Александр I председателю Комитета министров Н. И. Салтыкову

Вильно, 13(25) июня 1812 г.

«Граф Николай Иванович! Французские войска вошли в пределы нашей империи. Самое вероломное нападение было возмездием за строгое наблюдение союза. Я для сохранения мира истощил все средства, совместные с достоинством престола (выделено мною. — А. К.) и пользою моего народа. Все старания мои были безуспешны. Император Наполеон в уме своем положил твердо разорить Россию. Предложения самые умеренные остались без ответа. Незапное нападение открыло явным образом лживость подтверждаемых в недавнем еще времени миролюбивых обещаний. И потому не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне провидением способы к отражению силы силою. Я надеюсь на усердие моего народа и храбрость войск моих. Будучи в недрах домов своих угрожаемы, они защитят их с свойственною им твердостию и мужеством. Провидение благословит праведное наше дело. Оборона отечества, сохранение независимости и чести народной (выделено мною. — А. К.) принудили нас препо ясаться на брань. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем…»

Но вот война позади. Дуэль с Бонапартом, ценою немалых потерь, выиграна. Русские войска на плечах неприятеля вошли в Париж и, хмельные от победы и от все еще наэлектризованного французской революцией воздуха, возвратились в родное отечество.

Дух вернувшегося из Европы воинства дал новый импульс к поиску свободы, быть может, еще смутно понимаемой, но такой желанной.

Дал он, что оказалось неизбежным и даже естественным, и новый толчок к распространению дуэлей. Но это уже дуэли совсем иные — «благородные». Число их постепенно достигло западноевропейского уровня.

Приговоры по делам о поединках, опиравшиеся на уложения Петра I, несколько измененные Екатериной, предусматривали суровые кары, вплоть до смертной казни, а также обычно и лишение прав состояния, и посему представлялись императору на конфирмацию (утверждение), результаты которой, за редким исключением, можно было предсказать заранее. Царь покровительствовал поединкам и либо донельзя смягчал, либо вовсе отменял приговоры судов. Его мнение в полной мере отражало взгляды дворянского общества.

Дрались повсюду: в столице и в провинции, на пикниках и в местах расположения полков, защищая честь или решая амурные дела, проливая кровь свою и чужую. Особенно много поединков было в армии. Иногда устраивали немедленный «раздел» и выходили «в огород», как капитан Линтварев и плац-адъютант Краузе, а после бежали к начальству с жалобой на оскорбление, предшествующее дуэли, как тот же Краузе, или демонстрировали полученную рану «длиною линий в восемь геометрических», как Линтварев, «окровавленный от избитой головы». Иногда, что больше было характерно для высшей знати, готовились к дуэли долго и серьезно, приходя после мучительных размышлений к выводу, что нет иного способа отстоять свою честь.

Дуэль штабс-капитана Кушелева и генерал-майора Бахметьева, хотя и состоялась при Александре I, уходит корнями в павловское время, когда мордобой во взаимоотношениях с подчиненными был делом обыкновенным.

Денис Давыдов.

Вот что писал Кушелев корнету Чернышеву, впоследствии следователю по делу декабристов и военному министру: «Ты, вероятно, не знаешь, друг мой, что шесть лет тому назад, в бытность мою подпрапорщиком лейб-гвардии Измайловского полка, со мною случилось несчастье, которое всю жизнь должно меня преследовать. Тогда мне было едва 14 лет, и всех тонкостей военной науки и экзерциций точно уразуметь я не мог. И вот, будучи однажды послан на главный караул, я сделал какую-то незначительную оплошность. Генерал-майор Бахметьев, случившийся здесь, ударил меня за это своею палкою. До сих пор при сем воспоминании у меня содрогается сердце. Так велика была обида, мне нанесенная. Но в те времена мой подпрапорщичий чин не позволял мне искать сатисфакции, пристойной дворянину, обиду же сию всегда великою считал, что никакое время не могло истребить оной из моей памяти… Четыре дня тому назад генерал-майор Бахметьев дал мне слово удовлетворить в той обиде. Я требовал от него сатисфакции, как высочайшего двора камер-юнкер, ибо, хотя по моему желанию и определен я штабс-капитаном в армию, но не лишен и того чина, которым считаюсь при дворе.

А поэтому прошу тебя как друга и родственника принять участие в охранении моей чести… Уведоми о моем решении графа Венансона и проси его приехать ко мне вместе с тобой для окончательных переговоров. Дуэль назначена на 12-е октября.

Сохрани все сие в тайне от моих родителей, дабы мысль об опасности, с боем сопряженной, не заставила их принять меры к пресечению мне способов избавить себя от тяжелого сознания оскорбленного дворянского достоинства и военной чести…»

Чернышев, прочитав письмо, поехал к Венансону, а от него к Кушелеву, чтобы по долгу секунданта отговорить его от поединка. Однако Кушелев считал обиду столь значительной, что не только не поддался на уговоры, но немедленно потребовал стреляться, независимо от числа осечек и промахов, до первой раны.

Бахметьев с просьбой быть его секундантами обратился к генерал-майору Ломоносову и князю Багратиону, уже прославленному итальянскими походами. Багратион взялся уладить конфликт. Вместе с генералом Депрерадовичем он приехал к сенатору Кушелеву, отцу штабс-капитана, но… Зря Кушелев опасался, что родители захотят расстроить его поединок. Сенатор, несмотря на любовь к сыну, вмешиваться не стал, сказав, что раз сын счел нужным поступить так, то он не будет ему мешать. Правда, Багратион попыток своих не оставил и встретился с самим Кушелевым. Тот на предложение помириться заявил: или поединок, или извинение со стороны генерала.

Генерал тоже оказался упрямым и извиняться не пожелал. Дуэль состоялась. Багратион, не добившись мирного исхода, быть свидетелем отказался, и секундантами Бахметьева, кроме генерала Ломоносова, стали штабс-капитан князь Голицын и отставной капитан Яковлев, отец Герцена. Секундантами Кушелева были Чернышев и Венансон. Кушелев стрелял первым и промахнулся. Дал промах и Бахметьев. Других выстрелов, однако, не последовало, потому что Бахметьев, отшвырнув пистолет в сторону, подошел к Кушелеву и с извинениями протянул ему руку.

Что ж, по понятиям того времени, да, пожалуй, и нашего, поведение генерала следует признать благородным. Он выдержал выстрел, не дав повода упрекнуть себя в трусости, но он же предотвратил кровопролитие, извинившись и ничуть не уронив тем своей чести. Вообще эта дуэль, с какой стороны ни подойти, может служить образцом в своем роде.

Тем не менее Кушелева на основании петровских законов приговорили к повешению, а Бахметьева, Ломоносова, Чернышева, Яковлева и Голицына — к лишению чинов и дворянского достоинства. Венансон, донесший о предстоящей дуэли, осужден не был. Решение суда направили к царю. Ему сопутствовало заключение военного губернатора Санкт-Петербурга генерал-лейтенанта графа Толстого, утверждавшего, что, во-первых, приговор не может быть приведен в исполнение, «поелику смертная казнь по государственному закону не существует», а во-вторых, потому что достаточно «разжаловать виновника в солдаты до выслуги».

Вскоре на судебный доклад была наложена конфирмация

Офицер гусарского полка.

(Высочайшее утверждение) Александра I: «Хотя и следовало поступить с подсудимым, штабс-капитаном Кушелевым, по мнению высшего суда для примера другим по всей строгости, но в уважение службы отца помянутого Кушелева, тайного советника и сенатора Кушелева, избавя подсудимого от наложенного наказания, отправить оного немедленно к полку, выключив из звания камер-юнкера. Генерал-майорам же Бахметьеву и Ломоносову сделать в приказе выговор. Майора графа Венансона за неисполнение повеления, данного военным губернатором, арестовать на неделю, отправя его после в корпус, состоящий под командою князя Цицианова», то есть на Кавказ. Объяснялась последняя строгость тем, что Венансон после своего доноса получил указание избегать встречи с Кушелевым, но все-таки принял участие в дуэли.

Чернышев, Яковлев и Голицын не были наказаны вовсе. Таким образом, Венансон, единственный, кто пытался действовать по закону, пострадал едва ли не больше всех! Ясно, чью сторону — дуэлянтов или обветшалых артикулов — выбирал Александр I.

При этом, как правило, царь старался хотя бы внешне соблюсти закон. К примеру, он сам стал инициатором следствия по дуэли между полковником Беклемишевым и капитаном Бухариным, причиной которой также было грубое обращение командира с подчиненным, а потом, когда комиссия военного суда согласно старинному закону приговорила Бухарина «лишить живота», высочайшее утверждение этот приговор заменило «выпиской» капитана «тем же чином в армейскую артиллерию, посадя в крепость на 6 месяцев».

Дуэли следовали одна за другой, но в первые годы правления Александра I они редко бывали смертельными, обычно дело заканчивалось ранением, поскольку дрались чаще на саблях, как Беклемишев и Бухарин, или на шпагах, и гораздо реже стрелялись.

Граф Захар Чернышев. 1818 г.

Глава V. «Пускай бы за дело дрались…»

И сделать, наконец, без цели и нужды,

В пустой комедии — кровавую развязку.

А рассердился он — и в этом нет беды:

Возьмут Лепажа пистолеты,

Отмерят тридцать два шага -

И, право, эти эполеты

Я заслужил не бегством от врага.

Михаил Лермонтов

О романтических дуэлях

Молодые офицеры Дымов и Сакен, побывав в гостях у отставного генерала и его очаровательной дочери Анны, возвращались в свой полк и по дороге заспорили, кому из них юное создание готово отдать сердце. В споре Дымов потребовал, чтобы его соперник не произносил имя дамы уменьшительно, иначе он вызовет его. Сакен в ответ начал повторять: «Нюта, Нюточка, Аничка, Анюся…» А в результате — дуэль!

Противники вылезли из повозки и скрестили шпаги на залитой солнцем поляне. Не прошло и пяти минут, как Сакен оказался без пальца на правой руке, а Дымов получил пять незначительных ран.

О ссоре узнало начальство. Дуэлянтов арестовали. Суд признал Дымова зачинщиком и приговорил его по «Воинскому Артикулу» к отсечению руки. Ни у кого, в том числе, конечно, и у самих судей, не возникло сомнений, что этот формально выведенный из устаревших законов и отдающий средневековьем приговор останется на бумаге. К примеру, командовавший полком генерал-майор Барклай-де-Толли, предвидя кон-фирмацию, высказал мнение, что содеянное обоими «наносит стыд офицерскому званию», а посему они «недостойны продолжать воинскую службу» и должны быть с нее отставлены.

Александр I согласился с генералом и указал отправить дуэлянтов в отставку, чем и ограничил наказание. Дымов утешился женитьбой на Анне, а Сакен вскоре получил разрешение вновь надеть офицерский мундир и доблестно воевал с французами.

О причине другой романтической дуэли известно из записки, направленной генерал-губернатору Санкт-Петербурга отцом погибшего корнета Рубцова: «Сын мой незадолго до сего времени сделался знакомым в доме придворного актера Климовского. Жена Климовского умела ему, как неопытному молодому человеку, понравиться, будучи в то время в непозволительной связи с поручиком Волховским. Естественно, тут встретились два противника: Волховский, считая себя будто вправе удалить моего сына от жены Климовского, ибо, по собственным его словам, он уже более трех лет таким образом с женой Климовского знаком и даже будто имел от нее детей, требовал, чтобы Рубцов от дому сего отказался; но как Климовская обоих равно принимала, то Рубцов, сын мой, и не хотел на сие согласия».

Сердечный спор завершился вызовом, посланным Рубцовым Волховскому: «Мне очень жаль, что я должен иметь дело с подлецом! Но я надеюсь, что он загладит это, назначивши мне место и время». Чтобы избавить причастных к дуэли лиц от ответственности, корнет приготовил письмо: «Покорнейше прошу почтенных моих товарищей не исследовать причины моей смерти: неприятные и несчастные для меня обстоятельства принудили меня лишить себя жизни». Но симуляция самоубийства не удалась, и военно-судебная комиссия заключила, что Волховский, несмотря на то что «к повышению аттестовался достойным по службе и в хозяйстве хорош, игре и пьянству не предан, способности ума имеет хорошие», тем не менее подлежит повешению. Император на этом решении начертал конфирмацию: «Волховского, зачтя ему более шести месячное заключение под арестом и судом, посадить в крепость еще на месяц».

И все же до суда дело доходило не часто. Полковое начальство, особенно в кавалерии, смотрело на дуэли сквозь пальцы, а бывало, даже их поощряло. Один полковой командир, усердный рубака, был известен тем, что, разбуженный ночью, непременно спрашивал: «Кто?! Кого?! », бестрепетно ожидая услышать результаты очередного поединка. Ясно, что такие начальники не спешили подставлять «своих» дуэлянтов.

Поэтому такие дела обычно не выходили за пределы полка, за исключением дуэлей экстраординарных, которые невозможно было скрыть. Был, например, случай, когда два офицера рубились в губернском городе прямо на соборной площади. Под Вознесенском произошла дуэль прямо на марше к плацу, где должен был состояться смотр. Улан оскорбил гусара, и тот горел желанием разделаться на месте, в ту же минуту; поскольку пистолеты не были заряжены, он предложил воспользоваться пуговицами от ментика — в результате ему его же пуговицей улан прострелил ногу.

Другой гусар, современники сохранили лишь его имя и отчество — Владимир Николаевич, стал участником одной из самых кровавых, равно как и романтических историй, случившихся в России. Он подслушал, как красавица актриса, его возлюбленная, призналась в своих чувствах некоему Дульчевскому. Ревнивец подстерег Дульчевского и дал ему пощечину, обозвав при всех подлецом. Дульчевский тотчас вызвал его.

Барьеры поставили в двенадцати шагах. Первый выстрел жребий подарил Дульчевскому. От волнения у него тряслись руки. За мгновение до того, как он решился нажать курок, актриса, в последний момент узнавшая о дуэли и поспешившая на место события, бросилась между противниками, и пуля Дульчевского досталась ей. Поняв, что возлюбленной помочь уже нельзя, гусар выстрелил, и Дульчевский рухнул замертво. Гусар перезарядил пистолет и послал пулю себе в висок. Ошеломленные секунданты ничего не успели предпринять.

Неожиданно вошла в моду и так называемая «американская» дуэль — самоубийство одного из противников по жребию. Любовный треугольник послужил причиной «американской» дуэли между двумя закадычными друзьями, капитанами Леоновым и Прохоровым. Во время войны с Наполеоном они были оставлены в провинциальном городке для закупки лошадей, и, надо же такому случиться, оба без памяти влюбились в актрису бродячего цирка — ох уж эти актрисы! Соперники договорились: вынувший жребий лишает себя жизни. Предмет их страсти завязала на одном конце платка узелок и спрятала его в руке. Офицеры потянули платок в разные стороны. Узелок достался Леонову. Он вернулся в казарму и застрелился.

Разновидностью «американской» дуэли считалась дуэль «на пилюлях». Знаменитый Калиостро во время пребывания в Санкт-Петербурге обозвал шарлатаном медика великого князя Павла Петровича и был вызван на дуэль. Имея право выбора оружия, маг предложил: коль скоро причина ссоры медицинская, то и разрешить ее следует медицинскими средствами. Пусть, дескать, каждый проглотит по выбранной наугад пилюле, одна из которых отравлена. После этого у обиженного доктора желания драться поубавилось.

Обыкновенным делом были дуэли с участием кавалергардов — привилегированной конной гвардии, куда, за редчайшим исключением, принимали лишь представителей высшей знати. Причем поводы бывали весьма пустячные, а результаты весьма печальные, так как холодное оружие из арсеналов российских дуэлянтов довольно быстро вытеснялось пистолетами.

В дуэли на пистолетах был убит в первых числах мая 1811 года участник сражения при Аустерлице H. Н. Шеншин. Он погиб от руки А. Н. Авдулина, будущего генерала. Вот что рассказывал об этой дуэли М. И. Муравьев-Апостол: «Императрица Елизавета Алексеевна имела обыкновение гулять в Летнем саду по утрам и однажды была испугана караулом кавалергардов, возвращавшихся после смены в свои казармы; она сказала об этом государю, и он приказал впредь караулам не проходить через Летний сад. Шеншин пошел однажды посмотреть, исполняется ли в точности этот приказ, и, войдя в сад, увидел шт. — ротмистра Авдулина, ведущего свой караул по одной из аллей. Шеншин немедленно напомнил ему приказ, Авдулин возразил, и слово за слово один другому наговорили дерзостей. Они стрелялись, и Шеншин был убит. Несмотря на это, Авдулин не был даже судим и оставался в полку, как будто ничего не происходило».

О дуэли кавалергарда Пусловского царю рапортовал граф Апраксин: «Сего числа, пополудни в 4 часа командуемого мною кавалергардского полка корнет Пусловский, явясь ко мне, объявил, что он имел несчастье убить на дуэли отставного артиллерии штабс-капитана Гедеонова. По исследовании сего дела свидетелей, оказалось, что личности между ними начались в минувшую субботу, в 10 часов вечера, в кондитерской лавке Амбиеля: г. Пусловский в бытность там потребовал мороженого, которое во время разговора его неизвестно кем взято; на замечание со стороны Пусловского в неприличии такой шутки, г. Гедеонов сделал ему грубостей и, называя его мальчиком, которого проучить должно, вызвал на дуэль на пистолетах». Искусный дуэлянт Гедеонов прямо заявил, что убьет противника, для чего будет целиться ему в голову. Вышло, однако, наоборот. Пуля Пусловского попала в голову Гедеонову и сразила его наповал.

Наказание, как всегда, было мягким. После недолгого заключения в монастыре Пусловского отправили служить в армейский полк, В повести А. Бестужева-Марлинского «Испытание» секундант майора Стрелинского говорит с осуждением о таких поединках: «Какие упрямцы! Пускай бы за дело дрались — так не жаль и пороху; а то за женскую прихоть и за свои причуды…» Секундант князя Гремина вторит ему: «Много ли мы видели поединков за правое дело? А то все за актрис, за карты, за коней или за порцию мороженого».

Кавалергарды того времени в целом отличались благородством, однако бытовали в их среде и такие нравы, которые при всем желании благородными не назовешь. К примеру, П. В. Шереметев вызвал сослуживца за его «противную морду», а И. А. Данилов и П. А. Нащокин дрались из-за того, что Нащокин, играя краплеными картами, выиграл у Данилова 25 тысяч.

Воспитатель графа Захара Чернышева так вспоминал о несостоявшейся дуэли своего воспитанника: «Офицеры кавалергардского полка, не желая по каким-то причинам служить вместе с С. А. Горяиновым, составили письмо, в котором, с полной откровенностью указав мотивы, предлагали ему перейти в армию или занять место адъютанта при каком-нибудь генерале; граф Чернышев переписал это письмо и послал к Горяинову без своей подписи, в уверенности, что последний знает его руку, но Горяинов стал говорить повсюду, что он получил анонимное письмо и желает найти его автора; тогда Чернышев объявил, что письмо составлено им и корнетом Понятовским, и вызвал Горяинова на дуэль. Местом для дуэли был избран Каменный остров, но дуэль не состоялась, так как в ночь перед нею граф Чернышев и Понятовский были арестованы. Отец графа утверждал, что Горяинов из трусости сам донес властям о готовящейся дуэли.

Поступок графа Чернышева возбудил сочувствие в Петербургском обществе, и сам Государь Александр I, при первом известии о дуэли приказавший предать Чернышева суду, вскоре составил о нем самое лучшее мнение, особенно после того, как граф ранее срока возвратился под арест из отпуска, дозволенного ему для свидания с больной матерью.

А. А. Бестужев-Марлинский. 1823–1824 гг.

Для Чернышева и Понятовского дело кончилось тем, что было «поведено обходить их производством», но и это взыскание с них было сложено через полтора года. Горяинова за его поступок 8 февраля 1820 года перевели в армию».

Что ж, если среди кавалергардов, сливок общества, иной раз попадались люди, грешившие доносительством, нечестной игрой и редкостным хамством, то что можно было требовать от армейских офицеров, основу которых составляло незнатное, большей частью малокультурное, провинциальное по образу мыслей дворянство? Порой случались прямо-таки позорные истории.

Вот характерная для нравов армейского офицерства дуэль. 25 июля 1822 года поручик Рощинин дрался на саблях с двумя противниками — сначала с корнетом Штильманом, затем с ротмистром Малютиным. Недавно прибывший в полк Рощинин, о бретерстве и грубых выходках которого все были наслышаны, устроил вечеринку. Когда гости расположились в комнате, хозяин произнес речь, повергшую всех в изумление. Он объявил, что хотя собрались здесь люди отнюдь не порядочные, они все же заслуживают рассказа о событиях, случившихся ровно два года назад. Рощинин был влюблен в девушку, которая, однако, предпочла ему унтера. В день свадьбы, когда молодые поехали из церкви домой, Рощинин перехватил их со своими солдатами, отбил невесту и отослал ее к жениху через пять дней.

Офицеры назвали его поступок гадким и собрались уходить, но Рощинин преградил им дорогу с угрозой: «Кто уйдет, того я вызываю на дуэль! » Разумеется, его слова никого не остановили, и на это, похоже, надеялся поручик-бретер, потому что не успели офицеры войти в клубную избу, как денщик Рощинина принес письмо с надписью на конверте: «Офицерам, ушедшим с обеда». Рощинин писал: «Вы, осмелившиеся оскорбить уходом того, кто на своем веку убил не менее дюжины подобных вам молодцов, должны принять вызов. Я стреляю без промаха, поэтому советую вам всем драться на саблях.

Вас было шестеро человек. С первыми звуками барабана вечерней зари я буду ждать у конюшен. Кто не явится, того убью из-за угла, как собаку».

Трое офицеров приняли вызов, определив очередность жребием. В первой схватке Рощинин ранил в руку Штильмана, но во второй сам был ранен в горло Малютиным. Следствие пришло к выводу, что офицеры не могли не принять вызов, так как вполне можно было ожидать исполнения угрозы Рощинина напасть из-за угла. Кроме того, было принято во внимание, что ротмистр Куракин, присутствовавший при ссоре, тотчас поехал докладывать о ней начальству, а сама рана, нанесенная Рощинину, была результатом «его личной запальчивости и неосторожности, и ротмистру Малютину в вину поставлена быть не может». Участники дуэли в конце концов были выпущены на свободу, а Рощинина по выздоровлении отставили от службы «по болезни».

По сравнению с бесчисленными офицерскими дуэлями поединки между гражданскими лицами случались куда реже и, может быть, поэтому привлекали к себе внимание особенное.

Лето 1819 года пятидесятилетний помещик Змеицын решил провести с молодой женой в своем поместье. Как водится, к ним стали наезжать соседи, и среди прочих — помещик Ермилов и семнадцатилетний юнкер Покатов. Оба влюбились в молодую хозяйку и начали рьяно за ней ухаживать. В день именин Змеицына был устроен пикник и катание на лодках. Ермилов и хозяйка, переплыв реку, уединились в рощице, но юный ревнивец выследил их и после, улучив момент, заявил Ермилову, что видел, «как в купидоновой беседке дело было». И схлопотал заслуженную пощечину.

Мстительный юнкер не стал делать тайны из происшествия. Слухи дошли до мужа, но он сделал вид, будто ничего особенного не случилось. Общество, принявшее живейшее участие в происшедшем, недоумевало. В Змеицыне увидели человека, не способного защитить свою честь. Сельские помещики стали объезжать его усадьбу стороной, в ней поселились тишина и скука.

И тогда взбунтовалась молодая жена. Бедному рогоносцу было сказано, что нет ничего дороже чести и ее следует охранять всеми средствами. «Слухи о том, как ты оскорблен, — заявила она, — дойдут до Петербурга, и к нам никто не будет ездить, нас забудут, нас вычеркнут из порядочного общества! »

Змеицыну не оставалось ничего, как сесть за стол и написать: «Господину Ермилову. Я ничего не знал, но, узнав, вынужден требовать удовлетворения».

Дуэль состоялась дождливым утром. По жребию первым стрелял Ермилов и промахнулся. Змеицын оказался точен. Когда приглашенный на поединок уездный лекарь подбежал к Ермилову, помощь тому уже не требовалась.

Началось следствие. Были допрошены секунданты, лекарь, кучер Ермилова, дворовые Змеицына. Но сам барин на вопросы не отвечал. Лишь вздрагивал при упоминании имени убитого. Когда же пришли его арестовывать, в кабинете раздался выстрел…

(Кстати, об официальном отношении к самоубийцам — и на сей счет существовали некие параграфы уложения… Человек не вправе был распорядиться своей жизнью и смертью.

Самоубийство рассматривалось как дезертирство. Труп самоубийцы предписывалось волочить по улицам… Если же убиение человеком себя происходило по болезни или в состоянии меланхолии, тогда полагалось просто похоронить в особливом месте, но не на позорном…)

Романтическую дуэльную историю, закончившуюся бескровно, благородным примирением противников, описывает в уже упоминавшейся выше повести «Испытание» великолепный знаток дуэльных обычаев и правил писатель и штабс-капитан Александр Бестужев-Марлинский, впоследствии за участие в Декабрьском восстании осужденный к двадцати годам каторги, разжалованный в рядовые, сосланный на Кавказ и там погибший в бою.

Глава VI. «Тут два лица, требующих пули…»

Ужель обманут я жестокой?

Или все, все в безумном сне

Безумно чудилося мне?

Баратынский

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам…

Пушкин

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