жена, по национальности испанка. Поэтому я тут же сделал попытку заговорить с ним относительно моего рабочего отпуска – и тут же получил его! Ловко! Я до сих пор не могу опомниться от радости, едва верю в свое счастье. Только подумать: четырнадцать дней! Правда, я должен ехать в ближайшее воскресенье, но так уж и быть. Только бы вырваться отсюда. 3 сентября я возвращусь обратно, а спустя неделю после этого у меня будет день рождения. Наконец‑то мне исполнится семнадцать лет. В сентябре нас, вероятнее всего, отпустят. Так что все складывается один к одному: отпуск, день рождения, увольнение! Я хотел бы обнять весь мир. И я весь исхожу радостью по поводу своего отпуска.

 

Сентября 1944 г.

 

Отпуск снова закончился! До чего же быстро проходит прекрасное время. Естественно, когда я появился дома, урожай уже давно был убран. Хотя работы, как всегда, хватало. Поэтому я, как и раньше на летних каникулах, пас коров на дальних выгонах. Там мы часто встречались с другими моими знакомыми ребятами, жгли вместе костры и пекли в них картошку. Но этот молодняк не уставал донимать меня расспросами, как там обстоят дела со службой на флоте, пусть и в береговой обороне. Они буквально одержимы флотской службой и забавами с девчонками. Ни один из них так и не поверил мне, когда я рассказывал, что нам вообще не было позволено общаться с девушками из вспомогательной службы флота.

Когда я бываю один, то читаю сейчас Фрица Ройтера[129] – «Забавные истории и рифмы».[130] Я тоже уже написал несколько стихотворений на померанском диалекте нижнегерманского языка. В них я попытался воспроизвести все смешные происшествия, случившиеся в деревне. Оказалось, что это не так уж сложно. Только нужно сначала точно продумать все развитие событий в будущем стихотворении и непременно представлять себе его концовку, а затем пересказать все происходящее в рифму – и стихотворение будет готово. Однажды я написал одно за другим целых три стихотворения, затем прочел их вслух и после этого изменил то, что звучало не очень хорошо. Тому, что получилось, я остался очень рад. Я купил себе небольшую голубую тетрадь для заметок, куда я и записываю те стихи, которые считаю законченными. Скоро она уже будет полностью исписана.

На прошлой неделе я встретился в Штольпе с Фрицем. Мы с ним непременно хотели еще раз побывать в нашей старой школе. Но там все произошло не так, как мы это себе представляли. Наши бывшие преподаватели были перегружены работой и не могли уделить нам сколько‑нибудь времени. Беренц, фон Бонин и Гизен, единственные оставшиеся здесь из нашего класса, очень изменились, настолько, что мы с ними просто не могли найти контакта, как будто они жили совсем в другом мире. Не изменились только старый завхоз Хаазе да фрейлейн Лидтке из писчебумажного магазинчика, где мы с шестого класса покупали себе тетради и карандаши.

С Фрицем фон Цицевицем произошла странная история. Он рассказал о том, как был задержан на вокзале двумя гестаповцами. Неужели это из‑за его дяди? Был ли тот причастен к событиям 20 июля? Фриц не распускал языка, отговорился незнанием и поспешил обратно на вокзал. Я его особо не расспрашивал, поскольку очень опасно хоть как‑то соприкасаться с подобными вещами и, может быть, что‑то мельком слышал.

На день рождения мамы у нас дома снова собралась большая компания, вся шволовская родня явилась в полном составе. Папа тайком, без разрешения властей, зарезал кабанчика. Это опасно было делать из‑за работающих у нас военнопленных, но никто ничего не сказал, хотя все прекрасно всё знали. Зигмунд и Жорж только посмеялись, а Доня даже ничего не заметила.

В селе снова несколько человек из разных семей погибли на фронтах, кое‑кто пропал без вести. Нет ни одной семьи, которую бы пощадила война. Остается только надеяться, что Герберт благополучно добрался до своей части. Он теперь не связной‑мотоциклист, но служит в составе танкового экипажа и носит черную форму.

Оказавшись в Приттере, мы тут же сняли свою форму и повесили свои голубые кители на крючок. С одной стороны, я рад тому, что эта моя служба закончилась, но что, с другой стороны, ждет нас впереди? Нам ведь еще предстоит отбыть трудовую повинность, а потом – служба в вермахте. Конечно, занятий в школе у нас теперь нет, но нет и никакого нормального аттестата зрелости, а лишь только удостоверение, что мы прошли ускоренный курс наук. По предъявлении этого удостоверения нам после войны предстоит пройти некий новый учебный курс и лишь тогда сдать экзамены на аттестат зрелости. Ну и как мы будем сдавать эти экзамены?! Ведь до конца войны мы позабудем все выученное нами! И тогда снова за парту? Ну уж нет!

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-20; Просмотров: 285; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.057 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь