О ДУЭЛИ ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТА И ЧЛЕНА ТАЙНОГО ОБЩЕСТВА

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 11Следующая ⇒

10 сентября 1825 года состоялся поединок, всколыхнувший дворянское общество. У смертельного барьера сошлись представитель аристократической партии флигель-адъютант Новосильцев и член Тайного общества Чернов. «Оба были юноши с небольшим двадцать лет, но каждый из них был поставлен на двух почти противуположных ступенях общества», — писал декабрист Е. П. Оболенский.

Владимир Новосильцев — потомок некогда всесильных Орловых — поступил на службу в лейб-гвардии гусарский полк и по производству в офицеры был назначен адъютантом главнокомандующего первой армией графа Сакена, а в 1822 году получил придворную должность флигель-адъютанта. О лучшей карьере невозможно было мечтать. К этому нужно добавить, что Новосильцев, как и все внуки Владимира Григорьевича Орлова, был высок, красив и обладал многочисленными талантами: хорошо играл на кларнете, изящно танцевал, отлично фехтовал на рапирах.

Константин Чернов происходил из небогатой и многодетной дворянской семьи. Он закончил кадетский корпус и готовился к карьере простого армейского офицера, но тут судьба преподнесла ему неожиданный подарок. Шел новый набор в лейб-гвардию Семеновского полка, и Чернов благодаря стечению обстоятельств попал в гвардию, хотя по своему происхождению едва ли мог на это рассчитывать. В полку Чернов познакомился с будущими декабристами и стал активным членом Северного общества.

Его отец, генерал-майор Чернов, был человек радушный, и штабные офицеры охотно посещали его дом в Старом Быхове. В особенности их привлекала дочь генерала, девушка редкой красоты. В бытность адъютантом фельдмаршала Сакена Новосильцев познакомился с Черновыми и влюбился в красавицу, которая ответила ему взаимностью. По богатству и положению в свете Новосильцев был завидным женихом для любой девушки, тем более для бедной и незнатной.

Когда Новосильцев стал флигель-адъютантом и уехал в Петербург, дабы состоять в свите императора, юная Чернова и ее матушка поехали следом. В столице молодые люди еще более сблизились, и Новосильцев сделал формальное предложение. Сговор и обручение состоялись в августе 1824 года.

Однако молодой флигель-адъютант забыл, что у него есть мать и дед, аристократы, гордящиеся своим происхождением и положением в обществе.

Когда же он опомнился и написал матери о намерении жениться, то получил безусловный отказ в родительском благословении и строгое приказание немедленно прекратить любые отношения с семейством Черновых. Между тем день свадьбы приближался, и Новосильцев решил отправиться в Москву, чтобы упросить мать дать согласие на его женитьбу. Невесте он обещал возвратиться через три недели. Но прошли и три недели, и три месяца, а он не только не вернулся, но и прекратил переписку. Но вот Черновы узнали, что Новосильцев приезжал в Петербург, однако не только не объявился у невесты, но даже не дал о себе знать. Это убедило их, что он отказался от намерения жениться. Братья Черновы, считая честь сестры задетой, решили потребовать у Новосильцева удовлетворения.

В. Д. Новосильцев. Портрет из фамильного склепа Новосильцевых.

В ноябре Сергей Чернов писал из Старого Быхова брату Константину в Петербург: «Желательно, чтобы Новосильцев был нашим зятем; но ежели сего нельзя, то надо сделать, чтобы он умер холостым, хотя сие прелестное творение заслуживает и лучшей участи». Получив это письмо, Константин послал Новосильцеву вызов в весьма резких выражениях и поехал в Москву навстречу дуэли. Цель поездки была известна великому князю Михаилу Павловичу, а через него Александру I. Позднее Сергей Чернов сообщал брату: «Когда папенька узнал, что Великий Князь, зная, для чего ты едешь в Москву, с позволением Государя сам дозволил сию поездку, то он совершенно успокоился и проливал слезы восхищения».

Мать Новосильцева, прослышав о поездке Чернова и его намерениях, обратилась к посредничеству московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына, который пригласил к себе обоих противников. Здесь же, в резиденции генерал-губернатора, состоялось объяснение: Новосильцев объявил, что никогда не оставлял намерения жениться на Черновой, а Константин Чернов извинился, что сомневался в его честности.

Новый срок свадьбы назначили по происшествии шести месяцев, причем Новосильцев заявил, что откладывает ее лишь потому, чтобы не дать повода говорить, будто его принудили жениться угрозами.

Казалось, дело принимает благоприятный оборот. Но вскоре Новосильцев прислал Константину Чернову вызов — до него дошел слух, будто Константин всюду говорит, что именно он принудил Новосильцева жениться. Вновь пришлось вмешаться князю Д. В. Голицину. Противники в очередной раз объяснились, а в Старый Быхов были отправлены успокоительные письма от родителей жениха.

Когда истек срок, назначенный для свадьбы, Константин Чернов потребовал, чтобы Новосильцев сейчас же отправлялся в Старый Быхов. В ответ Новосильцев — в который уж раз! — заверил его в неизменности своего решения, но ехать к невесте по-прежнему не спешил. А вскоре Чернов получил письмо от отца, который извещал, что вынужден под угрозой больших неприятностей послать Новосильцеву формальный отказ в ответ на просьбу руки дочери. Неприятности исходили от фельдмаршала Сакена, который, очевидно по просьбе матери Новосильцева, оказывал давление на Чернова-отца. Таким образом, вера Константина Чернова в обещания Новосильцева окончательно исчезла. Он обратился к Новосильцеву с письмом, а затем встретился с ним. С обеих сторон было сказано немало оскорбительных слов, дуэль стала неизбежна.

Вызов Новосильцеву по просьбе Чернова передал приглашенный в секунданты Кондратий Рылеев, дальний родственник Черновых. Он же принял участие в написании последнего письма Чернова к Новосильцеву.

Отправляясь на поединок, Чернов оставил записку, которую закончил словами: «Хочу кончить собою на нем, на этом оскорбителе моего семейства, который… преступил все законы чести, общества и человечества. Пусть паду я, но пустьпадет и он, в пример жалким гордецам и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души». Генерал Чернов, узнав о предстоящей дуэли, пообещал, что все его семь сыновей станут один за другим и будут стреляться с Новосильцевым, а если все они погибнут, то будет стреляться он, старик.

10 сентября в 6 часов утра за Выборгскою заставой на лужайке у кленов Чернов и Новосильцев выстрелили друг в друга и оба были смертельно ранены. Вот как описывает финал трагедии друг семьи Новосильцевых Н. П. Пражевский, сообщая матери о гибели сына: «10-го числа на рассвете узнал я о месте поединка и поспешно отправился туда с гг. Васильцовским и Лизогубом. Лишь только приблизились мы к месту, то услышали выстрел, а за ним минуты через две и другой. Здесь уже мы бежали на помощь. Слова, произнесенные вашим сыном довольно громко: «Ах, Боже мой! Пособите ему, удостоверьте нас, что он жив». Вслед за сим встретили мы его самого, идущего довольно твердо. Секундант, державший его за руку, сказал нам: «Поддерживайте его, у него пуля в боку». «-Да, — сказал нам незабвенный юноша, улыбаясь, — я ранен и, кажется, не легко»… Владимир Дмитриевич, раненый уже в бок пулей, которая так и осталась, выстрелил, и пуля, попав Чернову в правый бок лба, повергла его на землю полумертвым».

Новосильцева довели до харчевни в сотне метров от места дуэли, уложили на лавку; через несколько минут он умер.

О последних минутах Чернова поведал Е. П. Оболенский: «Я вошел и, признаюсь, совершенно потерялся от сильного чувства, возбужденного видом юноши, так рано обреченного на смерть… Молча я пожал ему руку, сказал ему то, что сердцем выговорилось в этот торжественный час; хотел его обнять, не смел коснуться его, чтобы не потревожить его раны, и ушел в грустном раздумье. За мною вошел А. И. Якубович, один из кавказских героев, раненый пулей в лоб, приехавший в Петербург для излечения от раны, выдержавший операцию трепанирования черепной кости и громко прославленный… Он был членом Общества. По обыкновению, Якубович сказал Чернову речь. Ответ Чернова был скромен в отношении к себе, но он умел сказать Якубовичу то слово, которое коснулось тонкой струны боевого сердца нашего кавказца: он вышел от него со слезами на глазах, и мы молча пожали друг другу руки. Скоро не стало Чернова…»

Вышло так, что похороны Чернова превратились в первую в России политическую манифестацию. На них присутствовали все бывшие в Петербурге члены Тайного общества, знакомые и не знакомые с Черновым. К ним присоединились молодые офицеры, не входившие в Общество. Е. П. Оболенский свидетельствовал: «Трудно сказать, какое множество провожало гроб до Смоленского кладбища; все, что мыслило, чувствовало, соединилось тут в безмолвной процессии и безмолвно выражало сочувствие тому, кто собою выразил идею общую, которую всякий сознавал и сознательно и бессознательно: защиту слабого против сильного, скромного против гордого».

Один из современников вспоминал: «Когда мы подъехали к кладбищу, высадившие уже седоков кареты долго нам не давали подъехать близко, а когда наконец мы могли выйти, то могила была окружена уже такою большой и плотно сомкнутой толпою, что не было возможности пробиться к ней».

Над свежей могилой Кюхельбекер читал гневные строки:

Клянемся честью и Черновым —

Вражда и брань временщикам,

Царей трепещущим рабам,

Тиранам, нас угнесть готовым!

Нет! Не отечества сыны,

Питомцы пришлецов презренных!

Мы чужды их семей надменных:

Они от нас отчуждены.

Эти стихи ходили по рукам как прокламация. Однако по прошествии немалого времени следует справедливости ради сказать, что гнев «дворянских демократов» был несколько искусственно взвинчен (какая через сто лет откроется тирания, и уже без всяких царей, они и подозревать не могли), что же касается Новосильцева, то даже если его рассматривать как представителя той стороны (высшего света), то на самом поединке он вел себя вполне благородно, по-рыцарски.

Товарищи Чернова собрали 10 тысяч рублей и купили самое почетное и дорогое место для могилы — возле церкви. Позднее офицеры Семеновского полка поставили здесь памятник.

Новосильцева похоронили в семейной усыпальнице в родовом поместье.

Мать Новосильцева, потрясенная смертью сына, до самой кончины не снимала глубокого траура. Кроме церкви, митрополита Филарета и самых близких родственников, она нигде не бывала и первое время даже не хотела никого видеть. В отчаянии она говорила Филарету: «Я убийца моего сына; помолитесь, владыка, чтобы я скорее умерла».

В 1838 году Новосильцева приобрела харчевню, где умер сын, и построила на ее месте каменную церковь во имя Владимира и при ней богадельню. Сама харчевня была бережно перенесена в окружающий богадельню сад.

Покупка земли и постройки обошлись Новосильцевой в фантастическую по тем временам сумму — почти в миллион рублей.

На месте дуэли в восьми шагах друг от друга — как стояли противники во время поединка — поставлены два круглых гранитных камня. Этот памятник как бы объединил Чернова и Новосильцева, хотя для современников было очевидно: доживи оба до декабря, скорее всего, они оказались бы и здесь по разные стороны рубежа.

Е.В.Новосильцева. Портрет из фамильного склепа Новосильцевых.

Глава IX. «Они на дуэлях стреляли в воздух…»

Еще волнуются живые голоса

О сладкой вольности гражданства!

Но жертвы не хотят слепые небеса.

Осип Мандельштам

Ах, как мы славно умрем!

Александр Одоевский

Оппозиция у нас — бесплодное и пустое

ремесло во всех отношениях.

Петр Вяземский (в письме к Александру Пушкину (август 1825 года)

О ДЕКАБРИСТАХ

А ресты первых участников декабрьского восстания были сделаны уже на исходе дня 14 декабря, ознаменованного, по словам «Донесения Следственной комиссии», «…буйством немногих и знаками общего усердия, нелицемерной преданности престолу, и всего более примером царственных доблестей, наследственных в сем августейшем доме, который был предметом безумной злобы мятежников».

Многие, так или иначе причастные к бунту, были напуганы. В столичных и провинциальных домах запылали камины и печи — спешно жгли бумаги. Горели планы переустройства России, дневники и письма, политические трактаты и вольнолюбивые стихи.

Князь Сергей Волконский. 1814 г.

Владимир Одоевский, 1844 г.

Мария Николаевна Волконская, юная жена князя Сергея Григорьевича, которой Пушкин посвящал стихи, помогла мужу сжечь компрометирующие бумаги. Председатель московского «Общества любомудрия» князь Владимир Одоевский, философ и музыковед, швырнул в огонь устав Тайного общества и протоколы заседаний, а затем запасся медвежьей шубой и стал спокойно ожидать ареста. Подобным образом вели себя дворяне во многих городах Российской империи.

Уже на третий день после восстания состоялось заседание Следственного комитета:

Великий князь Михаил Павлович

ЗАСЕДАНИЕ 1

«1825-го года, декабря 17-го дня пополудни в 6 1/2 часов прибыли: военный министр Татищев, его императорское высочество великий князь Михаил Павлович, действительный тайный советник князь Голицын, генерал-адъютанты Голенищев-Кутузов, Бенкендорф и Левашов.

Слушали:

I. Именной высочайший указ, данный на имя военного министра в 17-й день декабря о учреждении Тайного комитета для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества к нарушению государственного спокойствия.

Положили: приступить немедленно к исполнению сей высочайшей воли.

II. Всеподданнейший доклад барона Дибича от 4-го сего декабря о существовании и распространении в войске зловредного общества и принятых первоначальных мерах к открытию их замыслов..

Положили: испросить через председателя высочайшее соизволение на следующие меры: а) Поименованных в том донесении лиц, признанных соучастниками, взять и привезти сюда под присмотром:

Нежинского конно-егерского полка прапорщика Вадковского.

Графов Якова, Андрея и Николая Булгари.

Генерал-майора Михаилу Орлова.

Двух сыновей генерала Раевского.

Гвардейского генерального штаба штабс-капитана Муравьева.

Командира Вятского пехотного полка полковника Пестеля.

Адъютанта графа Витгенштейна Крюкова.

Генерала Рудзевича адъютанта Шишкова.

Поручика квартирмейстерской части Лихарева.

Кавалергардского полка ротмистра графа Захара Чернышева.

Графа Спирро.

Северского конно-егерского полка майора Гофмана.

Кавалергардского полка корнета Свистунова.

Лейб-гвардии Конного полка корнета Барыкова.

Юнкера Скорятина неизвестно какого полка.

Графа Бобринского, не означено, какого именно.

Состоящего по особым поручениям при генераладьютанте Киселеве майора Пузина.

М. Ф. Орлов.

H. Н. Раевский.

Генерал-интенданта 2-й армии Юшневского. b) Вытребовать отклонившихся от сего общества полковых командиров:

Украинского пехотного полка Бурцева,

Казанского, Абрамова и квартирмейстерской части подполковника Комарова. c) Сверх того вытребовать также сделавшего донесение о сем обществе Вятского пехотного полка капитана Майбороду. d) Как граф Витт отозвался, что в фамилии Давыдовых часто бывают подобные собрания, то на сие обстоятельство обратить внимание генерал-губернатора тамошнего края, ибо теперь неизвестно, у кого именно из Давыдовых и где таковые собрания, а потому и нельзя определить, кого из них взять должно. е) От графа Аракчеева истребовать письма доносителя Шервуда и все бумаги, какие находятся у него по сему предмету.

III. Занимались приведением в порядок и рассмотрением бумаг, взятых у злоумышленников: Аболенского, Каховского, титулярного советника Кюхельбекера, найденных у племянника его 10-го класса Глинки, Адуевского, Жандра, Борецкого, Горского и письма к обер-полицмейстеру Шульгину от Булгарина, в которых ничего относительно злоумышления не найдено.

В числе бумаг взяты также принадлежащие Сомову 325 руб., ключ и булавка; Аболенскому — 2475 руб.; Щепину-Ростовскому — 530 руб. 80 коп. и золотые часы с кольцом; Сутгофу — 1930 рублей.

Положил и: о сем записать в журнал, а деньги и вещи хранить в Комитете.

IV. Заседаниям Комитета быть ежедневно в 6-ть часов пополудни, а членам, кои могут быть свободны и поутру, для ускорения хода дел собираться для продолжения разбора прочих бумаг, отобранных от злоумышленников.

Заседание окончилось в 12-м часу пополудни.

Правитель дел Боровков».

М. А. Милорадович

Аресты причастных к восстанию лиц продолжались. Были задержаны и отправлены под охрану Муравьев-Апостол, Рылеев, братья Бестужевы, Якушкин, Лунин и сотни других.

Так закончился первый этап восстания. Начались допросы. Вот только одна деталь, позволяющая судить о многом — о характере процесса, о психологии, о нравах, о методах:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