|
Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
|
|
Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
В МОЗГУ ВЕТВИТСЯ ДЕРЕВО СТИХА
Стихотворения * * *
Расходясь с похорон, говорят О таких пустяках, что нелепым Предстаёт погребальный обряд, Разорвавший житейские скрепы.
Или прячут тоску и испуг? За спиною кресты остаются. А учитель, товарищ и друг Не вернётся, как все не вернутся.
Приглушённо звучат голоса, За оградой мелькают машины. А сознанье страшат небеса, И пугают большие глубины.
Потому говорят о семье, О делах, о грибах, о соседях. Потому позволяют себе Раствориться в случайной беседе.
Ибо мучает плотский итог – Красный ящик и чёрная яма. И ложится осенний листок На ступеньку высокого храма. Обсерватория
Ночь – обсерватория для многих Нежных и мечтательных двуногих.
Тема ночи радостна поэтам, Чьё бессонье вспыхнет новым светом
Строчек, совершенных и певучих. (Ибо ночь – хранилище созвучий.)
Ковш легко качается над бездной – бесконечной, чёрной и помпезной.
Фонари тихонько отвечают Ангелу, который ковш качает.
Самолёт летит, простор меняя, Огоньками пёстрыми мигая.
Хвост павлиний – цветовой орнамент. Запредельность ночи сердце манит.
(Библию сравнил с хвостом павлиньим некогда Эриугена мудрый.)
Небеса отсвечивают синим, рядом видишь отблеск изумрудный.
Ночь! Её круги и полукруги, Лёгкие, пронзительные дуги!
Скрипки и прозрачные овалы! И опалы звёзд, созвездий скалы.
Сложные мистические знаки Точно начертали Зодиаки.
Стекловидна звёздная водица – Кто такой сумеет насладиться?
Ну а что небесный злак питает, Тот, что в наши души прорастает?
Вечер сыпал горсти звёздной пыли. Рыбками огни проспектов плыли.
Месяц золотит сейчас пространство, Щедро раздаёт садам богатство.
По церквям старинным свет струится. Улицы листает, как страницы.
Свет медовый нежно тронет скверы, И кварталов небольшие шхеры.
Вон пруды – одной цепочки звенья. Музыки – всем парком исполненье.
Серебром сквозит оркестрик струнный. Вот блеснул пассаж особо трудный.
Как обсерватория богата! Не спеша, картины постигай ты,
Чтоб душа очистилась и пела, Чтобы счастьем бытия взрослела.
Лунный пряник
Сад яблочный. Зима. ВДНХ. Мичурин чёрный смотрит на дороги, Их параллели утомляют ноги. В мозгу ветвится дерево стиха.
Часовню возле сада вижу – вот Мистически-церковное мерцанье. А дальше павильоны – эти зданья Массивны, и любое отдаёт
Помпезным Вавилоном…Повернёшь – Деревьев будет чёрно-белый остров, Вороний грай сечёт могучий остов Реальности, покуда воздух пьёшь.
Зима, считаешь, связана с луной. Ночной порой медовый лунный пряник Воздействует, мне кажется, на маятник, Что замирает, пестуя покой.
Февраль в конце. И по ВДНХ Привычно ты гуляешь по субботам. И веришь над тобой текущим сводам Небесным, что возникли без греха.
А сумеречный час едва ли ждёшь. Ночной? Конечно! Ибо пряник лунный – Чуть золотист, мучнист – пожалуй, лучший Из всех гостинцев. Ты его жуёшь.
Жуёшь своей фантазией опять, Ему совсем не нанося ущерба. Действительность, дарованную щедро, Пристрастно продолжаешь изучать.
* * *
Деревья чёрные и белый - Такой по-детски белый снег. Глядит на снежность очумелый От силы счастья человек.
Глядит, забывши на мгновенье Про сорок лет, про жизнь-печаль. И новое стихотворенье Отдать молчанию не жаль. Ветер века
Клочки газет взметнёт холодный ветер, В них закорючки букв – событий нет, Верней – их незначительность на свете Способна заглушить высокий свет.
Так ветер века объясняет малым Уход их от дороги стержневой.
Коль не услышим – ветер станет шквалом, Всё разметает – мощный, шаровой.
* * *
Безвестность и бесславье – между ними Чернеет пропасть – в славу ли провал? Бывало – стали волосы седыми, А…с первой книгой некто выступал.
Кому известны лютики иль кашка, Цветущие для всех и…для небес? А есть неутоляющая чаша Алчбы – я не могу вне славы, без…
Безвестность – это тихое стремленье Приблизиться к познанию небес, Такое написать стихотворенье, Какое оценил бы синий лес.
* * *
Кто чем в действительности дышит – У каждого свой личный сад: Поэты истинные пишут, А бездари руководят. Екатерина ЧЁТКИНА А БЫЛА ЛИ Я? Рассказ
Её грудь сдавило, а сухое горло разразилось надрывным кашлем, выворачивающим наизнанку. Виолетта потянулась рукой к яблоку, лежащему в блюдце на прикроватной тумбочке. Это помогало побороть приступ… Откусила, медленно прожевала, глядя в темноту за окном. Бессонница и чёртов кашель превращали каждую ночь в кошмар, долгую и изнуряющую пытку. Два года назад, когда ноги ещё нормально ходили, Виолетта обращалась за помощью к врачам, но в поликлинике ей нагрубили и сказали, что старческие изменения не лечатся, а в платной клинике – внимательно выслушали, сделали заливания в горло, напоследок посоветовав поменять климат. Она целую жизнь потратила на то, чтобы что-то поменять, поймать удачу за хвост. Детский дом, техникум связи, работа на телевизионной башне, короткий брак с Георгием, работа в проектном институте, пенсия и… Последнее пристанище бренного тела Виолетта уже выбрала и даже купила место на главном кладбище, третьей аллее справа от входа, но смерть где-то заблудилась. Разменяв седьмой десяток, она перестала бояться небытия, куда страшнее жить в одиночестве, надеясь на память соседки и совесть работников соцслужбы. Завыла машина. Виолетта отложила яблоко и, осторожно поднявшись, подошла к окну. Маленький двор-колодец был заставлен машинами, лишь крохотный кусочек, занятый детской площадкой, остался нетронутым любителями сэкономить. Уличные фонари яркими звёздами освобождали от тьмы тротуар, расчертивший двор по диагонали, и тропинки, ведущие к другим подъездам. Пустынно. Лишь ветер гоняет опавшие листья. Редкие окна ближайших домов теплятся желтоватым светом, видимо, кому-то тоже не спится. Виолетта часто стояла так и смотрела на чужую мелькающую жизнь. Счастливы ли они? Задумываются ли о том, что останется после них? Она вот стремилась жить не хуже других, зарабатывала деньги, налаживала быт и ездила в отпуск к морю. О большем не задумывалась до самой старости, не горевала о сделанном выборе. Как-то Виолетта читала в умной статье, что у детдомовских воспитанников генетически заложен отказ от собственных детей. Она и не пробовала, хватило неудачного замужества.
С Георгием они познакомились в гостях у общих друзей. Внимание симпатичного, весёлого парня заставило сердце Виолетты затрепетать, ей отчаянно захотелось настоящей любви. Букеты гвоздик, свидания в кафе, прогулки по вечернему городу, стыдливые поцелуи в подъездах и предложение о замужестве. После скромного торжества Георгий переехал в её полуторку, выделенную государством, и начался семейный быт. Она, словно порхала, между работой и домом, радуясь обретённому теплу и стабильности. Георгий тоже казался довольным, крутил баранку грузовика при овощной базе, а вечерами расслаблялся с пивом перед телевизором. Свекровь её в открытую не обижала, держась с прохладцей, но за глаза считала, что сын женился не на той. Виолетта расстраивалась и старалась угодить, то по магазинам сбегает, то окна по весне помоет, но свекровь лишь благодарила, и продолжала присматриваться к более «достойным» дочерям соседок. Кто ищет, тот всегда найдёт. Виолетта до конца верила, что его маме плохо с сердцем, а Георгий – заботливый сын, дежурящий у её постели. Его сухие скомканные объяснения и прощальное «прости» поставили жирную точку в борьбе с одиночеством. Ведь нет ничего позорного в том, чтобы сдаться? Виолетта пыталась сдружиться с коллективом, но получалось плохо. Ей было совершенно не интересно кто, как, с кем и на какую зарплату бухгалтерша купила цигейковую шубу. Свободное от работы время она не любила, всегда засиживалась допоздна, а потом тащилась в пробках, украдкой наблюдая за пассажирами. Здесь была жизнь, а в четырех стенах её квартиры видимость благополучия и книги, которые помогали скрыться от всего… В общем, она была в меру недовольна судьбой, в полную силу выкладывалась на работе и часто мечтала, что сейчас произойдёт что-то невероятное, и всё изменится. На следующую неделю после проводов на пенсию, Виолетта начала писать стихи. Она всегда хотела, но как-то не сподобилась. Они выходили мрачные и грустные. Виолетта аккуратно складывала их в верхний ящик стола и вновь принималась сочинять. Она мечтала оставить после себя что-то особенное, доброе и светлое, а получались лишь листки бумаги, от которых хотелось плакать…
Ещё одна ночь прошла. Виолетта улыбнулась солнечным лучам, расчертившим пол, и пошла в кухню варить кофе. Она его обожала, почти также как мороженое. Раздалась переливчатая трель звонка. Виолетта недоуменно пожала плечами и пошла открывать. Танька из соцслужбы должна завтра прийти, Тамара ближе к обеду заходила, они вместе сериал смотрели… На пороге стояла коробка, а в ней пушистый серый котёнок. Виолетта изумлённо стояла и смотрела. Миленький и такой крохотный. У неё никогда не было животных. Детдом, Геннадий с аллергией, затем сама забыла, что хотела… Котёнок мяукнул, выпрыгнул из коробки и забежал в квартиру. Выгонять ни сил, ни желания не было. Пусть живёт. Две сироты, всегда найдут, о чём помолчать. «А может моя жизнь прошла не зря? – неожиданно подумала Виолетта тем вечером, сидя на кресле с мурчащим Тимофеем. – В ней было много хорошего. Я добросовестно работала, не делала зла… Стихи вот писала. Анне денег на операцию дала. Кота пригрела… Значит, обо мне будут вспоминать? А может это неважно? Главное, я была и есть. Ведь правда? »
Игорь ХОХЛОВ ВЕРА В ЧУДЕСА Стихотворения КЛАДОИСКАТЕЛЬ
Кладоискателем азартным я в детстве представлял себя, сам схемы рисовал и карты, о Томе Сойере любя читать у Твена.
…Пускай я вымазал колено – пустяк, мальчишка, не жалей! Давно мой ужин на столе, но копаю яму я смелей, где клад запрятан?..
И, как пират, почую: злато уже так близко!.. «Приходи! » – кричит мне бабушка. Куда там! Твой внук, наверное, среди сокровищ древних!
…Но в мантии, в ядре – в них, конечно, там – лежит мой клад: вот выкопаю – и деревня меня узнает. Буду рад, кладоискатель!
ШКОЛЬНИК
Девяностые. Детство. Оптовки ряды, с контрабандой «КамАЗ» под кавказским надзором, люди, мысли и вещи – вплотную, впритык, часто ставится пуля в конце разговора.
Все берут, все торгуют – художник, поэт, академик, актер и военный в шинели: здесь – собрание Блока, там – блок сигарет, воздух, кажется, режут, фасуют и делят.
Семилетний мальчишка, а помнишь ли ты: на расходы тебе дали «энную сумму»? Что же ты приобрел? Пять наклеек крутых, шоколадный батончик с нугой и с изюмом!..
Не забыл ты, конечно же, тот лимонад, что еще продавался в стеклянных бутылках, помнишь яблоки «джонатан», их аромат, и, наверное, мальчик, ты не позабыл, как
в первый день сентября шел пронзительный дождь, и звенел, и звенел, и звенел колокольчик, а тебя пробирала отчаянно дрожь – вот и школьник теперь ты, один среди прочих! ОСЕНЬЮ
…меня пусть выставили вон, за дверь – совсем не жаль, не жаль – на улицу! там листьев бронза покрыла землю и асфальт.
а я – мальчишка-шестиклассник, с короткой стрижкой, в пиджаке, смотрю на осень, как на праздник, не замечаемый никем.
впервые схлопотал я двойку за поведение – пускай, но вот учитель будет ой как меня стыдить при всех, брюзга!..
я выкраду свободу, что же, такой «отметочной ценой» – дневник и так устал от ноши: пятерок в нем полным- полно.
а шелест – дивная соната! мелодия листвы – везде! и вспомню взрослым я когда-то осенний школьный этот день…
***
Сто семьдесят см и пятьдесят кг – я, худенький совсем, шагаю в пиджаке:
четырнадцать годков, четырнадцать рублей в кармане, далеко до зимних хмурых дней.
...Каким я был тогда, что было нужно мне? Кончалось детство? – Да. А счастье было? – Нет.
Отличником зачем-то был, чудак такой: на маленьком плече и лямке – широко.
Но дрался через день, а может, чаще, я: хотел задирам всем ударить по шеям –
осуществить, увы, того не удалось, прискорбно, но – привык к тому, что правит зло,
и шел, и шел себе, но мысли отгонял дурные, и терпел, и лучшего ждал дня… *** Вахта. Лестница. Коридоры. Умывальники и белье. Полушепотом разговоры. …Так, налево, потом – вперед,
и направо; налево снова – тут запутаться дважды два! Вот и дверь. Постучу. Откроет дед в рубашке махровой мне.
