Значительный шаг в желаемом направлении.

Р. Хаитов.

Циклоспорин — препарат, безусловно, весьма интересный. Однако говорить о том, что он полностью решит проблему трансплантации органов, по­ка преждевременно.

Почему пересаженный орган отторгается? Наш орга­низм (а вернее, его иммун­ная система) запрограммирован так, что не приемлет ни­чего чужого — будь то кле­тка, или вирус, или инород­ная ткань, даже в том случае, когда это чужое (скажем, пересаженная почка) спасает больного. Иммунная система уничтожает проникающие в организм чужерод­ные агенты (антигены) либо непосредственно лимфоцитами (белыми кровяными тельцами), либо заставляет тель­ца синтезировать необходи­мые для этой операции особые антитела.

Система защиты организ­ма атакует любые вещества живой и неживой природы, которые несут на себе пе­чать чужеродной генетиче­ской информации. С другой стороны, генетически тождественные клетки (клетки од­ного и того же организма) воспринимаются этой систе­мой как «свои», собствен­ные, и у здорового человека они находятся под ее не­усыпным контролем. (Об ин­тереснейших механизмах им­мунного распознавания сво­его и чужого рассказывает новая популярная книга ака­демика АМН СССР Р. В. Пет­рова «Я или не я», выпущен­ная издательством «Молодая гвардия» в 1983 году). Поэтому чужой орган, пересажен­ный реципиенту, если вовре­мя не принять меры, будет очень скоро отторгнут. Пе­ресадке должен предшество­вать тщательный подбор по антигенам пары донор — ре­ципиент. Даже незначитель­ное антигенное сходство до­нора и реципиента продлева­ет жизнь пересаженному ор­гану во много раз.

Идеальный результат по­лучается лишь в одном слу­чае: когда донор и реципиент – однояйцовые близнецы.

Манипуляция иммуноподавляющими средствами, которые предотвращают отторжение органа, до послед­него времени была своеоб­разным врачебным искусством. При малейших признаках отторжения дозу препа­ратов увеличивали, а при первых клинических симптомах инфекции, напротив, быстро снижали, и здесь-то как раз и требовалась высочайшая интуиция, чтобы уловить едва заметные оттенки поведения организма больного.

В отличие от этих средств у циклоспорина выявилась важнейшая особенность, ко­торая и объясняет большой интерес к нему со стороны экспериментаторов и клини­цистов. Это действительно препарат нового поколения, и он действительно воздействует избирательно – только на иммунную систему. При­чем гибели иммунных кле­ток не вызывает, а лишь бло­кирует их функцию. При его отмене клетки вновь присту­пают к своим прямым «обязанностям». В то же время большинство прежних иммуноподавляющих средств при­водило к безвозвратной гибе­ли лимфоцитов. Щадящие свойства циклоспорина особенно ярко про­явились при пересадке пече­ни. Но он помогает прижиться и другим органам — поч­кам, сердцу, поджелудочной железе. Особое место среди них занимает костный мозг. Необычность его пересадки заключается в том, что у до­нора берется не цельный орган, а взвесь клеток, спо­собных восстановить нор­мальное кроветворение. Как правило, показаниями к тран­сплантации костного мозга служат его нарушения и за­болевания, связанные с по­ломками иммунной системы, — так называемые иммунодефициты.

Можно сказать, к настоя­щему моменту циклоспорин наиболее полно изучен при пересадке органов и тканей, где он проявил себя с весьма выгодной стороны. Воз­можно, он найдет примене­ние и в лечении некоторых аутоиммунных заболеваний.

Вместе с тем, хотя цикло­спорин действительно обла­дает удивительными свойствами, побочные его действия до конца еще не изучены. Лишь тщательный анализ экс­периментальных и клинических данных укажет точные области применения циклоспорина.

 

 

Когда мы уходим…

«Известия»

Л. Млечин: «Органы для пересадки берут у людей, которые по современным понятиям не должны считаться умершими».

Продают или не продают российские медики жизненно важные органы, взятые у трупов, зарубежным коллегам? Вопрос ввиду своей скандальности интересует многих. Но есть более важный вопрос: кто оказывается донором? У кого берутся органы – будь то на экспорт или внутри нашей страны?

Очень немногие люди завещают свои органы после смерти медицине. Остальные оказывают­ся донорами поневоле.

Сердце, почки, другие жизненно важ­ные органы, которые необходимы для пересадки тяжелобольным людям, врачам необходимо взять как можно скорее — у только что умершего человека. В некоторых случаях речь идет буквально о ми­нутах.

Но что можно считать смертью чело­века?

Развитие медицины, особенно средств и техники реанимации, делает ответ на этот вопрос все более сложным. Транс­плантационная медицина исходит из кри­терия, принятого примерно четверть ве­ка назад: смерть наступает со смертью мозга. Но многие врачи считают, что уга­сание функций мозга нельзя считать смертью человека.

Возникает конфликт между бедственным положением больных людей, нуж­дающихся в пересадке жизненно важных органов, и правом доноров на достой­ную смерть. С точки зрения современ­ной биологии смерть — это процесс. Но общество требует указать точный момент. Долгое время смертью считалась остановка сердца. Примерно четверть века назад в хорошо оборудованных больницах врачи начали «возвращать больных с того света», то есть восстанавливать работу сердца и кровообращение. И сразу же возникли новые проблемы: у некоторых «возвращенных с то­го света» в момент временной остановки отмирал мозг. А деятельность остальных органов – сердца, легких, почек, печени – восстанавливалась.

Тогда, в конце 60-х годов, потребовал­ся новый критерий момента наступления смерти. В 1968 году медики, юристы и специалисты в области этики, собрав­шись в Гарвардском университете, при­шли к выводу, что общепризнанным кри­терием наступления смерти нужно считать смерть мозга.

Ученые исходили из того, что индивидуальность человека связана хотя бы с минимальным функционированием мозга. Способность к мышлению и сознание были объявлены необходимым условием бытия личности. А исчезновение этих способностей приравнено к смерти. С медицинской точки зрения смерть мозга может быть полной и частичной. Частичная — это прекращение функцио­нирования коры головного мозга, насту­пающее в результате временного кислородного голодания. При полной смерти мозга поражен и мозговой ствол, среди прочего управляющий дыханием. У таких пациентов сердце продолжает биться, но дышать они не могут, их жизнедеятельность поддерживается только с помощью
системы искусственного дыхания. Полная смерть мозга и считается смертью человека.

Но возникает вопрос: если мыслитель­ные способности считаются обязательны­ми для бытия личности, почему критери­ем смерти не стало прекращение деятельности коры головного мозга?

Некоторые врачи доказывают: если че­ловек может дышать, глотать и кашлять, но не в состоянии ни думать, ни чувство­вать, он мертв, и его можно хоронить. За­чем ждать момента, когда он еще и пе­рестанет дышать?

Но эта точка зрения отвергается об­ществом. Бытие человека сводится не только к его интеллектуальным способ­ностям.

Когда человек спит, падает в обморок, теряет сознание, находится в коме, мы тоже не видим следов деятельности моз­га. В наших глазах человек жив до тех пор, пока его организм сохраняется как видимое единство. Поэтому предложение хоронить людей, не способных мыслить и чувствовать, но способных ды­шать, вызывает отвращение.

Крупнейший специалист в области этики философ Ханс Йонас предлагает различать такие понятия, как «смерть всего организма» и «смерть организма как целого». Тело как единая система может быть мертво, а отдельные части организма еще продолжают биологиче­скую жизнь. Волосы и ногти продолжа­ют расти и после прекращения кровообращения. Поиск критерия смерти, ко­торый отвечал бы на вопрос, какое био­логическое явление следует считать че­ловеческой жизнью, должен исходить из представления о человеческом организме как единой системе.

Разумно считать, что человек жив, по­ка его организм остается системой, спо­собной к саморегулированию. Решаю­щий критерий — не работоспособность отдельных органов, скажем, мозга, а способность организма при помощи крово­обращения поддерживать равновесие между органами тела. Иначе говоря, по­ка сердце обеспечивает кровоснабжение жизненно важных органов, человек жив. А жизненно важными органами должны считаться те, которые обеспечивают кровообращение. Причем не имеет значе­ния, осуществляется ли кровообращение само по себе или стимулируется медицинской техникой. Человек жив, если ему можно искусственно сохранять жизнь. Даже если врачам ясно, что их пациент уже никогда не будет в состоянии осоз­нать свое положение, не может самостоятельно дышать, это не основание для того, чтобы признать этого человека мертвым.

Прекращение жизнедеятельности мозга — не критерий смерти, но это может считаться основанием для обсуждения вопроса о том, продолжить или прекра­тить меры по искусственному поддержа­нию жизни. Но недопустимо отключать систему искусственного дыхания из финансовых соображений или из-за необ­ходимости воспользоваться бесчувствен­ным телом как донором. Иначе право человека на жизнь становится в зависи­мость от «полезности» его существова­ния.

Из этого не следует, конечно, что нужно отказаться от трансплантации орга­нов. Тот, кто, находясь в полном созна­нии, выражает готовность стать донором, должен сделать соответствующее распо­ряжение на случай безвозвратной поте­ри сознания, частичной или полной смер­ти мозга.

Что делать, если такого однозначно выраженного распоряжения не имеется? Родственники не могут вместо находя­щегося без сознания пациента дать со­гласие на изъятие у него какого-то ор­гана. Никто не имеет права распоря­жаться телом умирающего человека, ес­ли тот не заявил о своем согласии на это.

Р

азмышления о том, что такое жизнь и смерть, где пролегает граница между ними и что в связи этим дозволено врачу, а что нет, ост­ро актуальны. Эти проблемы вышли за рамки узкоспециальных дебатов. В самом деле: сегодня ты полон жизни и сил, а завтра станешь, может быть, жертвой ошибки при определении, жив ли ты. В искусстве тема уже нашла воплощение — фильмы «Кома», «О, счастливчик! », «Вердикт».

Да что кино! Недавно газеты сообщи­ли: в клинике «Шаритэ» в Берлине велась торговля незаконно изъятыми органами. Упорные разговоры о возможности по­добного у нас ведутся давно, хотя за ру­ку не пойман никто.

В Египте, как известно, можно продать для пересадки свой глаз или почку. Хотя подобная практика, а также любая про­дажа и купля органов у нас теперь и за­прещены законом, есть еще множество и щепетильных вопросов.

Мировые авторитеты говорят: смерть всего мозга, всех отделов, включая ствол, — четкий критерий биологической (не­обратимой) смерти всего организма. Он известен еще как гарвардский критерий. Смерть мозга должна быть точно диаг­ностирована: делать это можно только в тех учреждениях, где работают высоко­квалифицированные специалисты, получившие специальную лицензию на сей вид деятельности...

Е

сли сделать экскурс в историю, то еще в средние века было немало казусов, когда и опытные врачи принимали остановку дыхания и отсутст­вие пульса за окончательную смерть. Та­кие случаи описывал знаменитый Амбруаз Паре: один мнимый покойник ожил, когда хирург собирался начать вскрытие. Впервые же отсутствие дыхания и ос­тановка сердца были достоверно отри­нуты как критерий смерти не 25 лет на­зад, а гораздо раньше. Первые успеш­ные попытки «запустить» остановившее­ся сердце относятся к концу прошлого и началу нынешнего века. Далее, в 30-е го­ды молодой советский врач Владимир Неговский (ныне академик медицины, отец реаниматологии) начал — впервые в мире систематически — изучать про­цесс умирания и возможности оживления человеческого организма. В военных гос­питалях во время Великой Отечествен­ной войны Неговский и его сотрудники, работая бригадами, вернули жизни многим, кто умирал от шока, боли, потери крови, внезапной остановки сердца и иных причин. Смерть клиническая оказа­лась обратимой.

Неговский не просто сделал это откры­тие, он превратил реаниматологию из чуда в медицинскую специальность, в реальную жизнь больницы. В начале 60-х годов американский сенатор Хэмфри изучил у нас этот опыт и доложил о нем конгрессу США.

После этого там реаниматология ста­ла бурно развиваться, и, как водится, американцы сделали более надежную ап­паратуру, а обучение простейшим мето­дам реанимации стало у них действитель­но массовым.

Однако возможности реаниматологии не бесконечны. Бывает, что результатом ее усилий оказывается существо с рабо­тающим сердцем, но необратимой гибе­лью всего мозга или его важнейших от­делов.

И тут мы подходим к драматическо­му конфликту, который, по мнению ря­да авторитетов, возник в сознании об­щества именно как следствие успехов реаниматологии и близких ей медицин­ских дисциплин.

Общество в целом, пишет известный американский ученый и врач из Универ­ситета Нью-Мехико Эрл Уолкер, не го­тово к пониманию смерти как смерти мозга. Надо этому пониманию смерти учить и врачей, и широкую обществен­ность. Из-за путаницы в понятиях, го­ворит исследователь, происходит мно­го неприятностей.

«Когда диагностика основывалась на констатации факта прекращения дыха­ния и сердцебиения, — пишет Эрл Уол­кер, — родственники могли увидеть скончавшегося неподвижного больного. Но теперь, при бьющемся сердце и рит­мично расширяющейся с помощью респиратора грудной клетке, когда основ­ным признаком смерти является утрата функций мозга, кончина больного... для его родственников не столь очевидна».

Критерии смерти мозга, пишет в од­ной из научных статей наш крупнейший специалист Любовь Попова, достаточно ясно определены, как и диагностические процедуры, устанавливающие это явление. Среди них наряду с необрати­мым прекращением всех функций голов­ного мозга врачи выделяют исследова­ние кровообращения сосудов головно­го мозга, дающие наиболее объективную картину. Если кровоток в головном мозге остановился, то, несмотря на ис­кусственное поддержание деятельности сердца и искусственное дыхание, смерть в обычном понимании наступает очень скоро. Ни о каком надежном регулиро­вании жизни после гибели головного мозга не может быть и речи.

Существуют подробные и четкие ин­струкции правил определения смерти мозга. Только при полном их выполне­нии подчеркивает профессор Александр Гурвич, врачами-реаниматологами и невропатологами (участие трансплантолога категорически исключается) можно с уверенностью сделать заклю­чение о необратимости процесса уми­рания. Всю полноту ответственности за заключение несут врачи, осуществляю­щие процесс лечения. Нашим Минздра­вом в 1985 году утверждена первая со­ответствующая инструкция. Академик медицины Неговский стал вместе с Гурвичем и Поповой одним из авторов на­шей инструкции о смерти мозга. Разде­ляя все ее положения, он придает боль­шое значение сохранению когнитивных свойств мозга.

Инструкция подразумевает безукориз­ненную точность выполнения, отличную квалификацию и высокие этические принципы врачей. Профессор Любовь Попова считает, что недавно изданный у нас закон «О трансплантации органов и тканей человека» страдает серьезны­ми изъянами. Там говорится, в частно­сти, что изъятие у умершего органов для пересадки возможно, если он при жиз­ни не высказывал против этого возражений, родные не возражают после его смерти. Но, говорит профессор, умерший при жизни мог не знать и не думать о том, как будут после смерти обращаться с его телом.

До утверждения закона «О трансплантации органов и тканей человека», считает Любовь Попова, надо было принять закон о смерти мозга, как это делается во многих странах мира.

Профессор Александр Гурвич убеж­ден, что закон о трансплантации орга­нов и тканей пока не может стать мощ­ным барьером против беззакония. В са­мом деле: не определено даже, какова конкретно ответственность врача за на­рушение инструкции по установлению смерти.

Сумеем ли мы на деле защитить права и достоинства человека
при жизни и после смерти? Не­давняя выборочная проверка изъятия ор­ганов для пересадки в нескольких сто­личных клиниках показала, что в полови­не случаев были допущены нарушения инструкций. Сигнал более чем тревож­ный.

И зарубежные врачи, как показывает история с «Шаритэ», порой не на высо­те. А вот интересная статья в «Журнале американской ассоциации врачей» Стю­арта Янгнера и соавторов. В нескольких госпиталях Кливленда они провели реп­резентативный опрос медиков – реаниматологов, хирургов, медсестер этих от­делений — о том, что такое смерть, каковы ее подлинные критерии. Только треть опрошенных точно ответила на во­просы. Правда, в группе людей, прини­мающих решение об изъятии органов, этот процент уже около 70, но — только около 70...

Чтобы работали законы, защищающие больного от ошибки при установлении смерти (а законы в конечном счете защи­щают и врача), нашим крупным клиникам нужны активно работающие этические советы. За рубежом они есть: входят в них обычно независимый врач, социальный работник, священник, порой журналист... Роль этих советов огромна.

Чтобы технические новации, прогресс медицины шли в ногу с гуманностью, нужен неослабевающий контроль общест­ва. Такого общества, где неустанно ут­верждают и поддерживают традиции защиты прав и достоинства человека.

 

Из жизни морга.

Расследование «КП», 8 января 1991 г.

В. Юнисов.

Командировка в город Z (назову этот крупный насе­ленный пункт абстрактно в целях личной безопасности) была самой неприятной в моей журналистской практи­ке, потому что пришлось иметь дело, извините, с тру­пами. В прямом и в переносном смысле.

В городе Z, как и во всех городах, любят и изменяют, родятся и умирают, и вот что самое странное — я имею в виду последнее обстоятель­ство — усопшие, убитые, уто­нувшие, разбившиеся, попадая в руки легиона, продолжают приносить пользу. Челове­честву, и редкий живой не считая, конечно же, легионе­ра, знает, что и на мертвую душу, подобно господину Чичикову, можно оформить купчую и заработать деньги...

Внесем ясность: легионе­ры — это служители анатоми­чек. Самая оборотистая и предприимчивая элита из сре­ды патологоанатомов и обык­новенных санитаров мертвец­ких учреждений. Работа ле­гиона —принимать трупы, исследовать, давать следователям заключения о причинах смерти, доставлять тела из до­ма в анатомичку (если смерть была «домашней») и из анато­мички в церковь (если покой­ный был верующим). Словом, работы много и невпроворот. Особенно в последнее время, когда преступность выросла. Ежегодно в городе Z (как мне сказали в главном управлении по скоропостижной смерти) от несчастных случаев, жестокости и насилия, охвативших наше многострадальное отечество, погибает, включая и грешников –самоубийц, до 11 тысяч человек. В город­ском центре по больнично –домашней смерти эта цифра равна 17 тысячам. Обе эти городские организации подчи­няются Минздраву СССР, следовательно, и работа легиона как бы прикрыта вывеской этого ведомства, в недрах которого еще в былые годы ро­дилось постановление, разре­шающее изымать у «свежих» трупов разные органы: ну, скажем, печень, почку, серд­це и т. д. Причем без ведома родственников покойного. В Америке, к примеру, это делается только с ведома родственников, у них даже спрашивают разрешение на вскрытие умершего. Вскрывают одного американца из десяти усопших – остальные девять остаются нетронутыми, поскольку родственники и так знают, от чего умер их ближний.

К тому же американцы народ набожный… Нет слов и граждане цивилизо­ванного Запада используют органы усопших («мертвые должны служить живым! »), но, как правило, эти органы закупаются в странах третье­го мира. Морально это или нет — другой вопрос, я же
пришел к выводу: наши легионеры тоже вывозят за пределы страны человеческие органы. Причем оперативно и без излишней огласки.

…И тогда я надел свою серую кепку и видавшую виды телогрейку, чтобы сойти за «вечного студента», ищущего в моргах города Z работу: иначе мне не внедриться в легион.

Кстати, пора бы объяснить, что такое легион.

Легион — это работники моргов судебно-медицинской экспертизы, объединившиеся в кооперативе «Крест». Прошу не путать их, читатель, с ра­ботягам-патологоанатомами, служащими при районных и больничных моргах. Деньгу зашибают легионеры из «Кре­ста» и «Базальта». «Базальт», поясняю, занимается ритуальными, транспортными и парфюмерным услугами. Цены на эти услуги в городе Z дик­тует уже рыночная экономика, поэтому горожане жалуются, что «умереть нынче дороже, нежели родиться или жениться». И они правы. По­тому что на кладбищах горо­да Z действует кооператив «Гроб», которой занимается распределением жилой площа­ди на том свете если ты име­нит и богат, то можешь быть захоронен в черте города, а если не очень, то трястись тебе на катафалке по ухабинам и колдобинам предместья. Существует даже «чер­ная очередь», чтобы поближе похоронили и в хорошей зем­ле. И записываются в нее еще живые люди, предлагая взят­ки.

Легионеры из «Креста» ме­ня заинтересовали больше, чем алкоголики из «Базаль­та» и «Гроба», потому что ра­ботают они не только под крышей городского управле­ния здравоохранения, но и под сводами правоохранитель­ных органов. Граждане, умер­шие скоропостижной смертью, проходят по этим ведомствам, и судмедэксперты работают с трупами до тех пор, пока не будет установлена причина смерти. Следователь же ре­шает: выдавать или не выда­вать тело родным и близким. Но, увы, мне так и не удалось установить: знают ли работники правоохранительных органов города Z, расследующие дела об убитых, попавших в аварию, упавших из окон, повесившихся, что над каждым молчаливым «клиентом», проводится еще одна ра­бота, далекая от собственно следствия и относящаяся ско­рее к коммерции?

