Эмоциональный ресурс личности

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 9

Возвратимся к ранним взаимоотношениям матери и ребенка. Во все времена матери любили, ласкали и лелеяли младенцев. Стремление к взаимной привязанности у ребенка и матери – глубокая потребность, существующая на протяжении многих веков. Она имеет настолько древние корни, что является архетипической, ее воплощение можно увидеть в религии и мифах, легендах и сказках, в образах любящих богинь-матерей и божественных младенцев. В стихах и балладах поэты воспевали материнскую кротость и прелесть улыбки ребенка. Удовлетворение потребности в привязанности не только обеспечивает физическое выживание ребенку, но и служит залогом позитивного отношения к себе и другим людям, к внутреннему и внешнему миру на протяжении всего жизненного пути человека.

В случае неблагополучного детства, если потребность ребенка в материнской любви не находит отклика, негативные эмоции перегружают его, а неудачный опыт как бы держит «в плену». Это также означает, что, став взрослым, такой человек враждебно или с сомнениями воспринимает жизнь, людей и даже собственный внутренний мир. Он ощущает свое внутреннее уничижение и, совершив пустяковый проступок, не в силах избавиться от чувства вины. В случае социального успеха, значительных достижений, он не может испытать удовлетворение и гордость, поскольку внутри него звучит недовольство собой, например в словах «это недостаточно хорошо, надо лучше». Поиск совершенства становится недостижимой мечтой, и на этом пути нет передышек для радости. Имея хорошую семью, он все же не может в глубине души увидеть и принять теплое заботливое отношение близких людей.

Возможно и так, что он отказывается от любых достижений во внешнем мире, боясь неудач, и оправдывает ничегонеделание фантазией о собственном превосходстве. Или же, если жизнь не складывается, он убеждается в своей полной ничтожности и никчемности, считает, что находится на краю жизни, страдая из-за отсутствия права на существование. В его представлении по-настоящему счастливый человек живет без огорчений и невзгод, фрустраций и тревог, которые кажутся ему непереносимыми и несовместимыми с ощущением счастья. А кто-то, разглядывая внутреннюю пустоту, пытается уловить ее совершенное качество, но от этого она не становится заполненной значением и смыслом. Варианты различны, но в любом случае такой человек не чувствует полноты и насыщенности в своей душе и протекающей жизни. Он постоянно задается вопросами: «Ну что со мной не так? Почему мне так плохо самому с собой? Когда же, наконец, я начну жить? »

Изучение ранних взаимоотношений матери и ребенка давно привлекало внимание ученых. Еще первые исследователи, занимавшиеся психологией развития (А. Бэн, А. Бине, В. Прейер, В. Стерн, Г. Компейре, И. А. Сикорский и др.), поэтично описывали нежные чувства ребенка и матери, высказывали свои соображения об их сути и отмечали их значение для гармоничного становления человека. Многие из следующего поколения психологов развития (Д. Боулби, Д. Винникотт, Э. Эриксон, У. Бион и др.) как психоаналитики раскрывали глубинное понимание качества ранней заботы и его важности для психологического благополучия человека.

Э. Эриксон, Г. Олпорт писали о важности детского раннего чувства базового доверия для формирования у взрослого человека устойчивого чувства безопасности в жизни, фрустрационной толерантности, благополучия и зрелости. Чувство безопасности, по словам Олпорта, позволяет человеку «не воспринимать каждый булавочный укол его гордости как смертельную рану и каждый страх – как знак бедствия» (Олпорт Г., 2002, с. 339). Внутреннее чувство безопасности позволяет смотреть на окружающее реалистически, идти на новые риски, осознавая возможность неудачи. Интегральные ценности сдерживают эмоциональные импульсы.

Д. Боулби писал, что в раннем детстве у ребенка должны быть теплые, близкие, стабильные отношения с матерью, удовлетворяющие и радующие их обоих. По словам Боулби, мать должна быть доступной и реагирующей, когда в этом есть потребность у ребенка и когда он сталкивается с трудностями. Удачная привязанность позволяет ребенку ощущать ее как опору и спокойно исследовать мир, удаляясь от матери. И во взрослом возрасте эта опора позволяет совершать социальные достижения, удаляясь от близких людей, но сохраняя эмоциональный контакт с ними (Боулби Д., 2006). Боулби подчеркивал, что разрыв связи с матерью в детском возрасте часто имеет серьезные последствия для интеллектуального, эмоционального и социального развития ребенка, эффект материнской депривации может оказаться постоянным и необратимым.

Д. Винникотт также считал критическим фактором развития ребенка качество взаимоотношений мать-ребенок и их изменение со временем. Он писал о том, что у ребенка изначально есть потенциал, тенденция к росту и развитию, однако он не может быть реализован при отсутствии материнской заботы. Именно качество материнского ухода является основой психического здоровья ребенка или его отсутствия в будущем. Успешность ухода за младенцем зависит не от сноровки или интеллектуальной одаренности, а от преданности. По мнению Винникотта, важной составляющей «достаточно хорошего материнства» является удерживание, иными словами, мать удовлетворяет физические и эмоциональные потребности ребенка, отзывчива и спокойна при его тревогах и неудовольствиях. Мать интуитивно чувствует потребности ребенка и исполняет его желания, она всегда рядом, когда она нужна, и в тени, когда в ней нет необходимости. Однако мать не может и не должна быть идеальной, когда-то она терпит неудачу, и ребенок знакомится с объективной действительностью. Опыт переживания фрустрации позволяет ребенку постичь реальность существующего мира. Такие «благоприятные условия» являются безопасным и свободным пространством, в котором ребенок может развиваться. Он продвигается от абсолютной зависимости к опыту независимости. Тем не менее сначала приспособление к потребностям ребенка должно быть почти абсолютным, без него ребенок не сможет начать развивать способность к переживанию отношений с внешней реальностью. Винникотт считал опыт удерживания ценным ресурсом в течение всей жизни человека (Винникотт Д., 2002).

Раскрывая идею удерживания (контейнирования), М. Фордхам писал о том, что мать вбирает в себя эмоции ребенка, но поскольку она их понимает, то возвращает ребенку уже преобразованными и ясными (Astor J., 2008). Сходные идеи высказывал У. Бион. Он полагал, что уравновешенная мать может принять сильные страхи ребенка и отреагировать таким образом, чтобы ребенок получил обратно испуганного себя, но уже в той форме, в какой он может вынести эти страхи. Таким образом сильные чувства становятся управляемыми самой личностью ребенка (Бион У. Р., 2008).

В глазах матери ребенок обнаруживает то, какой он есть сам. Винникотт отмечал важность способности матери эмоционально отзеркаливать ребенка. Развивая его идеи, Х. Кохут писал, что развитие самопринятия в существенной степени зависит от того эмпатического резонанса, которое дает своему ребенку мать. Детям необходимо, чтобы родители показывали их ценность, показывали, что они желанны и замечательны. Кохут обращал внимание на то, что это узнается скорее не из слов, а из выражения лица, жестов, интонации голоса. Опять же родитель не может быть постоянно безупречным зеркалом и когда-то не обеспечит ребенка желаемым отражением. Однако если у ребенка был достаточный опыт удачной зеркализации, в такие моменты он сам может стать для себя зеркалом, иными словами, он присваивает себе эту функцию. И в дальнейшем он уже больше не заботится о том, чтобы быть самым замечательным и ценным. У него есть опыт принятия и любви. И эта установка уже не зависит от того, какие сообщения он может получить из внешнего мира, это значит, что самопринятие укоренилось прочно. Конечно, потребность в отзеркаливании не исчезает, каждый человек нуждается в одобрении своего существования, в ощущении собственной ценности в глазах других людей, эмпатическом резонансе. Иначе говоря, чтобы узнавать себя, каждому из нас нужно смотреться в зеркало. Однако взрослый человек способен создавать зрелые отношения с людьми, основанные на реальном признании окружающими его личных достоинств и ценности (Кохут Х., 2003).

Если у человека не было достаточного опыта отзеркаливания в раннем возрасте, эта потребность сохраняется в примитивной форме, и тогда жажда грандиозности перемежается с чувством неполноценности. По словам М. Якоби, искажение отражения в раннем детстве приводит к сомнениям в своем полноправном существовании в мире. С потерей самоуважения связано чувство стыда, возникающее, если человек боится потребностей быть замеченным, любимым, желанным. Это означает, что его Эго взяло на себя «роль родительских фигур, которые первыми очернили эти потребности» (Якоби М., 2001, с. 18).

Д. Калфф отмечала, что Эго ребенка изначально черпает силу из глубокого внутреннего ощущения единства с матерью, которое развивается постепенно и достигает пика на второй-третий год жизни ребенка. «Через заботу и прежде всего через любовь, которую мать дает ребенку, она передает чувство безопасности, необходимое ему для развития согласно своему собственному потенциалу» (Kalff D. M., 2003, p. 40–41).

М. Айнсворт, А. Сроуф выделяют отзывчивость в качестве ключевого элемента теплого материнского отношения (Ainsworth M., at al., 1978; Ainsworth M., 1989; Sroufe A. L., 1996). Отзывчивые родители «считывают» сигналы ребенка соответствующим образом и затем адекватно реагируют на его потребности. А. Сроуф (Sroufe A. L., 1996) связывает формирование привязанности с развитием эмоциональной регуляции. Он считает, что родители определяют у младенцев паттерны физиологической и эмоциональной регуляции тем, как они реагируют на сигналы от ребенка, насколько они отзывчивы. Так, родитель может вовлекать младенца в положительно настроенную игру, стимулировать его, повышать возбуждение, но он также должен быть внимателен к сигналам от младенца, стимулирование может стать для него чрезмерным, и отзывчивый родитель уменьшит стимуляцию. Родитель может предвидеть фрустрацию ребенка, а также помочь ему восстановить равновесие, если его охватил сильный аффект. В этом смысле он помогает преобразовывать потенциально негативный эмоциональный опыт в нейтральные или положительные эмоции. Если же родитель невнимателен к потребностям ребенка, и возбуждение будет слишком внезапным или навязчивым, причем это будет происходить изо дня в день, то развитие регулирования эмоций может пострадать. Сроуф считал, что регуляция обеспечивается родителем, который изменяет свое поведение в зависимости от состояния младенца и способен стимулировать у него различные виды поведения. Плач младенца побуждает родителей находить различные эффективные средства для облегчения его состояния: ласки, сюсюканье, качание, отвлечение игрушкой. Эти способы можно назвать регуляцией, направляемой родителем, – это первый этап на пути к саморегуляции. Регуляция, осуществляемая родителем, создает почву для саморегуляции. Мы можем понять это так, что эмоциональная регуляция, осуществляемая родителем, интериоризуется и становится внутренним эмоциональным ресурсом ребенка, ресурсом саморегуляции эмоций.

Сроуф пишет: «Ранние различия в диадическом эмоциональном регулировании являются одними из самых сильных предсказателей самооценки, устойчивости к внешним воздействиям и социальной компетентности в более позднем возрасте» (цит. по: Лафренье П., 2004, с. 11).

Еще одной важной потребностью ребенка, о которой пишет Х. Кохут, является потребность в идеализации родителя. Ребенку важно знать, что его близкие – сильные и умные люди, которые могут помочь справиться со сложностями жизни и внутренними неудовольствиями. Как и в случае зеркализации, неудачи и промахи родителя позволяют ребенку интернализировать эту функцию, так он постепенно приобретает чувство уверенности в себе и своих способностях, это ведет к развитию самоуважения и чувства компетентности взрослого человека (Кохут Х., 2003).

Существенным элементом детско-родительского общения является также качество контроля и дисциплины. М. Якоби обращает внимание на то, что в период младенчества и раннего детства баланс запрещения и поощрения целиком зависит от матери, младенец обнаруживает себя в полной ее власти. Исследователи связывают развитие высокой самооценки у ребенка с такими элементами контроля, как последовательность требований и ожидание более зрелого поведения от ребенка. Еще одно важное качество общения – умение «слушать» своего ребенка. Оно позволяет ребенку почувствовать себя услышанным, значительным, удостовериться, что его мысли стоящие и учитываются (Якоби М., 2001).

В своей теории самодетерминации Э. Деси и Р. Райан (Deci E. L., Ryan R. M., 1987) определяют условия, которые питают врожденный человеческий потенциал самодетерминации начиная с детства. Предполагается, что у человека есть внутренние психологические потребности при взаимодействии с внешней средой: в автономности, компетентности и во взаимосвязи с другими людьми. Эти потребности служат основой внутренней мотивации. Авторы выделяют три компонента окружающей среды, необходимые для оптимального развития ребенка:

– направленность на автономию – взрослый дает возможность выбора, позволяет самостоятельно решать проблемы, минимизирует контроль и действует, ориентируясь на перспективы ребенка;

– структура – взрослый является проводником в среде, обеспечивает рациональную организацию детской активности и дает значимую обратную связь на свободную активность ребенка;

– включенность – взрослый уделяет ребенку время и внимание, когда он делает открытия, разведывает новое, проявляет себя, и предоставляет возможности для этого.

Несомненно, при таком подходе родителей ребенок чувствует уважение к себе. Дети, родители которых поддерживали у них чувство автономии и инициативы, внутренне мотивированы и более ориентированы на овладение различными ситуациями. Особенность внутренней мотивации заключается в том, что сама активность становится вознаграждением. Внутренняя мотивация может быть подорвана у ребенка в условиях чрезмерного контроля или при нестабильном окружении.

Итак, важной составляющей материнского отношения оказывается принятие ребенка, которое выражается в проявлении эмоциональной теплоты, чувствительности к потребностям ребенка и отзывчивом реагировании на них. Мать удерживает сильные чувства фрустрации и тревоги, не разрушаясь сама и не оставаясь безучастной, помогая тем самым ребенку справиться с ними. Радуясь своему ребенку, восхищаясь им, мать показывает его желанность и передает опыт принятия и любви в лучистом взгляде. Принятие матери обеспечивает уверенность ребенка в собственной ценности, радость бытия, теплоту по отношению к себе и другим людям.

Другая важная составляющая – уважение своего ребенка, оно позволяет матери ориентироваться на перспективу его развития, признавая за ним полное право независимого существования в будущем. Это означает разумное сочетание свободы и контроля. То есть предоставление свободы таким образом, чтобы обеспечивать возможность проявления активности, самостоятельности, приобретения компетентности во внешнем мире, и контролировать ребенка в той мере, в какой это необходимо для его безопасности. Предоставление свободы означает также и предоставление возможности ребенку бывать наедине с самим собой и приобретать компетентность в своем внутреннем мире, т. е. уважение «личного пространства» ребенка. Это означает также умение слушать высказывания и мнения своего ребенка. Мать гордится тем, что он уже умеет делать и как рассуждает. Так она подтверждает способности ребенка, показывает его ценность и передает опыт уважения. При воспитании ребенка мать внутренне исходит из готовности содействовать его развитию с тем, чтобы он вырос свободным и равным, и это – уважение к будущему самостоятельному гражданину, вера в его возможности реализовывать свои таланты и способности.

Принятие и уважение матери создают безопасное и свободное пространство, опыт проживания которого ребенок присваивает себе. Это пространство становится пространством внутреннего мира человека, его эмоциональным ресурсом. В нем существуют экзистенциальные самопринятие и самоуважение в виде образов и отголосков детского опыта. Это область трансформации и творчества.

Наличие эмоционального ресурса личности позволяет:

– сохранять принятие себя и самоуважение в случае социальных невзгод и физических недугов;

– использовать свои природные свойства (темперамент, задатки, физические данные и др.) как сильные стороны и на их основе развивать свою компетентность (интеллектуальную, эмоциональную, социальную и др.);

– иметь доступ к внутреннему глубинному потенциалу и развивать свою индивидуальность (целостность, активность, гибкость);

– регулировать настроение, выдерживать страдания, использовать их для личностного роста;

– чувствовать себя психологически благополучным, признавая свое несовершенство;

– быть работоспособным и жизнеспособным.

Можно заключить, что подобные достаточно благоприятные взаимоотношения с матерью служат базой для полноценного развития ребенка и достижения им психологического благополучия во взрослом возрасте.

Говоря о матери, мы имеем в виду лицо, постоянно заботящееся о ребенке. По мере роста ребенка другие близкие люди вносят свой вклад в принятие и уважение. Во многих моделях, рассматривающих влияние среды на развитие ребенка, подчеркивается роль его социального окружения.

Зададимся вопросом: что же позволяет матери принимать и уважать своего ребенка? Видимо, это происходит, когда ребенок желанный. Когда мать чувствует любовь и защиту со стороны мужа и родных, когда она довольна собой, своей жизнью, удовлетворена работой, семейными отношениями и другими сферами жизни, когда она может рассчитывать на свои силы и на поддержку близких в решении жизненных проблем. Вероятно, это будет происходить также в том случае, если она сама имела такой опыт отношений с собственной матерью и другими близкими людьми и имеет эмоциональный ресурс. Тогда она может передать этот опыт своему ребенку, даже если ее жизнь далеко не безоблачна. И задача человека – через созидание культурных ценностей передавать энергию своего ресурса дальше: своим детям, другим близким людям и вообще следующему поколению.

Если у матери нет достаточного эмоционального ресурса, чтобы обеспечить для своего ребенка свободное и безопасное пространство, то ребенок сам вынужден выполнять для нее эту функцию зеркализации, быть внимательным к материнским потребностям и настроению, надеясь, что так он получит, хотя бы частично, признательность и любовь своей матери. Ребенок, стараясь соответствовать материнским ожиданиям, не может позволить себе проявить недовольство, разозлиться и сдерживает свои агрессивные энергии. Если же они прорываются через плотину страха потерять благоволение матери, то затопляют и его самого, и окружающих.

Если мать ориентирована на любовь ребенка как средство повышения принятия и уважения себя самой, то вместо того, чтобы быть зеркалом, она сама стремится получить отражение от ребенка. И ребенок чувствует, что он важен лишь постольку, поскольку выполняет некую функцию, а не сам по себе, что он принужден жить ради своей матери (Шварц-Салант Н., 2007).

Сходным образом А. Маслоу различал дефицитарную и бытийную любовь. Дефицитарная любовь обусловлена собственной потребностью в самоуважении, скрашивании одиночества и др. Чем больше другой человек может удовлетворить какую-то значимую потребность, тем большая любовь к нему возникает. Бытийная любовь – это любовь к сущности и бытию другого человека. Такая любовь матери к ребенку в первые годы жизни обеспечивает удовлетворение потребности в безопасности и является необходимым условием дальнейшего гармоничного развития человека (Маслоу А., 1997).

К. Роджерс также считал, что из всех различных сочетаний отношений к детям наиболее способствует развитию ребенка «принятие-демократичность». Если родители тепло общаются с детьми, выражают свои чувства и доброе отношение, лишенное элемента собственничества, если они уважают индивидуальность ребенка и свою собственную, то они содействуют реализации ребенком своих возможностей (К. Роджерс, 1994).

Любовь матери к сущности ребенка предполагает восприятие его как субъекта.

Д. Винникотт, размышляя о достаточно хорошем материнстве и отзеркаливании, писал, что младенец, глядя в лицо матери, видит там самого себя. При этом то, как выглядит лицо матери, зависит от того, что она сама видит, глядя на ребенка. П. Фонаги, развивая концепцию отражения, предполагает, что младенец интернализует образ родителя, который видит в ребенке субъекта, обладающего собственным разумом, эмоциями, желаниями, и тогда младенец в другом находит себя. Если родитель терпит неудачу в этом отношении, то младенец сталкивается с версией себя как физического объекта в разуме родителя, а не человека со своими собственными возможностями и потенциалом (Fonagy P., et al, 2007).

Такое состояние матери, когда она находится на одной волне с ребенком, отзывчива к его внутреннему миру, У. Бион назвал мечтательностью (Бион У., 2008). Добавим, что в состоянии мечтательности мать восприимчива не только к сегодняшнему состоянию, но и к тому, что еще только готово проступать в развитии ребенка, – то, в каком направлении он будет меняться, расти, т. е. она видит зону ближайшего развития, перспективу. И это открывает пространство, в котором ребенок может безопасно проявлять себя, пробовать свои силы и достигать компетенций. Ориентируясь на зону ближайшего развития, мать видит ребенка и таким, какой он есть, и каким он скоро станет, чем задает вектор развития.

Таким образом, в состоянии мечтания мать воспринимает ребенка как субъекта, что означает принятие и уважение ребенка, ориентацию на его растущую свободу и равноправие. Такой опыт отношений интернализуется и становится уже внутренним ресурсом, который обеспечивает самопринятие и самоуважение, психологическое благополучие ребенка, ощущение жизни как насыщенной и осмысленной. А впоследствии, во взрослой жизни, он передается своему собственному ребенку. Если превалируют установки на отвержение ребенка, его зависимость и иерархичные отношения, то можно предположить, что мать видит в нем лишь объект воздействия. При таких установках матери нередко считают, что ребенок отнимает слишком много времени и сил, что он должен тщательнее следовать материнским указаниям, а когда вырастет, должен будет вернуть ей сполна за все ее труды. При таком опыте отношений трудно обрести психологическое благополучие.

Остановившись на истоках психологического благополучия человека, мы ни в коей мере не хотим сказать, что оно однозначно детерминировано ранними взаимоотношениями с матерью. Если детство было неблагополучным и базисные жизненные силы оказались недостаточны или если травматические события разрушили эти силы, психика как саморегулирующаяся система способна находить пути для их созидания или возрождения. Восстановление происходит не в изоляции, а в контексте взаимоотношений с отзывчивыми близкими людьми, с поддерживающим обществом и культурой. Поскольку изначально представление о безопасности мира и собственной ценности, способность к доверию, автономии, инициативе, компетентности, идентичности и близости формируются в отношениях с близкими людьми, то и восстановление происходит в сходных по качеству отношениях (Kalff D. M., 2003; Herman J., 1997).

То, что не случилось в детстве во взаимоотношениях с матерью, может произойти внутри психотерапевтических отношений. Если терапевт заботится о создании «свободного и защищенного пространства», то ощущение единства, по своей природе похожее на взаимоотношения «мать-ребенок», возникает у обоих участников, и тогда клиент имеет возможность заново прожить эмоциональное отношение в переносе и достичь психической интеграции (Kalff D. M., 2003).

Свободное и защищенное пространство возникает в том случае, если терапевт уважает и принимает клиента настолько полно, насколько он является самим собой, если терапевт видит в клиенте субъекта, обладающего собственным потенциалом. В условиях терапии клиент проживает зеркализацию и отзывчивость, чувствует себя услышанным, понятым и принятым. И тогда он чувствует себя свободным и все же защищенным во всех своих проявлениях.

Юнгианская песочная психотерапия обеспечивает условия для скрытого потаенного периода, который облегчает восстановление поврежденного образа матери. А это, в свою очередь, приводит к активизации Самости, последующему исцелению раненого Эго и «внутреннего» ребенка со всем тем значением, которое подразумевается в терминах психологического обновления.

Имя ребенка – Лев,

Матери – Анна.

В имени его – гнев,

В материнском – тишь.

Волосом он рыж

– Голова тюльпана! —

Что ж, осанна

Маленькому царю.

(Марина Цветаева )

Итак, благодаря принятию и уважению матери создается безопасное и свободное пространство. Взрослый человек, проживший такое отношение в детстве, обладает внутренней областью, населенной образами и отголосками детского опыта, для него открыт доступ к внутренней символической жизни. Это внутреннее пространство экзистенциального самопринятия и самоуважения является питающим эмоциональным ресурсом, который служит защитой от жизненных падений, резких взлетов, излишних тревог, смятений и опустошенности.

Идея внутреннего пространства, третьей области, развивается во многих психоаналитических теориях. Д. Винникотт (2002) назвал третьей областью переходное пространство, которое существует между внутренней и внешней реальностью и является местом локализации игры, творчества и культурной активности. В теории Д. Винникотта символом единства младенца и матери служит переходный объект. Когда младенец выходит из состояния слияния с матерью, он носит с собой плюшевого медвежонка, который символизирует это единство, а во внутреннем психическом плане формируется образ матери. Это означает, что между матерью и ребенком не образуется пустоты, а появляется потенциальное пространство, в котором они, хотя уже отдельные, находятся вместе. В то же время ребенок, будучи отдельным в присутствии матери, обнаруживает свою собственную внутреннюю жизнь. Поскольку мать заботится о ребенке, он поддерживает значимость внутреннего образа, и потенциальное пространство постепенно заполняется другими воображаемыми образами, игрой и творчеством. В случае травмы, если происходит разрыв с матерью, ее образ постепенно тускнеет и способность использовать символ единства с матерью может оборваться. Разрушение надежности матери означает потерю значимого символа и пространства игры.

Исследования Винникоттом третьего пространства и способности играть дополняются идеей М. Фордхама (Fordham M., 1976) относительно символической области «как будто бы». М. Фордхам считал, что в результате тесного эмоционального общения матери и младенца происходит способность к образованию символов. Образ матери – это тот первый символ, который позволяет ребенку ощущать безопасность даже тогда, когда мать исчезает из поля зрения, понимать, что при этом она все равно существует. Способность удерживать образ матери развивается постепенно, и этому помогает поведение матери. Например, издревле мамы играют со своими детьми в хорошо всем известную игру, когда мать прячется за занавеской или спинкой кроватки, а спустя некоторое время появляется снова. С течением времени у маленького ребенка накапливается опыт возвращения матери. Способность к образованию символов продолжает развиваться, когда родители обогащают, в психологическом смысле, жизнь ребенка. У ребенка появляются любимые игрушки, с которыми он спит, книжки, зачитанные до дыр, коврик над кроваткой, первые красивые ботинки… Мать постоянно обращается к истории его жизни: «Помнишь, как мы приезжали сюда прошлым летом и ходили на озеро…». Так с помощью самых близких людей формируется внутренний мир ребенка, и он, став взрослым, припоминает целый ряд вещей, с которыми связаны нежные чувства, идущие из детства.

Недостаток способности к образованию символов, по мнению М. Фордхама, происходит из-за нарушения эмоциональной связи матери и ребенка, в случае отсутствия матери, а также в результате серьезного заболевания ребенка. В свою очередь, сильные психологические травмы могут нарушить уже сформировавшуюся способность к символизации. М. Фордхам рассматривал недостаток способности к символическому мышлению как отступление к единственности, выражающееся в отсутствии способности к «как будто бы».

Надо сказать, что еще первые психологи развития, изучавшие значение игры для развития ребенка, обращали внимание на символическую функцию, хотя и не использовали данный термин. В 1905 году Б. Краевский в книге «Горе и радость детского возраста» писал:

«…Получив куклу в руки, девочка испытывает роскошь материнства, не окупив его страданиями и не платясь за него тревогами. В играх руке ребенка повинуются и конь, и корабль. В играх он обладает сокровищами, знанием и искусством, созидающей и разрушающей все силой. Ребенок, наконец, потянулся к луне, ему вырезали полукруг из золотой фольги, и он имеет уже в руках луну, т. е. по крайней мере испытывает такое удовольствие, как если бы его несбыточное желание счастливо осуществилось…Для неудовлетворенных натур высшего склада, а в страдании и для остальных взрослых, таким как для детей игры, спасительным убежищем служат искусства. Если угнетаемая служанка зачитывается романами о маркизах и герцогах, если одинокие люди с упоением слушают дуэты в опере, отставной военный увлекается шахматами, то психологический момент, имеющий место в этих случаях, очень близок с тем, когда дети строят города из карт или пекут пироги из песка» (Краевский Б., 1905, с. 94–96).

В этих строках подчеркнуто психологическое единство игры и искусства как символического мира «как будто бы», который помогает человеку, когда он ищет возможность справиться с внутренней или внешней трудной ситуацией.

Сравним с высказыванием Винникотта: «В игре ребенок манипулирует внешними явлениями для обслуживания своей мечты и вносит в выбранные внешние явления чувства и смыслы из своего воображаемого мира…» (Винникотт Д., 2002, с. 96).

Так и в спонтанной игре sandplay руке клиента «повинуются и конь и корабль». Фигурки, поставленные на поднос, подвластны создателю, и вот уже в силу воображения конь скачет и корабль плывет. Процесс построения композиций в ходе терапии способствует развитию или восстановлению символической функции. И поскольку клиенты приходят с разными историями, а потенциальное пространство у них сильно варьирует, то важна открытость самого терапевта внутреннему пространству игры. Если терапевт «умеет играть и делает это свободно и радостно», то способность создавать символы активизируется и у клиента. «Психотерапия работает на стыке двух областей игры – пациента и психотерапевта» (Винникотт Д., 2002, с. 100).

Если обратиться к мечтательности (Бион), то снова заметим, что позиция терапевта сходна с материнской. Мать в состоянии мечтательности открывает волшебный символический мир, зону игры для младенца, где время течет неспешно и приятно просто быть отдельными вместе. Так и в терапевтической ситуации: взаимная игра в состоянии мечтания терапевта и клиента приводит к возникновению третьей области, пересечению пространств игры. Идею о появлении интерсубъективного аналитического «третьего» в процессе психоанализа высказал Т. Огден:

«Дебюсси считал, что музыка – это пространство между нотами. Нечто похожее можно сказать и о психоанализе. Между нотами произносимых слов, составляющих аналитический диалог, находятся мечтания аналитика и анализируемого. Именно в этом пространстве, занимаемом взаимной игрой мечтаний, можно найти музыку психоанализа.

Я считаю, что создание аналитического процесса зависит от способности аналитика и анализируемого вступать в диалектическое взаимодействие состояний „мечтания“, которые в одно и то же время приватны и бессознательно коммуникативны» (Огден Т., 2001, с. 64).

В завершение еще раз отметим, что терапевт, находясь в состоянии мечтания, открытый внутреннему пространству игры, символическому миру «как будто бы», принимает и уважает клиента, воспринимает его как субъекта, обладающего собственным потенциалом, что служит залогом появления свободного и защищенного пространства в терапии и приводит к открытию клиентом своей внутренней символической жизни. Как результат таинства «третьего», клиент достигает глубин души и находит психологическое исцеление. Он обретает свое внутреннее свободное и защищенное пространство, которое остается с ним и служит эмоциональным ресурсом на жизненном пути.

Послесловие

Психологическое исцеление остается таинством. Пожалуй, самая большая цель, которая возможна в отношении клиента, заключается вовсе не в том, чтобы он стал соответствовать представлениям терапевта, пусть даже самой прекрасной его идее, а в том, чтобы клиент позволил себе стать тем человеком, какой он есть внутри себя. Преисполненность терапевта желанием излечить или оказать влияние, увлеченность иллюзией понимания, основанной на теории, могут действовать против той открытости по отношению к индивидуальности клиента, которая оказывается центральным моментом психотерапии, сердцем процесса роста и развития клиента согласно собственному потенциалу.

Я вспоминаю один фильм с участием Луи де Фюнеса, в котором он играл роль балетного импресарио – «Человек-оркестр». Один из эпизодов фильма впечатлил меня. Комиссии надо было выбрать танцовщицу в труппу. Во время просмотра одна из претенденток довольно обычно исполняла танец, но в воображении балетного импресарио она танцевала иначе. Этот танец, показанный на экране, действительно завораживал. Импресарио вскочил с места, стал размахивать руками со словами «Вы видели, вы видели! », но никто не видел так, как он. Этот образ сопровождает меня во время встречи с клиентом. Если мы видим клиента такими же глазами, как импресарио в этом фильме видел танцующую девушку, то раскрывается тот человек, который был скрыт, разворачиваются его потенциалы.

Ученик Юнга, аналитик Джозеф Вилрайт в книге «Св. Георгий и одуванчик» приводит высказывание Микеланджело, которое он всегда вспоминает, начиная работу с клиентом. О процессе создания скульптуры Давида Микеланджело говорил, что Давид был в той глыбе мрамора и что он должен был быть очень осторожным, освобождая его, так, чтобы Давид мог появиться невредимым.

Юнгианский подход не предполагает заданного «правильного» способа психотерапии, и это позволяет находить свой собственный путь «неправильными объездами и крутыми поворотами», действовать в согласии с собой.

Один из чань-буддистов средневековья Чжаучжоу говорил, что когда неискренний человек исповедует истинное учение, оно становится ложным, а когда искренний человек исповедует ложное учение, оно становится истинным (цит. по: Абаев Н. В., 1989). Если в терапевте живут противоречия, если он осознает парадоксальность души, то он будет открыт индивидуальности клиента.

Опять же, как сказал Джозеф Вилрайт, «интересная вещь состоит в том, что все мы получаем довольно хорошие результаты, пока мы помним, что нет никакого правильного способа проводить анализ, но только правильный путь к каждому из нас».

Юнгианская песочная психотерапия является глубинным и тонким методом. При бережном уважительном отношении к появляющимся символам они открывают доступ к тяжелым чувствам клиента, и переживание, разделенное с терапевтом, перестает терзать изнутри. Признание терапевтом исцеляющих аспектов внутри психики клиента важно, поскольку именно оно позволяет клиенту достичь моме

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 89