В пятый класс перешел я – что ты! Впечатлений – на десять лет с понедельника по субботу... «Ты послушай, послушай, дед, –
говорю, – о предметах новых, я всего и не ожидал!..» Улыбается дед, и кофе предлагает: «Уже большой! »
Необычная горечь – что же, к ней пора бы и привыкать, ведь другой – не кофейной – может, будет в жизни не два глотка...
А потом мы сыграем в карты, в домино, не заметив: день перетек незаметно в вечер: скоро мне уезжать домой.
...И щетиной мне щеку колет, обнимая, целуя, дед, и желает успехов в школе, и открытий во всем, побед.
Общежитие я покину, на автобусе номер два, пятиклассник, домой поеду – ждут уроки, а время – нет.
...Мы всегда понимаем позже, что предел есть всему и вся, и внезапно, как нож под кожу – вести скорбные, и нельзя
ничего изменить, поправить – только лучшее вспоминать. ...И прошло уж четыре года, как я деда похоронил...
ВЕРА В ЧУДЕСА
Темнеет.
На аллее – панки, ласково закат окрасил высь. Представь: с небес взирают ангелы на нашу жизнь, на нашу жизнь…
К многоэтажкам, магазинчикам прохожие идут: с утра до поздней ночи – нервны, взвинчены.
Завода трубы, гул, ветра, скамейки шаткие, песочницы – в них отдыхают алкаши… Вот так день-месяц-год проносятся: эй, перспектива, покажись!..
Спешат в депо трамваи старые, устав маршруты нарезать.
И под разбитую гитару я ору о вере в чудеса.
*** Размышлять о жизни Цезаря, о коварстве… а зачем? Лучше стать, конечно, слесарем, да с наколкой на плече.
«Время, – сетовать, – жестокое, где Россия? Где же стать?..» Не пойти ли мне на токаря, все премудрости узнать?..
Поступить в профтехучилище, все освоить, уяснив: нынче правит сила-силища, Илье-Муромцу сродни
нужно быть. Гуманитарии – ни в почете, ни в цене, и так далее, так далее, и тому подобное.
…Думать, сомневаться, каяться, правду-истину искать, да потом опять не справиться с болью в области виска –
что же это? Это – жизнь твоя, не фантом, не миражи: попытайся просто выстоять и на время не греши.
Александр ПЕТРОВ БИОПОЛЯРНЫЙ МУСОРЩИК
Фантастический рассказ
Сашка проснулся от громкого скрежета, раздававшегося метрах в пятистах от его хижины. Какое-то время он лежал с открытыми глазами, смотря в прогнившие, покрытые причудливыми грибами доски потолка, а затем, когда вокруг наступила тишина, опять прикрыл глаза. Но спать уже не хотелось. Он повернулся на правый бок и посмотрел на тусклый, практически выцветший плакат, который был прибит к шатким стенам парой ржавых гвоздей. На плакате была изображена улыбчивая девушка лет шестнадцати, с рыжими волосами (но на выцветшем плакате они уже были скорее бледно-рыжими), выразительными голубыми глазами, улыбающаяся уходящему на боковую солнышку в осеннем лесу. Сашке стало грустно и тоскливо, он обреченно вздохнул и потянулся к криво прибитой полочке за сигаретами. - Ведь как бы было здорово, - подумал Сашка, - если бы вот кто-то типа этой рыжей был рядом. Мы бы забирались вечерами на хижину, стараясь не наступать на особо прогнившие доски, я бы курил, она бы красила ногти какими-нибудь остатками практически засохшей эмали, а над нами бы сверкали такие далекие и одинокие звезды... От подобных мыслей стало еще грустнее и тоскливее, так что Сашка отвернулся от плаката. Говорил ли в нем юношеский максимализм или же сохранившиеся в человеке даже среди гор пустых баночек из-под " Балтики-9" вполне себе естественные инстинкты – неизвестно, но Сашке было все равно. Когда у человека что-то болит, он в первую очередь пытается уменьшить боль, а потом уже добраться до ее причины. Сашкина хижина была обставлена достаточно бедно. В углу располагалась железная кровать совковых времен, – из таких после перестройки все мужики строгой советской закалки, зажимавшие в уголках губы тлеющий окурок беломорины, приноровились делать сито для песка. Старый полосатый матрас давно потерял свой белую окраску, но спать на нем все еще было достаточно удобно, по крайней мере, тем, кто до этого спал на сырых досках, жухлой траве и мокрой земле. В углу стоял сколоченный наспех столик, на котором были аккуратно расставлены различные игрушки, начиная от миниатюрных фигурок динозавров из " Киндер-сюрприза" и заканчивая китайским пластиковым человеком-пауком, у которого даже голова не поворачивалась. Все игрушки были педантично расставлены в определенном порядке: в одной части стола располагались миниатюрные модельки некогда дорогих машин (правда, зачастую без колес или без капота), однако древние, раритетные игрушки - машинки, которые с помощью хитрых манипуляций руками превращались в больших, угрожающего вида трансформеров, – располагались совсем в другой части. Однорукие, одноногие, резиновые и не очень, фигурки человека-паука располагались отдельно от безголовых, гуттаперчевых фигурок человека-летучей мыши. Серьезные мародёры считали это Сашкино увлечение смешным и несерьезным, но он не обижался и сам в душе посмеивался над пристрастием некоторых к коллекционированию разноцветных пустых гильз от охотничьего ружья. Пара досок на полу в Сашкиной хижине прикрывала небольшую, вырытую ржавой поварешкой яму, в которой лежала стальная баночка из-под конфет, – в подобных раньше дарили конфеты элитных московских фабрик богатым детям. В ней Сашка хранил самое ценное, что смог найти за всю свою жизнь: серебряные брошки, целые очки, дорогое с виду зеркальце и подобные блестящие и сверкающие штучки, которые очень котировались " сороками" - старыми зажиточными мародёрами, уже откопавшими своё и перешедшими в сферу торговли. Сашка мечтал, что когда-нибудь он сможет накопить достаточно много блестящих штучек, продать их, нанять пару хороших мародёров и отправиться на поиски Клинплиса - места, о котором раньше частенько рассказывали бывалые мародеры с перепачканными лицами. Они рассказывали, что есть такое место, где цветет трава, где не надо больше ходить в куртках, и что самое главное - где больше нет мусора. Еще они поговаривали, что там существует любовь. Не такая, во время которой ты отдаешь ломтик плесневелого хлеба, чтобы женщина позволила тебе провести с ней время, а настоящая, чистая, не основанная на материальных ценностях и совместном проживании. Серьезные мародеры верили в Клинплис, хотя и не всегда признавали это. Видимо, старались соответствовать образу прожженного жизнью мужика, способного заметить в куче дерьма маленькую баночку с солью. Верил в него и Сашка, верил, что когда-нибудь, пройдя через еще одну кучу дерьма, тухлых собачьих шкур, кошачьих черепов, гнилых овощей и книжек Сьюзен Коллинс, он вдруг увидит роскошные зеленые поля, за которыми находится вечнозелёный лес, и там больше нет этой гнилой вони, нет различных отбросов на каждом шагу, и утро начинается с маленьких капелек росы на зеленых травинках, а не с падающих вниз с гнилой протекающей крыши капель кислотного дождя. Вспомнив про Клинплис, он вдруг повернул голову и посмотрел на плакат. Рыжая девушка была похожа на лисицу, но не на ту, которая все время обманывала хромого калеку-волка. - С другой стороны, - подумал Сашка, - нужен ли мне будет Клинплис, если не с кем будет встретить последние лучи заходящего солнца и разделить радость созерцания багряно-красной полоски заката? На стене висела пустая рама от зеркала. Сашка и сам не знал, зачем её повесил. Зеркала были большой редкостью и весьма ценились мародёрами. Сашка не имел четкого представления о том, как он выглядит, свое лицо в последний раз он видел в остром окровавленном осколке потрескавшегося зеркала. Больше у него не возникало желания видеть юное худое лицо, испещрённое шрамами. Он позавтракал просроченной тушенкой, запил пару таблеток анальгина отфильтрованной водой, достал бутылку водки, откупорил крышку и залпом выпил пару глотков, затем улегся на кровать и достал из-под подушки старенькую книжку, которую нашел много лет назад. Он перечитывал её много раз, даже и не сосчитать, сколько вечеров, освещенных восковыми свечами (которые, кстати, тоже были на вес золота) провел за этой книжкой. К сожалению, многие страницы в ней отсутствовали, и, что самое обидное, последние страницы были сожжены. В силу внешних факторов Сашка имел достаточно глубокие познания касательно современного мира, но что было, допустим, лет двадцать назад, он себе и представить не мог. Поэтому книжка была для него достаточно сложной. Он не мог ее понять до конца, никогда не поймет, и, наверное, именно поэтому перечитывает раз за разом, пытаясь все-таки уловить суть. Он открыл то место, на котором остановился, и продолжил читать: Абсурд, абсурд. Он погибнет, если больше не увидит ее. Он стал искать почтовую бумагу, но нигде ее не обнаружил; в гостиницах такого типа почтовой бумаги не водится, здесь останавливаются только на ночлег. Он достал из чемодана блокнот и, положив перед собой... Глаза уткнулись в резкий, обугленный обрывок страницы. Это был конец. Сашке было грустно, грустно от того, что он так и не узнает, чем закончится эта история. Глаза наткнулись на плакат, на душе стало еще паршивей, и он впервые за много лет швырнул книжку на ветхую тумбочку рядом с кроватью. Обычно он бережно клал ее под подушку, иногда даже запаковывал в какой-нибудь рваный пакет, но сегодня что-то было не так. Он закурил, его взгляд уткнулся в прогнивший потолок. -До чего же, - думал Сашка, - мы упорные. Единственное, что осталась даже у самых везучих - это пустая надежда, но ведь тем не менее люди продолжают копошиться в мусоре, что-то делать. Это, наверное, и есть то, что раньше называли мужеством, когда ты знаешь, что проиграешь, и даже двадцати процентов вероятности победы нет, а все равно соглашаешься на игру... Свои мысли он никогда не высказывал опытным мародёрам. Они считали их сентиментально-подростковыми, но, тем не менее, относились к парнишке достаточно мягко. Дети и так умирали как мухи, от дизентерии и голода. Конечно, прикрывать ребёнка грудью мародер не станет, но предпоследним куском хлеба всегда поделится. Сашка, конечно, уже давно был не ребёнком, но по нынешним меркам был еще достаточно молодым. И дело даже не в возрасте, всё решал опыт. Мародер, который год непрерывно рылся в мусоре, считался более старым, чем мародёр, который рылся в мусоре месяца через два. Невдалеке от хижины послышался звонкий стук. Потом, секунд через пять, – еще один. И секунд через десять – финальный. Сашка подскочил с кровати, надел грязную камуфляжную куртку, рваные джинсы, натянул шапку и вышел из хижины. Мимо громадных куч мусора вела узкая тропинка, по которой он быстро пробежал, затем свернул налево, перебрался через маленькую кучку пустых стеклянных бутылок и оказался на относительно большой чистой полянке. В середине из земли торчал стальной крест. Возле него стоял человек. - Рябой? - нерешительно спросил Сашка. - Сашка? - куда более решительно спросил хриплым голосом человек. Они подошли друг к другу и обменялись рукопожатиями. Рябой был слегка покачивающимся мужичком с красными глазами, с бритой головой, на которую был накинут мятый капюшон. Его лицо так же было испещрено глубокими шрамами, которые были не так заметны из-за небритости. - Ну, так что, ты уверен, что хочешь отправиться в ленту Мёбиуса? - Да, - ответил Сашка, - уверен. Лентой Мёбиуса в шутку называли обширную территорию из мусорных куч, располагавшуюся в том месте, где когда-то находился крупный гипермаркет " Лента". Там был настоящий Клондайк, но зачастую это было путешествие в один конец. - Чем платишь? Гоблин сказал, у тебя что-то серьезное. -Да, - ответил Сашка и достал из кармана небольшой золотой крестик на цепочке, затем неуверенно протянул его рябому. Тот взял его в руки, внимательно рассмотрел и кивнул. - Идет. С собой все взял или еще домой забежишь? - Не, плохая примета. Рябой улыбнулся, хотя до этого был каким-то предельно хмурым. - Ну, тогда хуле, фаллоу зе сан! Сашка кивнул, и они отправились в путь. Рябой шел впереди, внимательно осматривая все вокруг, а иногда останавливаясь и прислушиваясь. Мусорщиков можно было услышать за полкилометра, но иногда они каким-то невероятным образом случайно появлялись из-за угла, что-то крича на всю округу, хотя до этого не было слышно ни звука. Насколько было известно, Мусорщики не замолкали никогда. Сашка не видел их ни разу, но знал, что это самое опасное, с чем только можно столкнуться по дороге к «Ленте». - Родители где? - неожиданно спросил Рябой после двадцати минут молчания. - Не знаю. Меня один мародер нашел, может, ты слышал, его Лесником звали все, он постоянно гербарии всякие собирал. Потом в один момент он ушел, дальше сам выживал. - Слыхал. Он, говорят, отправился искать Клинплис. За гербариями, видимо, отправился... - Возможно. Он ничего и не сказал, когда уходил. Положил на стол пару кусочков хлеба, пару стаканчиков дождевой воды, ну, дожди тогда