Больной, лечившийся от алкоголизма,

Стр 1 из 6Следующая ⇒

Геннадий Шичко

В оригинале

Леонид Семин, Геннадий Шичко

Больной, лечившийся от алкоголизма,

Предоставил авторам дневник, который

Он вел в период своего лечения. Пояснения

Лечащего врача, набранные здесь особым

Шрифтом, также легли в основу этого

Повествования.

Публикуя эту повесть, редакция видит

Свою задачу в том, чтобы предостеречь

Читателей, в особенности молодежь, от

Опасного общения с алкоголем.

СТАКАН

ДНЕВНИК № 47

Человек – это сумма убеждений

Вокруг метода Шичко не утихают споры. Есть даже мнение, что такого метода не существует вообще (!? ). Слишком рано ушел от нас Геннадий Андреевич…

Кто-то скупо и четко

Отсчитал нам часы.

В нашей жизни короткой,

Как бетон полосы.

Он спешил, спешил помогать людям, спешил делать добро. Он многое не успел, не успел издать то, над чем трудился, к чему шел всю жизнь. Не успел, не потому что не хотел. Не успел, потому что, видя погибающего, не мог закрыться от него дверью квартиры и сказать: «Не мешай». Его любящее сердце не могло смириться с гибелью людей. Не может смириться и наше.

Предлагаем тебе пройти путь, по которому шел сам автор метода.

ГИПНОЗ * ВНУШЕНИЕ** УБЕЖДЕНИЕ

Повесть “Горбатый стакан” была написана писателем Леонидом Семиным в соавторстве с Геннадием Шичко в 1971 году и напечатана в журнале “Аврора” № 7, 8 за 1971 год. Писатель обратился за помощью по причине алкоголизма весной 1970 года, и все что здесь написано происходило на самом деле с автором. Если внимательно читать самогоШичко, то видно, что он еще не открыл свой метод. Но кто-то, прочитав, скажет: «Но ведь это же и есть метод Шичко! Ведь это же Шичко занимался гопнозом!? » Это похоже на то, как взять у Менделеева черновик, когда он шел к своему открытию и сказать: «Вот это таблица Менделеева! Ведь это же Менделеев писал! » Еще раз вернемся к этапам, по которым шел Геннадий Шичко.

ГИПНОЗ * ВНУШЕНИЕ** УБЕЖДЕНИЕ

Как мы знаем, при внушении в состоянии гипноза, человеком можно управлять. Внушением при состоянии бодрствования так же можно достичь успеха, но до тех пор, пока пациент не поймет обман, или ему кто-то «по пьянке не раскроет секрет». Вот так Вольф Мессинг описывает свой опыт внушения в состоянии бодрствования. По праву Мессинга можно назвать пионером кодирования.

Будет неправильно, если я умолчу в своей книге о том, что гипноз я нередко использовал для лечения психических болезней. Делал я это и в те далекие времена, когда абсолютно не знал ничего о сущности гипноза, не знал научных рекомендаций, руководствуясь лишь здравым смыслом. Возможно, что рассказанное мной встретит возражения специалистов, возможно, меня упрекнут в неправильных действиях, но что было, то было.

У одного польского графа началось неприятное для окружающих и очень странное заболевание. Ему представилось, что в голове свили себе гнездо… голуби. Да, обыкновенные голуби, сизари…

Одна из форм сумасшествия? Да. Навязчивая идея: «У меня в голове голубиное гнездо…»

Обращались к врачам. Но у графа был трудный характер, и лечиться он отказывался: ему казалось, что его любыми средствами стремятся заманить на операцию, во время которой разрежут голову пополам. Тогда обратились ко мне.

Я не стал убеждать больного, обращаясь к его здравому смыслу, что в голове голуби жить не могут. Наоборот, я принес с собой на первую же встречу длинную блестящую трубу на треноге – вроде переносного телескопа – с какими-то колесиками и винтиками. Установил ее и посмотрел сквозь эту трубу на голову больного.

*в академическом смысле это выражение неверное, здесь имеется в виду внушение в состоянии гипноза.

**здесь в состоянии бодрствования (примеч. издателя)

- Да, граф, - сказал я, - вы правы. У вас в голове – голубиное гнездо. И – преогромное. Целая голубятня!

- А разве я сомневаюсь в этом? И день и ночь крыльями хлопают… А тут как-то к ним кошка забралась! Вот переполох был. Я думал, у меня голова лопнет…

- Могу выгнать ваших ненормальных жильцов, и притом так, что они не вернутся.

