Глава 5. Картина мира твоего ребенка

Инопланетянин

Они появляются на этой планете, как маленькие инопланетяне. Они ничего не знают. Ничего не понимают. Они удивленно смотрят своими распахнутыми глазами на мир вокруг них ‑ куда они попали? Что это? Кто это?

Они не знают языка, на котором говорят жители этой планеты. Они не знают правил жизни на этой планете, ее традиций.

Все это они начинают узнавать постепенно, медленно, впитывая в себя всю информацию, которая к ним поступает. И главными, основными носителями этой информации являемся для них мы, их родители.

Они учатся обращаться друг с другом, видя, как это делают родители.

‑ Да ладно тебе, ‑ хлопает папу по плечу малыш в ответ на папино предложение идти спать, ‑ чего придумал! …

‑ Спи, моя деточка, спи, мое солнышко, ‑ укладывает куклу маленькая девочка, ‑ спи, дрянь такая, сколько можно говорить!

Ребенок подсматривает за чужим опытом, увиденным в жизни, и делает так же.

Маленький мальчик носится по квартире, раскидывает одежду, сбрасывает книжки с полок.

‑ Да что же это ты делаешь! ‑ возмущенно кричит прибежавшая мать.

‑ Я играю в папину игру «Где ключи от машины? » ‑ отвечает малыш.

Они делают выводы о том, как надо жить, наблюдая жизнь родителей.

‑ А где твой дом? ‑ спрашивает ребенок у бабушки, живущей вместе с ним.

‑ Мой дом здесь, ‑ говорит она.

‑ Нет, у всех должен быть свой дом. Моя мама живет в этом доме, мой папа ‑ в другом доме, у тебя тоже должен быть другой дом.

Он считает, что у каждого человека свой дом, исходя их реальности своей жизни, когда его разведенные родители живут в разных домах.

Как из паззлов, ребенок собирает целостную картинку о том, что такое люди, что такое жизнь, какие в ней есть правила. Он получает информацию об этом мире отовсюду ‑ из разговоров взрослых, из журналов, из увиденного в кино.

Малыш, приехав на дачу к бабушке и увидев множество мух, пошел в дом и вернулся в черных солнцезащитных очках, которые ему купил папа.

‑ Ты зачем очки надел? ‑ спросили его.

‑ Чтобы мухи меня боялись, ‑ ответил он и, видя, что взрослые его не поняли, добавил: ‑ Пусть думают, что я Джеймс Бонд, и боятся!

Он делает выводы о жизни на основании того небольшого опыта, что у него есть, перекладывая этот опыт на другие события жизни.

Однажды в зимнем молодежном лагере, где вместе с обычными московскими школьниками отдыхали дети из детского дома, в Святки мы с детьми пошли колядовать в соседний лагерь. Я взяла с собой самого маленького нашего воспитанника ‑ шестилетнего мальчика, детдомовца.

Мы заходили в палаты к детям, в комнаты воспитателей, пели святочные песни, и нас одаривали конфетами, пряниками. Я укладывала все эти подарки в большой пакет, чтобы потом с детьми попить чаю с этими дарами. Когда мы возвращались в наш лагерь, малыш, которого я вела за руку по снежной дороге, сказал мне как‑ то очень печально:

‑ Это мы опять милостыню просили?

И я даже не знала, что ему ответить, таким неожиданным был вопрос. Но для него это был такой знакомый опыт…

Они впитывают наши слова и принимают эту информацию как правду.

‑ Я приехала в деревню, в которой родилась и выросла, ‑ рассказывала одна женщина. ‑ Мы шли по деревне с четырехлетним сыном, и я увидела пьяного, опустившегося, грязного ‑ бывшего своего друга детства, с которым мы вместе играли, лазили к соседям воровать яблоки.

‑ Мама, кто это? ‑ спросил ребенок.

‑ Это дурачок, который не ценит свою жизнь, ‑ сказала я сыну.

Через полгода, в городе, гуляя в парке, мы увидели сидящих на лавочке таких ‑ опустившихся, одутловатых людей.

‑ Ой, смотри, мама, ‑ сказал мне сын, ‑ вон дурачки, которые не ценят свою жизнь…

Дети‑ инопланетяне многого не знают, но постепенно все узнают от нас, взрослых.

Они не знают названий предметов, и мы, взрослые расскажем им, показывая и называя каждый предмет: это яблоко, это чашка.

Они не знают, как себя правильно вести, что можно, а что нельзя делать. Мы, взрослые, расскажем им все правила жизни.

Мы наполним их свободную от любой информации голову информацией обо всем.

И самое раннее, что они узнают от нас, ‑ кто они такие.

Кто он сам? Какой он? Именно эту информацию мы вкладываем в ребенка‑ инопланетянина в первую очередь, с момента его зачатия.

Кто он? Какой он?

Она ворвалась ко мне в кабинет, таща за собой ребенка. И, дернув его за руку, жестко, резко, выволокла его передо мной и сказала:

‑ Что хотите, то и делайте с этим ублюдком!

«Ублюдок» лет семи, лопоухий, с нежным детским лицом, стоял в солнечном свете, лившемся из окна, и длинные ресницы отбрасывали тени на его такие еще детские щечки. И был на свету заметен пушок на щеках. И по‑ детски мягкие волосики на его голове были освещены солнцем. И я подумала, что голова его должна пахнуть солнцем ‑ так, как пахнет у таких вот маленьких и славных детей.

Он стоял передо мной поникший, опустив голову, как стоят дети, когда они знают ‑ с ними все кончено. И я не смогла сказать ничего кроме: «Мы поговорим без ребенка! », и вывела его из кабинета, чтобы отвести в класс. И он отшатнулся от моей руки, когда я хотела взять его за ладошку, ‑ он уже не верил в добрые руки. И я просто обняла его и прошептала: «Все будет хорошо…» Что я могла еще сказать?

И пока я отводила его в класс, во мне бились слова: «Если твой ребенок ‑ ублюдок, ты тогда ‑ кто?! Кто ты, если твой ребенок ‑ ублюдок?! » Но ‑ нельзя было так говорить. Непедагогично и непрофессионально.

Я уже сталкивалась с такими вот «ублюдками» при тестировании в первых классах школы. Я уже встречала в школе таких вот ‑ маленьких, славных детей, которые уже знали о себе, что они ‑ дураки, придурки, уроды.

От них я получала листочки, написанные таким еще корявым детским почерком ‑ их ответы на тестирование. Простые ответы на вопросы: «Кто ты? Какой ты?! »

На этих листочках я и читала к своему изумлению: «Я урод, придурок, бестолочь, лентяй, неряха…» Или: «Я тупой, вредный, противный…»

Иногда, прочитав содержимое такого вот листочка, я, пораженная, шла в класс и спрашивала:

‑ Дети, кто из вас Петя Иванов? ‑ чтобы своими глазами посмотреть на этого урода, придурка. И вставал из‑ за парты такой вот ‑ славный, совсем еще ребенок, с уже настороженными глазами. Чего хорошего можно ждать от взрослых, которые рассказали ему, какой он плохой!

Я столько раз встречала это в жизни.

‑ Ты моя умничка, ты моя лапочка! ‑ говорит мама трехлетнему ребенку.

А он в ответ:

‑ Нет, я уёд, пйидуйок и бестойоць.

Это ему папа говорит, что он урод, придурок и бестолочь.

‑ Какая милая девочка, ‑ говорит пожилая женщина девочке лет четырех, стоящей на остановке рядом с мамой.

‑ Я не девочка, я дрянь такая, ‑ говорит ребенок абсолютно серьезно, потому что так ее называют чаще всего…

‑ А мой муж искренне считает, что когда ребенку говоришь, что он урод и идиот, он должен переделаться, ‑ сказала мне одна мама.

И я не могла не спросить ее:

‑ А что скажет твой муж, когда ты будешь его называть уродом и идиотом в ситуации, когда он что‑ то забыл или сделал не так, ‑ будет он рад такому обращению и «захочет ли переделаться»?

Женщина только грустно усмехнулась:

‑ Ну да, скажешь ему такое!

Конечно, взрослым людям это говорить нельзя. Это можно говорить детям, которые не имеют права сказать тебе то же самое в ответ. Это и говорят родители, считая, что при этом они улучшают ребенка, побуждают его к переменам. Но на самом деле ‑ разрушают личность ребенка. Его чистоту. Его изначально целостные и светлые представления о самом себе.

Закладка образа

Люди не рождаются, а становятся теми, кто они есть.

Гельвеций

Когда ребенок становится таким, какой он есть? В какой момент начинает формироваться в нем его образ? Когда начинает он получать информацию о нем, которая и делает его ‑ им?

Не тогда, как думают многие родители, когда мы начинаем его воспитывать. Не тогда, когда читаем ему нотации на тему, каким ему быть и как себя вести. Гораздо раньше. С момента зачатия. С момента, когда будущая мама узнайт, что в ней появился ребенок. Это отношение к самому факту его возникновения ‑ уже начало закладки его будущего образа «Я». Это отношение, выраженное пока лишь мыслями, чувствами, и есть первая, базовая закладка образа ребенка.

Каждый из нас, ожидая появления ребенка на свет, испытывает разные эмоции, думает о разном. Желанный ребенок, долгожданный ребенок вызывает ощущение радости, счастья ‑ и сам развивается в этих ощущениях.

Нежеланный ребенок, с чьим появлением пришлось смириться, мог вызывать разные эмоции, от отчаяния и даже ужаса: что теперь делать, что скажут родители, как с этим жить, ‑ до смирения и принятия, или ‑ непринятия его там, внутри, несмотря на решение оставить его.

Он, крошечное сочетание клеточек, уже чувствует вибрации мыслей, обращенных к нему. Добрые они или враждебные? Радостные или отчаянные. «Черт дернул меня забеременеть! На кой черт мне этот ребенок! » Или: «Крошечка моя, мой малыш, мой любимый! Расти скорее на радость маме и папе! » Это действительно разные мысли, разные вибрации, которые трогают зародыш, уже оказывая на него влияние.

И пока ребенок формируется, мама проживает разные эмоциональные состояния, разные настроения ‑ от радости, счастья до депрессии и отчаяния. Разное отношение к будущему ребенку ‑ от умиления и гордости до отвращения, даже временами до ненависти.

Совершенно естественно, что ребенок не может не почувствовать этого ‑ он часть организма матери, он чувствует ее настроение и отношение, чувствует, даже еще не имея для этого физиологической базы. Он испытывает либо состояние легкости и комфорта, когда его любят и ждут с любовью, и он там, в животе, расслаблен, хлопает ресницами, сосет палец и очень доволен жизнью. Либо он испытывает напряжение, тяжесть, дискомфорт, когда его не любят, не принимают, иногда ‑ надеются на выкидыш, ждут с отчаянием.

Этот этап ‑ ожидание ребенка ‑ первый этап, в котором закладывается для ребенка его ощущение значимости для родителей, для мира, его ощущение нужности, «хорошести», ценности как человека. Это то чувство, которое закладывается еще в период внутриутробного развития и потом всю жизнь корректируется, меняется, оставаясь для каждого человека самой важной характеристикой личности ‑ его чувством ценности, значимости.

Поэтому так важно позитивное отношение родителей к будущему ребенку в период ожидания. Так важна интонация, с которой говорят родители с ребенком во время беременности. Так важно наличие двух голосов ‑ папиного и маминого ‑ для ощущения важности, нужности, значимости ребенка. Его ощущения себя защищенным, любимым.

Сам момент родов тоже имеет большое значение для формирования образа «Я» ребенка. Как родители относятся к его появлению на свет. Рады они или огорчены. Счастливы или несчастны. Довольны они им или разочарованы тем, что родился ребенок не того пола, как ожидали. Все это ‑ первичная информация, которую ребенок тоже чувствует. Чувствует на уровне ‑ хороший он или плохой. Нужный и ценный или ненужный, неценный.

Уже в первые дни жизни начинается формирование, видение образа личности ребенка. Ребенок орет, ребенок не спит ‑ это какой‑ то не такой ребенок, делают выводы родители. Какой‑ то неправильный ребенок. И это отношение к ребенку как к неправильному потом во многом определит формирование им своего образа.

А его поведение было совершенно закономерным, правильным. Оно было закономерным следствием того шока, который он перенес. Он девять месяцев был в покое, в плодных водах, в темноте и приглушенных звуках, с ощущением защищенности, вызванным ритмичным маминым сердцебиением. И вдруг все изменилось. Он расстался с маминым телом, которое служило ему прекрасным и уютным сосудом, и оказался в другом мире ‑ ярком, громком, холодном, сухом. И уже не слышно сердцебиения, и ты оторван от мамы и лежишь где‑ то один ‑ почему тебя бросили?!

Его врастание в этот другой мир, в новую жизнь часто и происходит через беспокойство, физиологические проблемы. И сама мама ‑ перенесшая глобальный стресс, переживающая физиологическую перестройку, нуждающаяся в тишине, покое, заботе, не понимает, что ребенок тоже перенес этот глобальный стресс. Но так надоел его ор, и непонятно, чего он хочет… И начинается: «Ну что это за ребенок! Ненормальный. Вредный. Противный».

С первых дней жизни здесь, в этом мире, ребенок узнает о себе.

Маленькие дети, еще не умеющие осознавать, говорить, ‑ просто зеркалят, отражают выражение лиц взрослых, которые наклоняются над ними, смотрят на них. Ребенок отзеркалит твою улыбку ‑ сам улыбнется и почувствует себя хорошо в этом состоянии, почувствует себя хорошим. Или в ответ на склонившееся над ним жесткое, напряженное лицо, сам сделает такое же, и заплачет от этого ощущения собственной «плохости». Так дети и начинают узнавать, какие они.

Наши прикосновения, интонации, даже мысли дети чувствуют уже в первые месяцы жизни. Поэтому в этот период важно все ‑ как мы берем ребенка на руки: бережно, любяще, нежно ‑ или грубо, резко, жестко. С какими мыслями или словами прижимаем к груди: «О Господи, какой же ты хорошенький. Ты моя радость! » или «Откуда ты взялся на мою голову! » Ребенок чувствует наше отношение к нему. Он улыбнется и радостно задвигает ручками и ножками на твое «куси‑ пуси…» Он сожмется на твое грозное: «Ну, кто тут обоссался! »

Первый год жизни ребенка ‑ это закладка базового ощущения собственной значимости, ценности ребенка. И этот личностный показатель зависит от того, как относятся к ребенку окружающие его люди. Относятся ли к нему как к ценности, как к чему‑ то важному в жизни, когда с ним тетешкаются, когда в восторге от его пальчиков, когда с гордостью показывают его родственникам, когда он ‑ центр Вселенной для родителей. Ребенок, который переживает это ощущение, узнайт, что он важен, значим для родителей, что он хороший такой, какой он есть.

Когда ребенок важен и нужен родителям, когда они ценят его ‑ родители бегут на его крик, потому что всем важно, что с ним происходит. Если же его не любят, не ценят ‑ его просто не замечают, игнорируют его плач или ‑ орут на него в ответ. И сама наша система воспитания, особенности нашего менталитета способствуют такому отношению к плачущему ребенку. «Не бери на руки. Не приучай к рукам. Ничего страшного, поорет и перестанет» ‑ мало кто из нас не слышал такие напутствия.

Но плач для ребенка является единственным сигналом о его неблагополучии. Ему неудобно лежать ‑ он плачет. Он мокрый, или голоден, или у него что‑ то болит ‑ он плачет. И ребенок часто остается наедине со своим неблагополучием. И с ощущением собственной неценности для родителей.

Дети очень быстро знакомятся с этим отношением родителей. Быстро усваивают эти правила: ори, не ори ‑ никому ты не нужен.

‑ Моя сноха как из роддома принесет ребенка ‑ трое суток к нему не подходит, ‑ говорила одна женщина. ‑ Он орет, она не подходит. Он орет ‑ она не подходит. Зато потом ‑ как шелковый…

‑ А моя знакомая, когда ребенок в первые дни после рождения кричал ‑ била его по попе, чтобы он знал, что на крик получит только удар и боль ‑ чтобы отучился кричать… ‑ и в ответ на эти слова родители на тренинге только потрясенно молчали ‑ какой «мудрый и добрый» способ обращения с ребенком!

Дети, растущие в таком отношении к ним, быстро становятся незаметными и молчаливыми. Они рано начинают понимать, что лучше «не вызывать огонь на себя». Потому что мало того, что родители на них не реагируют, иногда они реагируют на них отрицательно. Такие дети вырастают незаметными, не требующими внимания, с низким чувством самоценности, значимости. В их образе «Я» отсутствует ощущение себя большим, важным, нужным человеком.

Наше отношение к ребенку формирует образ ребенка ‑ кто он, какой он? Счастье это мое или постоянные хлопоты? Радость или беда? Нормальный он или вредный?

Если я выбираю видеть в ребенке счастье, то даже плач его ‑ показатель, что он хочет чего‑ то, что я могу ему дать, и я счастлива ему помочь. Если ребенок для меня ‑ это одни проблемы и хлопоты, то любое его движение, проявление воспринимается как проблема, головная боль, напряжение и нагрузка.

‑ Мой ребенок был для меня обузой, ‑ рассказывала одна мама. ‑ Я забеременела, когда совсем не была готова к этому. Он мешал моей работе, моей учебе. Я его сразу так и назвала ‑ обузой. И потом несколько лет он и был обузой, раздражая меня своим присутствием, любым поступком выводил из себя. Пока однажды я не услышала, как одна мама сказала ребенку: «Ты мое счастье! » Я подумала тогда: «Везет же этой женщине, у нее ребенок ‑ счастье, а у меня…» И меня потрясла эта мысль: а как же он будет для меня счастьем, когда я ему даже не даю такой возможности, когда смотрю на него и ожидаю еще одного подтверждения, что он ‑ помеха моей жизни, что он для меня ‑ обуза! И получается, что то, чему та мама радуется, ‑ меня раздражает. Но только ребенок‑ то при чем?!

‑ Кто для тебя твой ребенок? Какой он? ‑ часто спрашиваю я родителей на тренинге, и они пишут мне списки этих существительных, прилагательных. И так много в них ‑ малыш, лапочка, зайчик. И как мало ‑ личность, человек. И как редко: «Это целый мир. Это отдельная Вселенная». Мы так часто видим их маленькими, слабенькими, ранимыми, уязвимыми и потом удивляемся ‑ почему ребенок таким и вырастает!

Однажды я прочла о забавном эксперименте. Одного из цыплят, только что вылупившихся из яиц, сфотографировали таким вот ‑ маленьким, слабеньким, тощеньким. И фотографию его показывали людям и получали всегда одну и ту же реакцию: «Ой, какой маленький… Какой жалкий! … Какой тощий! …»

Он таким и рос. Таким и вырос, хотя был при рождении таким же, как все цыплята. Вибрации слов, мыслей, жалости, волшебным, непонятным пока образом достигали этого цыпленка, мешая ему расти и развиваться. И этот эксперимент ‑ хорошее напоминание нам, родителям, какими мы должны видеть наших детей. Потому что так мало в родительских образах ‑ больших, сильных, свободных, «живучих» детей. И так много этих маленьких, слабеньких…

И каждое из этих отношений отразится на личности ребенка, на формировании его таким, каким мы его видим. И мы реально создаем маленьких и слабеньких, беспомощных детей. И так редко ‑ ярких, свободных личностей. И иногда, что бывает редко, но все же бывает, творим божков, кумиров, которым все позволено и ничего не запрещено. Которые управляют родителями, становятся маленькими деспотами в семье.

‑ Если бы мы в таком преклонении стали воспитывать не детей ‑ щенков, и те бы тоже оборзели и начали валяться в наших постелях с грязными лапами, пъсать в наши ботинки и ни в грош нас не ставили бы, ‑ говорю я иногда родителям, воспитывающим ребенка в преклонении перед ним и во вседозволенности, и потом страдающих от его неуправляемости, избалованности.

Я наблюдала однажды, как папа спрашивал разрешения у шестилетней девочки, такой вот королевы семьи, которой все подчинялись, которую все боялись, ‑ взять маму с собой в магазин.

‑ Нет, ‑ отвечала девочка, ‑ я ее не отпускаю…

‑ Ну, а если я потом тебя отведу в детский мир и куплю любую игрушку? ‑ начал выпрашивать папа.

‑ Три игрушки, ‑ поставила условие девочка.

‑ Давай две игрушки, ‑ торговался папа.

‑ Нет, три, иначе я ее не отпущу! ‑ заявила девочка, и папа был вынужден (! ) согласиться!

И папу даже не удивило ‑ почему он, взрослый мужчина, выпрашивал разрешения у своей маленькой дочери. Он так привык, что она главная и все решает. Что надо потакать всем ее желаниям, капризам.

Вот так, с момента зачатия, ежедневно, ежеминутно происходит формирование образа ребенка таким, каким он станет под нашим чаще всего совершенно неосознанным воздействием.

Я знаю, что многие родители, читающие эту главу, увидят свои ошибки, неправильно расставленные акценты, в том, что мы видели в ребенке, какой образ «Я» закладывали с момента зачатия.

Я совсем не хочу вызвать в ком‑ либо хоть малейшее чувство вины. Мы поступали так потому что мы никем не были подготовлены, научены правильно, с первых дней жизни, даже еще не ребенка, его зародыша ‑ того, что часто еще и за ребенка не считают, ‑ быть с ним, любить его, говорить с ним, радоваться ему, радостно встречать его появление на свет, уважать его, его проявления, чувства. Видеть его хорошим.

Этот грех по незнанию нам простится, мы ведь не желали зла нашим детям.

И никогда не поздно, сколько бы лет ни было твоему ребенку, ‑ переиграть весь сценарий, начать любить его. И простить себя за то, что мы чего‑ то не знали. И простить наших родителей, которые тоже формировали образы нашего «Я» не в лучшем виде, но ведь и они не были подготовлены к этому, как и мы. И у нас, взрослых людей, есть возможности изменить отношение к самим себе, подправить, трансформировать образы нашего «Я» в лучшую сторону.

Одна женщина сказала:

‑ Я как‑ то упрекнула маму, что она часто меня критиковала, мешая мне верить в себя. А она сказала: «Я хотела тебе добра… И в твоем возрасте можно уже не упрекать мать, а заниматься самовоспитанием! »

Я хочу еще раз обратить твое внимание на одну важную вещь. Образ будущей личности ребенка, то, кем, каким он будет себя считать, закладывается помимо нашего сознания. Даже когда мы не предпринимаем никаких осознанных педагогических действий или воздействий ‑ формирование образа ребенка уже идет.

И второй важный момент: этот процесс формирования образа будущей личности ‑ постоянный, меняющийся. Ни один ребенок не является окончательно сформированной, застывшей конструкцией. Меняется отношение родителей ‑ меняется и представление ребенка о самом себе.

Поэтому нам так важно становиться осознанными, чтобы понимать ‑ какую информацию о ребенке мы передаем ему? Что нам надо изменить в нашем отношении к нему, в нашем представлении о ребенке, чтобы новое воздействие на ребенка помогло ему изменить представление о себе? Потому что наше воздействие на ребенка не ограничивается первым годом его жизни. В течение всей нашей совместной жизни мы продолжаем формировать этот образ.

Поэтому нам надо очень глубоко, осознанно проанализировать ‑ как мы это делаем, в чем проявляется это незаметное пропитывание, напитывание ребенка информацией.

Формируем образ «Я»

Мама тащит маленького ребенка за руку.

‑ Отпусти меня! ‑ требовательно говорит ребенок. ‑ Не видишь ‑ человеку больно!

Он знает, что он ‑ ЧЕЛОВЕК. Он чувствует себя ЧЕЛОВЕКОМ. Большим, важным, ценным.

‑ Чего ты меня за руку держишь, как маленькую! ‑ громко говорит девочка лет четырех папе, стоящему с ней в магазине в очереди.

‑ Я тебя держу, как большую, ‑ весело отвечает ей папа. Но девочка так же серьезно отвечает:

‑ Больших за руку не держат!

Она знает, она уверена, что она ‑ большая. И что больших ‑ не держат за руку. Потому что они ‑ БОЛЬШИЕ.

Дети изначально уверены в своей величине и значимости. В своей «хорошести». До той поры, пока мы не разрушим эти их представления о себе.

Мы говорим им это напрямую. Мы рассказываем им, что они ‑ неорганизованны или неумелы. Что они маленькие и должны слушаться. Что они слабенькие и могут заболеть. Мы называем их неряхами или бестолочами. Лентяями или тупицами. Мы делаем это по‑ разному ‑ кто‑ то мягко объясняет ребенку, что он неорганизованный или ленивый. Кто‑ то ‑ жестко, резко оценивает, даже оскорбляет ребенка.

«Моя мама называла меня в детстве „кусок паскудины“, ‑ рассказывала одна женщина. ‑ Я тогда не понимала, что такое „паскудина“, и плакала, что я ‑ даже не целая паскудина…»

Мы говорим детям, кто они, какие они ‑ косвенно, интонацией, взглядом передавая истинную информацию, отношение к ребенку, которая содержится в словах. Они считывают с нас информацию о себе, которая просто написана на наших лицах, слышна в наших интонациях.

Если ты считаешь своего ребенка бестолочью, то простая просьба после школы зайти к бабушке и купить ей по дороге хлеб, превращается в издевательски‑ унизительное: «Зайдешь после школы к бабушке (и при этом взгляд, как на бестолочь, и интонация сомневающаяся, способен ли он понять! ), ты слышишь, что я тебе говорю? Зайди к бабушке и хлеб ей принеси, понял? Ты понял или нет? » (а за этим звучит: «Бестолочь, тебе сколько раз повторять надо, все равно ведь забудешь! »)

И все психологические защитные механизмы ребенка после этого унижающего, не верящего в него обращения обязательно включатся, и ребенок просто забудет, выкинет из себя всю эту неприятную унизительную ситуацию и вместе в ней всю информацию ‑ куда зайти, зачем. И после школы забудет зайти к бабушке или забудет принести хлеб. Как и предсказывала мама, не верящая в своего ребенка. И получит от мамы ‑ я так и знала! И ощущение себя ‑ бестолкового, безответственного, которое она на самом деле ему и передала в своем обращении к нему.

Я помню, как смеялись мы рассказу одной молодой женщины из ее детства, как мама спрогнозировала все ее поведение. Однажды ее контролирующая, строгая мама отправила ее к бабушке на другой конец деревни за молоком и сметаной.

‑ Был холодный зимний день, ‑ рассказывала женщина, ‑ земля была покрыта наледью. «Смотри, осторожно, ‑ сказала мама, ‑ не разбей банки! Да не беги, под ноги смотри, а то поскользнешься и разобьешь банки! Знаю я тебя…»

Под эти позитивные, «верящие» в нее напутствия девочка и пошла к бабушке. Взяв литровую банку сметаны и банку молока, она пошла обратно.

‑ Я шла быстро, весело, мотая этими банками, прокатываясь на скользких местах, как вдруг вспомнила, что говорила мне мама! Я же могу упасть и разбить банки! И я стала идти осторожно, медленно, ощупывая ногами каждый кусочек дороги, чтобы не упасть, и бац ‑ неожиданно упала! И банка молока так и треснулась о землю… Я поплелась домой, уже зная, что мне скажет мама… Но настолько живуч во мне был мой ребенок, веселый, озорной, что я в какой‑ то момент опять увлеклась и шла, весело помахивая банкой сметаны и каталась на ледяных дорожках. Так я дошла до дома и, уже поднимаясь на скользкое крыльцо дома, я вдруг опять вспомнила мамины слова ‑ я же могу упасть и разбить банку сметаны! И в ту же минуту я поскользнулась и упала, разбив банку сметаны прямо о крыльцо… Все получилось именно так, как говорила мне мама…

Мы видим их бестолковыми или неорганизованными, ненадежными, на которых нельзя положиться. Мы видим их не способными что‑ то сделать. Поэтому и интонации наши передают наше видение. И взгляды наши передают эту информацию. Но какой другой была бы и интонация, и взгляды, и слова, если бы мы видели в ребенке уважаемую личность, сильного, способного, заботливого и внимательного ребенка!

Если я уважаю личность ребенка, я могу спросить: «У тебя будет время после школы? Было бы замечательно, если бы ты смог зайти к бабушке, купить ей хлеб». И я не буду давать сто инструкций. Потому что отношусь к ребенку с позиции ‑ он умный, самостоятельный, он все сделает правильно, ему можно доверять.

Мы так часто даем им информацию о том, что они не такие, неправильные, даже не замечая этого, когда сравниваем наших детей с другими детьми, с собой в детстве. Мы идеализируем свое детство, старших детей, других детей.

‑ Когда я была маленькой, мне мама по пять раз не повторяла… (С трудом верится, а если и так ‑ что хорошего было в этой детской послушности?! )

‑ Твой брат никогда так не делал… Он учился на одни пятерки! (Чистое вранье! ) ‑ Он всегда убирал игрушки! (Еще одно вранье! )

‑ Ему не нужно было напоминать, чтобы он вечером собирал портфель (Опять неправда, или ‑ несчастным же он был ребенком, если был таким солдафоном! )

‑ Вот дочь Веры Петровны никогда не сядет смотреть телевизор, пока не сделает уроки… (Как ты можешь это знать? )

Мы делаем это с самыми благими намерениями ‑ на примере других детей научить ребенка порядку, сделать его лучше. Но у ребенка от таких сравнений не в его пользу появляется ощущение, что он какой‑ то урод ‑ не учится так, как другие, не помогает, не убирает… Во всем он хуже других. Бестолочь, одним словом. И никакого от него толку.

Наше отношение к детям и делает их такими, какими они становятся. Наша вера или неверие в них, наше видение их такими, какими мы выбираем их видеть (пусть и неосознанно! ) формируют их новый образ себя. Новый, иногда худший, чем тот изначально позитивный образ себя ‑ хорошего, способного, значимого, большого человека.

Однажды я наблюдала такую сцену в первом классе школы, присутствуя на показательном уроке, который проводила опытная, заслуженная учительница.

Шел урок математики. Я сидела на последней парте, наблюдая, как ведет урок учительница. Я сидела рядом с мальчиком, который старательно писал то, что говорила учительница, внимательно слушал. В какой‑ то момент урока все перешли к решению примеров.

‑ Кто решит все примеры, поднимите руки, ‑ сказала учительница.

Я, сидя рядом с этим мальчиком, наблюдала, как он правильно сосчитал все примеры, которые были написаны на доске. Он сделал это первым, когда все остальные еще считали и писали. Он положил ручку. Но ‑ не поднял руки.

‑ Ты чего руку не поднимаешь? ‑ шепотом спросила я его. ‑ Ты же все правильно решил!

Мальчик как‑ то неуверенно, робко поднял руку. И в тот же момент ‑ получил за это.

‑ Петров, ‑ как‑ то презрительно сказала учительница, ‑ ты еще и руку поднимаешь!

Ребенок тут же, как бы обжегшись, опустил руку. Опустил голову.

‑ Нет, дети, вы только посмотрите, ‑ назидательно сказала учительница, ‑ Петров еще и руку поднимает!

Все дети оставили работу и посмотрели на Петрова. Посмотрели ‑ с любопытством, с осуждением, с презрением. Так, как и хотела того учительница. Ни в одном взгляде ребенка я не увидела хотя бы сочувствия. Все уже знали, кто такой Петров. И действительно, как он мог еще и поднимать руку!

А я подумала, что так вот и убивают, забивают ‑ только словами. И дети такие ‑ забитые словами, уже разрушены, раздавлены этими словами. И нет уже того ребенка, которым он когда‑ то был, ‑ славного, открытого, смышленого. Есть какой‑ то урод, придурок. Петров, одним словом…

Позже, находясь в одной школе первого сентября на торжественной линейке, я услышала как учительница 1 «Г» класса, отходя от группы учителей к своим детям, сказала иронично:

‑ Пойду к своим говнюкам…

И учителя только усмехнулись ей вслед. А чего, действительно, ‑ ведь все знают, что это в классы «А» и «Б» отбирают лучших детей, а в «Г» ‑ остальных, кто послабее.

А я с ужасом подумала: «Это они первого сентября, даже когда она их еще и не видела, не узнала, уже „говнюки“, а что с ними будет спустя неделю, месяц, год? Есть у них шанс быть умными, прекрасными, славными детьми? »

А как возмущались родители на одном из тренингов, когда я рассказала им эту историю! Возмущались тем, как неправильно относятся учителя к их детям! Как унижают и разрушают их личности!

‑ А вы ‑ правильно относитесь к своим детям? Вы ‑ не унижаете и не разрушаете их личности? ‑ спросила я родителей. И вмиг возмущение как рукой сняло. И наступила тишина. Потому что ‑ и унижают, и разрушают родители. И уничтожают тот прекрасный образ ребенка, который присущ самому ребенку. И делают это задолго до того, как ребенок пошел в школу. Так что часто учителя уже получают готовых «говнюков», «уродов» и «придурков». Но ‑ как заметны учительские ошибки! И как незаметны свои!

Часто, общаясь с родителями, выслушивая их перечни претензий к детям, я думала: два родителя ведут себя по отношению к ребенку как судьи на соревнованиях. Постоянно оценивают его, как оценивают, например, выступление гимнаста. Каждый оценивает выступление ребенка. У каждого ‑ свои критерии оценки. И каждый ‑ вечно недоволен ребенком. Ребенок не так повернулся, не так стал, не то сказал, не то сделал. И в этих оценках так мало позитива! Потому что нет задачи у судей оценить позитив, успехи, достижения. Есть задача увидеть недостатки, недочеты ‑ и сообщить об этом ребенку.

Эти оценки и формируют образ ребенка. И как может этот образ быть положительным, позитивным, ярким, сильным, если оценки ‑ негативны?!

Каждое наше слово, обращенное к детям, становится информацией о них.

Мы можем сделать большого ребенка беспомощным младенцем. Мы можем вырастить малыша богатырем. Мы можем сделать ребенка своим помощником. А можем ‑ бездельником и тунеядцем.

Слова все сделают сами. Само звучание слова, его смысл ‑ проявит в ребенке то, чего это слово коснется в нем. Бесенок у тебя растет ‑ или живой мальчик. Шалун ‑ или хулиган. Красавица ‑ или вертихвостка.

Наше отношение к ним, выраженное словами, покажет им, кто они и чего от них можно ждать. Мы, взрослые, не очень‑ то и скрываем свое отношение к ним, говоря:

‑ Ничего хорошего из тебя не получится…

‑ Нет, ну какая оторва растет…

‑ Опять напакостил! Сладу с тобой нет!

‑ У других дети ‑ как дети, а ты! …

‑ Чувствую я ‑ не выйдет из тебя толку!

‑ Разве от тебя чего хорошего дождешься!

Мы так боимся, что вырастает что‑ то уродливое, плохое, что в результате получаем это. И потом искренне удивляемся ‑ как же так получилось?!

‑ Кого ты хочешь вырастить, ‑ часто спрашиваю я родителей, ‑ талант или бестолочь?

‑ Конечно, талант! ‑ горячо отвечают мне родители.

‑ А как часто ты говоришь ребенку, что он талантлив, что он смышленый, интересный, неординарный? Как он узнает о себе, что он способный, творческий, если видишь ты в нем лишь неорганизованность и неряшливость?

‑ В общем, как вы яхту назовете, так она и поплывет… ‑ резюмировал один папа наш разговор на тренинге, посвященный тому, как мы своим отношением к ребенку, видением его и создаем реальный образ самого себя и его реальное поведение.

А я в ответ на эти слова вспомнила о двух своих персидских котах, имена которых действительно полностью определили и их характер, и их поведение.

Мы долго не могли выбрать, кого из предложенных нам котят оставить ‑ рыжего кота или дымчатую кошечку. Потому и оставили их двоих. И имена им придумали ‑ Цезарь и Клеопатра. Но только в процессе их жизни Цезарь так и остался Цезарем. И вырос в королевского, статного, роскошного кота. А Клеопатра (потому что «долго» было ее так называть) тут же превратилась у нас в Клепу. И стала она расти Клепой. И выросла Клепой ‑ маленькой, шустрой, шкодливой, ничем не примечательной кошечкой, совсем не царственной особой. И поразительно было, как имя передало, вырастило некую суть, которую оно и выражало!

И часто, размышляя о детях, о том, как они становятся такими, какие есть, я думаю: Бог, создавая этого ребенка, создавал совершенство. Несовершенство из него делают люди. Делают неосознанно, не желая ему зла. Просто так его воспитывают. Так к нему относятся. Так его называют…

Вот одна из поразивших меня сцен, увиденных на улице.

Мама протягивает ребенку, лежащему в коляске, бутылочку воды и говорит, радостно, громко, назидательно:

‑ Пей, алкоголик! Пей…

И видя, с какой жадностью ребенок начал сосать из бутылочки, так же громко, радостно констатирует:

‑ Ну что, алкоголик, никак не напьешься… Пей, пей, алкоголик! …

Как говорится ‑ без комментариев…

Отношение к себе

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