Контекстная однозначность языка в коммуникации

⇐ ПредыдущаяСтр 15 из 61Следующая ⇒

< …> Рассмотрение вопроса об общем понятии контекста приводит к заключению прежде всего о том, что в настоящее время в науке существуют два понятия контекста: 1) более широкое, включающее в себя все факторы, сопутствующие вербальной коммуникации, начиная от конкретной ситуации, в которой протекает общение, и кончая всей совокупностью культурных и социальных условий, определяющих весь смысловой и языковой комплекс коммуникативных актов; 2) более узкое, имеющее в виду собственно лингвистический контекст, ограничиваемый рамками чисто языкового воплощения содержания коммуникации и детерминируемый конкретной языковой системой и закономерностями формирования лексических и грамматических значений речевого акта.

Надо признать, что не всегда удается четко разграничить оба этих понятия контекста, что, на наш взгляд, и послужило одной из причин появления попыток создания контекстной лингвистики в виде прагматической теории – прагмалингвистики, включающей в себя как лингвистический, так и экстралингвистический контекст и комплекс факторов речевого воздействия в процессе вербальной коммуникации. Однако при решении вопроса о статусе языкового контекста необходимо иметь в виду то главное обстоятельство, что язык является средством воплощения всего мыслительного содержания человеческого сознания, культурных, социальных, исторических, эстетических и других ценностей, и поэтому привнесение указанных содержательных моментов в само понятие лингвистического контекста практически ликвидирует границу между языком, его внутренней системой и структурой и тем содержанием, которое проецируется на реальный мир с помощью языковых средств.

Факторы, создающие так называемый культурный и социальный фон языковой коммуникации, вряд ли могут быть отнесены непосредственно к образованию того или иного конкретного текста; они лишь косвенно, опосредованно участвуют в языковой коммуникации в силу того, что сама коммуникация осуществляется людьми, аккумулирующими конкретный духовный и материальный опыт того или иного социума. Однако функционирование собственных языковых единиц должно рассматриваться в рамках языковых отрезков, достаточных для однозначного восприятия конкретных языковых единиц, требующих лишь знаний, непосредственно относящихся к данному речевому акту. Вопросы же воздействия и прагматического эффекта языкового общения являются второй стороной языкового содержания, вторичным результатом речевых актов, уже сформированных и организованных с учетом системной и контекстной организации конкретного языка.

Если четко проводить принципиальную разграничительную линию между языком и сознанием или мышлением как системой понятий, воплощающей опыт человека, то, безусловно, необходимо вычленить из всей суммы условий, сопровождающих языковое общение человека в реальной ситуации, те собственно лингвистические факторы, которые включаются в механизм создания текста, устного или письменного, как звено в бесконечной цепи речевого общения людей. Лингвистический контекст имеет свои специфические закономерности, описание и изучение которых помогает создать теорию, адекватно описывающую язык не в статике (в виде модели), а в динамике речевого общения.

Лингвистический контекст

В связи с тем, что коммуникация происходит в дискретных текстовых единицах и это является изначальным свойством языковой коммуникации, вполне логично предполагать, что место каждого отдельного языкового элемента, имеющего относительно номинативную самостоятельность (слово, словосочетание), должно определяться прежде всего тем окружением, в котором оно встречается в речевой цепи. Речь в данном случае идет не о статистической дистрибуции как вероятном окружении этой единицы, а об актуальном существовании каждой единицы как зависимого элемента текстового фрагмента. Не говоря о том, что сам синтаксис упорядочивает и определяет место и функцию каждого языкового элемента в высказывании, семантика этих единиц раскрывается лишь в этих коммуникативных отрезках.

В связи с тем, что грамматическая структура представляет собой более обобщенный вид организации коммуникативных единиц языка, вполне естественно, что количество конкретных, семантически разнообразных единиц может объединяться одной и той же грамматической структурой или формой. Из этого факта вытекает такая же неизбежность полисемии грамматических форм, как и для лексического уровня полисемии слов. Источники этой полисемии различны: если для лексики многозначность обусловлена ограниченным набором лексем и обобщающим характером слова, то для грамматической структуры действует закон абстрактности категории отношения как свойства субстанциональных элементов.

Структура языка есть прежде всего грамматическая организация, следовательно, упорядоченное отношение словесных элементов структур. Абстрактность грамматических форм имеет как следствие существенную ограниченность количеством форм в противоположность лексике, значительно более многочисленной по своему составу и разнообразию.