Здесь чирикают разноцвет­ные попугаи, в аквариумах плавают золотые рыбки, кто-то жарит картошку: обед. Изгнанный из легиона15 лет назад С. снимает окровавлен­ный халат, моет перчатки. У него хриплый испитой голос:

— Сегодня с утра пять случаев — и ни одного совпаде­ния диагноза смерти. У клиницистов он один, а у нас другой. Понимаете, это значит, человек умер не от той болезни, от которой его лечили.

— Скажите, что вы знаете о кооперативе «Крест»?

— Почти ничего: меня выгнали из городского бюро судмедэкспертизы еще 15 лет назад. Точнее, я сам ушел — не могу работать с мерзавцами. В те годы — да я уверен, что и сейчас, после, постановления Минздра­ва, по городу Z ездил «черный ворон». Наводку давал диспетчер, сидящий в управ­лении горздрава г. Z. Более
того: зам. начальника горздрава Ц. возглавлял тогда легион, и у него была прямая связь с реанимациями, с хи­рургами. Они давали ему,
как должностному лицу, всю информацию о состоянии здо­ровья застреленного, зарезан­ного человека. В нужный мо­мент «черный ворон» подъез­жал уже к моргу той или иной больницы, и мои, так
сказать, коллеги извлекали еще теплую почку, печень, сердце, гипофиз и др.

— А потом?

— А потом все это уклады­валось в специальные контей­неры, заполнялось консерван­том, и прямым ходом «чер­ный ворон» мчался на желез­нодорожный вокзал или в аэ­ропорт. На моей памяти эти скоты — я их иначе не назо­ву — постоянно отправляли «груз» в Монреаль. Назад шли канадские доллары. Как? Каким образом?

…Тем временем я продол­жал малоприятную одиссею по моргам и больницам горо­да Z. Я покрылся щетиной и, кажется, стал сходить с ума... Я все пытался уточнить, за­нимается ли кооператив «Крест», объединяющий не­сколько судебно-медицинских моргов валютной деятельностью, нагревая руки на трупах. В работе мне везде отказывали: «Вакансий нет», «Все штаты, укомплектованы». Бы­ло такое ощущение, что я пы­тался устроиться на долж­ность посла СССР в Люксем­бурге, никак не меньше.

— Я студент-медик. Хочу работать санитаром, — врал я.— У меня есть опыт, — про­должал я кричать в закры­тую уже дверь. Потом я понял: чтобы попасть в легион, надо быть легионером, то есть переквалифицироваться.

И я снял свою тертую кеп­ку, телогрейку и оделся в приличный костюм. Звоню в кооператив «Крест», основав­шийся в одном, из моргов. Трубку берет дама. Я ей гово­рю, что я судмедэксперт из Риги, мой кооператив за­нимается такой же деятельностью, что и «Крест», и есть необходимость встретится с тов. Ш., чтобы обговорить возможное сотрудничество.

— Приезжайте в морг по адресу... — молвил приятный женский голос. – Ш. обещал быть к вечеру.

...Я сидел в приемной Ш. В коридоре чересчур сильно пахло формалином. Просидев с полчаса, понял: придет Ш. и быстро меня расколет и выгонит воя. И он будет, в общем-то, прав. Главный легионер никогда мне не скажет о конфискуемых челове­ческих органах: да я и не уполномочен об этом спраши­вать ни в частном порядке, ни как репортер, ведь каждый труп — это «уголовное дело». А проверить можно лишь с санкции прокурора. Такой вот замкнутый круг. Мне ничего не оставалось делать, как познакомится с судмедэкспертом Мариной – это она взяла трубку, когда я позвонил в «Крест».

Я ей сказал, что с Ш. увижусь завтра, потому как сейчас спешу по важному делу. На прощание я ей предложил где-нибудь отужинать. Она легко согласилась: «Во сколько и где? »

Марина пришла ровно в семь вечера, как и договари­вались: модная стрижка, ду­хи, меха…

В пиццерии я нашел укром­ное местечко, чтобы не было лишних ушей. Через полчаса, после первых тостов, включил диктофон в боковом кармане пиджака (я не мог иначе: ни один легионер интервью не даст).

