Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Н.Н. Трубников. О смысле жизни и смерти
Нет более трудной для исследования и более важной для размышления проблемы, чем проблема смерти не в каком-нибудь из ее частных или специальных аспектов, например медицинском, демографическом, криминологическом и т.д., а в ее общечеловеческом, мировоззренческом смысле. <...> Прими зло мира, если принял мир. Прими смерть в этом мире, если принял жизнь, ибо вместе с жизнью ты должен принять и смерть. <...> Смерть сама по себе не такая уж высокая плата, какую приходится в конце концов платить за благо жизни. <...> Как Бог, прими эту странную жизнь, как тебе придется принять и ее смерть, но не отдавай ее зря и не отнимай попусту, не оскверняй свою вселенную, свою совесть, единственное твое достояние, пока она не болит и не смердит, потому что ни очистить ее, не вырвать ее, как больной зуб, ты никогда не сможешь. Береги себя. Пока ты жив, она есть последнее из твоих благ, которое пребудет с тобой до конца твоих дней. <...> Не «не убий», а полюби же ты наконец эту жизнь, твою, единственную, ибо другой не будет никогда. Вслушайся в это ужасное слово: никогда. Полюби ее, и ты легко научишься любить и ту, другую, чужую жизнь, так по-братски тесно переплетенную с твоей, — тоже единственную, ибо другой такой тоже никогда не будет. Не бойся умереть, прожив. Бойся умереть, не узнав жизни, не полюбив ее и не послужив ей. А для этого помни о смерти, ибо только постоянная мысль о смерти, о пределе жизни поможет тебе не забывать о предельной ценности жизни. Прими ее не только как неизбежный конец жизни и уж, конечно, не как разложение, ибо конец и разложение находятся за пределами твоей смерти, как они находятся за пределами твоей жизни, но как цену, какую тебе приходится платить за жизнь. И как ни мала для тебя эта цена, не спрашивай ее раньше времени и не плати ее до срока, ибо время это близко и срок этот недолог. Прими смерть, пойми ее, потому что в качестве этой цены, в качестве границы и меры жизни, в качестве неотъемлемого ее элемента она есть величайшее из благ, равное и тождественное равному и тождественному ей благу жизни; потому что только она способна сообщить жизни ее истинную стоимость; потому что жизнь без смерти, без меры и границы не только не имела бы в твоих глазах никакой цены, но была бы бесконечностью куда более невыносимой и ужасной, чем самый невыносимый и ужасный конец. <...> Нужно не просто смириться со смертью как с неизбежным злом, но за ее отрицанием жизни, за ее отвратительной материальной формой увидеть ее высокий духовный смысл, а в преодоленном страхе смерти — условие нового, неизмеримо более глубокого и полного, чем это доступно нам сейчас, насыщения жизни и, следовательно, насыщения жизнью. <...> Мир, как зеркало и эхо, возвращает нам то, с чем мы приходим в него, что он, этот мир, есть наш мир? Что мир человеческого «я», человеческих слов и дел, знаний и созерцаний есть один и тот же, единственный, единственно доступный нам мир. <...> Мир, жизнь, вселенная умны лишь нашим умом и безумны лишь нашим безумием, как они добры нашей добротой и злы нашим злом, как они прекрасны красотой человека и безобразны его безобразием. <...> И если, созидая себя, мы созидаем наш мир, как, созидая мир, мы созидаем и себя — созидание этого мира, то мы не сироты, не пришельцы в чужой дом и не изгнанники из собственного; мы уже не дети, нуждающиеся в опеке более взрослого существа, но еще не ведающие о том сыновья этого мира, не только призванные, но и избранные по достижении зрелого возраста стать Мужами, содержателями этого мира, ответственными за все в нем происходящее. <...> Мы боимся больше всего вопроса о смысле и ценности нашей смерти, забывая, что это и вопрос о смысле и о ценности нашей Жизни. Не жизни и смерти вообще, а именно нашей собственной Жизни и смерти, потому что от того, как мы решаем этот вопрос о смысле и ценности нашей смерти, зависит решение вопроса о смысле и ценности нашей жизни. Не жизни вообще, которую каждый из нас наблюдает, о которой читает в художественной и специальной литературе, а своей жизни. Если моя смерть есть конец моего бытия, если она ничто для мира, если мир и без меня останется, каким он был, если моя смерть ничего не убавила и не прибавила, ничего не изменила в мире, значит, и моя жизнь ничто, меньше, чем тень. Значит, она ничтожна для мира. Значит, мир и при мне остался таким же, каким был без меня, и не приобрел ничего и ничего не потерял. Тогда я не имею никакой цены, никакого достоинства. Тогда я могу жить и могу не жить. Тогда всякий другой имеет не больше достоинства и цены и тоже может жить и не жить. Его жизнь и его смерть тогда значат для мира не больше. Значит? А значит, что можно убить себя и другого, можно убить всех. Всем и всему цена копейка. <...> Проблема смерти, проблема страха смерти и страха небытия может быть удовлетворительно разрешена в зависимости от разрешения проблемы наполнения нашего настоящего жизнью, наполнения настоящей жизни настоящей жизнью. Значит, нужно обратиться не к прошлому, не к будущему, а к настоящему. И если нам удастся в нем найти возможность жизни, если мы в нем будем жить не для того, чтобы жить завтра или послезавтра, мы удовлетворительно решим и проблему смерти. <...> Главное: не столько страх смерти, сколько страх небытия. Невозможность совместить бытие с небытием, примыслить небытие к бытию. Логика такова: если есть небытие, то что есть бытие, т.е. если есть нечто несуществующее, ведь тогда и существующее оказывается несуществующим. Ответ: небытия нет. Есть лишь конечное, всегда конечное, насколько далеко бы ни был отнесен этот конец, бытие. <...> На самом же деле мир таков, каким и он и все мы его делаем в каждую минуту своего бытия. Сделай прекрасное и истинное мерой всякого, даже самого мелкого акта своей деятельности, и ты обретешь самое прекрасное из жилищ, а эти идеалы — воплощенными в плодах твоего труда. Не только ты сам, но и твои дети и все, кому достанется от плодов труда твоего. <...> К отчуждению: да я только тогда и живу, когда выношу вовне себя плоды моего труда, когда овеществляю себя в своем деле, отчуждаю себя от себя, когда мне удается сделать мое личное общим, а общее своим личным. И если мне сегодня не удалось ничего сделать... если я ничего не «отчуждил» или не «отчудил», я прожил сегодня зря, я убил себя на сегодняшний день, не жил. Мы, таким образом, имеем две меры длительности: физическую меру времени и метафизическую меру вечности. И тогда одним из главных вопросов человеческой жизни и судьбы, от решения которого зависит сам их смысл, оказывается вопрос: какой из этих двух мер мы их измерим? Что изберем в качестве критерия и меры ценности нашей собственной жизни — время или вечность? <...> Если мы избираем в качестве меры человеческой жизни физическое количество часов, то библейский Мафусаил со своими восемьюстами лет жизни заметно выигрывает перед Христом с его тридцатью тремя годами. <...> Человеческая жизнь, измеренная мерой вечности, ничтожная часами, но великая самой этой мерой, приобретает иную размерность и иной смысл. Она переводит Мафусаила в Христа. Мера вечности переводит иудейский страх смерти, убивающий нас и заставляющий убивать и лишающий жизнь смысла и ценности, в страх предвечный, страх лишенной смысла смерти, заставляющий нас преодолевать и творить, придающий жизни ее единственно человеческий и единственно достойный человека смысл. <...> Трубников Н.Н. О смысле жизни и смерти. М., 1996. С. 42, 43, 51-52, 56-59, 63, 66-67, 69, 75-77, 82, 83.
Альбер Камю (1913 — 1960) — фр. философ, писатель, публицист, представитель экзистенциализма. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1957), получил нарицательное имя при жизни «Совесть Запада». Сформировался под влиянием идей С. Кьеркегора, Э. Гуссерля, Ф.М. Достоевского, Л. Шестова. Учился на философском ф-те Алжирского ун-та. В 1938 переехал в Париж. Участник движения Сопротивления. В центре внимания К. — этические проблемы: разделяя позиции экзистенциализма, ратует за «просвещенное язычество», воплощающее стремление человека к целостному существованию. Первоначально идеал человека К. ищет в согласии его с миром, основанным на телесном единении всех элементов универсума, благодаря которому человек достигает внутренней гармонии, душевной целостности и полноты (ранние произведения). В дальнейшем К. предпринимает попытку понять целостность человека через его стремление подойти к миру с позиции разума, достичь предельной ясности во взаимоотношениях с миром («Миф о Сизифе»). Однако предельность познания оборачивается абсурдностью и бесплодностью усилий человека в достижении целостности своего существования и вынуждает его на постоянный бунт — трезвую и практически бесперспективную борьбу с иррациональным и бесчеловечным. К. перетолковывает картезианское cogito следующим образом: «Я бунтую, следовательно, мы существуем». Обратной стороной абсурда становится признание необходимости людской солидарности. Поддерживая идею всеобщего братства людей, он более всего полагается не на науку или политику, а на искусство и культуру, утверждающие в мире высшие ценности — красоту, добро, справедливость. Осн. филос. и лит.-филос. работы: «Миф о Сизифе», 1941; повесть «Посторонний», 1942; «Письма к немецкому другу», 1943—1944; эссе «Бунтующий человек», 1951; роман «Чума», 1947; повесть «Падение», 1956; «Шведские речи», 1958 и др. А. Камю. Миф о Сизифе Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд. Если верить Гомеру, Сизиф был мудрейшим и осмотрительнейшим из смертных. Правда, согласно другому источнику, он промышлял разбоем. Я не вижу здесь противоречия. Имеются различные мнения о том, как он стал вечным тружеником ада. Его упрекали прежде всего за легкомысленное отношение к богам. Он разглашал их секреты. Эгина, дочь Асопа, была похищена Юпитером. Отец удивился этому исчезновению и пожаловался Сизифу. Тот, зная о похищении, предложил Асопу помощь, при условии, что Асоп даст воду цитадели Коринфа. Небесным молниям он предпочел благословение земных вод. Наказанием за это стали адские муки. Гомер рассказывает также, что Сизиф заковал в кандалы Смерть. Плутон не мог вынести зрелища своего опустевшего и затихшего царства. Он послал бога войны, который вызволил Смерть из рук ее победителя. Говорят также, что, умирая, Сизиф решил испытать любовь жены и приказал ей бросить его тело на площади без погребения. Так Сизиф оказался в аду. Возмутившись столь чуждым человеколюбию послушанием, он получил от Плутона разрешение вернуться на землю, дабы наказать жену. Но стоило ему вновь увидеть облик земного мира, ощутить воду, солнце, теплоту камней и море, как у него пропало желание возвращаться в мир теней. Напоминания, предупреждения и гнев богов были напрасны. Многие годы он продолжал жить на берегу залива, где шумело море и улыбалась земля. Потребовалось вмешательство богов. Явился Меркурий, схватил Сизифа за шиворот и силком утащил в ад, где его уже поджидал камень. Уже из этого понятно, что Сизиф — абсурдный герой. Такой он и в своих страстях, и в страданиях. Его презрение к богам, ненависть к смерти и желание жить стоили ему несказанных мучений — он вынужден бесцельно напрягать силы. Такова цена земных страстей. Нам неизвестны подробности пребывания Сизифа в преисподней. Мифы созданы для того, чтобы привлекать наше воображение. Мы можем представить только напряженное тело, силящееся поднять огромный камень, покатить его, взобраться с ним по склону; видим сведенное судорогой лицо, прижатую к камню щеку, плечо, удерживающее покрытую глиной тяжесть, оступающуюся ногу, вновь и вновь поднимающие камень руки с измазанными землей ладонями. В результате долгих и размеренных усилий, в пространстве без неба, во времени без начала и конца, цель достигнута. Сизиф смотрит, как в считанные мгновения камень скатывается к подножию горы, откуда его опять придется поднимать к вершине. Он спускается вниз. Сизиф интересует меня во время этой паузы. Его изможденное лицо едва отличимо от камня! Я вижу этого человека, спускающегося тяжелым, но ровным шагом к страданиям, которым нет конца, В это время вместе с дыханием к нему возвращается сознание, неотвратимое, как его бедствия. И в каждое мгновение, спускаясь с вершины в логово богов, он выше своей судьбы. Он тверже своего камня. Этот миф трагичен, поскольку его герой наделен сознанием. О какой каре могла бы идти речь, если бы на каждом шагу его поддерживала надежда на успех? Сегодняшний рабочий живет так всю свою жизнь, и его судьба не менее трагична. Но сам он трагичен лишь в те редкие мгновения, когда к нему возвращается сознание. Сизиф, пролетарий богов, бессильный и бунтующий, знает о бесконечности своего печального удела; о нем он думает во время спуска. Ясность видения, которая должна быть его мукой, обращается в его победу. Нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение. Иногда спуск исполнен страданий, но он может проходить и в радости. Это слово уместно. Я вновь представляю себе Сизифа, спускающегося к своему камню. В начале были страдания. Когда память наполняется земными образами, когда непереносимым становится желание счастья, бывает, что к сердцу человека подступает печаль: это победа камня, это сам камень. Слишком тяжело нести безмерную ношу скорби. Таковы наши ночи в Гефсиманском саду. Но сокрушающие нас истины отступают, как только мы распознаем их. Так Эдип сначала подчинялся судьбе, не зная о ней. Трагедия начинается вместе с познанием. Но в то же мгновение слепой и отчаявшийся Эдип сознает, что единственной связью с миром остается для него нежная девичья рука. Тогда-то и раздается его высокомерная речь: «Несмотря на все невзгоды, преклонный возраст и величие души заставляют меня сказать, что все хорошо». Эдип у Софокла, подобно Кириллову у Достоевского, дает нам формулу абсурдной победы. Античная мудрость соединяется с современным героизмом. Перед тем, кто открыл абсурд, всегда возникает искушение написать нечто вроде учебника счастья. «Как, следуя, по столь узкому пути? » Но мир всего лишь один, счастье и абсурд являются порождениями одной и той же земли. Они неразделимы. Было бы ошибкой утверждать, что счастье рождается непременно из открытия абсурда. Может случиться, что чувство абсурда рождается из счастья. «Я думаю, что все хорошо», — говорит Эдип, и эти слова священны. Они раздаются в суровой и конечной вселенной человека. Они учат, что это не все, еще не все исчерпано. Они изгоняют из этого мира бога, вступившего в него вместе с неудовлетворенностью и тягой к бесцельным страданиям. Они превращают судьбу в дело рук человека, дело, которое должно решаться среди людей. В этом вся тихая радость Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень — его достояние. Точно так же абсурдный человек, глядя на свои муки, заставляет умолкнуть идолов. В неожиданно притихшей вселенной слышен шепот тысяч тонких восхитительных голосов, поднимающихся от земли. Это бессознательный, тайный зов всех образов мира — такова изнанка и такова цена победы. Солнца нет без тени, и необходимо познать ночь. Абсурдный человек говорит «да» — и его усилиям более нет конца. Если и есть личная судьба, то это отнюдь не предопределение свыше, либо, в крайнем случае, предопределение сводится к тому, как о нем судит сам человек: оно фатально и достойно презрения. В остальном он сознает себя властелином своих дней. В неумолимое мгновение, когда человек оборачивается и бросает взгляд на прожитую жизнь, Сизиф, вернувшись к камню, созерцает бессвязную последовательность действий, ставшую его судьбой. Она была сотворена им самим, соединена в одно целое его памятью и скреплена смертью. Убежденный в человеческом происхождении всего человеческого, желающий видеть и знающий, что ночи не будет конца, слепец продолжает путь. И вновь скатывается камень. Я оставляю Сизифа у подножия его горы! Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бесплодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Сумерки богов. М., 1989. С. 51-54.
Популярное:
|
Последнее изменение этой страницы: 2016-05-29; Просмотров: 1000; Нарушение авторского права страницы