Понятно, что в коммуникации грамматическая полисемия не может выступать как организующее начало конкретного высказывания; и снятие этой полисемии происходит по тем же законам контекста, как и снятие лексической полисемии. Однако в отличие от лексической полисемии главной пружиной, как бы отбрасывающей полисемические моменты в грамматике, является здесь не простое окружение, а глубинные семантические взаимодействия значения грамматических форм и семантики конкретных словесных единиц. Поэтому наиболее распространенная — грамматическая полисемия, как, например, полисемия атрибутивных словосочетаний, устраняется только внутренним значением самих слов (ср. угольный комбайн — угольная свеча).

Многозначность определенной конструкции типа водяной насос настолько распространена, например, в русском языке, что без минимального контекста такие конструкции не могут восприниматься адекватно. Выражения снежные пушки и снежные городки весьма близки по своей семантике, однако только в предложении можно расчленить эти структуры: в одном случае как структуры с качественным определением (снежные городки), а в другом—как функциональные (снежные пушки), например: Арсенал технических средств горнолыжного спорта — канатные дороги, повое снаряжение, машины для утрамбовки снега и т.д. — наполнился снежными пушками (Техника молодежи, 1965); К Новому году в каждом микрорайоне шахтерского города выросли снежные городки с разукрашенными елками; или: Бумажный вокзал. В связи с приближением Нового года в Южноуральске готовят очередное письмо. А автовокзала нет: из бумаги его не выстроишь (Лит. газ., 1978).

Грамматическая полисемия свойственна всем структурным конституентам высказывания — словосочетанию, предложению и сложному предложению. Удельный вес ограничивающих полисемию фактов для каждой соответствующей единицы различен и диктуется статусом грамматических форм. Так, например, форма атрибутивного словосочетания, как было упомянуто выше, расшифровывается в основном на базе семантики слов, а такая структура, как эллипс всего предложения, расшифровывается главным образом на основе семантики окружающих высказываний.

Одной из самых употребительных структурных форм живого процесса коммуникации является эллипс, выступающий как грамматическая конструкция, состоящая из неполного набора необходимых для завершенности высказывания языковых элементов. Такая неполнота высказывания определяется прежде всего условиями экономии в развертывании высказывания, экономии, которая по существу снимает лишь избыточность завершенной конструкции как обособленной единицы. В связи с тем, что коммуникация представляет собой, как правило, цепь связанных высказываний, как бы целый (устный, соответственно письменный) текст, наличие ряда взаимосвязанных высказываний создает уже условие для сокращения или элиминации каких-либо знаков, повторяющихся в некотором цельном фрагменте (отрезке). Вполне естественно, что единство некоторого фрагмента текста при устном или письменном общении создает некоторую единую семантическую базу, на основе которой возможно удержание в памяти или восстановление при восприятии высказывания знаков, опускаемых в последующем высказывании на основе ранее зафиксированных структур.

Для восполнения недостающих звеньев в эллипсных (сокращенных) конструкциях решающим фактором остается семантика контекста. Сама по себе грамматическая форма никогда не дает оснований не только для восполнения опущенных звеньев, но и вообще для восприятия смысла высказывания. В грамматических эллипсах восполнение смысла происходит именно на основе семантики всего высказывания, а не на основе чисто грамматических показателей. Так, в простейшем предложении и ответе на него Вы утверждаете это? — Да, где типичная вопросительно-утвердительная форма построена по закону эллипса с полным отсутствием цельного звена предложения — Я утверждаю это, — смысл подтверждения обозначается лишь минимальным средством, к тому же весьма многозначным субститутом да. Если представить себе ситуацию восприятия абсолютно изолированного показателя да вне всякой контекстной связи, то можно безоговорочно утверждать, что сам по себе показатель да не имеет никакой коммуникативной, а следовательно, и смысловой ценности. Этот элементарный пример лишь свидетельствует о значимости семантического фактора в коммуникации — фактора, распространяющего свое действие практически на все виды высказывания и на все языковые единицы — от слова до сложного предложения.

* * *

Категория контекста имеет прямое отношение не только к восприятию и однозначному пониманию высказываний, но и к логической сфере определения истинности высказываний. Причем в данном случае языковой контекст выполняет свою роль не как элемент формальных правил высказываний, а именно как содержательный фактор.

