Слово как предмет лексигологии

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 37Следующая ⇒

Лексиколо2гия– термин, составленный из двух греческих элементов: lexis (ле2ксис) и logos (ло2гос), и то и другое значили в древнегреческом языке «слово»; таким образом, лексикология – это «слово о слове», или наука о словах.

Слово – наиболее конкретная единица языка. Язык как орудие общения – это прежде всего «словесное орудие», это «язык слов».

Конечно, нет слов вне грамматического строя языка и без «природной материи», т. е. без звукового оформления, так же как нет «голой» грамматики и «голых» звуков вне слов, но и в грамматике, и в фонетике мы рассматриваем именно грамматические формы и звуковой состав слов.

Поэтому-то язык – это, прежде всего, не язык форм или язык звуков, а язык слов. Развитие языка ребенка – это появление, развитие и расширение запаса слов; изучение иностранного языка начинается с усвоения известного круга слов. Звуковые свойства слова, звуковые изменения слова следует, естественно, рассматривать в фонетике; грамматическое строение слова, грамматические изменения слов – в грамматике.

Однако дать точное определение слова очень трудно. Многие лингвисты готовы были отказаться от этого понятия.

Так, Ф. де Соссюр писал: «Понятие слова несовместимо с нашим представлением о конкретной единице языка... Не в слове следует искать конкретную единицу языка»¹. Его ученик, Ш. Балли, еще решительнее высказывался против слова: «Понятие слова считается ясным; на деле же это одно из наиболее двусмысленных понятий, которые встречаются в языкознании»² и далее даже: «Необходимо освободиться от неопределенного понятия слова»³. Скептически о слове писал и американский лингвист Э. Сепир: «Первое наше побуждение – определить слово как языковой символ соответствующий отдельному понятию. Но... подобное определение немыслимо»⁴.

¹Де Соссюр Ф. Курс общей лингвистики / Русский пер. А. М. Сухотина 1933. С. 107.

²Б а л л и Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка / Русский пер. М., 1955. С. 315.

³Там же. С. 317.

⁴Сепир Э. Язык / Русский пер. М.– Л., 1934. С. 26.

И в современной американской лингвистике слово не в чести. В очень обстоятельной книге Г. Глисона «Введение в дескриптивную лингвистику» из 24 глав нет ни одной, посвященной слову. Автор исходит из понятия морфемы, которая покрывает и часть слова, и целое слово, и далее по этому поводу говорит: «...дать точное определение морфемы невозможно»¹. Правда, слово упоминается у Глисона, но лишь как «фиксированный порядок морфем в определенных конструкциях»². «Например, обычным словом английского языка является re-con-vene»³. Глисон отмечает, что «Лексика наименее устойчива и даже наименее характерна из всех трех компонентов языка» (а под «тремя компонентами языка» разумеется: «...структура выражения, структура содержания и словарь. Последний охватывает все конкретные связи между выражением и содержанием, или, по обычной терминологии, между словами и их значениями»⁴). Тем самым лексика не входит ни в «план выражения», ни в «план содержания». Логически рассуждая, ее тогда нет в языке...

¹Глисон Г. Введение в дескриптивную лингвистику / Русский пер. М., 1959. С. 93.

²Там же. С. 98.

³Там же.

⁴Там же. С. 37.

В советской лингвистике вопрос о слове также решался по-разному. Л. В. Щерба в одной из последних своих статей писал: «В самом деле, что такое «слово»? Мне думается, что в разных языках это будет по-разному. Из этого, собственно, следует, что понятия «слово» вообще «не существует»¹.

¹Щерба Л. В. Очередные проблемы языковедения // Известия АН СССР. ОЛЯ. Т. 4 1945. Вып. 5. С. 175. А также: Щерба Л. В. Избранные работы по языкознанию и фонетике. Изд. ЛГУ, 1958. Т. 1. С. 9 [перепеч. в кн.: Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974]; в ранних работах Л. В. Щербы имеются аналогичные высказывания: «...едва ли слово можно считать одной из основных единиц речи», см. статью «О далее неделимых единицах языка» (предположительно: 1904–1910 гг.), опубликованную в «Вопросах языкознания», 1962. № 2. С. 100.

Иначе освещает этот вопрос А. И. Смирницкий в известной статье «К вопросу о слове (Проблема «отдельности слова»)»: «Слово выступает не только как основная единица словарного состава, но и как центральная, узловая единица вообще языка»¹. О слове в разных языках А. И. Смирницкий в этой же статье писал: «В одних языках... слова выделяются более или менее четкими фонетическими признаками (ударение, сингармонизм, законы конца слова и пр.); в других, напротив, фонетические признаки слова совпадают с тем, что мы находим у других образований (например, у морфем или, напротив, у целых словосочетаний). Все многообразие особенностей отдельных языков может, однако, нисколько не препятствовать определению «слова вообще», поскольку в этом многообразии выделяются и общие черты, выступающие как наиболее существенные признаки слова, при всех возможных отклонениях от типичных случаев»².

¹Смирницкий А. И. К вопросу о слове (Проблема отдельности слова) // Вопросы теории и истории языка в свете трудов И. В. Сталина по языкознанию. М., 1952. С. 183

² Там же. С. 184.

Реальность в языке слов и их очевидность интересно показаны в книге Э. Сепира «Язык»: «Языковой опыт... непререкаемо показывает, что... не бывает ни малейшей трудности осознать слово как психологически нечто реальное. Неопровержимым доказательством этого может служить тот факт, что у наивного индейца, совершенно непривычного к понятию написанного слова, никогда не чувствуется серьезного затруднения при диктовке ученому лингвисту текста на родном языке слово за словом...»¹ И далее: «...мне приходилось обучать толковых молодых индейцев письму на их родных языках... Я их учил только одному: в точности передавать звуки...» При этом они «нисколько не затруднялись в определении границы слова»².

¹Сепир Э. Язык / Русский пер. М., 1934. С. 27.

² Там же. С. 28

Все это очень убедительно для каждого говорящего, но дать определение слова действительно очень трудно.

Лексиколó гия рассматривает слово как лексическую единицу, как единицу словарного состава языка. Поэтому наряду с «отдельными словами» лексикология изучает и такие сочетания слов, которые по своему значению равны одному слову (лексикализованные сочетания, фразеологические единицы, идиомы)¹.

¹ См. ниже, § 22.

Место слова как единицы языка мы определили во «Введении» – это место, среднее между морфемами (а также основами, формантами) как низшими единицами и предложениями (и другими синтаксическими единицами) как высшими.

Слово минимально может состоять из одной морфемы (одноморфемные слова: здесь, метро, беж, очень, вот, как, нет, и, бы, но и т. п.) и максимально может стать предложением (однословные предложения: Зима. Пожар! Булочная. Ладно. Можно? ).

Собственная функция слов в языке – это функция называния, номинативная. Словами мы называем вещи, явления, существа. Слова прежде всего – это названия. Но так как слова состоят из морфем, а морфемы выражают понятия, то и слова в той или другой мере выражают понятия.

Различие выражения понятия в морфеме и в слове состоит в том, что в морфеме данное понятие выражается в «чистом виде», абстрагируясь от многообразия вещей, отвечающих данному понятию; в слове же понятие конкретизируется, прикрепляясь к названию вещей и явлений.

Конечно, номинация в слове не связана с прямым отношением: данное слово – данная вещь. Слово, называя, имеет перед собой не одну вещь, а класс вещей. Так, слово стол может служить названием любого отдельного стола, но оно предназначено в языке для называния любых столов, целого класса вещей. Даже собственные имена (см. ниже) не ограничиваются единичным отношением: Иван, Мария и т. п. – это тысячи типизированных отношений, так как людей, носящих имена Иван и Мария, – тысячи, и имена Иван и Мария принадлежат не только данному Ивану или данной Марии, но всем, кто носит это имя. Корень современных русских слов красный, краснота, краснеть, краснитъ и т. п. понятен, в нем, как таковом, есть смысл: [краcн-] – это не [б'эл-], не [чорн-], не [жолт-] и т. п., но «смысл» корня – это только выражение понятия, никакого отношения к вещам и названию вещей корень с его «значением» не имеет. Когда же мы постигаем «смысл» слов красный, краснота, краснеть, краснить и т. п., то к вещественному значению корня [красн-] прибавляются иные созначения, указывающие на качество (красный), на отвлеченную предметность (краснота), на пассивный процесс (краснеть) или активный процесс (краснитъ) и т. п.

Самое интересное здесь состоит в том, что, поступая в распоряжение грамматики, эти абстрактные корни-значения делаются конкретными значениями в связи с номинацией, делаются словами, необходимыми для речевого общения, и оформленными элементами высказывания.

При определении слова необходимо учитывать его место в структуре языка, его отличия от вышестоящих единиц (предложения) и от нижележащих (морфема), его самостоятельность, его специфические функции и его знаковый характер.

Итак, слово – это значимая самостоятельная единица языка, основной функцией которой является номинация (называние); в отличие от морфем, минимальных значимых единиц языка, слово самостоятельно (хотя может состоять из одной морфемы: вдруг, кенгуру), грамматически оформлено по законам данного языка, и оно обладает не только вещественным, но и лексическим значением¹; в отличие от предложения, обладающего свойством законченной коммуникации², слово, как таковое, не коммуникативно (хотя и может выступать в роли предложения: Светает. Нет.), но именно из слов строятся предложения для осуществления коммуникации; при этом слово всегда связано с материальной природой знака, посредством чего слова различаются, образуя отдельные единства смысла и звукового (или графического) выражения (стал – стол – стул – стыл; том – дом – лом – ром – ком).

¹См. гл. IV, § 43.

²См. гл. IV, § 61

Отношения слова и понятия не так просты, как это иногда пытаются установить, так как не всякое слово выражает понятие.

Это касается, прежде всего, междометий. Междометия как факты того или иного языка (а не рефлекторные вопли, явления первой сигнальной системы, по учению И. П. Павлова, что является общим для всех людей и для животных и, следовательно, не принадлежат языку как явлению второй сигнальной системы) различны в разных языках.

Датский лингвист Отто Есперсен писал: «...когда немец воскликнет аи, то датчанин скажет a-us, француз a-us, а англичанин ohi или ow»¹, добавим: а русский о-о!

¹Jespersen О. Language. London, 1925. С. 415.

И где бы междометия ни были, они никогда не связаны с понятиями и не являются названиями.

Междометия – это только симптомы (признаки) известных эмоциональных переживаний или сигналы волевых потребностей.

Если мы хотим назвать какое-нибудь чувство или волевое побуждение и соотнести это с понятием, мы употребим существительное, глагол, прилагательное, наречие.

Так, симптомом восторженного состояния может быть в русском междометие ах!, но если мы хотим ввести свое переживание в интеллектуальный план, то надо сейчас же отказаться от междометий и сказать: восторг, восторгаюсь (восторгаться), восторженный, восторженно и т. д. В таких случаях, как Татьяна – ах! а он реветь! (Пушкин) или Тихохонько медведя толк ногой (К р ы л о в), ах и толк не междометия, а особые укороченные формы глаголов ахнуть, толкнуть, выражающие ультрамгновенный подвид¹.

¹ См.: Реформатский А. А. Глагольные формы типа хлоп // Известия АН СССР. ОЛЯ, 1963. № 2.

Лишены соотнесения с понятием и типичные местоимения, например я, ты, он и т. д.

Конечно, их характеристика иная, чем междометий. Междометия – симптомы переживаний или сигналы как результат волевых побуждений, а местоимения – это слова-указания, они не значат, а указывают на значимое.

Я – это только «указание» на говорящего, ты – на слушающего, он (она, оно, они) – на лиц, не причастных к данному разговору. Но никаких «положительных» признаков какого-либо понятия в этих словах не содержится. Кто такое я (если не знать, кто говорит) – мужчина, женщина, рабочий, крестьянин, инженер, ученый, артист и т. п., – неизвестно, потому что этого содержания нет в слове я. Местоимения – слова ситуационные, т. е. их значение определяется знанием ситуации речи; если собеседник знает, кто говорит, кому говорит, где говорит и когда говорит (а также то, что было до этого разговора и в результате чего этот разговор возник), то он сможет реально понять предложение: Я тебе сейчас это говорю. Без знания этих данных ситуации все слова «понятны», но конкретный смысл высказывания неясен. Нет понятий, и неизвестна номинация.

Когда местоимения связываются с понятием, они перестают быть местоимениями, а переходят в знаменательные слова: «Мое я», «внутреннее я». «Пустое Вы сердечным ты она, обмолвясь, заменила» (Пушкин), «Сам пришел» – в старой купеческой среде – все эти я, Вы, ты, сам уже не местоимения, а существительные.

Особый случай представляют собой собственные имена.

Общее свойство собственных имен состоит в том, что, соотносясь с классом вещей, они имеют свое значение в назывании, и только, никаких понятий не выражают.

Собственные имена гипертрофированно номинативны: они призваны называть, в этом их назначение¹.

¹К. Маркс писал: «Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с ее природой. Я решительно ничего не знаю о данном человеке, если знаю только, что его зовут Яковом» (Маркс К. Капитал. Госполитиздат, 1955. Т. 1. Кн. 1. С. 107).

Между собственными и нарицательными именами в жизни языка все время происходит обмен: нарицательные переходят в собственные, а собственные переходят в нарицательные.

Графически эти переходы можно изобразить следующими треугольниками, где С – слово, В – вещь, П – понятие.

Рис. 1.

Первый случай. Нарицательное имя шарик (шарик хлеба, шарик глины, вообще шарик), где ясна и номинативная направленность: словом шарик можно назвать любой предмет, любую вещь, отвечающую требованиям понятия «шарик»; ясно и соотношение с понятием, которое включает два «существенных признака»: сферичность (иначе: кубик, квадратик) и небольшой размер (иначе: шар); прочие признаки несущественны, т. е., например, признаки цвета (голубой, красный, белый) или материала (из глины, из хлеба) и т. п.

Второй случай. Шарик как собственное имя собаки, кличка. Ясно, что эта кличка произошла из нарицательного шарик, так как маленький круглопузый щенок катается, как шарик. Но... щенок вырос и, может быть, длинная, худая «большая» собака никак не отвечает признакам «маленькая» и тем более «сферичная». Ясно, что данное слово встало в противоречие с признаками, определяющими нарицательное шарик, или попросту утратило эту связь с признаками понятия, а тем самым и с понятием, как таковым, поскольку понятие вне определяющих его «существенных признаков» не может существовать.

Значит ли это, что шарик как собственное имя вообще не имеет значения? Нет. Собственные имена имеют значение (иначе зачем же они существовали бы в языке? ), но значение собственных имен исчерпывается их номинативной функцией, их соотношением с называемой вещью (точнее: классом вещей).

Третий случай. Слово шарик («беспородная собака», «дворняжка») как новое нарицательное, не теряя номинативной возможности и явно происходя из клички собачки, получает опять все права нарицательных, т. е. опять выражает понятие, но это уже другое понятие, чем в шарик – «маленький шар»; это новое понятие, полученное «по соседству», «по совместности», т. е. путем метонимии и синекдохи¹, ничего общего в своих «существенных признаках» с понятием «шарик» (и его существенными признаками) не имеет. Это именно П₂, т. е. второе, иное понятие.

¹См. об этом ниже, § 13–14.

Итак, превращение нарицательного имени в собственное означает, прежде всего, утрату понятия и превращение слова в кличку; наоборот, превращение собственного имени в нарицательное связано с наполнением слова новым понятием с новыми «существенными признаками» иэто понятие может быть абсолютно иным, чем понятие, связанное с первоначальным нарицательным шарик (с его «существенными признаками»).

Рассмотрим некоторые типичные случаи таких «переходов» из нарицательных в собственные и, наоборот, из собственных в нарицательные.

Здесь следует принять во внимание еще одно подразделение, касающееся уже самих собственных имен.

Это деление собственных имен на онома2стику¹, т. е. совокупность личных имен (имен, отчеств, фамилий, прозвищ людей, а также и животных), и топони2мику², т. е. совокупность географических названий (физико-географических, т. е. названий гор, плоскогорий, равнин, пустынь; названий морей, рек, заливов и т. п., и политико-географических, т. е. названий стран, колоний, областей, городов и прочих населенных пунктов).

¹ Онома2стика – от греческого onomastikẽ (подразумевается technẽ ) – «искусство давать имена».

² Топони2мика – от греческого tό pos – «место» и ό пута – «имя».

Ясно, что языковая судьба названий физико-географических и политико-географических может быть разной в языке; но наиболее резкое различие существует между ономастикой и топонимикой.

Поэтому вопрос о переходности нарицательных имен в собственные и собственных в нарицательные мы будем рассматривать по этим рубрикам: ономастика и топонимика.

