Спор номиналистов и реалистов

Стр 1 из 9Следующая ⇒

Мы поймем сущность философии У. Оккама и, в частности, уясним, как в ее рамках мог возникнуть принцип, именуемый «бритвой Оккама», если разберемся в споре между так называемыми реалистами и номиналистами – в споре об «онтологическом статусе универсалий».

Первая точка зрения – точка зрения реалистов – восходит еще к Платону. Ее удобно разъяснить на примере простой геометрической теоремы. Сумма углов треугольника, как известно, равна двум прямым. Однако к какому собственно объекту относится эта теорема? Ни к какому конкретному треугольному телу она, конечно, не относится. Ведь таковое не является идеальным треугольником. Но вместе с тем трудно допустить, что геометрический факт не относится ни к чему. В упомянутой теореме речь идет, безусловно, о треугольнике как таковом. Но что же это за треугольник, которого не встретишь в природе? Лишенный всех материальных признаков, и, в частности, пространственной локализации. Все его свойства исчерпываются тем, что он является именно треугольником и ни чем иным. Вот мы и «вынуждены признать», что он как-то существует, хотя это существование не воспринимаемо чувствами и доступно лишь умозрению.

Так создается некая новая сущность «треугольник» как таковой. Это – универсалия.

Реалисты считали, что универсалии существуют до конкретных объектов, т.е. имеют самостоятельное бытие. Мы не станем описывать различные нюансы реализма и разъяснять, кто из схоластов был «крайним» реалистом, а кто – «умеренным». В те века (VI-XIV) если и была возможна какая-то философия в Европе, то только схоластическая, и, как мы уже говорили, из среды схоластов вышли мыслители, ставшие в оппозицию к традиционной схоластике. Они выработали новую – номиналистическую – точку зрения. Она означала попросту запрет считать, что какому бы то ни было знанию, сформулированному в общих терминах, отвечает в реальном мире что-либо отличное от отдельных конкретных предметов (имеющих некие общие свойства). Номинализм явился в условиях средневековья «... первым выражением материализма»[139].

Бритва Оккама

Одним из ведущих номиналистов и был Уильям Оккам. Стремление устранить «избыточные» сущности реалистов оформляется в виде бритвы Оккама:

Сущностей не следует умножать сверх необходимости.

Имя ученого часто связывают с открытием, к которому он имел весьма косвенное отношение. Это случалось столь часто, что стало в науке скорее правилом, чем диковинкой. Так какое же отношение имеет Оккам к «бритве Оккама»? Увы, в его сочинениях этого тезиса как такового нет, но все же в них есть близкий тезис:

Не следует делать посредством большего то, чего можно достичь посредством меньшего.

Многочисленные другие высказывания Оккама идут в том же направлении.

После Оккама этот принцип был переосмыслен и расширен. Не его ли повторил Ньютон, сказав: «Гипотез я не выдумываю! »? А Бертран Рассел пишет: «Я лично убедился в необычайной плодотворности этого принципа в логическом анализе»[140].

Вот этой-то «бритвой Оккама» и пользуется Ст. Лем в своей книге. Он называет ее «принципом лаконичности мышления». Ее называют и «принципом бережливости», и «принципом простоты». Хоть эта оговорка, по-видимому, излишня, мы все же советуем читателю не путать по созвучию описанный принцип с пресловутым «принципом экономии мышления».

Методология науки прочно срослась с бритвой Оккама; сколько лишних сущностей вроде «флогистона» и лишних гипотез вроде «боязни пустоты» были отсечены этим режущим инструментом.

Две эволюции

Кибернетика родилась на стыке биологии и автоматики. Однако, пожалуй, именно Лем первым решился кибернетически сравнить био– и техноэволюцию. Цель очевидна – использовать опыт биоэволюции в технологии. Но ведь вроде бы сходные «докибернетические» попытки делали и социал-дарвинисты. Они «переносили» на общество законы живой природы и, в частности, закон естественного отбора. Быть может, попытка Лема – это перепевы социального дарвинизма? Нет, разумеется, нет! Ведь Лем сравнивает «две эволюции» на уровне абстракции, диктуемом кибернетикой. Идет ли речь о природе, обществе или технике, кибернетику интересует лишь одна сторона дела: во всех процессах она ищет регулирование и информацию.

В социальных процессах, как и в биологических, кибернетика выделяет восприятие, хранение, передачу, переработку и выдачу информации. От всего остального специфически социального в этих процессах она отвлекается. Этот прием – использование простого для изучения сложного – столь обычен в науках, что читатель легко припомнит примеры, когда физика служит химии, химия – биологии и т.д. Причем права «служанки» и «госпожи» отнюдь не уравниваются.

Итак Лем, используя кибернетический метод, пытается вскрыть конкретное сходство двух эволюций. И там, и тут пульсируют циклы управления и переработки информации. И там, и тут действуют обратные связи и эволюционируют самоорганизующиеся системы.

Эволюция жизни помогает понять, куда ведет нас все большее совершенство регулировки и гомеостаза очень сложных систем. Столь же сложные системы эволюционируют и в пределах технологии. И конечно же, на сам прогресс технологии Лем смотрит «глазами» кибернетики, как на возрастание гомеостаза. Однако между двумя великими эволюциями есть не только сходство, но и различие. Как «конструктор» природа по сравнению с человеком несовершенна, ее возможности ограничены.

Ограниченность кибернетического подхода. Экскурс в социологию

Генезис «цивилизации как динамической системы», т.е. интенсивное развитие технологии, начало и ход которого подобны взрывной реакции, несводим к законам одной лишь кибернетики. «Взрыв» – прежде всего социологическая проблема, ее решение – в материалистическом понимании истории. Экскурс Лема в эту область позволяет ему высказать интересные мысли.

Источник прогресса общества – развитие орудий труда. Вместе с ними развиваются, а затем и перестраиваются производственные отношения людей. Они в свою очередь определяют надстройку общества в области политики, права и идеологии.

Так почему же – спрашивает на основе этой формулы Лем, – почему одно общество вступает на путь ускоренного развития «технологии», а другое – нет?

Этот бег науки и техники и эта погоня за ним производственных отношений начались в Западной Европе в XVI веке, когда там стал складываться капитализм. (Лем говорит «западная динамическая модель цивилизации», но этот термин не отражает сути дела.) Теория французского этнолога и социолога Леви-Штрауса учитывает, правда, что «цепная реакция» в технологии начинается, когда интенсивность и преемственность изобретений превысят некий порог. Однако, как отмечает Лем, она не может объяснить, почему в одних странах эта «реакция» начинается раньше, чем в других, а третьи вообще берут технологию уже «в готовом виде». Простые вероятностные соображения Леви-Штрауса не объясняют ничего. Вся его теория особенно неубедительна потому, что в ней нет учета той общественной структуры, при которой должна возникнуть «реакция».

Это возражение Лема вполне обосновано.

Попытка объяснения

Кибернетик сказал бы, что здесь – обратная связь. Общественные отношения и вообще различные социальные структуры, в том числе и «вторичные», надстроечные, влияют на развитие техники. Лем пишет: «некоторые из этих структур... ограничениями, наложенными на свободу мысли и действия, могут весьма эффективно препятствовать всякой научно-технической изобретательности» (гл. II).

И действительно, история дает нам много примеров того, как общественные отношения тормозят или, наоборот, ускоряют прогресс орудий труда. Маркс отмечал, что в древнем Египте и Индии господство сельской общины, кастового строя и религии определили застойный характер общества. В течение тысячелетий там практически отсутствовал прогресс производительных сил.

Мы надеемся, что история сообща с кибернетикой прольет новый свет на эти проблемы. Известную роль сыграет здесь, по-видимому, семиотика – наука о коммуникации и знаковых системах. Ее методы позволяют по-новому взглянуть на социальные структуры, связанные с религиями и мифологиями, с обычаями и с системами нравственных «императивов» и моральных оценок.[141]

Доктор Диагор

Читатель помнит, конечно, печальную судьбу доктора Диагора. Он «хотел ввести в поток кибернетической эволюции принцип, которого не знает эволюция биологическая: построить организм, который мог бы самоусложняться». Читатель помнит бой Диагора с электронным чудовищем, которое рвалось из бетонного бункера, дюары с жидким кислородом, заморозившим зверя, и робота с карборундовой пилой, который распилил, наконец, оцепеневшее чудовище...

После этой катастрофы Диагор не стал осторожней, он продолжал эксперименты. Он создал «фунгоиды – мечту кибернетиков, самоорганизующееся вещество» и не смог сохранить контроль над ними. Они уничтожили его...

Человек – технология

В чем же идея этого известного рассказа Ст. Лема? Это художественный образ, иллюстрация к проблеме «человек – технология». Кто – кого?

В «Сумме» Лем формулирует эту проблему так: «Кто кем повелевает? Технология нами или же мы ею? Она ли ведет нас, куда ей вздумается, хотя бы и навстречу гибели, или же мы можем заставить ее покориться нашим стремлениям? » (гл. II).

Мы не станем приводить более пространную цитату с постановкой проблемы. Разберем попросту, какие пути предлагает автор для решения некоторых вопросов.

Прежде всего вопрос о стихийности и целенаправленности в развитии технологии. Конечно, оно не зависит от воли отдельных людей, и Лем говорит, что всякая цивилизация включает то, к чему люди стремились, а также то, чего никто не ожидал. Но с ростом науки растет и роль сознательно преследуемых целей. Добавим, что эта роль становится особенно заметной, когда свои общественные отношения люди начинают строить сознательно, когда общество делает «скачок из царства необходимости в царство свободы».

Предостережение

Ну вот и хорошо, скажет прямолинейный читатель, в будущем будет полная гармония! Гармония между развитием технологии и целями общества. Увы, это не совсем так! Из истории, и даже совсем недавней, мы знаем, что технология может приводить к вредным для людей последствиям. Как отмечал еще К. Маркс, культура, если она развивается стихийно, а не направляется сознательно, оставляет после себя пустыню.

Такая опасность сохранится, пожалуй, всегда. Ее отсутствие означало бы, что разум стал абсолютно свободным, что он может совершенно точно предвидеть результаты своих действий и воплощать их в реальность. Может совершенно точно выбрать путь цивилизации.

Эту проблему рассматривал, должно быть, еще Иоанн Буридан (ок. 1300-1358) – ректор Парижского университета, ученик Оккама. Говоря о своем осле, он, безусловно, имел в виду разум, что же касается двух охапок сена, то под ними он, надо думать, понимал возможные пути цивилизации. Осел, как известно, умер, так и не решив, какую охапку съесть...

Свобода выбора

Но вернемся к вопросу о разуме и цивилизации. Мы знаем, что разум не может освободиться от всех ограничений. Диалектический материализм учит, что этого не может быть в принципе, и Лем отнюдь не понимает свободу выбора пути абсолютно. И для отдельного человека, и для цивилизации – подчеркивает он – свобода носит относительный и исторический характер. Даже автоэволюция человека, о которой сейчас столько говорят в связи с успехами генетики, не устранит всех ограничений разума. Она лишь ослабит их.

Свободу в выборе целей ограничит грядущим цивилизациям еще и то, что им вряд ли удастся избежать некоторых тенденций. Одна из таких тенденций – автоматизация.

Автоматизация

Сейчас эта проблема является в технике центральной. «Пройдя сквозь трагические испытания второй мировой войны, человечество вступило в новую научно-техническую революцию, представляющую собой коренное преобразование всего арсенала производительных сил, с неисчислимыми социально-экономическими последствиями. Это революция автоматизации, вторая промышленная революция, как ее иногда называют...».[142]

По страницам журналов в послевоенные десятилетия проносятся заголовки, рисунки, рекламы и фотографии, «оседающие» иногда в книгах: «Эра роботов», «Автоматизация – друг или враг», «Faster than thought», «Robots are coming».[143]Ученые обсуждают проблему: может ли автоматизация все новых и новых областей деятельности человека полностью вытеснить его из сферы умственного и физического труда?

Эту проблему рассматривает и Лем: приведет ли внедрение кибернетики к полному «отчуждению» человека от технологии, перенявшей у него все формы материальной и интеллектуальной деятельности? Решая этот вопрос, Лем избегает обеих крайностей: он не провозглашает никаких бездоказательных запретов («нельзя автоматизировать творческую деятельность! »), но и не впадает в пессимизм при оценке последствий кибернетизации.

Мы согласны, что человек все сильнее будет воздействовать на природу, все «дальнобойней» будут усилители его интеллекта. Эта тенденция – неоспорима.

Впрочем, одна из возможностей ускользнула от внимания польского писателя (см. Г. Н. Поваров, op. cit., стр. 26). Он не учел, что путем автоэволюции человек сможет изменять свою природу, физическую и духовную, усиливать собственный мозг и идти все время впереди создаваемых им роботов. Такая перспектива нас немного печалит, ведь человек будет «уходить» от самого себя...

Технология и мораль

Мы говорили уже, что Лем отвлекается от социальных аспектов. Однако обойти этику и мораль трудно, и Лем рассматривает мораль, но, разумеется, его интересует лишь прямое влияние технологии на мораль. Итак, технология и мораль.

Как известно мораль – вторична, надстроечна. Она – элемент общественного сознания, первично же общественное бытие. Технология – часть бытия, и Лем говорит, что технология формирует нас и наши принципы, в том числе и моральные.

Но как? Посредством общественных систем! Однако Лема интересует не это. Технология может действовать и действует непосредственно. Лема интересует именно такое действие.

Лем дает ответ критикам «моральных аспектов» техноэволюции. Как известно, иные мыслители Запада считают, что техника и точные науки вредно влияют на мораль. Можно услышать, что открытие атомной энергии и выход человека в космос – преждевременны. Утверждают, будто технология сама по себе ведет к деградации культуры, наносит ущерб творчеству и производит лишь культурную дешевку.

Лем критикует эту ошибочную посылку. Технологию – говорит он – следует признать «орудием достижения различных целей, выбор которых зависит от уровня развития цивилизации, общественного строя и которые подлежат моральным оценкам» (гл. II). И там же: «Технология дает средства и орудия; хороший или дурной способ их употребления – это наша заслуга или наша вина».

В целом суть рассуждений Лема такова. Действие технологии, рационализирующей человеческую жизнь, может иметь и отрицательные последствия. Это может происходить из-за быстрого и полного удовлетворения потребностей. Так, годы ученья закаляют характер и формируют личность; разработка же «информационной пилюли» сделает труды ученья излишними.

Форсирование подобных «улучшений» может вызвать «аксиологический коллапс»; может рухнуть вся система общественных и личных ценностей – «мотивационный остов человеческого поведения». К тому же атрофия ценностей – необратима.

12 3 4 5 6 7 8 9 Следующая ⇒