ИНТЕРПРЕТАЦИЯ КУЛЬТУРНЫХ РЕСУРСОВ

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 11Следующая ⇒

В свете материала, представленного в двух предшествующих разделах, видно, что решающим дефектом ортодоксальных социологических объяснений производства научного знания является отсутствие какой бы то ни было концепции интерпретации или обсуждения [102; 17]. Это упущение, как и та брешь, которую оно оставляет в социологическом анализе, очевидны в отношении трактовки как социальных, так и когнитивно-технических ресурсов. Ортодоксальная перспектива ведет к предположению, что социологи могут идентифицировать тот набор общих нормативных принципов, который на практике направляет большую часть научной деятельности и который в самом деле должен подвергнуться институционализации в исследовательском сообществе, чтобы тем самым гарантировать соответствие подавляющего большинства принятых научных утверждений реальному физическому миру. Эти общие принципы осознаются как обеспечивающие ясные предписания практически для всего социального действия, включенного в производство и удостоверивание научного знания. Их применение участниками исследований к конкретным действиям считается совершенно прямым и честным. Отдельные действия рассматриваются как вполне однозначно соответствующие либо несоответствующие данному правилу. Я пытался, однако, показать, что эта концепция нормативной структуры науки по двум главным причинам неудовлетворительна. Во-первых, лишь часть действительно используемых учеными нормативных принципов признается играющей в науке значительную роль, а это отобранное к рассмотрению подмножество чрезмерно акцентирует те формулировки, которые откровенно согласуются со стандартной философской концепцией науки. Во-вторых, и это более [: 164] важно, как общие принципы, так и более частные действующие нормы должны, как мы видели, всегда интерпретироваться в конкретных случаях их применения. Чтобы изобразить данное действие (собственное или совершенное кем-то еще) как соответствующее некоторому предписанию, исследователи должны интерпретировать это предписание в связи с какими-то дополнительными соображениями и с теми специфическими особенностями контекста его приложения, которые считаются релевантными.

В соответствии с этим я пытался показать необходимость пересмотра укоренившихся взглядов на отношения между социальными нормами и производством научного знания. Содержание норм всегда социально обусловлено, это значит, что оно зависит от интерпретаций, осуществляющихся самими действующими лицами в варьирующихся социальных контекстах. Поскольку любую отдельную норму можно согласовать с широким спектром явно различных действий, мы не можем рассматривать производство знания как простое следствие конформности по отношению к любому определенному ряду нормативных формулировок. Вместо этого я предложил, что правильнее рассматривать нормы науки в качестве лексиконов, используемых членами научных сообществ в дискуссиях относительно смыслов их собственных действий и действий их коллег. Поскольку ученые располагают значительным разнообразием формулировок, каждая из которых может гибким образом применяться к конкретным ситуациям, любое данное действие всегда допускает множество интерпретаций. Степень принятия участниками исследований какой-то определенной интерпретации является результатом процессов социального взаимодействия или дискуссий, то есть, по мере того как участники обмениваются мнениями и пытаются повлиять друг на друга или убедить, их взгляды могут модифицироваться, оставляться или подкрепляться. Хотя до сих пор социальные дискуссии в науке мало изучены, вероятнее всего, что на их исход влияют такие факторы, как интересы участников, их интеллектуальные и технические предпочтения, контроль над имеющей ценность информацией и материальными ресурсами исследований, сила их апелляций к научному авторитету. [: 165]