Следует отметить, что в отношении перехода собственных в нарицательные для ономастики и топонимики различия большого нет (так же просто имя изобретателя, допустим, шотландца Mac Intosh переходит на его изделие – макинтош, как и название места, допустим, название испанского порта Jeres [хе2рес] – на вино, которое там изготовляют: хе2рес).

Иная судьба у нарицательных, переходящих в собственные. Переход нарицательных в топонимические собственные закрепляется «на века» и представляет исключительный интерес для историков, пользующихся языковыми источниками, тогда как переход нарицательных через прозвище в имя представляет главным образом стилистический интерес.

Переход собственных имен в нарицательные можно проиллюстрировать такими примерами.

Имя человека переходит на его изделие, изобретение, открытие (ср. модели и типы оружия: кольт, маузер, браунинг, винчестер и т. п., типы машин: форд, бьюик, паккард и т. п., типы изделий: батист (по имени мануфактурщика XIII в.), макинтош, френч (по имени английского генерала Френча, при котором был введен этот образец военного обмундирования), галифе (по имени генерала Галифе, палача Парижской коммуны 1871 г., когда роялисты одевались в подобные брюки), на типизацию черт носителя собственного имени: крез – «богач» (по имени лидийского царя, славившегося своим богатством), царь (из цъсаръ – цђ2сарь) – от имени всесильного Юлия Цезаря (откуда и кесарь, и немецкое Kaiser), король (от имени Карла Великого, ср. польское kro2l – «король»). Часто такому переходу в нарицательные подвергаются имена литературных героев, запечатленных той или иной типической чертой, например: донжуан (герой произведений Мольера, Байрона, Пушкина, Мериме), альфонс (герой драмы А. Дюма-сына) и т. п.¹.

¹ Все эти переходы основаны на метонимиях и синекдохах, о чем см. ниже, § 13-14.

В научной терминологии очень типично называние единиц, элементов и тому подобных фактов, включенных в данную науку, именами исследователей, открывших данные факты, например физические единицы: ом, ампер, джоуль, вольт, фарада, кулон, генри, кюри (это имена физиков, открывших данные явления).

Топонимические собственные имена чаще всего переходят в нарицательные по соотношению: «место – изделие». Названия тканей или изделий из них по местам, где эти ткани впервые выделывались: бостон (город в Америке), шевиот (горы в Шотландии), манчестер (город в Англии), мадаполам, шаль (название городов Индии); названия напитков: херес, малага (испанские города), бордо (французский город), кюрасо (португальский остров); названия разных изделий: панама («шляпа из корешков», по республике Панама в Америке), гаванна («сигара», по названию столицы Кубы); название ископаемых: топазы (драгоценные камни, по названию острова в Красном море), каолин («белая глина», по названию горы в Китае).

Опять же в основе этих переходов собственных имен в нарицательные лежат закономерности метонимии (смежности)¹.

¹См. ниже, § 13.

Если переход собственных имен в нарицательные не является обязательным, а зависит от конкретной ситуации и проявляется при надобности, то переход нарицательных в собственные – это регулярное явление; все собственные имена (любого типа, за редкими исключениями придуманных кличек) в прошлом нарицательные, и это играет разную роль в топонимике и ономастике.

Топонимические названия, созданные древнейшим населением данных мест, обычно сохраняются в веках; если даже на данной территории «народы сменили народы» и «лицо изменилось земли», то названия рек, гор, долин обычно остаются и переходят от народа к народу. Для коллектива, впервые так или иначе называвшего данный объект, это было обычное нарицательное слово, но для всех последующих – это название становится «кличкой», так как понятие уже не понимается, но номинативная способность слова остается.

Такое положение очень важно для историков, в распоряжении которых, помимо археологических данных, нет ничего, кроме собственных топонимических имен, а они оказываются необходимыми для выяснения древних культур, так как без языка культура не может быть постигнута в ее полноте, да и этническая¹ принадлежность народа, носителя данной «археологической культуры», не может быть определена.

¹ Этнический – от греческого еthnos – «народ».

Звуки [дн] в названиях рек Причерноморья (Дон, Днепр, Днестр, Дунай) приводят к осетинскому слову дон – «вода», «река», а так как осетины – потомки скифов, то эти названия показывают зону расселения скифов в доисторическую (т. е. не засвидетельствованную письменными памятниками) эпоху.

Название реки Десны (левого притока Днепра) ставит историка сперва в тупик: десна значит «правая», почему же это левый приток Днепра? Разгадка здесь в том, что восточные славяне, называя эту реку, шли вверх по Днепру, а тогда эта река была справа (ср., Цна из Дьсна – правый приток в бассейне Оки; Шуя – «левая», левый приток в бассейне Волги и т. п.).

Такие названия, как Волоколамск («волок¹ на Ламе»), Вышний Волочек («небольшой волок на возвышенности»), Брянск (из Дьбрянъскъ, от дьбрь – «дебрь»), Смоленск (от смола), показывают лесные условия первоначальной жизни тамошних поселенцев и их занятия; такие названия, как Пермь, Муром, Чудское озеро, указывают на первичное пребывание на этих территориях финских племен: пермь, мурома, чудь, многие топонимические названия Германии оказываются в основе славянскими: Бранденбург (Brandenburg) из Бранный бор, Штеттин (Stettin) – ныне в Польше Щецин (Szczecin) из Щетин (ср. щетина), Штаргард (Stargard) – Старград, Данциг – ныне в Польше Гданьск (Gdan2sk) от годити – «ждать», ср. Гдыня (Gdynia) от того же корня, Дрезден (от корня [дрязг-], ср. Дрезна из Дрездна около Орехова-Зуева под Москвой).

¹ Где при передвижении «переволакивали» ладьи из одной реки в другую.

В старых названиях районов и улиц Москвы встает реальная история слобод и дорог этого города: Кожевники, Сыромятники (кожевенные слободы); Сокольники (слобода, в которой жили сокольники; когда царь с боярами выезжал на охоту, то сокольники – дрессировщики соколов – подавали каждому из них на руку, на особое кольцо, сокола); Хамовники (ткацкая слобода; в прошлом ткачи назывались хамовники); Поварская улица, переулки: Хлебный, Столовый, Скатертный, Ножовый –это «поварской цех»; Мясницкая – район боен (мясники, торговавшие в лавках у Мясницких ворот, убивали скот около своих лавок, а отбросы сносили в находившиеся вблизи пруды, отчего последние в то время назывались не без основания Погаными; в 1703 г. пруды были очищены, убой скота и продажа мяса переведены в другие места, а пруды стали называться Чистыми – откуда становится понятным современное их название Чистые пруды); Остоженка (где по прибрежным лугам остожья стояли); Лесная (дорога в лесу); Палиха (если Палиха, то «где пал прошел», если же Полиха, то «где край поля был»); Тверская, Дмитровка, Смоленская показывают направление старых трактов на Тверь, Дмитров, Смоленск¹.

¹ См. об этом: Сытин П. В. Из истории московских улиц. 3-е изд. М., 1958; Сытин П. В. Откуда произошли названия улиц Москвы. М., 1959.

Разгадка нарицательного и первоначального смысла топонимических названий дает историку замечательный ключ к пониманию реальной судьбы народов, их перемещений и периодов владения теми или иными территориями.

Иное дело ономастика. Имена людей переходят от народа к народу, но носители этих имен не так долговечны, как реки, моря и города. Поэтому вопрос о разгадке нарицательного значения ономастики интересен для истории слов, для определения культурных влияний разных народов, а главное как факт вкуса и моды, что очень интересно в плане «истории нравов» и особенно при изучении языка художественной литературы.

Имена, даваемые новорожденным, конечно, не связаны с «нарицательным» значением этих слов-имен, и называющие своих детей родители обычно не знают, что Петр идет от греческого petros – «камень», Виктор –от латинского victor– «победитель», что Софья – от греческого sophia – «мудрость», Марина –латинское marina – «морская», Мария – еврейское «горькая», Матвей – еврейское «дар божий» и т. п.

Имена дают новорожденным чаще всего в силу традиции или моды; следуя традиции, в генеалогиях часто повторяются одни и те же имена, обычно в «шахматном порядке» – через одно: Адриан Алексеевич – Алексей Адрианович – опять Адриан Алексеевич и т. п. Или же появляются на основании моды новые имена.