- Буду весьма обязан…

Еще раз посмотрев в трубу, «пересчитав голубей», «прикинув», как лучше их выгнать, я вернулся домой.

Горбатый стакан», 1971г.

Повествования.

СТАКАН

Идти туда было страшновато. Настораживал метод лечения, совершенно незнакомый, - гипноз. Но я алкоголик, и терять мне нечего: мою персону знают во многих больницах. Позади такие, как Пятая психиатрическая со своим знаменитым отделением для хроников. Искаженные физиономии тех, кто когда-то был полноценным человеком, наверное, запечатлелись в моем мозгу навсегда. Жаль этих бедняг и обидно, что стали они такими из-за зеленого змия. Позади и небезызвестная Пряжка. Теперь, правда, она именуется иначе, но старое название прилипло к ней намертво. К моему счастью, я выбрался оттуда довольно скоро благодаря заботам доброго доктора Николая Алексеевича. А между тем, есть там люди с огромным стажем. Один профессор математики пребывает в оном учреждении семнадцать лет и все эти долгие-предолгие годы упорно, неистово решает какую-то задачу. Сотни тетрадей исписаны иксами и игреками, плюсами и минусами, интегралами и дифференциалами, а задача пока не решена и, надо полагать, решена никогда не будет. Самый старейший тамошний обитатель мог бы в этом году отметить своеобразный юбилей – тридцатилетие пребывания в больнице. Все его родственники давно умерли. Впрочем, он никого и не помнит. Да и его, в прошлом газетного репортера, в свое время преуспевавшего, но, к несчастью, пристрастившегося к алкоголю, тоже никто теперь не помнит.

Кстати, в тех больницах, где я побывал, работают замечательные люди, но труд их порой почти незаметен. Психиатрия, говорят они, пока самая малоизученная область медицины. Может быть, это так. По крайней мере, относясь ко мне исключительно тепло, тот же Николай Алексеевич ничего не мог поделать с моим недугом.

Я давно устал пить и лечиться. Некоторым счастливчикам повезло, они после одного-двух курсов лечения переставали пьянствовать. Я же какой-то невезучий. Видимо, организм так сроднился с водкой, что никакие лекарства не могут разрушить это родство. Я потерял веру в излечение и дал себе слово никогда больше не обращаться за помощью к врачам. Но вот недавно моя землячка сообщила, что есть доктор, который успешно лечит нашего брата гипнозом. Клавдия горячо и настойчиво советовала мне подумать, убеждала в том, что «так просто» уходить из жизни преступно и недостойно.

- Подумай только, - возмущалась она, - ты же бывший блокадник, офицер-фронтовик, такие ужасы прошел – и выстоял, а теперь из-за какой-то поганой водки погибаешь! Позор!

Клавдия уехала ни с чем, но от своей мысли не отказалась. Не прошло и трех дней, как она приехала снова. Я еле удержался, чтоб не взорваться и не поссориться с нею: как мог, спокойно заявил, что не намерен ни к кому обращаться, и хватит на эту тему со мной разговаривать.

Тогда на помощь ей пришли мои жена и дочь. Я твердо стоял на своем. Мы долго спорили, потом стали ругаться, а когда перешли к оскорблениям, мне дьявольски захотелось выпить.

- Ладно, выпить сейчас принесем, - сказала Клавдия и мигнула дочке: мол, сходи. А сама продолжала свое. Говорила, что гипноз – самый эффективный способ лечения алкоголиков и совсем безвредный, что доктор этот никаких лекарств не применяет, что он быстро ставит на ноги даже самых закоренелых пьяниц.

«Преувеличивает, - в бессильной ярости размышлял я. – Ну, хорошо. Пойду к этому гипнотизеру, а потом напьюсь. Пусть Клавушка полюбуется, как он поставил меня на ноги».

- Ладно, мрачно кивнул я. – Схожу.

Утором самочувствие было хорошее. Главное, появилась решимость – ее давно уже мне недоставало. Я как бы видел перед собой в волнах спасательный круг: может, на сей раз мне удастся доплыть до того заветного берега, который называется нормальной жизнью и который я когда-то покинул, - пусть даже ослабленным и больным, но добраться.

Землячка, между прочим, говорила вчера, что доктор требует от своих пациентов подробного описания болезни и аккуратного ведения дневника. Но ведь история моего пьянства слишком обширна, и за несколько часов ее не только подробно, но и бегло не изложить. Поэтому решил сегодня же начать дневник, а историей займусь после беседы с доктором. Интересно, как же это так: он разрешает пить, а я сам не захочу?

Да, идти к доктору было страшновато. Я волновался, как студент перед экзаменом, от назойливой мысли: поддамся ли гипнозу? Внушение, самовнушение – об этих вещах у меня очень смутное представление. Признаться, мне уже трудно во что-либо верить, если даже страшный тетурам не помог. Как же может доктор внушить, что водка отрава, яд, и пить ее мне нельзя?

Академик Владимир Михайлович Бехтерев говорил: «Вопросы алкоголизма, как наибольшее зло, кошмарно и неотступно стоят перед глазами всякого, кто ближе знаком с его последствиями».

Молодые люди и девушки, только приобщающиеся к спиртному, должны задуматься над вопросами: не слишком ли дорого придется платить за это сомнительное удовольствие? Рано или поздно все алкоголики неизбежно кончают полной психической, моральной и физической деградацией. Ведь привычка к алкоголю вырабатывается незаметно и у разных людей по-разному. Это зависит от типа нервной системы, от характера деятельности и целого ряда других обстоятельств. В частности, люди, перенесшие травму головы, легче привыкают к систематическому потреблению алкоголя, чем здоровые.

Все напитки, содержащие винный (этиловый) спирт, в том числе брага и пиво, при неумеренном употреблении могут привести к алкоголизму. Поскольку спирт -–не только яд, но и наркотик, отвыкнуть от него трудно.

Алкоголизм приносит несчастье не только больному, но и его семье, друзьям, близким. Это большое общественное, социальное зло. С развитием этого зла, как писал Бехтерев, понижается в стране трудоспособность населения, падает его нравственность, растет число душевных и нервных болезней. Вот почему долг каждого честного гражданина – препятствовать распространению пьянства, которое наносит обществу непоправимый вред.

Прихожу в клинику, где надеюсь осуществить последнюю попытку спастись. Ищу указанный номер комнаты. Какая она, приемная загадочного для меня доктора? Наверное, непохожа на все те, в которых я когда-либо бывал? Да, в какой-то мере непохожа. Комната тесная, на столах громоздкие аппараты; мебель скромная; в углу у окна девушка в белом халате что-то взвешивает на аптекарских весах.

- Снимите пальто, садитесь. Доктор освободится и придет.

Скоро он появился. Казалось, чем-то озабочен. Молча приблизился ко мне, подал руку. Я назвал себя. Он с улыбкой заметил:

- За вас очень горячо ходатайствовали. Такую заботу могут проявлять только настоящие друзья… К сожалению, не смогу вас принять, вы пришли слишком рано. У меня сейчас другой пациент.

Я действительно пришел очень рано: боялся опоздать, а часов у меня не было – я их пропил, новые еще не смог купить. Доктор протянул мне два листа бумаги и сказал:

- Вам нужно будет заполнить анкету. Обычно этим занимаются дома, но поскольку у вас есть время, на простые вопросы вы сможете ответить здесь. Сейчас прошу коротко рассказать о вашем заболевании. Меня особо интересует вопрос: с какого года болеете? Лечились ли прежде? Сколько раз? Где? Результаты? Самочувствие в настоящее время? Страдаете ли запоями? Опохмеляетесь ли? Добровольно ли обратились ко мне или под давлением со стороны?

Мне легко было рассказывать доктору о своем горьком прошлом и об отчаянном настоящем, потому что в его глазах я увидел тепло и сочувствие, - смотрел он на меня как на равного, а не как на преступника, врага. Мне уже было известно, что Георгий Иванович, как и я, бывший фронтовик. Все это дало уверенность, что он не станет презирать меня. Я вспомнил некоторых медиков, которые смотрели на меня с нескрываемым презрением, особенно – молодых женщин, вчерашних выпускниц мединститутов. Конечно, я тоже не смотрел на них с восторгом. В мозгу алкоголика злоба иногда возникает словно цунами. Накатывается огромной волной, захлестывая все на своем пути. «Желторотые! Вы не кормили вшей в окопах, не переживали блокадных зим Ленинграда…» Цунами, цунами… И все-таки это ложная волна и буря! Скорее всего, попытки самооправдания, не больше.

Итак, я получил анкету. В верхней ее части указано, что ответы должны быть точными, что лучше не ответить на вопрос, чем дать неверные сведения. О том же особо предупреждает меня и медсестра.

Отвечаю на вопросы. Их около полусотни. И все об одном: о пьянстве. О самых разнообразных его проявлениях и вариациях. Приходится все вспоминать: с чего началось, когда выпил первую в жизни рюмку вина или водки, что при этом почувствовал, как продолжалось далее, как это нарастало, словно снежный ком, пока не превратилось в сущие муки и не возникли суицидные мысли.