Эта аргументация, относящаяся к социальным нормам в науке, подкреплена весьма схожей аргументацией относительно ее когнитивно-технических норм. (Это выражение я использую применительно ко всей совокупности исследовательских методов, методик, критериев адекватности, установленных массивов знания и т. д., поскольку они применяются в качестве ресурсов для оценок новых научных утверждений и научной компетентности. Близкое выражение «технические нормы», иногда используемое в рамках ортодоксальной структуры, имеет обычно более узкое значение.) В перспективе традиционного социологического анализа предполагаемые социальные нормы рассматриваются необходимыми, ибо они гарантируют энергичное приложение технических норм к отбору новых научных утверждений (см. гл. 1). Эти технические нормы в свою очередь рассматриваются как предустановленные объективные правила, непосредственно регулирующие действия ученых в процессах исследований и их интеллектуальные суждения. Утверждается, что благодаря этому «вся структура технических и моральных норм реализует конечную цель» [118, с. 270], то есть накопление объективного знания. Технические ресурсы науки считаются социологически непроблематичными. Предполагается, что их интерпретация и применение повсюду одинаковы и не зависят от изменений социального контекста внутри исследовательского сообщества. (При этом, конечно, подчеркивается, что нарушение социальных норм ведет и к прекращению адекватного функционирования технических норм.) Однако, как мы видели в этой главе, такое предположение неоправданно. Не только социальные нормы являются социально вариабельными, но и когнитивно-технические нормы также открыты значительному разнообразию интерпретаций в любой отдельной области исследований. Другими словами, такие общие оценочные критерии, как «согласованность с установленным знанием», «соответствие эмпирическим данным», «соответствие требованиям», «воспроизводимость», требуют, так же как содержание специфических массивов знания и технических приемов, примерно таких же интерпретаций в конкретных случаях их применения, как и социальные нормы [18]. Действительно, трудно представить себе, [: 166] как могли бы технические ресурсы применяться иначе в данном отношении по сравнению с социальными ресурсами, ибо, как демонстрирует каждое ситуационное исследование, нет ясной границы между дискуссией о социальных смыслах и оценкой новых научных утверждений. И социальные, и технические формулировки должны в конкретных случаях отбираться и оцениваться участниками исследований, а ресурсы обоих типов неразрывно связаны между собой и в процессах неформального взаимодействия, и в процессах формальных демонстраций, приводящих в конечном счете к подтверждению новых научных утверждений. (Таким образом, нельзя абсолютизировать различия между социальными и техническими ресурсами. Когнитивно-технические формулировки являются просто одной из разновидностей интерпретационных социальных ресурсов.)

Итак, ранее социологический анализ науки исходил из предположения, что производство научного знания может быть объяснено посредством демонстрации того, что все время сохраняется общая конформность к наборам формальных правил (как социальных, так и технических), строгое выполнение которых гарантирует неискаженное познание реального физического мира. Напротив, я считал, что ни те, ни другие правила не имеют для исследователей заранее определенных значений и что их выполнение требует поэтому постоянного процесса культурной переинтерпретации. Посредством этого процесса ученые строят свои версии физического мира. Здесь уже вполне очевидно широкое сходство между этой пересмотренной социологической позицией и новой философией науки (см. обсуждение в конце гл. 2). Социологи и философы пришли к общему пониманию науки как интерпретационной деятельности, в ходе которой природа физического мира социально конструируется.

Я думаю, не менее ясно, что эта точка зрения полностью вводит науку в сферу социологии знания. Я не подразумеваю под этим, что мы можем начать говорить о содержании научного знания как о чем-то «определенном экзистенциальными факторами». Способ анализа, содержащийся в подобной терминологии, совершенно явно отличается от подхода, который я старался прояснить и проиллюстрировать. Несколько [: 167] предпочтительнее была бы следующая общая формулировка: научное знание установлено в процессах дискуссий, то есть посредством интерпретации культурных ресурсов в ходе социального взаимодействия. В таких дискуссиях ученые используют когнитивно-технические ресурсы, однако их конечные результаты зависят также от наличия других видов социальных ресурсов. Поэтому выводы, установленные в дискуссиях между учеными, не являются окончательными описаниями физического мира. Скорее они представляют собой некие утверждения, которые признаны адекватными некоторой специфической группой действующих лиц в определенном культурном и социальном контексте. Таким образом, перед нами — по крайней мере на первый взгляд — ситуация в пользу того тезиса, что объекты предстают перед учеными по-разному в различных социальных обрамлениях и что социальные ресурсы проникают в структуру научных утверждений и выводов (гл. 1).

