Епископом Тамбовским 23 декабря 1907 года в храме Казанского монастыря.

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 5Следующая ⇒

Ровно год тому назад, в нынешний день, в домовой церкви С. -Петербургского градоначальства совершено было отпевание убитого Санкт -Петербургского градоначальника В. Ф. Лауница. Пал он от руки неизвестного злодея на пороге только - что освященного храма, изменнически убит был после горячей молитвы в этом храме.

Посланный для своего адского дела злодей долго выслеживал свою жертву, и ни искренность молитвы, ни обстановка храма, ни продолжающееся освящение помещений, расположенных под ним, не остановили преступной руки.

Припомните обстоятельства этого ужасающего убийства. Окончилась литургия. Священнослужители в облачениях, с крестным ходом, при пении церковных песнопений, направляются из храма в окружающие его помещения, а за ними - длинной вереницей выходят и спускаются по ступеням храма приглашенные гости и богомольцы. В числе их и в рядах этой нарядной толпы – наш незабвенный Владимир Федорович. Злодей, изящно одетый, посторонился, встал сбоку, пропустил свою жертву и послал ей в голову ряд выстрелов, от которых, обливаясь кровью, упал на ступени лестницы убитый болярин Владимир. Так, под звуки церковных песнопений, на окропленных Св. водою ступенях храма, обрела себе смерть, смерть мученическую, новая жертва долга, страж спокойствия столицы, твердый исполнитель Царской воли и обязанностей службы. В далекой родовой вотчине Елатомского уезда, среди глубоких снегов, в одинокую могилу судил мне Господь опустить бездыханное тело раба Божия Владимира, бывшего три года начальником нашего Тамбовского края.

Прошел год с той поры. Возмущенная вероломным убийством мысль за это время немного успокоилась. И она хочет ныне дать себе отчет в содеянном, знать причины и цели убийств таких жертв долга и службы, как болярин Владимир и другие, хочет определить общественное значение этих мученических смертей. В чем же оно?

Война внешняя предполагает врага, с которым воюют, - известную цель или интерес, из-за которого воюющие стороны сражаются; она предполагает вождей, ведущих войска в бой, и потери или жертвы убитыми и раненными с той или с другой стороны. Мы, наблюдая издали битву и подвиги бойцов, плачем и скорбим, когда узнаем, что они пали в битве, или радуемся тому, что они остались живы и восхищаемся их мужеством.

Война внутренняя, междоусобная брань, также имеет свои воюющие стороны, свои у них цели и своих вождей. У одной стороны нападающей, цель - бунт, возмущение, мятеж и вот такие злодеяния, у другой, обороняющейся, - защита порядка, мира, спокойствия граждан. Вожди первой стороны прячутся за толпой, разжигают ее страсти, воспламеняя ее к восстанию. Вожди второй - стоят впереди, прямо, открыто, смело на страже спокойствия страны. Их цель – защита граждан, их спокойствия и тишины, по принятому долгу, во имя данной присяги.

Но если войну внешнюю мы наблюдаем издали, читаем и слышим о ней, то в войне внутренней мы становимся невольными участниками, ибо она ведется не вдали от нас, а среди нас. И тот, кто из нас сочувствовал миру, порядку, спокойствию, был не стороне тех вождей, которые открыто охраняли этот мир, а тот, кому нужен был бунт, кто желал восстания и разлития по отечеству крамолы, - тот был на стороне темных подстрекателей, что прятались за толпой и били из-за угла. Не ясно ли отсюда, что если все мы, здесь находящиеся, желаем мира, спокойствия и порядка отечеству нашему, то должны скорбеть и горевать о смерти тех героев, защитников этого я порядка, выдающимся из коих был убитый болярин Владимир. Он пал жертвой своего долга, как передовой воин, во внутренней войне за мир, спокойствие и тишину вверенных его охране Высочайшей волею. Он пал так, как падает вождь, стоящий впереди войска, в борьбе с неприятелем. Но на костях его и ему подобных устоял государственный порядок, мир и тишина государственные, но кровью его и ему подобных мы спасены от восстания, кровопролития, мятежа и бунта. В этом общественное и государственное значение геройской смерти незабвенного болярина Владимира. В этой мученической безтрепетной кончине историческая заслуга его перед родиной, за мир и тишину которой он живот свой положил среди внутренней междоусобицы.

Хотите ли подтверждения этой мысли? Для оправдания ее стоит вспомнить нам так недавно пережитые события из умиротворения почившим нашего Тамбовского края. Вспомните, как назад тому три года зарево множества пожаров ярко освещало наши окрестности. На темнеющем небосклоне это зарево казалось чем-то зловещим. То пылали усадьбы помещиков. По всей губернии горели эти громадные " костры ", а в них шел безумный грабеж, убой скота, расхищение имущества, насильнический увоз хлеба. Распоряжаясь лишь двумя полками и двумя сотнями казаков, быстро, энергично, умело тушил эти " иллюминации " почивший. Надо было дивиться тому искусству, с которым он умел, с помощью полуроты, останавливать разбушевавшуюся пятитысячную толпу. Вспомните, как забастовавшая железная дорога лишила нас тогда сообщения, почты, подвоза продуктов, товаров, - и город казался отрезанным от центров своих, и не забудьте, что усилиями почившего восстановлены были воинские поезда, прорвавшиеся до Москвы и положившие начало движению дороги. Самый город наш его энергией и распорядительностью был сохранен в мире и тишине в ту пору, когда угрожаем он был - то волнениями учащихся, то избиением евреев.

Знайте труждающихся у нас... говорит св. апостол, т. е. сумейте оценить их труд на благо ваше, познать все его благодетельность для вас и благодарить. Приложим эти слова апостола к деятельности болярина Владимира, за него трудившегося, для блага нашего края, вспомним его ныне с чувством глубокой благодарности. Но ему, покинувшем у этот мир и нужна ли наша благодарность? Нет. Ему нужна только молитва.

По милости Твоей, помяни Мя ради благости Твоея, Господи, - так молит себе прощение грехов душа его верующая. Сольем с этим воздыханием ее наши молитвы, приложим молитву к молитве и скажем Господу: " упокой, Господи, эту высокую, мужественную душу в селениях святых Своих ".*

Проповедь на панихиде

в годовщину мученической кончины Санкт- Петербургского градоначальника, произнесенная в храме с. Каргашино священником о. Константином Богоявленским.

Горько, прискорбно было на душе год тому назад. Нет слов передать то чувство горечи, ту муку и тугу душевную щемящую боль сердца что испытывали близкие родные при виде окровавленного бездыханного трупа дорогого любимого человека, почившего Владимира Федоровича. Казалось в то время, что померк в очах свет Божий, что радости мира уже не для скорбных близких, потерявших дорогого человека; казалось, что самая жизнь без него теряла свой смысл. Так горько, так тяжело было на душе и сердце. Но вот прошел уже год со дня смерти его, дорогого. Всеисцеляющеее время наложило свою печать. И хотя на сердце и душе все та же какая-то безпросветная тоска, все то же сознание чего-то недостающего около себя, сознание какой то пустоты в сердце, - но все-таки теперь разум как-то спокойнее может отнестись к этому великому горю. Это спокойствие разума дает возможность мятущемуся сердцу, духу открыть свои недра и всячески дать туда доступ свету и теплоте духовной.

— Итак, вот уже год, как убит он, как нет его на земле. Скорбим мы, что преждевременно он умер. Но почему мы знаем, что ждало бы его впереди, если бы он остался жить?! Теперь, не лучшая ли доля ниспослана ему Богом?! Почем знать, сколько горя, сколько скорби предстояло бы ему еще впереди и вынес ли бы он эту скорбь в дальнейшей жизни. Ах, жизнь, жизнь! Не даром говорят: " жизнь прожить, не поле перейти". Сколько горя, душевного разлада приносит жизнь людям с чутким сердцем и отзывчивой душой. А он именно обладал этими прекрасными дарами души. Этот разлад души с окружающей действительностью жизни он должен был испытывать на каждом шагу, особенно в те горькие дни безбожной революции, когда он пал от руки злодея.

