VI. ВВЕДЕНИЕ В АНАТОМИЮ МАССОВОГО ЧЕЛОВЕКА
Кто он, тот массовый человек, что главенствует сейчас в общественнойжизни, политической и не политической? Почему он такой, какой есть, иначеговоря, как он получился таким? Оба вопроса требуют совместного ответа, потому что взаимно проясняютдруг друга. Человек, который намерен сегодня возглавлять европейскую жизнь, мало похож на тех, кто двигал XIX век, но именно XIX веком он рожден ивскормлен. Проницательный ум, будь то в 1820-м, 1850-м или 1880 году, простым рассуждением a priori мог предвосхитить тяжесть современнойисторической ситуации. И в ней действительно нет ровным счетом ничего, непредугаданного сто лет назад. " Массы надвигаются! " [2] - апокалипсическивосклицал Гегель. " Без новой духовной власти наша эпоха - эпохареволюционная - кончится катастрофой" [3], - предрекал Огюст Конт. " Я вижувсемирный потоп нигилизма! " - кричал с энгадинских круч усатый Ницше.Неправда, что история непредсказуема. Сплошь и рядом пророчества сбывались.Если бы грядущее не оставляло бреши для предвидений, то и впредь, исполняясьи становясь прошлым, оно оставалось бы непонятным. В шутке, что историк -пророк наизнанку, заключена вся философия истории. Конечно, можно провидетьлишь общий каркас будущего, но ведь и в настоящем или прошлом этоединственное, что, в сущности, доступно. Поэтому, чтобы видеть свое время, надо смотреть с расстояния. С какого? Достаточного, чтобы не различать носаКлеопатры. Какой представлялась жизнь той человеческой массе, которую в изобилииплодил XIX век? Прежде всего и во всех отношениях - материально доступной.Никогда еще рядовой человек не утолял с таким размахом свои житейскиезапросы. По мере того как таяли крупные состояния и ужесточалась жизньрабочих, экономические перспективы среднего сдоя становились день ото днявсе шире. Каждый день вносил новую лепту в его жизненный standard. С каждымднем росло чувство надежности и собственной независимости. То, что преждесчиталось удачей и рождало смиренную признательность судьбе, стало правом, которое не благословляют, а требуют. С 1900 года начинает и рабочий ширить и упрочивать свою жизнь. Он, однако, должен за это бороться. Благоденствие не уготовано ему заботливо, как среднему человеку, на диво слаженным обществом и Государством. Этой материальной доступности и обеспеченности сопутствует житейская -comfort и общественный порядок. Жизнь катится по надежным рельсам, истолкновение с чем-то враждебным и грозным мало представимо. Столь ясная и распахнутая перспектива неминуемо должна в недрахобыденного сознания копить то ощущение жизни, что метко выражено нашейстаринной поговоркой - " широка Кастилия! " [4] А именно, во всех ее основных ирешающих моментах жизнь представляется новому человеку лишенной преград. Этообстоятельство и его важность осознаются сами собой, если вспомнить, чтопрежде рядовой человек и не подозревал о такой жизненной раскрепощенности.Напротив, жизнь была для него тяжкой участью - и материально, и житейски. Онс рождения ощущал ее как скопище преград, которые обречен терпеть, скоторыми принужден смириться и втиснуться в отведенную ему щель. Контраст будет еще отчетливее, если от материального перейти к аспектугражданскому и моральному. С середины прошлого века средний человек не видитперед собой никаких социальных барьеров. С рождения он и в общественнойжизни не встречает рогаток и ограничений. Никто не принуждает его сужатьсвою жизнь. И здесь " широка Кастилия". Не существует ни сословий, ни каст.Ни у кого нет гражданских привилегий. Средний человек усваивает как истину, что все люди узаконенно равны. Никогда за всю историю человек не знал условий, даже отдаленно похожихна современные. Речь действительно идет о чем-то абсолютно новом, что внес вчеловеческую судьбу XIX век. Создано новое сценическое пространство длясуществования человека, новое и в материальном и в социальном плане. Триначала сделали возможным этот новый мир: либеральная демократия, экспериментальная наука и промышленность. Два последних фактора можнообъединить в одно понятие - техника. В этой триаде ничто не рождено XIXвеком, но унаследовано от двух предыдущих столетий. Девятнадцатый век неизобрел, а внедрил, и в том его заслуга. Это прописная истина. Но одной еемало, и надо вникнуть в ее неумолимые следствия. Девятнадцатый век был революционным по сути. И суть не в живописностиего баррикад - это всего лишь декорация, - а в том, что он поместил огромнуюмассу общества в жизненные условия, прямо противоположные всему, с чемсредний человек свыкся ранее. Короче, век перелицевал общественную жизнь.Революция не покушение на порядок, но внедрение нового порядка, дискредитирующего привычный. И потому можно без особых преувеличенийсказать, что человек, порожденный XIX столетием, социально стоит в рядупредшественников особняком. Разумеется, человеческий тип XVIII века отличенот преобладавшего в семнадцатом, а тот - от характерного для XVI века, новсе они в конечном счете родственны, схожи и по сути даже одинаковы, еслисопоставить их с нашим новоявленным современником. Для " плебея" всех времен" жизнь" означала прежде всего стеснение, повинность, зависимость - короче, угнетение. Еще короче - гнет, если не ограничивать его правовым и сословным, забывая о стихиях. Потому что их напор не слабел никогда, вплоть до прошлоговека, с началом которого технический прогресс - материальный иуправленческий - становится практически безграничным. Прежде даже длябогатых и могущественных земля была миром нужды, тягот и риска[*При любомотносительном богатстве сфера благ и удобств, обеспеченных им, была крайнесужена всеобщей бедностью мира. Жизнь среднего человека много легче, изобильнее и безопаснее жизни могущественнейшего властителя иных времен.Какая разница, кто кого богаче, если богат мир и не скупится на автострады, магистрали, телеграфы, отели, личную безопасность и аспирин? ]. Тот мир, что окружает нового человека с колыбели, не только непонуждает его к самообузданию, не только не ставит перед ним никакихзапретов и ограничений, но, напротив, непрестанно бередит его аппетиты, которые в принципе могут расти бесконечно. Ибо этот мир XIX и начала XX векане просто демонстрирует свои бесспорные достоинства и масштабы, но и внушаетсвоим обитателям - и это крайне важно - полную уверенность, что завтра, словно упиваясь стихийным и неистовым ростом, мир станет еще богаче, ещешире и совершеннее. И по сей день, несмотря на признаки первых трещин в этойнезыблемой вере, - по сей день, повторяю, мало кто сомневается, чтоавтомобили через пять лет будут лучше и дешевле, чем сегодня. Это так женепреложно, как завтрашний восход солнца. Сравнение, кстати, точное.Действительно, видя мир так великолепно устроенным и слаженным, человекзаурядный полагает его делом рук самой природы и не в силах додуматься, чтодело это требует усилий людей незаурядных. Еще труднее ему уразуметь, чтовсе эти легко достижимые блага держатся на определенных и нелегко достижимыхчеловеческих качествах, малейший недобор которых незамедлительно развеетпрахом великолепное сооружение. Пора уже наметить первыми двумя штрихами психологический рисуноксегодняшнего массового человека: эти две черты - беспрепятственный ростжизненных запросов и, следовательно, безудержная экспансия собственнойнатуры и, второе, врожденная неблагодарность ко всему, что сумело облегчитьему жизнь. Обе черты рисуют весьма знакомый душевный склад - избалованногоребенка. И в общем можно уверенно прилагать их к массовой душе как осикоординат. Наследница незапамятного и гениального былого, гениального посвоему вдохновению и дерзанию, современная чернь избалована окружением.Баловать - это значит потакать, поддерживать иллюзию, что все дозволено иничто не обязательно. Ребенок в такой обстановке лишается понятий о своихпределах. Избавленный от любого давления извне, от любых столкновений сдругими, он и впрямь начинает верить, что существует только он, и привыкаетни с кем не считаться, а главное, никого не считать лучше себя. Ощущениечужого превосходства вырабатывается лишь благодаря кому-то более сильному, кто вынуждает сдерживать, умерять и подавлять желания. Так усваиваетсяважнейший урок: " Здесь кончаюсь я и начинается другой, который может больше, чем я. В мире, очевидно, существуют двое: я и тот другой, кто выше меня".Среднему человеку прошлого мир ежедневно преподавал эту простую мудрость, поскольку был настолько неслаженным, что бедствия не кончались и ничто нестановилось надежным, обильным и устойчивым. Но для новой массы все возможнои даже гарантировано - и все наготове, без каких-либо предварительныхусилий, как солнце, которое не надо тащить в зенит на собственных плечах.Ведь никто никого не благодарит за воздух, которым дышит, потому что воздухникем не изготовлен - он часть того, о чем говорится " это естественно", поскольку это есть и не может не быть. А избалованные массы достаточномалокультурны, чтобы всю эту материальную и социальную слаженность, безвозмездную, как воздух, тоже считать естественной, поскольку она, похоже, всегда есть и почти так же совершенна, как и природа. Мне думается, сама искусность, с какой XIX век обустроил определенныесферы жизни, побуждает облагодетельствованную массу считать их устройство неискусным, а естественным. Этим объясняется и определяется то абсурдноесостояние духа, в котором пребывает масса: больше всего ее заботитсобственное благополучие и меньше всего - истоки этого благополучия. Не видяв благах цивилизации ни изощренного замысла, ни искусного воплощения, длясохранности которого нужны огромные и бережные усилия, средний человек и длясебя не видит иной обязанности, как убежденно домогаться этих благ, единственно по праву рождения. В дни голодных бунтов народные толпы обычнотребуют хлеба, а в поддержку требований обычно громят пекарни. Чем не символтого, как современные массы поступают, только размашистей и изобретательней, с той цивилизацией, что их питает? [*Для брошенной на собственный произволмассы, будь то чернь или знать, жажда жизни неизменно оборачиваетсяразрушением самих основ жизни. Бесподобным гротеском этой тяги - proptervitam, vitae perdere causas[5] - мне кажется происшедшее в Нихаре, городкеблиз Альмерии, 13 сентября 1759 года, когда был провозглашен королем КарлосIII. Торжество началось на площади. " Затем ведено было угостить всесобрание, каковое истребило 77 бочонков вина и четыре бурдюка водки ивоодушевилось настолько, что со многими здравицами двинулось кмуниципальному складу и там повыбрасывало из окон весь хлебный запас и 900реалов общинных денег. Потом перешли к табачной торговле и принудиливыкинуть месячную выручку и табак тоже. В лавках учинили то же самое, изничтожив во славу празднества все, что было там съестного и питейного.Духовенство не уступало рвением и громко призывало женщин выбрасывать наулицу все что ни есть, и те трудились без малейшего сожаления, пока в домахне осталось ни хлеба ни зерна, ни муки ни крупы, ни мисок ни кастрюль, ниступок ни пестов и весь сказанный город не опустел". (Документ из собраниядоктора Санчеса де Тока, приведенный в книге Мануэля Данвила " ПравлениеКарлоса III", т. 2, с. 10, примеч. 2.) Названный город в угодумонархическому ажиотажу истребил себя. Блажен Нихар, ибо за ним будущее! ]
Популярное:
