В 1853 году император Николай издает указ, где судьба раскольничьих скитов была окончательно решена.

Слово писателю Андрею Печерскому:

«Вскоре от высшего начальства из Петербурга вышло такое решение о скитах: им дозволено было оставаться по-прежнему только на полгода, после этого времени они все непременно должны быть совершенно порушены; тем из скитских матерей, что приписаны были к обителям по последней ревизии, дозволено было оставаться на их местах, но со значительным уменьшением их строений. Сколько ни бился исправник, увидел наконец, что тут ничего не поделаешь, и потому собрал понятых, преимущественно из православных. Они мигом приступили к работе. Так пали около двухсот лет стоявшие обители керженские и чернораменские. Соседние мужики сначала хоть и не решались поднять руки на часовни и кельи, через несколько времени воспользовались-таки дешевым лесом для своих построек: за бесценок скупили скитские строения. Вскоре ото всех скитов и следов не осталось».

В своей записке о расколе от 1864 года после окончания разорений скитов Мельников уже сильно смягчает свои прежние взгляды на раскол. Ему начинает импонировать в раскольниках их приверженность всему старинному и исконно русскому. Еще позже в 1866 году в письме министерству внутренних дел Мельников уже пишет: «Среда раскольников, несмотря на религиозные ее заблуждения, имеет в себе немало хороших сторон... Образованное старообрядчество внесет в нашу жизнь «новые» элементы, или, лучше сказать «старые», забытые нами от наплыва западных понятий и обычаев...» И даже заявляет в конце: «А главный оплот будущего России все-таки вижу в старообрядцах».

В те же годы он начинает работу над главным трудом своей жизни — дилогией «В лесах» и «На горах», которая воистину стала памятником нижегородским староверам. Таким он и остался в памяти нижегородцев — жестокий администратор, разрушавший стены скитских срубов и устои староверских Керженца и Усты, чье имя проклинали нижегородские радетели древлего благочестия и пугали им детей в заволжских селениях. И одновременно — бережный хранитель старинного языка и памяти, воздвигший в своих романах возвышенный и одухотворенный памятник кержацкой Руси.

Теплых слов удостоились уренские старообрядцы и в произведениях писателя-путешественника Михаила Пришвина (1873-1954). Вот как он в 1908 году описывает знаменитую уренскую ярмарку:

«В этом большом лесном селе я первый раз столкнулся со староверской народной массой. Помню, рано утром меня разбудил шум. Я посмотрел в окно узнать, что это значит, и залюбовался видом шумного Уренского базара при восходящем солнце: позолоченные гривы лошадей, шляпы раскольников, похожие на опрокинутые горшки, очки философов-начетчиков, малютка-богиня на высоком возу – все было красиво». И еще: «В Урене что ни двор, то новая вера, тут есть всякие секты раскола». И далее заключает с симпатией: «Староверский быт всегда говорит моему сердцу о возможном, но упущенном счастии русского народа. Раскольники, плохо понимаемые обществом и историей, только по виду неласковы. А в существе своем они наивные лесные гномы».

Теперь о писателе Писемском и его участии в разрушении уренских скитов. Алексей Феофилактович определился как и Мельников чиновником особых поручений и в течение нескольких месяцев занимался в Совещательном комитете по делам раскола и раскольников, даже был назначен секретарем этого секретного органа, учрежденного по высочайшему повелению в " неблагополучных" губерниях.

По рапорту Писемского канцелярия костромского губернатора завела в июне 1850 года дело " Об уничтожении раскольничьей часовни в селе Урене" (в будущем романе Писемского оно переименовано в Учню). Секретарь комитета объявил, что из запечатленной (то

есть опечатанной) молельни похищены иконы. Полиция провела дознание и, открыв виновных, украденное вернула под замок. Но, поскольку часовня сильно обветшала, сквозь прохудившуюся крышу лило, иконы находились под угрозой гибели. А для того, чтобы предотвратить новую попытку хищения, нужно было учредить караул. Последнее оказалось не по средствам администрации, и посему губернатор направил ходатайство в министерство внутренних дел об уничтожении молельни...

Когда Писемский получил задание уничтожить молельню в Урене, он отправился в дальний Варнавинский уезд не в лучшем настроении. При его религиозном и житейском свободомыслии заниматься разорением часовни! Описывая двадцать лет спустя чувства Павла Вихрова в автобиографическом романе «Люди сороковых годов», Алексей Феофилактович, вне всякого сомнения, воскрешал в памяти собственные переживания в давний июньский день, когда в сопровождении уездного исправника и управляющего Уренским удельным отделением приступал к исполнению своей миссии. " Я здесь со страшным делом. Я по поручению начальства ломаю и рушу раскольничью моленную и через несколько часов около пяти тысяч человек оставлю без храма, - и эти добряки слушаются меня, не вздернут меня на воздух, не разорвут на кусочки; но они знают, кажется, хорошо по опыту, что этого им не простят».

А в одном из лирических отступлений писатель откровенно кается в содеянном: «Я ставлю теперь перед вами вопрос прямо: что такое в России раскол? Секта, прикрывающая какие-нибудь порочные страсти? Нет! Что же это такое? А так себе, только склад русского ума и русского сердца - нами самими придуманное понимание христианства, а не выученное от греков. Тем-то он мне и дорог, что он весь - цельный наш, ни от кого не взятый, и потому он так и разнообразен. Около городов он немножко поблаговоспитанней и попов еще своих хоть повыдумывал; а чем глуше, тем дичее: без попов, без брака и даже без правительства. Как хотите, это что-то очень народное, совсем по-американски. Спорить о том, какая религия лучше, вероятно, нынче никто не станет".

То есть, писатель в данных рассуждениях признает право русского народа на самобытное верование, отличное от общепринятого греческо-византийского.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