Проза. Городская сказка. Армант, Илинар. Трёхцветное счастье

— У-у-у… — плачет ветер.

— Ш-ш-ш… — шепчет дождь, — тишшше… разбудишь...

Мушка поднимает голову, прислушивается, но всё тихо. Она вздыхает — ей всё это просто приснилось. Сон был такой хороший, что Мушка зевает и снова уютно сворачивается клубочком. Но уже не спится, и она начинает старательно вылизывать шёрстку.

— Смотри, какая трёхцветная! Бери, ведь почти задаром. Такие счастье приносят, — знакомые руки отрывают её от мамки и кладут в морщинистые ладони.

— Счастье, говоришь? — смеётся старушка. — Какое-то уж больно оно маленькое да худое.

А чуть позже эти, незнакомые пока руки, куда-то её несут — перед глазами мелькает зелёное, синее, пёстрое...

— Мя? — она с любопытством смотрит на старую женщину. — Мя-я? — повторяет чуть протяжнее. Кругом столько незнакомых запахов, но нигде не пахнет молоком.

— Есть хочешь? Какая же ты маленькая. Как есть — муха. Вот и буду тебя Мушкой звать.

" Мушка-то Мушка, — вспоминает она, — зато мышей исправно ловила… А теперь и мыши редкость..."

А мысли текут дальше, только не вперёд, а назад.

— Это ты куда это смотришь? — удивлённо спрашивает хозяйка. — Вроде бы и не летает никто. И что ты там видишь?

А она тогда увидела. Что-то серое, пушистое, с большими глазами.

— А-а-а, — протягивает старушка, — да ты никак Хозяина узрела. Федю, как я его зову. Так ты его не бойся — он добрый. Мы с ним давно живём в мире и согласии. Вот даже и имя ему дала, — старушка вздыхает и смотрит на пожелтевшую фотографию на стене — на ней изображён бравый солдат.

— Погодите, сейчас я вам обоим молочка налью, — хозяйка идёт на кухню и появляется с двумя блюдцами. То, что поглубже, ставит перед Мушкой, а второе уносит в уголок и задвигает глубоко под тумбочку, — кушай, Феденька. Смотри, какого я тебе зверя принесла.

А Мушка не боится, ей просто любопытно, и она смотрит — будет он пить молоко или нет? И видит, что не пьёт, будто нюхает, а глаза сами, как блюдца — довольные и вроде бы добрые.

«Ничего, — думает Мушка, — подружимся! »

И подружились.

Хозяин-то, он тоже ночное создание. Бабушка спать ляжет, и у них сразу начинается веселье. Мушка ловит лунного зайчика или тень от ветки, а Федя в ладоши хлопает и смеётся. Только смех у него особый, будто мебель старая трещит.

Старушка не слышит их возню, спит.

" Хорошо было", — вздыхает Мушка, заканчивая свой туалет.

Хозяйки нет уже полгода. И дом никому не нужен. Дом на отшибе. Родных у старушки не было. Какие-то люди забрали её и увезли куда-то.

Мушка, конечно, Хозяйку будила долго, и Федя тоже разбушевался. Всё стучал и стучал. Потом соседка одна заглянула, которая часто приходила к Хозяйке в гости. После этого и увезли.

" Хорошо было..."

Хозяйка вечерами пила с соседкой душистый чай, а Мушка дремала на сундуке и слушала их разговоры. Послушать их было интересно. Кошки-то всё-всё понимают. Только речевой аппарат у них другой, поэтому не могут поддержать разговор. И Федя тоже слушал, но Федю никто не видел, кроме Мушки.

Оставшись вдвоём с Федей, Мушка не раз ругала себя, что перестаралась с мышами. Её же тогда кормили, а мыши были просто забавой…

И теперь ей приходилось время от времени бегать к магазину. Далековато, конечно. Но несколько раз она сопровождала Хозяйку, дорогу запомнила. Ведь у кошек очень хорошая память.

Мушку тоже запомнили. " Это не та ли кошка, которая жила у Никитичны?.."

Мушка садилась у магазина и терпеливо ждала. Впрочем, не очень долго. Добрые люди есть везде, и перед ней обязательно кто-нибудь клал еду. Мушка ела неторопливо, с достоинством — всё-таки она не уличная кошка. У неё и Хозяйка была, и даже целый дом есть.

А Федю никто не кормил. Федя дом оставить не может. Мушка звала его, но она ведь кошка, а не человек. А Федя мог уйти только за человеком.

Слышал он ещё от своего деда, что дом старый можно бросить, если дом опустел, но для этого нужно, чтобы кто-нибудь пришёл и позвал тебя за собой.

" Изменились времена, — вздыхает Федя, — сейчас, небось, о таком никто и не знает… Вот и придётся мне здесь с Мушкой жить. А потом одному..."

Когда старушка была жива, то он считал себя Хозяином, но теперь всё чаще вспоминал её, как Хозяйку.

— Плохо без Хозяйки, — говорит он Мушке.

— Плохо, — соглашается Мушка.

Давно они уже не веселятся.

— Смотри! Какой старый дом, — слышат они женский голос. Мушка и Федя вздрагивают, — в таких домах точно водятся домовые, — голос молодой, весёлый, — а у нас никого нет. Даже тараканов. Мне бабушка рассказывала, что домового можно самим завести. Например, найти старый дом, как этот, и позвать за собой. Только я маленькая тогда была, все слова позабылись...

— Какая разница! — шепчет с надеждой Федя. — Ты просто позови и всё! Просто позови...

— Только домового нам не хватало, — это уже другой голос, мужской, — тебе соседей сверху мало?

Женщина смеётся. Теперь они видят их. Как раз проходят мимо окна. Мушка чихает. Занавеска очень пыльная.

Но вот женщина останавливается, и Федя слышит заветные слова:

— Домовой, домовой, пойдём с нами! — и пусть она снова смеётся, но заветные слова сказаны!

Федя ковыляет к двери и серым невидимым комочком подкатывается к ним. Следом за ним бежит и Мушка. Сердце её колотится.

— Федя, — зовёт она домового, — Федя! А как же я?!

— Ой, смотри, кошка! Вот тебе и домовой! — мужчина наклоняется и проводит рукой по её спине. Мушка мурчит и трётся об его ноги, выгибая трёхцветную спинку.

— Возьмите и меня, — мурчит она, — я же трёхцветная, я счастье приношу.

Женщина ахает, отстраняет Мушку ногой и сердито говорит, отряхивая мужчине брючину:

— Смотри! Ты же весь в шерсти!

Они уходят. Втроём. Мушка смотрит им вслед:

— Как же так? — удивляется она. — Разве вам не нужно счастье?..

А мужчина на брюках уносит крупицу этого счастья — три шерстинки: белую, чёрную и рыжую.

Мушка возвращается в дом. Где-то что-то шуршит. Но это не Федя. Федя ушёл. Мыши, наверное. Но ей сейчас не до мышей...

Ах, какой же хороший был сон! Во сне она гонялась за клубком, а Хозяйка вязала и время от времени сердито прикрикивала на неё. Но Мушка понимала, что это лишь для проформы. А Федя незаметно распутывал нить, если она слишком увлекалась...

Мушка снова сворачивается клубочком и засыпает.

— У-у-у, у-у-у… — плачет ветер...

— Ш-ш-ш, — шепчет дождь, — тишшше… пусть поспит...

Поэзия

NeAmina

Ворон

Смыкает сон мои ресницы. Постой, мгновенье, не спеши. Сегодня мне приснится птица как воплощение души. Она шагнет из отражений, из неподвластных нам миров…Немая грация движений, и невесомое перо.

Придет пора определиться — судьбы сплетётся полотно, и вот журавль или синица с тобой сливаются в одно. Течет огонь, вскипает воздух — тебя меняет время сна. Но стоит лишь померкнуть звездам, ты вылетаешь из окна. И, в свете солнечном купаясь, ты пьешь волшебное тепло…Прекрасный лебедь…Белый аист. И только мне не повезло.

В ту ночь ко мне явился ворон, придя из зе́ ркала во сне, он взял меня почти измором, и я пылал в его огне. Проснувшись, я еще не верил, что ворон создан для меня, но руки обнимали перья — как будто черная броня. Звенело утро птичьим хором: друзья на встречу собрались.

…И вот огромный черный ворон взлетел и камнем рухнул вниз. Я доверху был полон горем, своей отчаянной тоской…Я ворон! Я зловещ и черен! Я совершенно не такой, как все мои друзья-подруги, как мама с папой и родня…Позор! Позор по всей округе…Мир отречется от меня! Так лучше сам, пока не поздно, пока хватает куража…

Я не упал — сгустился воздух и на ладонях удержал.

Бежать, отбросив прочь сомненья! …Изгнанье — вот, что ждет меня!

Но замер…

Люди на колени упали, головы склоня.

И угасали разговоры, лишь шепот стлался по земле:

«Пришел Король. Владыка-Ворон… Впервые за сто тысяч лет…»

Проза. Сюрреализм. Сказка. Валеев Иван. Декабрь. Трамвай. И Луна…

Трамвай был сегодня задумчив...

Нет. Не так. Говоря по совести, конкретно этот трамвай был задумчив уже целую неделю. Он задумчиво бродил взад-вперед по маршруту номер двадцать семь, забредая иногда в совершенно неожиданные места, о которых и не подозревал, останавливался в задумчивости на своих — и чужих тоже — остановках, открывал, чуть помедлив, двери и впускал очередную порцию пассажиров. Пассажиры же, возможно, не понимая толком почему, старались вести себя чуть потише и не забывать оплачивать проезд. А трамвай закрывал все свои двери, аккуратно встряхивался и ехал дальше, то и дело поглядывая на небо.

Эту неделю он все время поглядывал на небо.

Хотя смотреть там было особенно не на что. Небо уже неделю было затянуто скучно-ровным одеялом серых мрачных туч. Без единого просвета.

Всю неделю.

Кому интересно смотреть на серое одеяло? Да еще целую неделю? А тем более что темнеет в наше время года рано до безобразия. Так вот посмотришь вокруг: вроде бы уже и темно, и спать надо, а часы говорят — шесть двадцать восемь вечера.

И давай дальше бегай под наброшенным на город одеялом.

А трамвай чего-то ждал. Уже неделю. Ждал да поглядывал на небо, где не было видно сейчас ни Луны, ни звезд. Ну, за звезды могли, допустим, сойти фонари в парке. А Луна? Куда без нее-то?

Скучно без нее. Никуда такое небо не годится. Только что укрыться им и спать. До весны. Но с такого неба может пойти дождь. А дождь — это мокро, противно, и опавшие листья уже не шуршат, а липнут, и провода от него искрятся. Укрывайся, кому охота...

Трамвай свернул к парку, подъехал к остановке и остановился. Несколько человек вышло, но никто почему-то не вошел. Наверное, возможные пассажиры тоже не любили вероятный дождь и предпочитали оставаться дома.

Двери закрылись, и трамвай побрел дальше.

Нет, не похожи фонари в парке на звезды. На фонари они похожи. А вот интересно...

Тут трамвай даже притормозил. Потому что, ну...

В общем, интересно, как выглядят эти тучи сверху?

Он снова осторожно встряхнулся. Внутри, не считая вагоновожатого, было всего человек восемь. Но вагоновожатый, кажется, дремлет, а остальные… Ладно, до следующей остановки — а там посмотрим.

Приняв такое решение, трамвай приободрился и лихо подкатил к следующей остановке. Вышли пятеро. Не вошло никого.

Сейчас или никогда.

И он, перебирая своими колесами, начал осторожно взбираться все выше, и лишь подобравшись к тучам, спохватился: а чем же он будет их резать? Чем вообще режут одеяла? И зачем?

Ладно, решил он, прорвемся. Не впервой. Кажется.

Внутри туч было серо и сыро. Откуда-то справа раздавалось гудение самолета, и трамвай искренне посочувствовал коллеге-перевозчику: ну надо же, день за днем бродить туда-сюда в этом киселе — никому не пожелаешь. Он даже хотел окликнуть собрата по несчастью, но передумал. Не мешай водителю.

Потом самолет улетел, и трамвай остался один. Он взял еще чуть круче вверх, стараясь не растрясти пассажиров, обогнул пару подвернувшихся воздушных ям — вокруг одной местные дорожные рабочие уже успели расставить предупреждающие ограждения, зато вторая нахально лезла прямо под колеса, пришлось уворачиваться — после чего...

После чего тучи кончились, и наступило небо. Теперь под колесами замершего от неожиданности трамвая было огромное, серое, начисто лишенное рельсов комковатое плато, а над головой — звезды.

И Луна.

Наконец-то!

Луна, тоже в большой задумчивости, смотрела вниз и пыталась, видимо, уразуметь, куда это подевались смешные, перемигивающиеся друг с другом огоньки, к которым она уже успела привыкнуть за столько лет.

И невозможно было понять по ее лицу, обрадовалась ли она появлению трамвая или нет, да и заметила ли она его вообще.

— Эй, Сереж, ты где был?

— А?..

— Ты спишь, что ли?

— Я… Кажется, угу...

— Ты где был, говорю?

— А я не… Подожди, так ты ж за мной должна ехать?!

— Вот я и говорю — где был-то?

— Да нигде, Валь… Куда я мог...

— Ладно, пойдем чайку попьем… Нет, тебе, пожалуй, лучше кофейку, да?

— Смотри, а снег пошел...

— Так декабрь же, елки зеленые.

— Они всегда зеленые.

— И с шариками.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