Когда заполнялась анкета, доктор и медсестра Лида куда-то уходили. Потом девушка вернулась. Мы немного поговорили. Она мечтает стать врачом. Я смотрел на нее и завидовал. Передо мной было юное создание, еще ничем не испорченное. Вспомнилась статья в газете, озаглавленная: «Где же вы, сестры милосердия? » И мне хотелось сказать девушке: «Станьте медиком приветливым и милосердным. Ведь нет ничего страшнее врача равнодушного и черствого». И опять вспомнились врачи. Вот подходит к моей койке лечащий врач. Высокая, красивая, белокурая. Лицо спокойное и гордое. Следуют стереотипные вопросы. О моем инфаркте – ни слова. Интерес к прошлым болезням. В детстве – малярия. На войне – тиф. В блокаде – дистрофия. В руках у врача красивая шариковая ручка. Неторопливая и подробная запись в карточку. Формальное прослушивание биения сердца через стетоскоп. Хмурое изречение: «Погубил свое сердце водкой. Бессовестный! Посмотри, на кого похож!

Омерзительно быть пьяницей! »

А во мне – опять цунами! Хочется крикнуть в лицо что-нибудь обидное, язвительное.

- Больной, не шевелитесь. Вам нельзя. – Это уже голос сестры. А врач ушла. Да и что ей до больных! Помнит ли она клятву Гиппократа!.. Должно быть, главное в ее размеренной, культурной жизни – прическа, полированные ногти, запах дорогих духов… Никакой она не доктор…

Потом тяжкие размышления, спад, угрызения совести. Бессильная ярость, укрощаясь, конвульсирует подобно подыхающей змее. Да, я ничтожество в ее глазах. И наплевать ей на то, что когда-то в блокадном городе я ловил диверсантов. В то время она, пожалуй, где-нибудь в Казани или Ташкенте играла в куклы.

Но вот подходит невропатолог, моя сверстница по годам. Она не бросает в лицо страшных слов. «Надо перестать пить, - мягко и тихо говорит эта женщина. Смотрит спокойно и даже ласково. – Вы еще не деградировали и пока остаетесь человеком. Не пейте, иначе погибнете».

Спасибо, доктор! Но все это – увещевания. Слова, слова. Они почти не воздействуют. Конечно, во времена запоев фраза «иначе погибнете» сверлила меня. Но так мне говорила и моя полуграмотная мама. Она умерла на моих руках. Я плакал и пил на глазах умирающей: даже в те горестные минуты не мог взять себя в руки.

Порой я готов был погибнуть. Боялся лишь смерти мучительной. Наверное, потому и привязывался веревкой к отопительной батарее. Боялся «выйти» на улицу через окно четвертого этажа. Страшна не смерть, страшно оказаться мешком ломаных костей, но с живым сердцем!

Медсестра Лида неразговорчива. Может быть, так здесь и нужно – быть неразговорчивой. Но взгляд у нее приветливый, ободряющий. Она как бы говорит: «Не все еще потеряно, верьте в лечение, и вы встанете в строй». Ах, как хотелось бы встать в строй человеческий! Я и не заметил, как и когда из него вышел. Пришло равнодушие ко всему. Даже к отдыху интерес пропал, даже пасеку, рыбалку – все, все заслонил алкоголь. Где бы я ни был, что бы ни делал, в мыслях – бутылки, стаканы. Будто вся жизнь сосредоточилась, ушла в эти бутылки. Какая-то неведомая сила неуклонно толкает меня к черной пропасти, заставляет, приказывает пить и пить…

Спрашиваю у Лиды:

- Извините, бывают ли здесь случаи излечения?

Девушка смотрит на меня растерянно и удивленно. Тихим голосом, убежденно и категорически говорит:

- У нас излечиваются все. Я не знаю случаев неудач.

Гипнотарий состоит из двух комнат, которые разделены толстой стеной и массивной дверью. В передней находятся стол, полка и аппараты. Их много. Задняя комната значительно просторней передней. Здесь помещаются кровати, кресла, небольшой столик со стулом и почти нет приборов.

Доктор сказал:

- Мне нужно проверить некоторые ваши индивидуальные особенности. Сядьте за этот столик, ничего неприятного не будет.

Вон и троллейбус. Однако пропущу его. Прежде все-таки надо забежать в гастроном. Такой уж порядок: к Юрь-Палычу Шелкову пустым являться неприлично. Его хата – коридорообразная комнатенка – вся пропахла винными парами, перегаром. Из каждой щелки в паркетном, никогда не натираемом полу веют эти знакомые запахи. Здесь выпиты цистерны. Этот домашний кабачок давно и метко называется «шелковником».