не кислотные шли... Сказал, мол, без меня поешь, скоро приду. Больше я его не видел. Жить в его хижине остался. Рябой, не поворачивая головы, утвердительно кивнул, в знак того, что все понял, и опять замолк. Шел он медленно, часто останавливался на перекуры, иногда слегка сходил с тропинки и рылся в гигантских мусорных кучах, быстрыми движениями пряча что-то в свои карманы. Сашке было приятно наблюдать за его работой, сразу было видно, что человек знает своё дело. - Я вот тоже щеглом был, когда все это началось. Думал, сдохну. Ты с детства в этой сфере, тебе попроще. А мне привыкать пришлось. Трудно переключаться с вареников на гнилую картошку и крысиное мясо. Но человек привыкает ко всему. Зубов целых, правда, уже не осталось, печень посажена, легкие прокурены, кости все на два раза переломаны. Но, вот видишь, привык, не жалуюсь. По праздникам, например, могу себе кожурки от бананов позволить. Хотя я уже толком и не помню даже жизнь до всей этой фигни. Детство вообще почти не помню. - А можешь рассказать? Каким раньше был мир? Ну, что помнишь? - Говорю же, мало что из детства помню. Небо помню голубое... Дождь раньше другой был, идем с ребятами летом по дачам, яблоки срываем, юргу, и как ливанёт... Вокруг тут же такой свежестью пахнет... Тогда еще воды много было, реки целые. Как раз после дождя прыгаешь прямо в шортах в воду, и ничего тебе больше не надо. И все людям счастья не хватало, а счастье, оно-то вон где, оказывается, было. По крайней мере, сейчас, когда посмотришь на всё это, - Рябой обвел руками окружающие их громадные кучи мусора, - и понимаешь, что счастье - это такая вещь, которую осознать можно только после ее потери. Уже потом, через много лет, вспоминая какие-нибудь эпизоды своей жизни, ты понимаешь, что вот именно тогда ты и был счастлив. А в те эпизоды ты, как правило, думал, что счастье где-то впереди, и его обязательно надо искать... Рябой рассказывал очень интересно. Сашка видел в детских книжках красивые картинки, и то, что описывал Рябой, он представлял себе отдаленно похожим на эти картинки из детских книжек. Только картинки в детских книжках давно потеряли цвет, и рассмотреть их уже было достаточно сложно, а вот то, что описывал Рябой, Сашка представил в своей голове довольно ярко и отчетливо. - А как вообще это случилось? - А никто толком и не помнит, кого не спрашивай. Я вот тоже довольно смутно все помню, словно бы проспал три месяца или пьяный где провалялся. Никакого кипеша и суеты, кстати, не было. Просто, знаешь, мусор просто стал скапливаться на улицах. А все вокруг как под кайфом ходили. Никто ни во что не врубался. Он начал скапливаться везде, на лестничных площадках, в квартирах, в парках, в магазинах, на трамвайных путях. И никто почему-то не убирал, ни один сукин сын не вышел на улицу с мусорным пакетом. Сначала дороги все завалило. Я не помню, как и почему стали пропадать дома и исчезать люди. Первое, наверное, четкое воспоминание - это как очнулся посреди мусора в какой-то куче. Конец мая, а на улице холодно, сыро, небо затянуто тучами. Никто так и не понял тогда, что произошло. Каждый ситуацию видел по- своему. - То есть, каждый видел по-своему? Катастрофа-то общая. - В этом и загадка. Один мужик рассказывал, что курил на балконе, когда с неба мусор посыпался, буквально ливнем. А вокруг никто ничего не замечает. Другой рассказывал, мол, идет ночью с работы, а там люди со стеклянными глазами, как зомби, этот мусор разбрасывают и разбрасывают. Он у них спросил, мол, кто такие, что делаете, а они будто бы не слышат. Дальше ходят, разбрасывают... Третий говорит, что мусор неожиданно начал сам собой из воздуха появляться... И ведь таких теорий уже пару десятков набралось. Если бы больше человек в живых осталось, еще бы больше было... - Странно как-то всё это. Все жили в одном времени, в одном пространстве, а каждый видел своё. А может, люди вообще не виноваты в том, что происходит? - Виноваты. Еще как виноваты. Я как-то одного ученого встретил, он потом через пару месяцев от столбняка кони двинул. Ну, так вот, он очень интересную тогда теорию выдвинул, на всю жизнь его слова запомню. По-моему, он максимально приблизился к истинному пониманию сути происходящего. Потому, наверное, и умер... Мы его