Так, в началеXX в. в России пошла мода на «древнерусские имена» и появилось много Вадимов, Олегов, Игорей, Людмил и т. д.; с другой стороны, во втором десятилетии появилась тяга к «иностранным», «экзотическим», «шикарным» именам и появились Валентины, Тамары, Изабеллы.

Обе эти тенденции продолжались и в советское время, когда, с одной стороны, умножились Игори и Олеги, а с другой – Иваны переименовывались в Альфредов, а Матрены в Эвелин¹.

¹ Хорошая пародия на эту «тенденцию» дана была в фильме «Музыкальная история»: Альфред Терентьевич Тараканов (текст Е. П. Петрова).

Наряду с этим в 20-е гг. XX в. появилась и иная тенденция: возникают «идеологические имена». Имена давали не в честь предков и семейных традиций, а в честь революционных героев, вождей, деятелей и событий (ср. имена Нинель, Ленина, Владлен, Ким, Идея, Октябрина и т. п.).

В 30–40-е гг. снова наметился возврат к «добрым старым» именам: новорожденных стали называть главным образом Машами и Наташами, Петями и Сережами.

Особый интерес представляет ономастика в языке художественной литературы, когда бывшее нарицательное значение может быть использовано характерологически. Имя и фамилия персонажа могут быть элементом его характеристики. Наиболее простой путь – это так называемые «говорящие фамилии», типичные для русской литературы XVIII в.: Честон, Милон, Стародум, что мало похоже на русские фамилии; Правдин, Скотинин, Простаковы – уже тоньше и реальнее; к первой разновидности следует отнести Скалозуба, ко второй – Молчалина, Тугоуховского, а также большинство имен и фамилий героев пьес Островского, как Аркадий Счастливцев («из счастливой Аркадии») и Геннадий («благородный») Несчастливцев, Лыняев, Беркутов, Гордей и Любим Торцовы (поставить на торец – поставить торчком), Африкан Коршунов, Byкол («волк») Чугунов, Разлюляев, Градобоев, Глумов и т. п. В «Герое нашего времени» Лермонтова Печорин соответствует Онегину (по названиям рек, равно как и Сурин, Томский, Ленский, Нарумов), а восточное имя Бэла противопоставлено западному – княжна Мэри. У Достоевского не только Смердяков, Красоткин, Раскольников, Разумихин, Верховенский, Макар Девушкин, князь Мышкин, но и Карамазовы – «говорящие фамилии»¹.

¹ Ключом к разгадке фамилии Карамазов служит разговор супругов Снегиревых с Алешей. «Здравствуйте, садитесь, г. Черномазов», – проговорила она. «Карамазов, маменька, Карамазов (мы из простых-с)», – подшепнул он». Кара – втюркских языках «черный»: Карамазов – «черным мазаный». Так Достоевский приемом «народной этимологии» (см. § 19) использовал тюркизм.

Стремление найти героине характерологическое имя привело Пушкина к имени Татьяна, что сам Пушкин объясняет:

Ее сестра звалась Татьяна¹... Признаться: вкуса очень мало

Впервые именем таким У нас и в наших именах

Страницы нежные романа (Не говорим уж о стихах);

Мы своевольно освятим. Нам просвещенье не пристало,

И что ж? оно приятно, звучно; И нам досталось от него

Но с ним, я знаю, неразлучно Жеманство, – больше ничего.

Воспоминанье старины

Иль девичьей! Мы все должны

¹ А в примечании пишет: «Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например, Агафон, Филат, Федора, Фекла и пр., употребляются у нас только между простолюдинами».

«Жеманство» традиции требовало для героини имени типа Леоноры, Эльвиры¹, а Пушкин, подчеркивая «дьявольскую разницу» романа в стихах и поэмы, назвал свою героиню Татьяной.

¹Ср. о Лариной: «Звала Полиною Прасковью», а позднее «стала звать Акулькой прежнюю Селину». Однако в силу именно традиции Пушкину пришлось историческую Матрену Кочубей переименовать в Марию!

Столкновение имен разной окраски может дать стилистический ключ к пониманию данного текста; так, например, рассказ Л. Леонова «Бурыга» начинается словами: «В Испании испанский граф жил. И было у него два сына: Рудольф и Ваня». Даже упоминание каких-либо имен может играть характерологическую роль; таковы, например, поиски «романтических» имен у Насти в пьесе «На дне» М. Горького: сегодня Рауль, завтра Гастон.