- Зайдем в «шелковник»? – обычно предлагает кто-нибудь из знакомых.

Стоит ли рассказывать, что происходило дольше? Разумеется, начался новый, очередной запой. Потом – мрак и пустота на сердце, зловещие размышления о тайных силах, накрепко скрутивших меня по рукам и ногам, не дающих возможности жить по-людски, предоставляющих лишь одну свободу – свободу зайти в кабак и напиться. Потом опять галлюцинации, на сей раз звуковые… Кажется, врачи считают их более серьезным заболеванием, нежели галлюцинации зрительные. За нашим домом слева – кладбище. И вот среди ночи с кладбища доносится тихий, размеренный колокольный звон. Силюсь припомнить, есть ли на кладбище церковь. И вдруг поражаюсь: нет же на этом кладбище церкви. Нет! Так откуда же этот колокольный звон?.. Пока пытаюсь понять, откуда, звон колокола начинает слабеть. На смену ему – оркестр. Да, эдакий маленький оркестрик, какие обычно сопровождают усопшего в последнем пути. Тихо-тихо льется печальная музыка. Да, безусловно, узнаю Шопена, его знаменитый «Похоронный марш» из Третьей сонаты. Как печально! Какая ноющая, как рана, тоска! Вот наша жизнь – человек умер, и ничего ему больше не надо. Никому ничего он не должен. Кто-то сейчас идет за гробом, склонив голову. Может быть, идут десятки людей, любивших и уважавших покойного. Может быть, их совсем немного. Единицы… Постой, постой!.. Но ведь сейчас ночь! Почему же они хоронят его ночью? Да еще с музыкой?.. Нет, тут что-то… Вскакиваю с дивана, включаю свет. Смотрю на часы: без четверти три. Выглядываю в окно. Тусклые фонари. На улице, которая начинается сразу за пустырем, ни одного автобуса, ни одной машины. Тишина. Глубокая ночь. И нет никакой музыки. Что же это такое было?..

- Звуковые галлюцинации, - отвечает мне доктор Иван Петрович Попов, по обыкновению склонив набок голову и кося черным глазом. – Да, милейший. Звуковые. Это-то уж знаете чем пахнет?

Иван Петрович, доктор из Пятой психиатрической, вдруг растворяется, становится невидимкой. Но я его еще слышу. Уже из другой комнаты он повторяет тихо, со вздохом:

- Эт-то уже кое-чем пахнет.

Бегу к умывальнику, окатываюсь ледяной водой. Черт побери, какой еще тут может быть Иван Петрович?! Ведь он в прошлом году умер…

Важнейший признак алкогольной болезни – потребность в систематическом употреблении алкоголя. О том, как сильна эта потребность, как овладевает она больным, как прочно держит его, хорошо сказал древнегреческий поэт Асклепиад:

Снегом и градом осыпь меня, Зевс!

Окружи темнотою,

Молнией жги, отряхай с неба все тучи свои!

Если убьешь, усмирюсь я;

Больной постоянно испытывает все нарастающую алкогольную жажду, и в связи с ней – усиливающиеся абстинентные явления (определенные психические и физические страдания). У него появляется сильное желание выпить; мысли о спиртном становятся господствующими; нарастают раздражительность, подавленное настроение, беспокойство; дрожат руки, обильно выделяется пот, возникают сердечно-сосудистые нарушения, становится плохим сон и т.д. В некоторых случаях появляются чувство страха, полная бессонница, галлюцинации и другие тяжелые расстройства. Ради утоления сильной алкогольной жажды больной может пойти на что угодно: на унижение, обман, воровство. Если нет возможности добыть спирт или водку, пьют одеколон, духи, различные лаки, а некоторые – и керосин.

Небольшая доза спиртного может совершенно преобразить больного – снять абстинентные страдания, вызвать приятное возбуждение. Алкоголик не в состоянии ограничиться малой дозой, не в силах остановиться – и только тяжелая интоксикация и вызванное ею плохое самочувствие (иногда – и потеря сознания) может положить этому конец.

Нечто подобное случилось и с Журналистом: с каждой «лечебной» порцией спиртного он испытывал все большие мучения, алкогольная жажда становилась неутолимой. Начался запой, а затем и тяжелые галлюцинации.