еще Склифосовским прозвали. - А что он рассказал-то? - Засрали, говорит, ноосферу, капитально засрали. Впервые за весь разговор Рябой обернулся, и, видимо, словив недоумённый взгляд Сашки, продолжил свою речь. - Ноосфера - это, как он мне объяснил, информационное поле земли. Общий поток, куда попадает каждая мысль и вообще любая информация. Так вот, весь этот негатив, и даже не столько негатив, сколько огромные количества любой бесполезной информации, накапливались веками. А потом в один момент эта сфера и треснула. Он даже на примере показал, достал из какой-то кучи тухлое яйцо и разломал его на две части. Тухлая жижа тогда ему вся на ботинки вылилась, а он так смотрит на меня и говорит, что, типа, вот тоже самое и с нами произошло. Весь этот биополярный мусор хлынул к нам в виде мусора вполне материального... Сашка шел с широко раскрытыми глазами, в которых отражался не то ужас, не то удивление. Впервые за столько лет он услышал действительно интересное и разумное обоснование случившегося. И какие-никакие ответы на те вопросы, которые долго его мучили во время бессонных ночей, когда сердце начинало быстрее колотиться от случайного скрежета недалеко от его хижины. - А ведь, - подумал Сашка, - наверное, неслучайно я встретил Рябого. Как-то странно все это получается. Наверное, это неспроста. В его душе зародилась небольшая надежда. Он представил себе ясную поляну, деревья с зелеными листьями, настоящие, такие, как на старых фотографиях, и спелые яблоки, которых он никогда не пробовал. В душе зародилась надежда, что где-нибудь еще остался небольшой клочок земли, свободный от мусора, вокруг простиравшейся на многие миллионы километров громадной свалки... Рябой будто бы угадал его мысли. - Говорят, некоторые места остались чистыми. Тибет, например, Аляска, Пустыня Сахара, и вроде как ближе всего к нам - Тайга. Вроде как там до сих пор текут реки и растут деревья. Но тех, кто бы это мог подтвердить, нет. Знаю тех, кто уходил в Тайгу. Много таких было. Но дошли или нет - не знаю. Если даже и Тайга, или, как наши выражаются, Клинплис, и существует, и даже если кому-то удалось дотуда добраться, тащиться обратно, чтобы привести туда остальных, он явно не захочет... Рябой опять замолчал, видно, вспоминая что-то, а Сашка просто обдумывал полученную информацию. Так они и шли, серьезные, с нахмуренными бровями, пока Рябой резко не остановился и не показал Сашке знаком - стоять и не двигаться! Секунд через двадцать метрах в трехстах раздался невероятно низкий и в тоже время громкий, протяжный голос, настолько неестественный, что сразу стало понятно, что это мусорщик. Сашкины коленки затряслись. Он никогда не встречался с мусорщиками, но многое слышал о них. Например, поговаривали, что мусорщик может разорвать человека за пять секунд. Обычно он не ходит тропами, а идет прямо сквозь мусорные кучи, обыскивая их на ходу. Еще мародеры говорили, что мусорщик никогда не замолкает. Рябой быстро показал Сашке на ближайшую кучу мусора, прыгнул в нее и стал зарываться. Сашка последовал примеру. Затем Рябой шепотом приказал не двигаться и посоветовал дышать через раз. Рядом с Сашкиным лицом валялся труп крысы, но это было сейчас несущественной мелочью по сравнению с тем страхом, который он испытывал в отношении мусорщика. Минуты через две голос приблизился, и стали различимы слова, которые произносил Мусорщик. Он громогласно кричал:
Мы идем революционной лавой. Над рядами флаг пожаров ал. Наш вождь - миллионноглавый Третий Интернационал. Проговорив этот стих, он стал говорить слегка поспокойнее, хотя все так же громко. - Пролетарская диктатура должна доводить до конца разрушение связи между эксплуататорскими классами, помещиками и капиталистами, и организацией религиозной пропаганды как поддержки темноты масс. Пролетарская диктатура должна неуклонно осуществлять фактическое освобождение трудящихся масс от религиозных предрассудков, добиваясь этого посредством пропаганды и повышения сознания масс, вместе с тем заботливо избегая всякого оскорбления чувств верующей части населения и закрепления религиозного фанатизма. Затем его тон опять поменялся. Популярное:
|
Последнее изменение этой страницы: 2016-05-29; Просмотров: 540; Нарушение авторского права страницы