Дионисийское начало как основа понятия творчества в философии Ф. Ницше

 

Аполлоновское и дионисийское начала - понятия, обозначающие противоположные по значению начала бытия и культуры. После греков, их использовал Шеллинг для определения сил, борющихся как в человеке, так и во всем мире. Далее наиболее глубоко их проанализировал Ницше. Про эти начала, особенно про дионисийское, немецкий философ упоминает во многих своих произведениях, но более пристально он рассматривает их в работе «Рождение трагедии из духа музыки». В этом произведении Ницше говорит, что существование вышеуказанных начал не подлежит забвению, ибо они объясняют все существующие противоречия в культуре, в жизни, даже в самом человеке.

Аполлон и Дионис являются символами небесного и земного начал. Аполлоновское начало - источник гармонии, порядка и покоя. Ему противостоит дионисийское - источник бунта, стихийных порывов, иррационализма. Сухой рационализм Аполлона не вечен. Когда чаша переполняется, и Дионис силой забирает у своего оппонента власть, проявляется истинная сущность мира, активное творческое начало, сама бунтующая стихия утверждает жизнь. Это явление Диониса - есть, по Ницше, исток творчества.

Дионисийский идеал немецкий философ показывает как нечто истинное, бунтующее, энергичное. Это - избыток сил. Этот избыток способствует творчеству, это и есть творчество. Это - природный инстинкт, управляющий человеком и миром. Дионис дает настоящие краски, в отличие от серых, уютных, пастельных тонов Аполлона. Дионис - бог правды, экстаза, но вместе с тем и страданий, Аполлон - бог человеческих иллюзий, но гармонии и покоя. Первый - это опьянение, второй - сновидение. («Чтобы уяснить оба этих стремления, представим их сначала как разъединенные художественные миры сновидения и опьянения» [44, с. 59].) С одной стороны - постоянство, надежность, с другой - сила, только благодаря Дионису может существовать настоящая жизнь. Сам Ницше как бы призывал нас довериться ему, называя себя учеником бога виноделия: «Здесь говорит «знающий», посвященный и ученик своего бога» [44, с. 51].

Эллинский грек воспринимал жизнь под влиянием Аполлона, смотря на мир явлений и полагая его в качестве единственно возможного, идеального. Однако этот мир был воплощением иллюзии, того, что в древнеиндийской философии получило название «покрывала майи». Этот мир эллинский грек считал настоящим, а себя - гармонично вписанным в него. Человек видел красоту мира, его яркие краски, гармонию, но не чувствовал бездны по ту сторону. Словно «розовые очки» заботливо одел на каждого коварный солнечный бог. Аполлон подкупает, даруя спокойную и безмятежную жизнь, умолчав об иллюзорности этого рая. Аполлоновская сила проявляется, «направленная на восстановление уже почти расколотого индивида, с целебным бальзамом упоительного обмана» [44, с. 142].

И вдруг, в это безмятежное царство, в эту размеренность, врывается, как свежий ветер, бог-стихия - Дионис. В дикой, будто варварской пляске, он заставляет пробудиться ото сна до этого спокойные души. Зажигая факел безумия, движимый вместе с неистовствующими толпами, приходит, а точнее врывается в жизнь эллина Дионис.

Разве эта идея внезапного порыва Диониса при всей своей «сказочности» не является удивительно реальной? Можно согласиться, что идея нового всегда возникает внезапно. Это как порыв ветра, который с грохотом распахивает ваше окно в летний день. Размеренность, последовательность, медлительность, однообразие - это не может быть истоком творчества.