По мере употребления спиртных напитков (как и других наркотиков) человеческий организм оказывается в состоянии переносить все большее их количество, поэтому пьяница постепенно повышает разовые и суточные порции алкоголя. Суточная доза многих больных равняется литру водки (иные выпивают и до четырех литров! ) Достигнув «потолка», переносимость спиртного начинает падать. Организм алкоголика оказывается настолько искалеченным, что даже рюмка водки может вызвать сильное опьянение.

Когда на водку не было денег и начинались лихорадочные поиски кредита, хозяин хаты доставал особый блокнот, в котором у него были записаны сотни адресов и телефонов, снимал трубку, набирал номер. К телефону присаживались поочередно, пока не находили кредитора.

- Позвони-ка Покойнику. Он вчера должен был зарплату получить, - подсказывал «стихотворец» Пека Ендовский. Поскольку прозвища в «шелковнике» были в ходу, Пеку за его экспромты и за его собственное признание, что он стихи не пишет, а «мечет», давно называли Стихометом.

- Надо звонить Стихомету, - советовал в другой раз кто-нибудь. – Он хвастался, что в «Лесорубе» опять десяток строк напечатал, наверняка гонорар выпросил.

Дозванивались Тяп-Лпычу, долговязому молодому человеку с сонным лицом. Такое имя ему дали не в «шелковнике», а в конструкторском бюро, где он работал. У них там было введено этакое наказаньице: за допущенную ошибку фамилию грешника вывешивали на доске, которая называлась «Тяп-ляп». Тяп-Ляпыча привел в «шелковник» Генка. Генкину фамилию вообще никто не знал. Известно было лишь то, что этот рыжеволосый парень некоторое время подвизался на подмостках ТЮЗа. Роль его была необыкновенная. В одной из сцен Генка должен был выбежать из-за кулис в медвежьей шкуре и издать грозное медвежье рычание. По ходу пьесы ему отводилось всего полторы минуты. Пьеса шла успешно и долго, и для Генки эти времена были самыми счастливыми в его странной жизни.

Он отлично освоился со своей ролью и иногда в «шелковнике», вывернув наизнанку шубу Кати, начинал изображать рыкающего медведя. Все были в восторге, особенно женщины. Больше всех шумела сама Катя, прозванная за свой огромный рост, трубный голос и мохнатую шубу Мамонтом в шубе. Но карьера Генки-артиста кончилась внезапно и плачевно. Допившись до белой горячки, он вышел однажды на сцену, не подозревая, что это его прощальный выход. Он играл свою роль в полном несоответствии с текстом пьесы и замыслом режиссера-постановщика: никто ведь не знал, что у него галлюцинации и что он действительно принимает себя за медведя, окруженного толпою чудовищ. Он рычал, визжал, испускал дикие вопли, боролся до остервенения с кем-то невидимым, падал, вставал, кружил и метался по сцене, пока не свалился на головы перепуганным оркестрантам. Генку уволили. Он все реже стал бывать в «шелковнике». Несмотря на грязь и не уют этого клоповника, безденежных здесь не уважали. И Генка постепенно исчез, словно испарился. О нем никто не вспоминал. В нашей компании было что-то недоброе, волчье. Если ты заболел и попал в больницу, не жди, что кто-нибудь из собутыльников принесет тебе передачу. На время твоего отсутствия тебя начисто забывали, а на твое место являлся кто-нибудь другой.

Теперь, отвечая на вопросы анкеты или вспоминая свои ответы, я невольно морщусь. Ну вот, например:

«Как вы относитесь к своим собутыльникам, часто ли с ними встречаетесь? »

Художника Веню Баранова разбил паралич. Вначале отнялись правая рука и нога. А потом Веня отправился на тот свет, где нет «автопоилок» и «шелковников». Стояло лето, и перед окнами квартиры художника цвели на клумбе, ухоженной скучающими пенсионерами, его любимые незабудки.

- Веня, Веня! – прощаясь с покойным, плакала Нина – Китаеза. И только на кладбище мы узнали, что она беззаветно любила Веньку, мечтала стать его женой. Может быть, потому и ходила за ним в «шелковник». Это как-то поразило всех. В пьяном угаре никто ничего не замечал, все как будто считали друг друга братьями и сестрами. Но, оказывается, была и любовь.

Годом позже удар хватил и драматурга Серегу Небывалова, отнял у него язык. Так и не написал Серега обещанной пьесы, первый акт которой он читал в «шелковнике». Теперь он бродит по улицам родного города, смотрит, слушает, понимает, а сказать ничего не может, только шамкает ртом и бессильно машет рукой.