Вот фрагмент записи.

— Трудно ли в городе Z устроиться в морг?

— Ха! Тут все у нас схва­чено свояками. А что, в Риге по-другому? Меня, напри­мер, впихнули в судмедэкспертизу по блату.

— А что, все судмедэкс­перты состоят в кооперативе «Крест»?

— Нет, только избранные. Я тебе скажу, что некоторые мои коллеги даже не знают о моей второй работе в мор­ге. Они пашут, как пчелки, за 300 рэ и думают, что я столь­ко же получаю. Господи! Давай не будем об этих против­ных жмуриках — я их нена­вижу. Посмотри: у меня все руки в морщинах от формалина... Посмотри: я не отра­щиваю длинных ногтей, чтобы трупный яд под них не попадал. За два года в «Кресте» я уже отупела — никакой личной жизни: муж от меня шарахается, любовники — тоже.

— Ты любишь свою работу?

— Нет.

— А деньги?

— «Крест» меня не обижает: сколько сделаешь – все твое. В месяц перечисляет на сберкнижку от 500 до 900 рублей. За два года я наварила хорошую сумму.

— Что вы делаете с мертвецами?

— Проводим анализ, насколько свежи и хороши их органы, а потом их забираем и аккуратно запаковываем в контейнеры. Гипофиз отправляется в Швейцарию, в Цюрих, а мужские семенники во Францию, - уточнила Марина.

Я пошел в туалет и переставил кассету.

— Вы, исполнители, метете большие бабки, а сколько же зарабатывает, к примеру, Ш.?

— Они, в правлении «Креста», гребут валюту, а с нами расплачиваются рублями.

— У «Креста», должно быть, есть свой расчетный счет?

— О, этого я не знаю… А вообще зачем тебе все знать? Поговори с Ш.

Я понял, что зашел слишком далеко, и прекратил разговор о трупах.

Через несколько дней в од­ном из коммерческих банков г. Z я установил номер счета кооператива «Крест», а в разговоре со специалистами уз­нал, зачем идут на Запад со­ветские гипофизы и мужские семенники. Оказывается, в Швейцарии из гипофизов изготовляют очень ценное ле­карство (в СССР нет долж­ной технологии), а во Франции, на родине сногсшибательных духов и прочей косметики, содержимое мужских семенников перерабатывается в редкий компонент для парфюмерии.

Удалось прояснить в этой мерзкой командировке и ме­ханизм переправки товара в Париж и Цюрих. Из Чукот­ки, к примеру, в Швейцарию переправляют отходы после забоя оленей (в частности
органы внутренней секре­ции) через посредническую китайскую фирму. Об этом я писал в статье «Золотые ро­га» в мае 1989 года. В статье я поддерживал здоровую пред­принимательскую инициативу
Чукотского окружкома ком­сомола, который умудрил­ся на этом заработать мил­лион швейцарских фран­ков. А почему бы, собствен­но, и нет? Ведь вся тундра завалена оленями. Они мрут от заморозков и голода, их жрут полярные волки, убива­ют браконьеры.

Но ведь здесь-то люди, пусть даже мертвые. Неужто наши сограждане заслужили скотское обращение к себе и
после смерти?

В «Предбаннике» секци­онного зала меня долго гото­вили: дескать, вначале неприятно будет. «Да чего там говорить, — смеялся сани­тар. — В секционном даже хирурги не выдерживают, я уж не говорю о студентах».

Я вошел... И побежал к умывальнику.

— На, закури, — учтиво предложил мне «Казбек» са­нитар Володя. Патологоана­том Галя, комсорг морга, объяснила то, что я уже слышал:

— Давай начистоту. В больницах — это уже всем известно – лечат не теми лекарствами, которыми надо лечить, а теми, которые имеются в арсенале. И в этом я обвиняю не хирургов, а систему здравоохранения, всю нашу Систему. Я тебя очень
прошу не называть мою фамилию, обещаешь?

— Обещаю.

— Когда человек умирает в отделении больницы неожиданно и с другими симптомами, хирурги приходят к нам в морг и «пасут» труп до вскрытия. Когда узнается, что человек умер совершенно по другой причине, патолого­анатому дается взятка (обыч­но 20 – 25 рублей), чтобы свой диагноз он «подогнал» под диагноз клинициста. В противномслучае в отделении начинается разбор персональ­ного дела, анализ истории бо­лезни и методов лечения. Хи­рургу или лечащему врачу проще заключить сделку с на­ми (ему нетрудно, ведь полу­чают же врачи от родственников и близких больного), чем переругаться с профессорами и заведующими отделе­ний и лишиться при этом квартальной премии.

— Скажи, Галя, ваш морг сотрудничает с кооперативом «Крест»?

— Да, одно время мы имели с ними дело. Потом эти жулики прекратили с нами деловые отношения.

— Отчего же?

— У нас денег не сдела­ешь. «Крест» интересуют лишь «свежие» трупы, то есть умершие не по болезни, а в результате несчастного случая или убийства. Да что там говорить. Возьми вот эти
бумаги – прочитай.

Любопытно: кооператив «Крест» зарегистрирован при бюро судебно-медицинской экспертизы города Z. Читаю обычный трудовой договор с обычными исходными данны­ми исполнителя, который ознакомлен с уставом, правилами внутреннего распорядка, положением о зарплате. Фактически этот страшный договор действует на основании Закона «О кооперации в СССР» и решения местного
райсовета г. Z.

Одной своей мысли я испу­гался сам: а вдруг и врачи го­рода Z вступят в кооператив «Крест», ведь они, работая с еще живыми, получают за свой труд гораздо меньше, чем легионеры, которым уже никого лечить не надо и у которых практически никакой ответственности за жизни людей нет. Это, конечно же,
страшно, но я подумал, что если медсестры и хирурги вступят в легион (при их ни­щенской зарплате это воз­можно), то больницы, поликлиники и даже санатории станут активными поставщи­ками человеческого материа­ла.

Что же происходит с нами...

Думал, только в городе Z такая ситуация. Приезжаю домой и узнаю, что и в Москве для судмедэкспертизы планируется выстроить но­вое здание в Котлякове: ряд инофирм готов завершить его затянувшееся строитель­ство. Из разговоров с судеб­ными медиками: советской стороне придется расплачиваться не долларами, которых у нас никак поделить не могут, а сердцами, почками, глазами... И это в то время, когда в самой стране больные люди годами дожидаются донорских органов. И, не давшись операции, оказываются в этих самых моргах.

Подскажите, к кому, к каким депутатам обращаться живым?

К Богу?

…«Иисус спросил его: «Как тебе имя? » Он сказал: «Ле­гион», потому что много бесов вошло в него» (Евангелие от Луки, 8, 30).

Р. S. Фамилии, имена, назва­ния организаций я изменил по соображениям личной безопас­ности, т. к. неизвестные лица требовали от меня и от моей семьи прекратить сбор мате­риала.

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. В которой автор размышляет об одиночество по-русски и рассказывает, какие шаги должен сделать тот, кто хочет от этого одиночества избавиться
2. В. ПРАКТИКА ПРИВЕДЕНИЯ В РАВНОВЕСИЕ И ГАРМОНИЮ ВСЕЙ СИСТЕМЫ - ШАГ ЗА ШАГОМ
3. Гигантский шаг назад для всего человечества
4. ГЛАВА 4 УПРАЖНЕНИЯ, БАЗОВЫЕ ШАГИ, ТЕРМИНОЛОГИЯ ОЗДОРОВИТЕЛЬНОЙ АЭРОБИКИ
5. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АППАРАТ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ПОРЕФОРМЕННОГО ПЕРИОДА (1861—1904 гг.). первый шаг по пути к буржуазной монархии
6. Долинный оргазм - шаг за шагом
7. Достигнув духовного пробуждения, к которому привели эти шаги, мы старались донести смысл наших идей до других людей и применять эти принципы во всех наших делах.
8. Журнал, или дневная записка, бывшаго в Российской службе генерала Гордона, им самим писанный. Том II-й, с 1659-1667
9. Малый шаг — ченнелинг № 028, Атланта (штат Джорджия)
10. Метод тестов получил широкое распространение. Новый шаг в его развитии был сделан французским врачом и психологом А. Бине (1857—1911), создателем самой популярной серии тестов.
11. Метод тестов получил широкое распространение. Новый шаг в его развитии был сделан французским врачом и психологом А. Бине (1857—1911), создателем самой популярной серии тестов.