Стихийно врываясь, Дионис касается человеческой души и подобно творцу, возрождает застывшего грека. В священном безумии душа преображается, человек выходит из своей скорлупы и, замерев перед открывшейся ему бездною, впадает в экстаз, в исступление, выходя из себя и, в то же время, становясь подлинным собой. «Дионисический дифирамб побуждает человека к высшему подъему всех его символических способностей; нечто еще никогда не испытанное ищет своего выражения - уничтожения покрывала Майи, единобытие, как гений рода и даже самой природы» [44, с. 65]. То есть, провозглашая истинную жизнь, возрождение себя, активную энергию, заключенную в каждом, Ницше подводит нас к тому, что творчество - это естественное состояние, это сила и мощь, доступная каждому. Это нечто первозданное, в котором человек раскрывается и становится действительно человеком, а не механическим роботом. Грани личности исчезают, в душе прорастает зерно истины, открывается дверь, ведущая к первоединому бытию. Та дверь, которую на тысячи замков запер Аполлон. Будто дитя, добравшийся до чего-то заветного, испытывает грек невообразимый восторг. Это состояние философ предлагает представить по аналогии с опьянением, когда под влиянием напитка в человеке просыпаются те истинно дионисийские чувства, при пробуждении которых «я» исчезает до полного забвения. Это «я» растворяется, а вместе с ним и такие формы, как множественность, пространство, время - верные атрибуты Аполлона.

Но не все так радостно. Как мы помним, по мнению Аристотеля, подлинный катарсис осуществим только через трагедию. Трагедия - есть истина. Вечная радость и красота - обман. Эту мысль возродил Ницше, провозгласив Диониса страдающим богом - так древнегреческий бог приобрел в концепции немецкого философа законченность. Являясь богом страдающим, Дионис символизирует истинную сущность жизни. Показывая, что не все может быть безоблачно, как обещал солнечный Аполлон, бог виноделия предлагает нам горькую правду: после опьянения наступает похмелье - после веселья Дионис испытывает страдания, но воскресает, ибо нет ничего более сильного, чем сама жизнь. Истинно существует только увиденное ранее первоединое бытие - оно вне явления.

Теперь, когда древний грек увидел гармонию Аполлона и прочувствовал буйства Диониса, проник в сокровищницу жизни, он уже не хочет отдаваться солнечному богу и тешиться обманчивым покрывалом майи. Мир Аполлона, даже будучи прекрасным и обольстительным, все же является призрачным. Теряется смысл жизни - ведь древний грек познакомился с ужасами Вселенной. Как мы принимаем творчество, которое открывает нам истину, так мы принимаем и Диониса, страдание, но вместе с тем, реальность и правду.

Тем не менее, когда заканчивается пляска и пиршество Диониса, человек возвращается к своей обыденности, так же, как после завершения творческого акта, видя его результат, человек возвращается к реальности. Но теперь реальность становится отвратительной. После того, что показал нам Дионис, мы ненавидим обыденность. Реальность кажется неприемлемой, низменной, тошнотворной. Дионисийское безумие уже само по себе подобно взрыву, словно ток, проходящий насквозь, разряжает отчаяние и тоску. Уничтожая безысходность, скопившуюся внутри, страдающий Дионис приводит человека к освежению, легкости, тому самому аристотелевскому катарсису. Это чувство экстаза, это погружение в прохладную воду после палящего солнца. Это же чувство испытывает человек после хорошей гулянки, когда после однообразных серых будней наступает встряска, что-то внутри будто перезапускается и, обновленный, бодрый, человек возвращается к унылому существованию.

Это чувство бодрости, освежения, внезапного дионисийского буйства хорошо знакомо нервнобольным: беспокойная, без особой причины злоба на все и вся копится в душе пациента, будто тучи на небе, сгущается, пока не заполнит собою все имеющееся пространство и, наконец, разрешается диким взрывом. Упиваясь собственным безумием, человек рвет в клочья чужое спокойствие, устраивает невиданный скандал окружающим, словно несясь на полной скорости по встречной полосе. Но вдруг - мгновенная остановка: буря прошла и на лице больного может сиять абсолютно естественная улыбка, от него самого могут исходить неподдельные волны приветливости и нежности ко всему миру. Может быть, не зря истинно творческих людей считают сумасшедшими? С другой стороны, это может касаться любого человека, который когда-нибудь по-настоящему творил: когда человек погружен в процесс творчества целиком, он выходит из «матрицы», он не слышит, что ему говорят, он не обращает внимания на все постороннее, на все, что могло бы его отвлечь. И делает это человек не по своей воле: творческая реальность засасывает нас, вырывая из цепких лап реальной жизни.