«Шелковник» быстро пустел…

Пройдет немного времени, и в пьяном виде попадет под автомобиль жгучая брюнетка Принцесса Турандот, получит тяжелые увечья. Ноги ей заменит трехколесная тележка. Вскоре надолго ляжет в «Бехтеревку» обладательница шубы Катя…

Однажды мне встретиться Пека. С его слов я узнаю, что он расстался с Бахусом, возвратил горбатый стакан его прежнему хозяину. Пека видел, как Юрь-Палыч, поседевший и сгорбившийся, давно уволенный с работы, ходит и собирает пустые бутылки, сдает в приемных пунктах и на вырученные деньги живет…

- Эти стаканы, - скажет Пека на прощанье, - дьявольские, колдовские. В них наша погибель. Выбрось, если он у тебя еще цел.

И поспешит распрощаться, спасаясь от меня как от прокаженного. И мне от его исчезновения станет легче. Должно быть, у всех нас выработался какой-то алкогольный условный рефлекс. Встретишь кого-нибудь из тех, кто был в «шелковнике», и ужасно, неодолимо потянет выпить.

«Осторожно, алкоголь! », «Наркотик! », «Уродует и убивает нервные клетки! », «Сокращает жизнь! » Если бы подобные слова стояли на бутылках со спиртным, то, вероятно, не один человек спасся бы от ужасной участи алкоголика.

К сожалению, этого нет. А ведь алкоголь действительно опасный наркотик и яд, при систематическом употреблении пагубно действующий на организм, особенно на нервную систему. Он деформирует, калечит и убивает нервные клетки и мозг. Специальные исследования показали, что мозг алкоголика существенно отличается от мозга других людей: в нем много погибших и отравленных клеток, мелких кровоизлияний; в целом он патологически серьезно изменен, изуродован.

Психическая деятельность – это функция мозга. Перерождение его влечет соответственное нарушение психики, деградацию ее. Частым серьезным психическим заболеванием алкоголиков является белая горячка, о которой неоднократно упоминает и журналист. Она обычно случается после запоя или при внезапном прекращении его. Температура у больного повышается иногда до 40 градусов (отсюда слово «горячка» в названии болезни), пульс учащается в два раза, дыхание изменяется. Больной «видит» страшных, нападающих на него животных (крыс, змей), чудовищ, бандитов; он «ощущает» причиняемые ими страдания и муки, «слышит» угрожающие речи. Во время таких кошмаров больной может совершить тяжелое преступление, убить кого-нибудь или покончить с собой. Одни больные от белой горячки погибают, другие начинают страдать хроническим психозом, третьи с трудом поправляются.

Спирт настолько сильно влияет на человека, что можно говорить об «алкогольной внешности», о психике, характере, морали алкоголика. Если больной не лечится и продолжает пьянствовать, происходит все большая физическая, психическая и моральная деградация, а все это закономерно ведет к трагической развязке. Судя по записям журналиста, почти всех обладателей злополучного горбатого стакана постигла тяжелая участь; художник Баранов погиб от инсульта, Нина покончила жизнь самоубийством, Галя лишилась ног, драматург Небывалов после кровоизлияния в мозг лишился речи, Катя надолго слегла в психиатрический стационар, Юрь-Палыч опустился до уровня босяка.

Смерть почти всюду подстерегает алкоголиков. Непосредственные причины ее бывают подчас совершенно невероятны: одни тонут в уличных лужах, в ручьях или ваннах, другие умирают от удушья, третьи гибнут от отравления спиртным…

Алкоголики погибают, в основном, в тридцать – пятьдесят лет, до семидесяти доживают – по данным известного нарколога И.В. Стрельчука – лишь четыре процента больных. Гибель от алкоголизма стоит в мире на третьем месте после смерти от сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний.

Передаю доктору дневник. Он начинает его листать и одновременно говорит мне:

- Сегодня мы проведем первый сеанс гипнозосуггестии. В прошлый раз вы получили общие представления о гипнозе, а теперь вам предстоит познакомиться с ним практически. Ваша задача проста: прослушать информацию по магнитофону, запомнить ее, сосредоточить – по возможности – внимание на усыпляющем звуке (вы узнаете сейчас, что это такое) и заснуть. О постороннем старайтесь не думать, чувствуйте себя спокойно и свободно. Засыпать особенно не старайтесь: все должно быть естественно. Не уснете – ничего плохого не будет: это проведению лечебного сеанса не помешает…

Доктор включил магнитофон. Я услышал два разных по высоте звука. Тут же прозвучало разъяснение: один из этих звуков – усыпляющий (две тысячи пятьсот герц), другой – пробуждающий (двести пятьдесят герц). Скоро погас свет, закрылась дверь и вновь раздался тихий, тонкий звук, чем-то напоминающий сигнал проверки времени (только этот – непрерывный). Я подумал: «От такого поневоле уснешь – да еще в темноте, в тишине и в полном одиночестве…»