В самом деле. Незабвенный Владимир Федорович был глубоковерующим, глубокорелигиозным. Памятником его религиозности служит этот построенный им храм Божий, где мы теперь молимся.* Между тем, он видел, как среди окружающего его общества бурным потоком разливалось неверие, легкомыслие в вопросах веры и совести. И естественна, и понятна, была его душевная скорбь.

Был он горячим патриотом, верным слугой своего Царя, слугою русского народа. А кругом он видел, наблюдал и сталкивался с изменою Царю и Родине, предательством, попустительством всем извергам, губящим дорогое русское дело. И благородным гневом кипело его сердце. Негодовал он всеми силами души против этой гнусной измены вере, Царю и Родине. Боролся он с этим всеми силами, со всем пылом своей честной натуры. И пал искупительной жертвой этой борьбы. Его удалили с жизненного пути все предатели родины, как вредного им, слишком честного, стойкого и могучего борца за русское дело.

Любил он всей душой русский народ. Во время своей жизни на родине, в родном селе, живя простою сельскою жизнью, он душою сливался во едино с русским пахарем — землеробом. Тут он заложил в душе прочный фундамент своей горячей любви к русскому народу в дальнейшей деятельности. Эту любовь свою он проявлял всюду, будучи и на высоких постах. И любил его простой народ, Он сердцем чуял в нем русского человека, видел его отзывчивое сердце, видел в нем " своего" человека. И эта любовь к почившему нашла себе горячий отклик с искренними слезами и среди крестьян родного села, и среди тамбовской бедноты, и среди верных русских людей в Петербурге. Обладая этой горячей любовью к русскому народу, почивший в то же время видел, как кругом него росло среди, так называемой, русской интеллигенции - предательство. Эта интеллигенция в ущерб русским интересам только и носилась с евреями и инородцами, с их равноправием. Тяжело было ему бороться с этим, но еще тяжелее было, еще более страшный разлад должен был он чувствовать в душе, когда ему приходилось твердою рукою во имя долга присяги пред Царем и Родиной усмирять от бунтов неразумных русских простецов, жертв обмана все тех же либеральных реформ.

Сколько скорби душевной, сколько муки должен был пережить этот человек от подобного разлада души с окружающей его горькой и грозной действительностью!

А его необыкновенный патриотизм, как солдата, сколько должен был вынести испытаний от того позора внешнего поражения в японской войне, что темным пятом легло на русское имя в истории Руси. Никогда нельзя забыть, когда приходилось с ним беседовать по этому вопросу, выражения того глубокого горя, негодования, какое он переживал в душе, как воин, как участник победоносной турецкой кампании.

Был усопший дальновидным человеком. Еще будучи молодым офицером во время управления мидийской провинции в Болгарии в турецкую войну, он в свое время предвидел весь позор для нас Берлинского конгресса, предвидел то, что поняли русские люди только спустя четверть века. И вот, в последнее вредя он видел кругом себя во всех слоях общества и в общегосударственных делах и в деле спасения родины от крамолы непростительную близорукость, безпечность неряшество, трусость... И горько должна была страдать его душа.

А та зависть, злоба, травля, что были подняты на него, истинного русского богатыря души и дела… А та постоянная смертельная опасность от покушений на жизнь, та мука за близких дорогих... Да сколько же все это должно было приносить ему невыносимых страданий, которых мы никак не можем понять во всей полноте!

Поэтому, с земной точки зрения, в темной могиле, не лучший ли удел теперь сравнительно с этим безпросветным горем жизни! Вместе с тем мы глубоко веруем, что Бог знает, кого и когда к Себе взять. Господь призвал почившего к Себе. Да будет на то воля Божья.

Могут сказать: но все эти скорби жизни скрашивались теми земными почестями, тою славою, что он добыл себе. Но не это его одушевляло на верную службу Царю и Родине, а нечто другое, высшее… Это—сознание святости долга верной солдатской присяги пред Богом в беззаветной службе Царю и Родине. Это сознание только и укрепляло, и поддерживало его среди всех скорбей и трудностей жизни. А мирской блеск, пышность, слава величие… Да, хороши они и в очах людских. Но на известное время в жизни человека. Среди же той скорби, которую переживал покойный, он, вероятно, при мысли об этом суетном земном блеске, неоднократно в душе, может быть, с горечью повторял словами Премудрого Соломона: " все это—суета-сует, суета всяческая". Вероятно, неоднократно он думал: " нет, лучше дайте мне мира души, дайте покоя сердца"...

Но другую, величайшую славу приобрел почившей. Это - слава того мученического венца, что восприял он от руки злодея: иноверца, инородца и крамольника. Терновый венец, Христов венец он имеет на своем окровавленном челе. И сияние мученического венца его и других, страдальцев за веру, Царя и Отечество, " имена коих Ты, Господи, веси", далеко, далеко в глубь дальнейших веков русской истории будет сиять небесными лучами среди неприглядного мрака лжи, обмана, предательства и измены при служении родине.

Их беззаветною преданностью своему долгу, их кровью куплено теперь спокойствие родины от ужасов революции. Современники не могут по всей полноте оценить все величие мученических страданий, их подвигов не достаточно еще поймут все конечные плоды их тяжелых трудов.

Только начали понимать... Но история все это поймет и - оценит. Но история возведет их на пьедестал величия героев, спасителей отечества, ценою своей крови, своей жизни запечатлевших свой патриотизм. Ими будут гордиться, их будут ставить в пример. Они поистине уподобятся светильнику, высоко стоящему на горе и далеко освещающему мрак окружающей темноты блуждающему путнику. Представши пред престолом Всевышняго, каждый из этих мучеников может с чистою совестью сказать словами апостола: " подвигом добрым подвизахся, течение соверших, веру соблюдох ".

И вот теперь, обозревая жизненный, страдальческий путь нашего назабвенного усопшего Владимира Федоровича, глубже вдумываясь в характер и значение его смерти мы скажем его душу словами погребального церковного стиха: " Блажен путь, в онь-же идеши днесь душе, яко уготовася тебе место упокоения." Да, душа его теперь успокоилась в Боге от всех невзгод, горя и ударов, которые она терпела в земной жизни.

В силу того, что человек состоит из души и тела, он стремится всегда проявить вовне свои чувства души. И видим мы всевозможные формы проявления любви к дорогому человеку. Кого любят, тому приносят в дар самое лучшее, драгоценное.

Что же мы теперь принесем в дар нашему дорогому усопшему в знак нашей теплой нежной любви и памяти к нему? Слезы ли? Но, если можно так выразиться, близкие родные уже все их выплакали по нем; да и пользы от этого не будет усопшему. Горе и слезы не идут далее гроба. Они только смутят покой души усопшего. Лучшим же нашим даром, величайшим выражением нашей любви к нему будет исполнение того, о чем он сам нас просит из загробного мира. Со всею силою пламенной веры в Бога он молит нас оттуда словами церковной песни: " прошу всех и молю: непрестанно о мне молитеся Христу Богу". Молитвы он просит. Он жаждет ее, потому что молитва переступает пределы гроба, соединяет наши души с душой покойного, утешает нас, дает отраду и утешение самому покойнику.

Помолимся же из глубины души со всею горячностью сердца, да упокоит Господь на небе душу раба своего, страдальца Владимира " в месте светлее, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание", а на земле да сотворит ему неувядаемую вечную память.

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