В настоящей главе я развил этот тезис применительно к процессам, происходящим внутри исследовательского сообщества. В последней главе я покажу, что тот же самый подход может прояснить некоторые связи между научным знанием и обществом в целом. Это даст мне возможность проиллюстрировать, как некоторые из традиционных вопросов социологии знания могут быть поставлены применительно к науке и, возможно, временно решены. [: 168]

Глава 4

НАУКА И ОКРУЖАЮЩЕЕ ОБЩЕСТВО

Социологи знания уделяли, как правило, особое внимание влиянию внешних социальных факторов на деятельность специфических культуросоздающих групп. Например, Штарк [158] утверждает, что существование в Германии и Британии радикально несхожих друг с другом традиций философской мысли является прежде всего следствием различий в социально-политической среде. Он полагает также, что заметное изменение социальной позиции человека искусства, бывшее в свою очередь результатом более общих процессов социального развития, благоприятствовало происшедшему в Европе в конце XVIII века переходу от классического искусства к романтизму. Эти примеры типичны для иллюстрации выявленных социологами связей между продуктами культуры и обществом. Не только темп и направление культурного развития, но и его содержание изображаются непосредственно зависящими от внешних влияний. В отношении науки, однако, внешние факторы рассматривались как менее действенные. Было достигнуто общее согласие в том, что скорость и направление развития науки находятся под заметным воздействием социальных, экономических и технических факторов, источники которых лежат вне самого исследовательского сообщества [115; 8]. Но историки, философы и социологи в своем большинстве не желали принять возможность влияния таких внешних факторов на содержание научного мышления, то есть на его понятия, [: 169] эмпирические результаты и способы интерпретации [182; 103].

Надеюсь, причины всего этого теперь уже ясны. Научное знание понималось как объективное изображение физического мира. Научному сообществу нового времени приписывался этос, до минимума сводящий социальные влияния на возникновение и принятие новых научных утверждений и тем самым гарантирующий накопление объективного знания. Если принять эти предпосылки, то не приходится ожидать существования каких-то прямых связей между окружающим обществом и выводами науки, за исключением тех немногих случаев, когда внешнее вмешательство «искажает» результаты ученых. Следовательно, пытаясь понять отношения между наукой и окружающим обществом, социологи видели свою центральную задачу в выяснении того, какой именно тип общества наиболее благоприятствует институционализации «научного этоса» и с максимальной вероятностью поддерживает существование автономного исследовательского сообщества.

Это приводило к тезису, что самые благоприятные условия развития науки обеспечиваются демократическими обществами, поскольку именно они дают представителям чистой науки ту свободу, которую эти последние требуют для того, чтобы иметь возможность без всяких ограничений фиксировать факты внешнего мира, и поскольку наука и демократия разделяют те ценности, от которых зависит производство обоснованного знания [2; 116, с. 522; см. также [139]). Однако стоящие за подобными рассуждениями предпосылки были поставлены под сомнение в двух предшествующих главах. Мы видели, что в научном знании предпочтительнее видеть продукт культуры, который обусловлен обстоятельствами и который невозможно отделить от социального контекста его производства. Мы видели также, что предполагаемый научный этос является просто частью культурного репертуара науки и никоим образом не выступает самой необходимой и важной частью производства научного знания. Поэтому больше нет никаких оснований ожидать, что наука лучше всего создается в социальном вакууме, где институционализированные демократические ценности позволяют беспристраст [: 170] ным исследователям формулировать «единственно правильное описание физического мира».

Пересмотр представленной выше традиционной концепции науки дает нам полное право заново рассмотреть возможность существования прямых внешних влияний на содержание того, что ученые считают подлинным знанием. Теперь вопрос уже начал исследоваться эмпирически, и мы можем обратиться к детальным исследованиям развития научного мышления, чтобы показать, насколько они оказываются под влиянием, с одной стороны, вненаучных действий и культурных продуктов, а с другой — действий самих ученых во вненаучных контекстах и тех культурных приобретений, источниками которых оказываются для ученых эти же контексты. Мы уже больше не обязаны сразу отвергать эти возможности как несовместимые с когнитивным и социальным характером науки. Более того, хотя подобные возможности еще не исследованы социологами, они уже начали становиться предметом работ некоторых специалистов по социальной истории науки [107]. Поэтому в следующем разделе я исследую ряд новейших работ по социальной истории науки. Я не буду обсуждать весь спектр внешних влияний на науку. Вместо этого я сосредоточу внимание лишь на нескольких примерах анализа содержания науки, чтобы этим установить явные связи с аргументацией, представленной в предшествующих главах.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