Сначала чувствовал себя бодро, потом как-то незаметно потянуло на сон – и я уснул, но некрепко. Через некоторое время услышал голос Георгия Ивановича: началось внушение. Было какое-то странное состояние, будто спишь и не спишь, лень было пошевелиться, внимание сосредоточилось, слова как бы впивались в мозг – и то волновали, то успокаивали, то радовали…

Раздался «пробуждающий» звук – и сонное состояние как рукой сняло. Было легко и приятно на душе. Я рассказал Георгию Ивановичу о своем самочувствии, потом спросил:

- Какой же это гипноз, если я дремал и все слышал? Да и бывает ли он – настоящий? Увидеть бы такой!..

- Вы находились в состоянии очень слабого гипнотического сна, - ответил доктор. – В порядке исключения, а еще – в награду за добросовестное и подробное ведение дневника могу показать вам больного, у которого удается вызывать более глубокое гипнотическое состояние. Сейчас он должен прийти на прием.

- А у меня вы сможете вызвать настоящий гипноз? – не удержался я.

- Не обещаю. И вот почему. Между людьми существуют значительные различия по гипнабельности, то есть по степени подверженности гипнозу. У некоторых людей глубина гипноза с первого сеанса остается неизменной, у других она в течение первых сеансов возрастает, а затем делается стабильной. Смогу ли я вызвать у вас более глубокую стадию гипноза – зависит, в основном, от особенностей вашего мозга. Однако, если вы самовольно не прервете лечение и будете точно выполнять мои рекомендации, то, независимо от вашей гипнабельности, вы поправитесь…

Больной ушел.

- Пока он ходит, - сказал Георгий Иванович, - я закончу прерванный рассказ о гипнозе. В последнее время установлено, что существуют три разновидности гипнотического состояния: одна – это комбинация гипноза со сном, другая – с бодрствованием. У Юрия Николаевича вызвана вторая разновидность, при ней я и произвожу ему лечебные внушения.

- А как вы вызываете этот бодрствующий гипноз?

- Сначала использовал специальные приемы, а теперь – условно-рефлекторные сигналы. Ну а третья разновидность гипнотического состояния…

Затем доктор продолжил беседу с больным. Меня удивило, что когда говорили о семейных взаимоотношениях, пациент спорил со своим гипнотизером и возражал ему: значит, воля у него не парализована и он не является рабом гипнотизера (а ведь многие постоянно говорят об этом мнимом «рабстве»).

Случилось пре неприятнейшее дело: мне предстоит посетить психиатрическую больницу. Я получил письмо, в котором один мой знакомый по «шелковнику» слезно просил навестить его. Он холостяк, родных и близких у него нет, кроме восьмидесятилетней тетки. В больнице он, оказывается, уже давно. Он пишет, что находится в ней седьмой раз. Новый заведующий отделением не хочет отпускать моего приятеля.

«Помоги, ради бога, поговори с заведующим, уговори его как-нибудь. Иначе я сойду здесь с ума! » – пишет дружок. Это уже не просто просьба, а крик души! Наверное, он и впрямь не вынесет, если его решили держать там год-два, чтобы отвадить от алкоголя. Еще он просит пронести в «загашнике» пачку папирос. Это означает, что я должен буду ловко передать ему папиросы в тот миг, когда мы оба будем вне поля зрения медперсонала. По своему опыту я знаю – сделать это не так-то просто. Это ведь не обычная больница, а психиатрическая…

Вслед за экспертом «скорая помощь» доставила еще двоих с горячкой. Сестры и няни надежно спеленали их простынями, как младенцев, и накрепко привязали к койкам. Впрочем, оба лежали относительно смирно. Больше страдал парень атлетического сложения. Его звали Юрой. Он стонал, болезненно кусал губы, страдальчески морщился и дня два не приходил в сознание.

- Это Юрка, - сердито говорила медсестра, насильно вливая ему в рот глоток воды, - выпрыгнул из окна. Вот до чего допился, идиот несчастный! Боже, и как только жены терпят таких?..

Он вскочил и с размаху сиганул в окно, с третьего этажа, выбив в двойных рамах стекла. Порезался, к удивлению, совсем немного. И упал, или, как здесь говорят, приземлился не на асфальтовую дорожку, что возле стены дома, а на рыхлый газон с цветами.

12 3 4 5 6 Следующая ⇒