Многочисленные дискуссии относительно статуса истинности тех или иных высказываний могут быть представлены совершенно в другом свете, если их аргументы будут связаны прежде всего с понятием контекста, воспрещающим анализ смысла высказывания, взятого безотносительно к выражаемой в коммуникативном отрезке определенной и конкретной референции.

Выражение Король Франции болен в аспекте коммуникативной функции вряд ли может быть признано законченной смысловой единицей, хотя и грамматически оформленной, к которой могут быть приложимы различные операции по установлению действительной семантики, а следовательно, и критерия истинности и ложности. По существу к любой сепаратной, изолированной грамматической единице может быть поставлен такой же вопрос, как и к вышеприведенному высказыванию: существует ли король Франции в настоящее время? Такие вопросы в случае того или иного ответа о возможной предикации через приписывание различных признаков королю, естественно, отпадают в случае помещения этого высказывания в достаточно определенный коммуникативный каркас.

Подобная фраза с точно таким же грамматическим построением в фрагменте исторического текста получает свою единственную референцию, при которой остается абсолютно определенным не только само существование короля Франции, но и его персональная характеристика и все другие атрибуты французского правителя соответствующей эпохи. Естественно, что при таком коммуникативном ограничении текста теряют всякий смысл сами вопросы о том, существует ли и какой король Франции и в каком состоянии он находится. Вопросы истинности или ложности, правильности и неправильности смысла и бессмысленности снимаются через единственную возможную для данного отрезка референцию, и становится излишней дискуссия о логической природе подобного высказывания.

Практически отдельное предложение — Король Франции лыс — должно быть квалифицировано скорее как модель, несмотря на лексическую наполненность, так как лексика здесь коммуникативно не имеет полного набора, а грамматика абстрактна и, следовательно, многозначна в силу своей природы, что и даст право обсуждать эту модель вне контекста, а значит, и вне параметров реальной истинности.

Дело в том, что вообще естественный язык не есть сумма, или конгломерат, изолированных фраз, а сам процесс общения не только не образует какой-либо двусмысленности, а определяется единственно целью установления взаимопонимания коммуникантов (в том числе и взаимопонимания на предмет установления двусмысленности в определенных условиях).

Именно контекст есть производное условие от коммуникации, и это обстоятельство запрещает строить предположение об амбигитивном характере того или иного высказывания и разрешает лишь в строго ограниченных пределах с соответствующей целевой установкой семантическую анатомию изолированных и, следовательно, не составляющих арифметическую сумму отдельных фраз вне рамок естественной коммуникации. Если мы можем уже с уверенностью говорить о том, что так называемые грамматические модели типа «глокая куздра» или «пироты карулируют элатично» не являются принадлежностью естественного языка (Р.Будагов), поскольку они не только не имеют какой-либо объективной референции, но вообще лишены маркированного содержания, то естественные модели языка вышеописанного типа Король Франции лыс, Король Франции болен и т.д. за пределами контекстного окружения также не составляют действительной единицы языка, а представляют собой лишь препарированную часть цельного коммуникативного отрезка, вне которого эти высказывания лишаются своего адекватного логического содержания, внутри которого оно функционирует как абсолютно однозначная, единица, как относительно законченная ячейка осмысленного сообщения. Понятие контекстной семантики в этом плане вообще переносит любое логическое и лингвистическое исследование единиц естественного языка в плоскость реальной коммуникации и заставляет проводить четкую границу между реальными контекстуальными единицами языка и всевозможными искусственными предложениями (псевдофразы и модели чисто формальной грамматики, логического синтаксиса, логической семантики и т.д.), в которых предметом исследования являются сконструированные по формальным правилам языка и с использованием языковых знаков внекоммуникативные символические единицы, но не высказывания реального вербального общения.

Языковые единицы и контекст

В принципе контекстные условия языка могут быть подразделены на два разряда. К первому разряду должны быть отнесены случаи раскрытия однозначности собственно внутренних факторов языка на лексическом и синтаксическом уровнях. Явления полисемии, омонимии и синонимии раскрываются сигнификативным окружением, создаваемым рамками словесного окружения и текста. Этот разряд может быть назван сигнификативным контекстом. Второй разряд составляют факторы, относящиеся к самим предметам и явлениям, точнее — к знаниям контекстов о соответствующих предметах и явлениях. К ним должны быть отнесены знания реалий и неологизмов, суть которых может быть расшифрована не внутренним контекстом, а, так сказать, материальным контекстом, к которому могут быть причислены демонстрации самих предметов, их изображения, схемы и графики и различные описания, относящиеся к самому денотату.

В связи с тем, что в системе языка все элементы сцеплены как синтагматической, так и парадигматической связью, то, естественно, контекст есть прежде всего, грамматически организованное единство, в котором реализуется семантика единиц всех уровней. Этот грамматический, синтаксический контекст в пределах отдельных законченных единиц предложений образует первый вид контекстной семантики. Там, где начинается связь не в пределах предложения, а между самими предложениями, возникает условно для семантического контекста, образуемого текстом. Как в грамматическом, так и в текстовом контексте (или, для терминологического удобства, в микро- и макроконтексте) реализуются все свойства контекстной семантики. Эти основные свойства следующие: ограничение объема значения (класс — предмет, род—вид); прямое и переносное значения: связное фразеологическое значение; опосредованное грамматическое значение (семантика слова через опосредованную связь); пресуппозиционная семантика (семантика слова через информацию, не наличествующую в данном высказывании). Например, семантика слова при контекстном анализе может быть даже строго определена, если добавить к нему простейшую логическую процедуру:

«Заметим, что иногда в процессе исследования мы и не ставим себе задачи отыскания конкретного значения того или иного имени, но стремимся выяснить лишь вид семантического значения, т.е. область применения имени. В последнем случае вряд ли можно говорить о неоднозначности контекстуального определения, коль скоро перед нами стоит задача выяснения области применения незнакомого имени.

Если бы нам удалось однозначно выделить на основе анализа соответствующего контекста индивида, носящего имя Тар, то наше контекстуальное определение могло быть сформулировано в виде дескриптивного определения с оператором: Тар = хР(х). Здесь сказано, что Тар и есть тот х (т.е. тот человек), которому присуще какое-то свойство Р. Для того, чтобы подчеркнуть, что наша определенная дескрипция не вводит в рассмотрение нового объекта, а лишь выделяет его в результате анализа контекста К и но отношению к нему, это определение можно записать так:

Тар = К (хР/х),

где К — переменная для контекстов, в которых встречается слово „Тар" ».[52]

В пределах микроконтекста слово превращается из словарной единицы в единицу языка благодаря связям с другими словами в рамках некоторого осмысленного высказывания.

Термин Эрхарда Агриколы «дизамбигивация» включает в себя процедуру установления значений слова, например синонимичности, через исследование контекста, к примеру, способом субституции. Перепроверка однозначности часто производится на основе более широкого контекста, или экстралингвистической информации.

В связи с тем, что слово содержит значение только обобщающего характера и приложимо всегда к целому классу явлений (включая и собственные имена как приложимые к классу людей, животных, планет и т.д.), любые операции человеческого мышления над конкретным предметом и явлением могут осуществляться только в связных единицах, которые по существу и образуют необходимый семантический контекст.

«...не нужно полисемию преувеличивать, как это делают многие, предлагая четко различать собственное значение слова и несобственное значение слова, или его осмысление в различных речевых контекстах», под которым имеется в виду «не только окказиональное, но и всякое производное значение слова, кроме узуального или ведущего его значения, на их взгляд не зависящего от условии контекста» [53]. Контекст при осмыслении любого значения полисемантичного слова играет в принципе одинаковую роль: в данном значении слово выступает практически только в контексте, оно не может быть употреблено в другом, и наоборот. Каждое значение слова заранее ориентировано на строго определенные условия его употребления. Разнообразие контекстов покрывает все случаи, требующие уточнения значения слона. Как справедливо устанавливает А.А.Уфимцева: «Системный семантический контекст, реализующий то или иное значение полисемантичного слова, не однороден и включает следующие компоненты: 1) семантически реализуемое слово; 2) лексически сочетающееся, так называемое ключевое слово; 3) модель лексической сочетаемости; 4) модель синтаксической сочетаемости». Каждое слово имеет характерный только для него контекст, который предопределяется им, но не наоборот, как это принято считать. Само выделение значения, в том числе и производного, есть признание его закрепленности за данным словом как за регулярным его носителем на лексико-семантическом, a не на синтаксическом уровне». Слово машина только тогда может нечто обозначать, когда оно будет включено в подобный контекст в пределах систематической связи как на уровне словосочетания, так и на уровне предложения - сложная машина, машина работает хорошо, машина движется по улице и т.д.

Необходимо, однако, заметить, что и уровень словосочетания не является самостоятельным для языка, поскольку словосочетание образует лишь фрагмент цельного высказывания и самостоятельно существует лишь условно — как фрагмент словаря, но не в языке-речи. Перевод, например, общего значения слова машина возможен только путем образования цельного высказывания, минимумом которого можно считать предложение. Атрибутивное словосочетание Эта машина получает свою законченность только в предикации — Эта машина мне нравится. Значение слова метр как абстрактной единицы измерения становится конкретным только в таком сочетании, как, например, 4 млн. кубических метров газа и т. д. В данном случае семантический контекст для слова метр обозначается как сочетанием кубический метр, так и сочетанием со словом газ, составляющим объект измерения объемным метром (кубический метр). Без этих определении слово метр не могло бы быть полнозначной единицей высказывания (например, 4 млрд. метров газа).

Когда мы утверждаем, что ни одна номинативная единица не существует вне контекста, то из этого ни логически, ни фактически не следует вывода о том, что значение слова определяется лишь его реляционной структурой, или, другими словами, что номинативная единица не имеет своей субстанции и что контекст выполняет лишь роль системообразующего фактора, в котором каждая единица маркируется как единица значимости (valeur), а не единица значения.

Подобный релятивизм мог бы иметь основания, если бы контекст существовал сам по себе как особая субстанция, отдельно, например, от слова, или вместо слова, или до слова. Суть же отношений значения слова и контекста, например, состоит в том, что по своей природе абстрактная семантика номинативной единицы предполагает свою обязательную конкретизацию в рамках коммуникативного целого, и эта диалектика отношений конкретного и абстрактного исключает для языка релятивизм на всех языковых уровнях, а контекстный фактор лишь еще раз подтверждает такую объективную организацию языка, которая адекватно отображает диалектику его функционирования.

Анализ подобных факторов широко представлен в лингвистике[54]. Одним из аспектов анализа контекста как фактора, играющего решающую роль в определении многозначного слова или многозначной конструкции, лексической и грамматической омонимии, надо рассматривать так называемые функциональные варианты значения лексем и грамматических конструкций. Предполагается, что любое языковое явление имеет свое стандартное и постоянное содержание независимо от окружения, а в речевом употреблении этот стандарт приобретает тот или иной вариант, нюанс, стилистический оттенок. Этот контекстуально обусловленный вариант значения языковой единицы не является как бы строго фиксированным, а факультативным и привязанным лишь к определенному окружению. Контекст в этом случае наделяется ролью преобразователя некоторого стандарта в его разновидности, благодаря чему каждый конкретный речевой отрезок получает, так сказать, свое звучание в новом стилистическом ракурсе.

Здесь необходимо заметить, что в принципе, как было сказано выше, любая языковая единица имеет свое действительное существование только в реальной коммуникации, поэтому расчленение ее значения на компоненты, один из которых как бы независим от контекста, а другие — второстепенные, определяемые конкретным контекстом, смещает представление о действительной сущности как самого значения, так и роли контекста. Больше оснований полагать, что категория нюанса, или стилистического варианта, есть не что иное, как ординарный случай реализации конкретного значения языковой единицы, получающей затем свое обобщенное, абстрагированное описание на основе всех случаев реального конкретного употребления в языковой системе.

Значение слова, раскрывающее денотативное содержание в прямой и нейтральной позиции, фиксируется контекстом всегда четко и простейшим путем. Значительно сложнее обстоит дело с такими значениями слова, которые связаны с так называемыми оттенками, подобными значениями, входящими в общую сферу коннотации. По замечанию В.Фляйшера, «вся непрямая информация в слове обозначается термином „коннотация" ». Выражение «коннотация» имеет широкое толкование в лингвистической литературе. Однако в целом под коннотацией понимаются те «оттенки», которые возбуждают у читателя ассоциации различного характера — эмоционально положительные, эмоционально отрицательные и т.д. Естественно ожидать, что коннотативные ассоциации будут самым тесным образом увязаны с контекстом, объем которого будет колебаться в зависимости от типичности или индивидуальности соответствующих ассоциаций. Диапазон контекстной связанности коннотативных значений по существу простирается от почти жесткой текстовой определенности до весьма свободной и даже неоднозначной ассоциации. В работе В. Фляйшер классифицирует коннотации следующим образом:

а) коннотации, связанные с типичными ассоциациями, фиксированные в самой языковой системе, т.е. в типичных текстах, как, например, ассоциации, легко укладываемые в стандартный контекст в случае восприятия таких слов, как обезьяна, герой, трагедия и т.д.;

б) коннотации, требующие достаточно широкого контекста для однозначного восприятия с соответствующими ассоциациями (например, для слова демократия в западной прессе, где в зависимости от того или иного текста в определенной контекстной социальной ситуации и идеологической направленности оно может получать искаженное содержание);

в) коннотации субъективного свойства, не регулируемые каким-либо контекстом и, следовательно, не входящие ни в систему языка, ни в модели экстралингвистического порядка. Так, ассоциации со значением самых обычных слов, например двор, всегда весьма индивидуальны и ограничиваются контекстом в минимальной степени, хотя и сохраняют при этом свои основные системные значения;

г) текстовые коннотации — наиболее распространенный вид контекстного разрешения их однозначного смысла, требующий тонкого анализа и грамотного подхода при создании самого текста, особенно в переводческой деятельности.

< …> Явление коннотации — весьма интересная и перспективная область лингвистического исследования в плане контекста, поскольку здесь решаются не только вопросы многозначности слова и их реализации в коммуникативных актах, но и вопросы стилистические и психологические, связанные с нормами грамотного словоупотребления и текстообразования.

Важную роль приписывают контексту в установлении синонимичности значений слов и целых словосочетаний, получающих в определенных условиях — контекста — идентичное содержание, или — по другой терминологии — одинаковую функцию. Иванов убыл, выбыл, покинул, уехал... из города рассматривается как контекстуальная синонимия на том основании, что в данном отрезке все слова, имеющие самостоятельные, разные значения, нивелируются в данном контексте по какой-либо одной семе (в этом случае сема Иванов не находится в городе). Однако вряд ли контекст предназначен в этих случаях для уравнивания значений разных слов; скорее всего, роль контекста в данном случае сводится к обычной его роли — выявлению конкретного значения некоторого абстрактного содержания слова, экстраполированного, как правило, в словарях; например, для указанных выражений: убыть, имеющем значение «покинуть», уехать — значение «переселиться в другое место» и т.д. В приведенной фразе контекст обнаруживает для них одну сему (для определенного случая — «не находиться в каком-то месте»), что создает иллюзию появления синонимии, в то время как в основе этого явления лежит не уравнивание значений, а реализация заложенных в них конкретных значений. Контекст не создает синонимии, а создает прежде всего возможность выявления одинаковых значений разных слов в конкретном языковом окружении.

Одно из самых ёмких явлений многозначности определенных конструкций есть широко распространенный случай стяженных определении, когда определяющее слово по существу не относится к обозначению предмета именования, содержащемуся в определяемом слове, и только контекстуальные условия дают возможность однозначно воспринимать соответствующую конструкцию. Так, в прямом значении определительного словосочетания деревянный молоток содержится непосредственное определение молотка через материал — деревянный (молоток, сделанный из дерева) в отличие от железный молоток, пластмассовый молоток и т.д. Однако выражение с идентичной структурой угольный комбайн не означает, естественно, что комбайн сооружен из материала — угля, а означает комбайн, применяемый для добычи угля. Таких примеров можно привести множество, в широком семантическом диапазоне типа родильный дом, газовая турбина, овощная база, свеклоуборочный комбайн, но песочные часы. Все подобные случаи представляют собою норму языка, где многозначность снимается только по заданному семантическому контексту и содержит зачастую определенные трудности для прямого понимания подобных выражений.

Эти случаи образуют микроконтекст прямого характера, связанный с непосредственным выражением значения слова. В рамках микроконтекста можно выделять разные виды, например микроконтекст дистантного характера. В нем расшифровка слова происходит через опосредованные связи слов, однако в пределах предложения. Возьмем, например, фразу: Инженеры осматривают доменные печи, которые снабжены установками для охлаждения французского производства. Здесь значение слова производство, несмотря на его ближайшее определение французский, не может быть понято непосредственно через слова, стоящие рядом (охлаждение французского производства), а должно быть соотнесено, естественно, со словом установка, однако определение для охлаждения при слове установка переходит на словосочетание французского производства. В данном случае ни порядок слов, ни форма образования атрибутивных синтагм сами по себе не выявляют зависимости. Лишь только семантический контекст может однозначно определять место слов французского производства при слове установка. В рамках предложения эти два вида — прямой и дистантный — семантического контекста практически исчерпывают возможности для адекватного понимания фразы.

Лексико-семантическая многозначность, связанная с абстрактной сущностью соответствующих лексических или грамматических категорий, никогда не является препятствием к пониманию, поскольку элементарный тематический контекст поддерживает коммуникацию в том или ином ключе. Так, в предложении В Вильнюсе открыт первый в стране специализированный магазин по продаже всех видов обуви и сопутствующих ей товаров из тары-оборудования словосочетание товары из тары, естественно, не воспринимается как определение (товары, сделанные из...), а словосочетание из тары-оборудования соотносится с соответствующим выше словом продажа. Даже такие случаи, когда однородные формы могут активно сбивать читателя с толку, тем не менее в контексте получают однозначные решения. Например, понимание фразы: ...ученые и промышленные предприятия ФРГ по-прежнему услужливо исполняют все желания оказавшихся в международной изоляции белых господ на мысе Доброй Надежды — не может быть построено на восприятии, в котором ученые как форма, близкая к промышленности по своему морфологическому оформлению, будет восприниматься как однородное определение к слову предприятие. То же самое во фразе: Он гулял и катался на байдарке.

Например, для фразы Запасные, доставленные на манчжурский фронт, с ходу скученными массами шли в бой... не требуется никаких усилий, имея в виду предыдущий контекст, понимать слово запасные, имеющее к тому же и морфологическую форму прилагательного, как «солдаты, призванные из запаса».

Интересно, что даже довольно устойчивое словосочетание может благодаря наличию ясного контекста трансформироваться без всякого ущерба для смысла фразы. В следующем предложении устойчивое метафорическое словосочетание военный театр без нарушений смысловых связей употреблено в дистантном контексте: Сказалась в ходе войны и удаленность театра от центральной России…

Отдельный разряд многозначных конструкций, не поддающийся расшифровке в пределах самой языковой единицы, составляют такие способы формирования словосочетаний и предложений, в которых снятие амбигитивности происходит уже в пределах макроконтекста, т.е. в пределах окружения не внутри фразы, а вне ее. Предложение Иногородним мужчинам, одиноким и незамужним женщинам предоставляется общежитие может быть понято как объявление о том, что только иногородним мужчинам предоставляется общежитие или также и иногородним женщинам. Без макроконтекста нельзя разрешить вопроса о действительном смысле этого высказывания. Этот разряд конструкций является довольно распространенным во многих языках и особенно в русском, что может быть продемонстрировано еще раз известной конструкцией — молодые сотрудники и читатели библиотеки.

Типичная конструкция Капитан возвратился из командировки в Латинскую Америку, где лексическая и грамматическая форма многозначна и может быть коммуникативно однозначно определена (в смысле «возвратился в страну» или «из командировки в страну»), требует элементарного микроконтекста даже без какой-либо дополнительной пресуппозиции. Подобная конструкция является обычной формой общения, например, в русском языке, но ее появление всегда обусловлено предваряющим контекстом.

Контекстуальная разрешимость многозначности может в некоторых случаях сводиться к утверждению самой многозначности, где эта многозначность констатируется всем смыслом высказывания. В таких выражениях, как кто-то пришел, контекст не обязан расшифровывать значение кто-то, а, наоборот, должен сохранить эту неопределенность в качестве значения языковой единицы. Языки располагают большим арсеналом средств выражений подобной многозначности типа русских кто-то, что-то, нечто и т.д., и контекст как раз способствует сохранению такой реальной многозначности в коммуникативном акте, ибо многозначность подобных слов входит в систему языка (в качестве лексических или грамматических значений).

Как видно из этого краткого обзора различных единиц языка, слова, словосочетания и предложения имеют, с одной стороны, разный характер полисемантичности, а с другой — и разные условия снятия своей многозначности в коммуникации. Реальное общение всегда соизмеряется рамками микро- или макроконтекста как достаточное основание и правильное восприятие речевых актов, поэтому для лингвистики существенно анализировать семантику языковых единиц различных уровней не только в пределах словаря и грамматических конструкций, по прежде всего в пределах того коммуникативного окружения, которое неизбежно сопровождает любой реальный фрагмент общения < …>.

Текст и контекст

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