Типы слов в языке

Чтобы определить круг вопросов, которыми следует заниматься в лексикологии, надо установить типы слов как элементов словарного состава языка. Этот вопрос не подменяет проблемы частей речи, что является прежде всего вопросом грамматическим¹, хотя и пересекается с лексикологическим вопросом о типах слов.

¹ См. гл. IV – «Грамматика», § 58.

Если мы откроем словарь какого-нибудь языка, то сразу же убедимся, что некоторые типы слов попадаются редко, их мало, их можно сосчитать.

Эти слова необходимы в языке, но они не являются тем, что является в языке базой для образования новых слов. От междометий, местоимений, числительных и даже от служебных слов, конечно, могут возникать новые слова; но это очень ограниченный круг (ах – ахать, аханье, ох – охать, оханье, ха-ха – хахать, хаханье, хахаль; ну – понукать; я – ячество; так – таковский; ты – тыкать, тыканье; Вы – выкать, выканье; два, двое – двойня, двойка, двоешник; но – нокать, ноканье и т. п.). Все эти слова в словарном составе стоят особо, занимая свое нужное место, но не участвуя в больших преобразованиях и изменениях языка, как слова знаменательные.

Чтобы лучше разобраться в этом вопросе, попробуем предъявить словам языка своеобразную анкету из трех пунктов: 1) отношение к называнию, 2) отношение к понятию и 3) отношение к грамматике.

Выражая утвердительные ответы знаком + (данный тип слов может выполнять эту функцию), а отрицательные знаком – (данный тип слов не может выполнять эту функцию), попытаемся дать в таблице различия типов слов. Скобки, заключающие + или –, показывают, что возможность или невозможность выполнить данную функцию связана с какой-то специфичностью.

Функции Типы слов	Способность называть	Способность выражать понятие	Способность быть членом предложения
1. Знаменательные слова (существительные, прилагательные, наречия, глаголы) 2. Местоименные слова 3. Числительные 4. Служебные слова 5. Междометные слова	+ (+) - - -	+ – (+) (+) –	+ (+) (+) – –

Действительно, лексически, т. е. по отношению к словарному составу языка, эти группы слов совершение разные.

Знаменательные слова (за исключением имен собственных¹) – это наиболее полноправные слова в словарном составе языка: они и служат названиями (это номинативный фонд языка), и выражают понятия, и служат основой предложения; как члены предложения они выступают в роли подлежащих, сказуемых, определений, дополнений и обстоятельств (стол, зима, утро, красивый, весело, играю, играть и т. п.).

¹О чем см. выше

Слова местоименные, как уже мы говорили выше¹, не являются прямыми названиями, они лишь заместители и заменители названий (местоимение– «вместо имени»). Это слова, значение которых выясняется только из ситуации. Нельзя сразу, с самого начала, обозначить что-либо как оно или это; в нормальной речи такие языковые обозначения могут лишь следовать названному, например: «На столе стояла лампа; она давала отблеск на кафельную печь» или «Вошел человек, он был уже не молод». Недаром так легко вопросительные местоимения (кто, что, который, чей с их формами, куда, где и т. п.) переходят в служебные относительные слова, например: «Кто вошел? » и «Сей шкипер был тот шкипер славный, кем наша двинулась земля, кто придал мощно бег державный рулю родного корабля» (Пушкин); «Где вы были? » и «Деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок» (Пушкин); «Чей это платок? » и «Я тот, чей взор надежду губит» (Лермонтов) и т. п.

¹ См. § 7.

Итак, номинативная способность местоимений особая; они хотя и существуют для именования, но именуют уже поименованное как указания на именование, а не как собственно названия.

Понятий местоименные слова, как правило, не выражают¹, когда же с такими словами начинают связывать понятия: «внутреннее я» (в философском тексте), «сам пришел» (в купеческой среде), – то это уже не местоимения, а существительные, т. е. знаменательные слова; такими же знаменательными являются и производные от местоимений слова, как ячество, тыкать, выкать и т. п.

¹ Среди местоименных слов есть и такие, которым присуще выражение понятий, например определительные: весь, всякий, каждый и т. п., но они, пожалуй, не являются типичными местоимениями (как личные, вопросительные, отрицательные, неопределенные).

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