Казалось бы, что хорошего в сумасшедшем безумии, когда человек по силе сравнялся с торнадо? Однако эллины считали, что кратковременное безумие Диониса несет огромную пользу, ибо спасает людей от настоящего, длительного сумасшествия, которое может настигнуть, если противиться воле эксцентричного бога. Когда Дионис заглядывает в человеческую душу - считали греки - чувство огромной жизненной силы и полноты охватывает ее. Этот вихрь поднимает все на воздух из самых потаенных глубин человеческой души, позволяет прочувствовать самое себя. Дух захватывает он ужаса, смешанного с восторгом. Нам кажется, если бы Ницше мог, он провел бы аналогию с людьми, сидящими на самой верхней точке американских горок за секунду до стремительного спуска. Радость и ужас - самая гремучая смесь. Под действием такого невероятного смешения, человек преображается в нечто иное, неузнаваемое даже для себя существо, полное не просто сил, но их избытка.

По Ницше, у существа гармонического, свободно проявляющегося, этот избыток сил проявляется в действии. Однако Аполлон также не дремлет, постоянно ставит преграды такому разряжению, сеет зерна сомнения, страха, по отношению к дионийскому безумству.

Все противоположные инстинкты и стремления человека буквально разрывают его на части. Тогда, силы, подчиненные Дионису, силы жизни, свободы, творчества скапливаются внутри, постоянно подталкивая человека к безумству - так и получается «избыток сил», который выходит наружу яркой вспышкой. Такие чувства испытывают сектанты во время своих рыданий, душевнобольные во время припадка, дикое животное, на долгое время запертое в клетке, и вдруг выпущенное на волю. Возможно поэтому, по аналогии с сектантами, долгое время самым лучшим способом подготовки человека к дионисийскому буйству были продолжительные и суровые истязания человека, посты и другие лишения.

Таким образом, можно сказать, что Ницше, конечно же, не создал новых богов, но трактовал их, не изменяя себе - а именно, утверждая великую силу жизни, олицетворением которого являлся страдающий и одновременно неистово веселящийся Дионис. Если Аполлон представлен как лекарь, дающий приятный дурман, дабы человек не задумывался о негативной жизни мира, то Дионис заставлял грека посмотреть в глаза этому ужасу. Своей пляской, своим весельем, бог вина показывал, какой может быть настоящая жизнь, какой она должна быть. Да, наступало утро, и грек возвращался к своей никчемной обыденности, но много ли людей предпочтут жить, никогда не поняв и не прочувствовав жизнь настоящую? Разве прекрасное творение, прекрасная симфония или прекрасная картина не стоят того, чтобы вернуться к реальности, с тоской вспоминая процесс творчества и с надеждой ожидая следующего нашествия Диониса? Дионис даровал поистине бесценные мгновения, ради которых стоило заглянуть в бездну Вселенной. Более всего эта активная сила жизни пробуждалась в человеке во время «переполнения» его внутренней чаши - избытка сил, который есть творческий порыв, есть раскрытие внутреннего потенциала, высвобождение энергии, заложенной в человеке. Естественно, когда все нутро грека рвалось на свободу, оно не выливалось наружу ритмичным вальсом - это представляло собой настоящую буйную стихию, в которую рано или поздно превращается каждый. Безудержные дикие пляски, опьянение, словно ток, проходящий сквозь тело, а затем - экстаз, свобода, чувство полноты жизни и единения. Как с ней, так и с ближним, со всем миром, но самое главное - с самим собой.

 

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: