XI. ВЕК САМОДОВОЛЬНЫХ НЕДОРОСЛЕЙ
Итак, новая социальная реальность такова: европейская история впервыеоказалась отданной на откуп заурядности. Или в действительном залоге: заурядность, прежде подвластная, решила властвовать. Решение выйти наавансцену возникло само собой, как только созрел новый человеческий тип -воплощенная посредственность. В социальном плане психологический строй этогоновичка определяется следующим: во-первых, подспудным и врожденным ощущениемлегкости и обильности жизни, лишенной тяжких ограничений, и, во-вторых, вследствие этого - чувством собственного превосходства и всесилия, что, естественно, побуждает принимать себя таким, какой есть, и считать свойумственный и нравственный уровень более чем достаточным. Этасамодостаточность повелевает не поддаваться внешнему влиянию, не подвергатьсомнению свои взгляды и не считаться ни с кем. Привычка ощущатьпревосходство постоянно бередит желание господствовать. И массовый человекдержится так, словно в мире существует только он и ему подобные, а отсюда иего третья черта - вмешиваться во все, навязывая свою убогость бесцеремонно, безоглядно, безотлагательно и безоговорочно, то есть в духе " прямогодействия". Эта совокупность заставляет вспомнить такие ущербные человеческиеособи, как избалованный ребенок и взбесившийся дикарь, то есть варвар.(Нормальный дикарь, напротив, как никто другой, следует высшим установлениям- вере, табу, заветам и обычаям.) Не надо удивляться моей желчности. Этопервая попытка атаковать триумфатора и знак, что есть еще европейцы, готовыевосстать против его тирании. Пока это лишь разведка, главный бой впереди -он не заставит себя ждать и наверняка будет иным, чем мне представляется. Ноатака окажется такой, что массовый человек не сумеет опередить ее - он будетждать ее и даже не подозревать, что решающий удар уже нанесен. Существо, которое в наши дни проникло всюду и всюду выказало своюварварскую суть, и в самом деле баловень человеческой истории. Баловень -это наследник, который держится исключительно как наследник. Наше наследство- цивилизация, с ее удобствами, гарантиями и прочими благами. Как мыубедились, только жизнь на широкую ногу и способна породить подобноесущество со всем его вышеописанным содержимым. Это еще один живой примертого, как богатство калечит человеческую природу. Мы ошибочно полагаем, чтожизнь в изобилии полнее, выше и подлиннее, чем жизнь в упорной борьбе снуждой. А это не так, и тому есть причины, непреложные и архисерьезные, которые здесь не место излагать. Не вдаваясь в них, достаточно вспомнитьдавнюю и заигранную трагедию наследственной аристократии. Аристократнаследует, то есть присваивает, жизненные условия, которые создавал не он исуществование которых не связано органически с его, и только его, жизнью. Споявлением на свет он моментально и безотчетно водворяется в сердцевинусвоих богатств и привилегий. Внутренне его ничто с ними не роднит, посколькуони исходят не от него. Это огромный панцирный покров, пустая оболочка инойжизни, иного существа - родоначальника. А сам он лишь наследник, то естьносит оболочку чужой жизни. Что же его ждет? Какой жизнью суждено ему жить -своей или своего пращура? Да никакой. Он обречен представлять собой другого, то есть не быть ни собой, ни другим. Жизнь его неумолимо теряетдостоверность и становится видимостью, игрой в жизнь, и притом чужую.Изобилие, которым он вынужден владеть, отнимает у наследника его собственноепредназначение, омертвляет его жизнь. Жизнь - борьба и вечное усилие статьсобой. Именно те трудности, что мешают мне осуществиться, будят и напрягаютмои силы и способности. Если бы мое тело не весило, я бы не мог ходить. Еслибы воздух не давил на него, оно лопнуло бы, как мыльный пузырь. Так, ототсутствия жизненных условий, улетучивается и личность наследственного" аристократа". Отсюда и то редкостное размягчение мозгов у родовитогопотомства и никем еще не изученный роковой удел наследственной знати - еевнутренний и трагический механизм вырождения. Если бы лишь на этом и спотыкалась наша наивная вера, что изобилиеспособствует жизни! Но куда там. Избыточные блага[*Не надо путать ростжизненных благ и даже изобилие с их избытком. Подобный рост в XIX векепривел к небывалому, количественно и качественно, росту жизни, о чем я ужеупоминал. Но настал час, когда неограниченные возможности цивилизации вконтрасте с ограниченностью среднего человека обрели оттенок избытка, чрезмерного, то есть излишнего, обилия. Всего лишь один пример: уверенность, которую, казалось бы, сулил прогресс - непрерывный рост уровня жизни, -развратила среднего человека и обернулась самоуверенностью, другими словами, - ущербным и разрушительным самообманом] сами собой уродуютжизнедеятельность и производят на свет такие ущербные натуры, как" баловень", или " наследник" (аристократ лишь его частный случай), или, наконец, самый вездесущий и законченный тип - современного массовогочеловека. (Стоило бы, кстати, подробнее проследить, как многиехарактернейшие черты " аристократа" всех времен и народов, подобно семенам, дают массовые всходы. Стремление, например, делать игру и спорт своимглавным занятием; всеми средствами, от гигиены до гардероба, культивироватьсобственное тело; не допускать романтизма в отношениях с женщинами; делитьдосуг с интеллигентами, в душе презирая их и с радостью отдавая нарастерзание лакеям и жандармам; предпочитать абсолютную властьдемократическим прениям и т. д. и т. п.[* В этом, и не только в этомотношении английская аристократия кажется исключением. Само по себеудивительно; однако достаточно беглого взгляда на британскую историю, чтобыувидеть, как этим исключением, при всей его исключительности, подтверждаетсяправило. Вопреки ходячему мнению, английская знать была наименее" благополучной" в Европе и свыклась с опасностью и риском, как никакаядругая. Потому-то она, живя в постоянной опасности, научилась и научилауважать себя, что требует безустанной боевой готовности. Как-то забывается, что Англия, даже в XVIII веке, была беднейшей страной Европы. Это и спаслобританскую знать. Нужда заставила ее смириться с таким, в остальной Европенеблагородным, занятием, как торговля и промышленность, - то есть житьсозидательно, а не уповать на привилегии].) И снова я с тяжелым сердцем вынужден повторить: этот новоявленныйварвар, с хамскими повадками - законный плод нашей цивилизации, и вособенности тех ее форм, которые возникли в XIX веке. Он не вторгся вцивилизованный мир извне, как " рослые рыжие варвары" V века, и не проник внего изнутри, путем таинственного самозарождения, вроде того, что Аристотельприписывал головастикам. Он - естественное порождение упомянутого мира.Можно сформулировать закон, подтвержденный палеонтологией и биогеографией: человеческая жизнь расцветала лишь тогда, когда ее растущие возможностиуравновешивались теми трудностями, что она испытывала. Это справедливо и длядуховною и для физического существования. Касательно последнего напомню, чточеловек развивался в тех областях земли, где жаркое время годауравновешивалось нестерпимо холодным. В тропиках первобытная жизньвырождается, и, наоборот, низшие ее формы, как, например, пигмеи, вытесненытуда племенами, возникшими позже и на более высокой эволюционной ступени. Словом, именно в XIX веке цивилизация позволила среднему человекуутвердиться в избыточном мире, воспринятом как изобилие благ, но не забот.Он очутился среди сказочных машин, чудодейственных лекарств, услужливыхправительств, уютных гражданских прав. А вот задуматься над тем, какнепросто создавать эти машины и лекарства и обеспечивать их появление впредьи как шатко само устройство общества и государства, он не успел и, незаботясь о трудностях, почти не ощущает обязанностей. Такой сдвиг равновесиякалечит его и, подрезав жизненные корни, уже не дает ему ощутить самусущность жизни, вечно темную и насквозь опасную. Ничто так не противоречитчеловеческой жизни, как ее же собственная разновидность, воплощенная в" самодовольном недоросле". И когда этот тип начинает преобладать, надо битьтревогу и кричать, что человечеству грозит вырождение, едва ли неравносильное смерти. Пусть уровень жизни в Европе сегодня выше, чем когда быто ни было, - нельзя, глядя в будущее, не опасаться, что завтра он не тольконе возрастет, но безудержно покатится вниз. Все это, надеюсь, достаточно ясно указывает на крайнююпротивоестественность " самодовольного недоросля". Это тип человека, которыйживет, дабы делать то, что хочется. Обычное заблуждение маменькина сынка. Апричина проста: в семейном кругу любые, даже тяжкие проступки остаются, вобщем-то, безнаказанными. Семейный очаг - это тепло искусственное, и здесьлегко сходит с рук то, что на вольном воздухе улицы имело бы весьма пагубныепоследствия, и в самом скором времени. Но сам-то недоросль уверен, что можетповсюду вести себя как дома, что вообще нет ничего неизбежного, непоправимого и окончательного. И потому уверен, что может делать все, чтохочет[*Как семья соотносится с обществом, точно так же, только крупнее ирельефнее, нация соотносится с человечеством. Самые самодовольные насегодняшний день, да и самые монументальные " недоросли" - это народы, которые вознамерились в человеческом сообществе " делать то, что хочется". Ипо наивности называют это " национализмом". Как не претит мнеинтернациональный дух и ханжеское почтение к нему, но эти капризынациональной незрелости кажутся карикатурными]. Роковая ошибка! " Ваша милость пойдет куда следует", - говорят попугаю впортугальской сказке. Но разве нельзя делать то, что хочется? Речь не о том, что нельзя, речь совсем о другом: все, что мы можем, - это делать то, чегоне можем не делать, становиться тем, чем не можем не стать. Единственновозможное для нас своеволие - отказаться это делать, но отказ не означаетсвободу действий - мы и тогда не вольны делать то, что хочется. Это несвоеволие, а свобода воли с отрицательным знаком - неволие. Можно изменитьсвоему предназначению и дезертировать, но дезертировать можно, лишь загнавсебя в подвалы своей судьбы. Я не могу убедить каждого ссылкой на егособственный опыт, потому что не знаю этого опыта, но вправе сослаться на тообщее, что вошло в судьбу каждого. Например, на общее всем европейцам - икуда более прочное, чем их публичные " идеи" и " взгляды, - сознание того, чтосовременный европеец не может не ценить свободу. Можно спорить, какой именнодолжна быть эта свобода, но суть в ином. Сегодня самый махровый реакционер вглубине души сознает, что европейская идея, которую прошлый век окрестиллиберализмом, в конечном счете и есть то непреложное и неизбежное, чемсегодня стал, вольно или невольно, западный человек. И как бы неопровержимо ни доказывали, насколько ложной и гибельной былалюбая попытка осуществить этот непростительный императив политическойсвободы, вписанный в европейскую историю, конечным остается понимание егоподспудной правоты. Это конечное понимание есть и у коммуниста и у фашиста, судя по их усилиям убедить себя и нас в обратном, как есть оно - хочет онтого или нет, верит он в это или нет[*Каждый, кто верит, согласно Копернику, что солнце не заходит за горизонт, изо дня в день видит обратное, и, поскольку очевидность мешает убеждению, продолжает верить в него. В немнаучная вера непрерывно подавляет влияние первичной или непосредственнойверы. Так и упомянутый католик своей догматической верой отвергает своюподлинную, личную веру в насущность свободы. Я упомянул его в качествепримера и только для пояснения своей мысли, а не для того, чтобы подвергнутьтакому же строгому суду, какому подвергаю современного массового человека, " самодовольного недоросля". Совпадают они лишь в одном. Вина " недоросля" втом, что он целиком не самобытен. У католика же бытие подлинно, но нецеликом. Но даже " это частичное совпадение мнимо. Католик изменяет себе втой сфере бытия, где он сын своего времени и, хочет он того или не хочет, современный европеец; и изменяет потому, что стремится остаться вернымдругой властной сфере своего бытия - своей религиозной вере. Это означает, что судьба его, по существу, трагична. И он принимает ее такой." Самодовольный недоросль", напротив, дезертирует, изменяя себе побезалаберности, а всему остальному - единственно из трусости и желанияувильнуть при малейшем намеке на трагедию] - у католика, сколь бы преданнони чтил он " Силлабус" [14]. Все они знают, что, какой бы справедливой ни былакритика либерализма, его подспудная правота неодолима, потому что это нетеоретическая правота, не научная, не умозрительная, но совсем иного ирешающего свойства, а именно правота судьбы. Теоретические истины не простоспорны, но вся сила и смысл их в этой спорности; они рождены спором, живы, пока оспоримы, и существуют единственно для продолжения спора. Но судьбу -то, чему предстоит или не предстоит стать жизнью, - не оспаривают. Еепринимают или отвергают. Приняв, становятся собой; отвергнув, отрицают иподменяют себя[*Оскудеть, опуститься, пасть - это и значит отказаться отсебя, от того, в ком ты должен был осуществиться. Подлинное существованиепри этом не исчезает, а становится укоризненной тенью, призраком, которыйвечно напоминает, как низка эта участь и какой непохожей она должна быластать. Такая жизнь лишь неудачное самоубийство]. Судьба проступает не в том, что нам хочется, - напротив, ее строгиечерты отчетливее, когда мы сознаем, что должны вопреки хотению. Итак, " самодовольный недоросль" знает, что должно быть, но, несмотря наэто и даже именно поэтому, словом и делом изображает, будто убежден вобратном. Фашист обрушивается на политическую свободу именно потому, чтознает: всецело и всерьез ее не может не быть, она неотменима как сущностьевропейской жизни и в серьезную минуту, когда нуждаться в ней будутпо-настоящему, она окажется налицо. Но так уж настроен массовый человек - накапризный лад. Он ничего не делает раз навсегда, и, что бы ни делал, все унего " понарошку", как выходки маменькина сынка. Поспешная готовность его влюбом деле вести себя трагически, отчаянно и безоглядно - это лишьдекорация. Трагедию он разыгрывает именно потому, что не верит, будто вцивилизованном мире она может разыграться всерьез. Не принимать же на веру все, что человек изображает из себя! Есликто-то настаивает, что дважды два, по его святому убеждению, пять, и нетоснований считать его помешанным, остается признать, что сам он, как бы нисрывал голос и ни грозился умереть за свои слова, попросту не верит в то, что говорит. Шквал повального и беспросветного фиглярства катится по европейскойземле. Любая позиция утверждается из позерства и внутренне лжива. Все усилиянаправлены единственно на то, чтобы не встретиться со своей судьбой, отвернуться и не слышать ее темного зова, избежать очной ставки с тем, чтодолжно стать жизнью. Живут в шутку и тем шуточнее, чем трагичнее надетаямаска. Шутовство неминуемо, если любой шаг необязателен и не вбирает в себяличность целиком и бесповоротно. Массовый человек боится встать на твердый, скальный грунт предназначения; куда свойственнее ему прозябать, существоватьнереально, повисая в воздухе. И никогда еще не носилось по ветру столькожизней, невесомых и беспочвенных - выдернутых из своей судьбы - и так легкоувлекаемых любым, самым жалким течением. Поистине эпоха " увлечений" и" течений". Мало кто противится тем поверхностным завихрениям, которыелихорадят искусство, мысль, политику, общество. И потому риторика цветет какникогда. Сюрреалист отважно кладет (избавлю себя от необходимости приводитьэто слово) там, где раньше стояли " жасмины, лебеди и фавны", и полагает, чтопревзошел мировую литературу. А всего-то заменил одну риторику другой, прежде пылившейся на заборах. Понять современность, при всей ее неповторимости, помогает то, чтороднит ее с прошлым. Едва средиземноморская цивилизация достигла своейполноты, как на сцену выходит циник. Грязными сандалиями Диоген топчет коврыАристиппа. В III веке до Рождества Христова циники кишат - они на всех углахи на любых постах. И единственное, что делают, - саботируют цивилизацию.Циник был нигилистом эллинизма. Он никогда не создавал и даже не пытался.Его работой было разрушение, верней, старание разрушить, поскольку он и вэтом не преуспел. Циник, паразит цивилизации, живет ее отрицанием именнопотому, что уверен в ней. Чего стоил бы он и что, спрашивается, делал бысреди дикарей, где каждый безотчетно и всерьез действует так, как сам ондействовал напоказ и нарочно, видя в том личную заслугу? Чего стоит фашист, если он не ополчается на свободу? И сюрреалист, если он не шельмуетискусство? Иначе и не могло бы вести себя это существо, рожденное в чересчурхорошо устроенном мире, где привыкло видеть одни блага, а не опасности. Егоизбаловало окружение, домашнее тепло цивилизации - и маменькина сынка вовсене тянет покидать родное гнездо своих прихотей, слушаться старших и уж темболее - входить в неумолимое русло своей судьбы.
Популярное:
