Лейбниц и субстанция. «Коконы души»

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 9

Термин «субстанция» в истории философии обычно служил для обозначения неизменной первоосновы всего сущего, бытие которой постулировалось. Есть меняющиеся состояния и свойства, а в противоположность им – говорили философы – неизменная первооснова – субстанция. Некоторые философы считали, что такая субстанция – одна, другие – что их две или три. Иные же считали, что таких субстанций много или даже бесконечно много. Эти воззрения получили названия монизма, дуализма и плюрализма.

Плюралистом и был как раз Лейбниц, он верил, что число субстанций бесконечно. А свои субстанции называл «монадами». Вдобавок он считал, что монады не обладают протяженностью, что это, так сказать, метафизические точки. (Мы используем доступное сравнение с материальными точками механики.) Монады были к тому же «простыми». Их единственным атрибутом являлось мышление (тогда как единственным атрибутом материальной точки является ее масса). И, наконец, монады не взаимодействовали друг с другом: Лейбниц говорил, что они «не имеют окон».

Короче, это были эдакие «коконы души», «дифференциалы духа». Но даже и без окон каждая монада обладала способностью отражать всю Вселенную.

Этот образ и привлекает Ст. Лем, чтобы проиллюстрировать чисто мыслительный (скверный! ) язык.

За цитатой читатель может обратиться к тексту автора.

Рассел о Канте

Второе понятие, которое мы разъясним, это понятие синтетического априорного суждения по И. Канту (1724-1804). Мы процитируем с некоторыми сокращениями Б. Рассела[174]:

«Наиболее важной книгой Канта является “Критика чистого разума...” Цель этой работы состоит в том, чтобы доказать, что хотя никакое наше знание не может выйти за пределы опыта, тем не менее оно частично априорно и не выводится индуктивно из опыта. Априорная часть нашего знания охватывает, согласно Канту, не только логику, но многое такое, что не может быть включено в логику или выведено из нее. Он выделяет два различения, которые у Лейбница смешаны. С одной стороны, существует различие между “аналитическими” и “синтетическими” суждениями, с другой стороны – различие между “априорными” и “эмпирическими” суждениями...»

«Аналитическое» суждение – это такое суждение, в котором предикат является частью субъекта. Например, «высокий человек есть человек» или «равносторонний треугольник есть треугольник». Все такие суждения следуют из закона противоречия: утверждать, что высокий человек не есть человек, было бы внутренне противоречиво. «Синтетическое» суждение – это такое суждение, которое не является аналитическим. Все суждения, которые мы знаем только благодаря опыту, являются синтетическими. Мы не можем просто путем анализа понятий открыть такие истины, как «вторник был дождливый день» или «Наполеон был великим полководцем». Но Кант в отличие от Лейбница и всех других предшествовавших ему философов не допускает обратного, т.е. того, что все синтетические суждения известны только благодаря опыту. Это приводит нас ко второму из вышеуказанных различий.

«Эмпирическое» суждение – это суждение, которое мы не можем знать, кроме как с помощью чувственного восприятия, либо нашего собственного, либо чувственного восприятия тех, чье словесное свидетельство мы принимаем. Факты истории и географии относятся к этому типу; такими же являются законы науки – всякий раз наше знание их истины зависит от данных наблюдения. «Априорные» суждения, с другой стороны, являются такими, которые, хотя они и могут быть извлечены из опыта, когда они известны, имеют, по-видимому, другую основу, чем опыт.

Ребенку, изучающему арифметику, может помочь восприятие двух шариков и двух других шариков, и, наблюдая их вместе, он воспринимает четыре шарика. Но когда он усвоит общее суждение «2+2=4», ему не потребуется больше подтверждения примерами; суждение имеет достоверность, которую индукция никогда не может дать общему закону. Все суждения чистой математики являются в этом смысле «априорными».

Это деление Кант создал в рамках своей философии. Характеристику философии Канта – родоначальника немецкого классического идеализма читатель может найти в «Философских тетрадях» В. И. Ленина. Сама же идея Лейбница – Канта о различии аналитических и синтетических суждений продолжает свою жизнь в современной логике.

Вот к каким представлениям кантовской философии прибегает Лем, когда говорит, что организм своими зародышевыми клетками высказывает синтетические априорные суждения. Они «синтетические», потому что новые и справедливые (так как обеспечивают выживание) и априорные (ибо верны до опытной проверки ).

Здесь мы приспустим занавес и перейдем к оценке последней главы книги «Пасквиль на эволюцию», а затем и к нашим общим замечаниям и оценкам.

Взгляд Лема. Начало

Речь пойдет об автоэволюции человека. Сама эта идея вряд ли может вызвать возражения с методологической точки зрения.

Лем рассматривает автоэволюцию с позиций футурологии, он относит ее к третьей фазе цивилизации. Лем выделяет различные ступени автоэволюции. Сначала – «консервативная техника» – пересадка органов и протезирование. Когда Лем еще писал свою «Сумму», эта ступень уже началась.

Около двух тысяч человек в мире живут с пересаженной почкой, делаются попытки пересаживать печень, и, наконец, сенсационные пересадки сердца. Мир, затаив дыханье, следил за выздоровлением Филиппа Блайберга – второго пациента, прооперированного Кристианом Бернардом. На очереди – пересадка целого «блока» сердце – легкое. Медицина обретает свободу пластики. Надпись на воротах заводов Форда «Помни, что Бог создал человека без запасных частей» – начинает устаревать.

Эксперименты доктора Л. Петруччи из Милана по выращиванию человеческих зародышей in vitro потрясают сознание людей. По страницам газет мелькает имя Олдоса Хаксли, а социологи, кибернетики и биологи спорят о социальных и моральных последствиях экспериментов Л. Петруччи. Автоэволюция началась!

Но пока это первая ступень, начало первой ступени. Пока это «одобрение», как говорит Лем, основного «конструктивного плана», данного природой. Вторая, более далекая ступень – реализация программы-максимум биотехнологии, т.е. формирование все более совершенных типов человека. Это растянутый на столетия и тысячелетия план создания «следующей модели» Homo sapiens.

Чтобы начать вторую ступень, надо знать слабые пункты в «конструкторской деятельности» Природы, и Лем дает обзор возможных «обвинений».

Новый персонаж

Зная недостатки, можно начать перестройку. И здесь Лем выводит на сцену еще один персонаж – терапию генотипов.

Мы говорили уже об открытии Менделя и о последующем натиске ученых на проблему жизни. Мы упоминали о работах по расшифровке генетического кода. Терапия генотипов – еще одно следствие из работ Уотсона и Крика.

Идея здесь чрезвычайно проста и наглядна.

Нужно найти специфические «агенты» (скажем, молекулы или вирусы), которые исправляли бы дефектные хромосомы – дефектные нуклеиновые кислоты. Такой «агент» должен был бы «присоединяться» к ДНК, «вырывать» из нее «испорченный блок» и вставлять на его место «исправный».

Подобный «ремонт» может производиться как в отдельных клетках, скажем в наследственных (замена рецессивных летальных генов на «здоровые»), так и в целом организме, т.е. во всех его клетках или в некоторой их части.

Для чего это нужно?

«В настоящее время известно, – пишет Н. П. Дубинин[175], – более 500 болезней человека, причиной которых служат молекулярные нарушения наследственной структуры человека. Среди этих болезней мы встречаем появление скелетных и соединительнотканных дефектов, дефектов мышечной системы, сердечно-сосудистой системы, системы кроветворения, пищеварительной системы, центральной нервной системы, органов чувств, процессов обмена и т.д.».

Речь идет о хромосомных болезнях человека!

Для их лечения и нужна в первую очередь терапия генотипов. Всю же проблему наследственности человека в целом призвана охватить особая наука. Мы скажем о ней несколько слов.

Споры о евгенике

Все началось с сэра Френсиса Гальтона (1822-1911) – кузена Чарльза Дарвина. «Гальтон был глубоко убежден, что со времени афинской цивилизации происходит вырождение человеческой расы, которая нуждается в улучшении путем замены естественного отбора разумным отбором. Дисциплине, которая призвана установить наилучшие условия человеческого воспроизводства, он дал в 1883 г. имя “Евгеника”. Для развития этой науки он в 1904 г. принес в дар университетскому колледжу лабораторию, первым бенефициантом которой был Пирсон».[176]

А вот что пишет по этому поводу профессор М. Е. Лобашев[177]– стойкий защитник генетики в самые трудные для этой науки годы:

«Термин “евгеника” впервые предложил английский натуралист Ф. Гальтон в 1883 г., понимая под ним учение о “хорошем роде” или “хорошем рождении”. Ф. Гальтон видел пути улучшения людей в поощрении и ограничении определенных браков.

В среде прогрессивной общественности в 20-30-х годах текущего столетия сложилось резко отрицательное отношение к данному разделу науки. Это было вызвано тем, что фашизм в целях оправдания войн и ограбления народов положил в основу своей идеологии расовую “теорию”, а средством ее осуществления – так называемую “расовую гигиену”.

Расовая теория исходила и исходит из совершенно ложного представления о генетической обусловленности духовного и интеллектуального превосходства одних рас и народов над другими. Более того, этой теорией допускается, что причиной материального и социального неравенства среди одного народа является генетическая неполноценность неимущих классов».

Далее проф. М. Е. Лобашев разбирает научные причины несостоятельности расовой теории. Резюмируя их, он пишет: «Таким образом, для расовой теории не существовало и не существует никакой научной основы. Фашизм проповедует не евгенику как науку, а расовую гигиену, целью которой является уничтожение социально неугодных людей».

Проф. Лобашев продолжает: «В учении о евгенике были допущены принципиальные ошибки, и сам термин был дискредитирован. Однако мы считаем необходимым этот раздел науки восстановить в правах, очистив его от лженаучной шелухи».

И дальше: «В целях управления эволюцией человечества требуется научно обоснованная регуляция ее. Для этого необходима специальная наука – евгеника, предметом которой явилось бы изучение путей и методов особенностей эволюции человека, что осуществимо в полной мере только в условиях социального и экономического равенства людей. В классовом обществе проведение евгенических мероприятий ограничено, так как невозможна полная реализация положительных для общества наследственных потенций людей.

Евгеника должна быть синтетической наукой, основывающейся на изучении биологии человека, генетики, физиологии, анатомии, психологии, эмбриологии, биохимии и на успехах математики. При этом экстраполяция биологических закономерностей на эволюцию человека должна быть согласована с законами развития общества. Евгеника должна создать комплексные методы исследований на основе методов разных дисциплин. К ним могут быть отнесены методы популяционной генетики, санитарной и демографической статистики, медицинской генетики и других наук. Методы евгеники будут совершенствоваться по мере расширения и углубления тестирования генетической потенции человека».

Конечно, можно спорить с проф. Лобашевым о том, стоит ли возвращаться к термину «евгеника», так сильно скомпрометированному. Некоторые биологи склонны отказаться от этого термина.

Как бы то ни было, должно существовать и развиваться научное направление, основанное на точных биологических и генетических знаниях, целью которого была бы оптимизация биологических и психических потенций людей. Его развитие «может быть особенно успешным в условиях социалистического общества, так как при материальном равенстве людей может быть обеспечена полная забота о духовном и физическом здоровье человека».

Проф. М. Е. Лобашев излагает далее осторожную и гуманную программу вмешательства в наследственность человека.

А что мы читаем по этому поводу у Лема? Говоря об автоэволюции, он фактически обсуждает одну из сторон евгеники – терапию генотипов – ремонт хромосом. Автоэволюционные рассуждения Лем ведет с большим, «футурологическим» размахом вплоть до совсем уж гипотетической перспективы – разработать новую модель «разумного существа».

Лем говорит об этой терапии вслед за учеными, которые в связи с успехами молекулярной генетики начинают подумывать о том, как помочь нашей «немощной плоти». Как устранить, скажем, наследственную предрасположенность к заболеваниям печени?

Терапия генотипов, быть может, устранит и рак, загадочность и беспощадность которого вызывает у людей чуть ли не первобытный ужас.

В идее автоэволюции, в терапии генотипов, в частности, и, наконец, в самом исследовании нуклеиновых кислот проявляется гуманизм, высокий гуманизм современной науки! Вместе с Лемом мы четко сознаем ответственность ученого. Избегать крайностей! Чрезвычайно осторожно реализовывать программу помощи! До полного понимания генотипа человека еще далеко, ведь в нем – по оценке Ф. Крика – миллион генов.

Последние замечания

Мы заканчиваем наш Опыт. Мы обсудили многое, но, вероятно, не все. Чтобы оговорить все, нам пришлось бы написать свою «Сумму», а эта задача, признаться, нам не под силу. К тому же надо оставить пищу и другим критикам, и критикам нашей критики. Так мы оставили им великолепную «кость» – религиологические прогулки польского писателя-фантаста, особенно его «экспериментальную метафизику» и «конструирование трансценденции».

Уж для особых педантов мы скажем, что в книге Лема много мелких ошибок и неточностей. Математику «режут глаз» лемовские «алгоритмы», «гомоморфизмы» и «изоморфизмы», машина, «изоморфная амебе», и т.д. Логик отметит, сколь беспомощен Лем в вопросе о формализации, специалисту по теории информации будет досаждать неясность трактовки «информации», а кибернетику – гипертрофия кибернетики. Физиолог может ополчиться на Лема за наивные «коды мозга» или «невральные коды памяти». Специалист по общественным наукам отметит, что утверждение о «произвольности морали» просто неверно (гл. IV). «Потребность в метафизике» (надо помнить о принимаемом Лемом смысле слова «метафизика»! ), наверно, вызовет у читателя улыбку и т.д.

Все это, конечно, так, но не будем судить автора слишком строго. Он ведь не социолог, не философ и не кибернетик. Он писатель! И его не устрашило «переплетенье» астрофизики и логики, физиологии и этики, теории информации и философии и т.д. и т.д. «Сумма» написана, и она отчетливо видна в потоках печатной продукции, заливающих Землю. Потоках, которые заставляют нас вспомнить вавилонскую табличку: «Настали тяжелые времена, прогневались боги, дети больше не слушаются родителей и всякий стремится написать книгу».

Мы заканчиваем наш Опыт. Нам хотелось показать механизм творчества писателя, оценить идеи, разъяснить темные места «Суммы». Книга написана крупными мазками, так же писали и мы наш Опыт. Мы пытались «подслушать» перекличку образов и идей. Образов, относящихся к художественному творчеству Лема, и идей, изложенных в «Сумме». Мы стремились также увидеть связи автора с другими исследователями, зыбкие связи людей в стремительном потоке современности.

Были у нас, наконец, и некоторые собственные мысли, собственные точки зрения, иногда прямо противоположные авторским. Мы их не скрывали. И вот, наконец, перед нами наш Опыт, наше оценочное детище. Удался ли он, пусть судит читатель!

Лем – писатель сложный, сложный по языку, по образности, по философии. Все это слито воедино в его творчестве. Мы же пытались расчленить «Сумму», анатомировать по живому. Если наша попытка хоть в чем-то помогла читателю, мы удовлетворены, и вот перед нами уже финал.

Финал

Это финал, читатель! Вскоре ты перевернешь и последнюю страницу нашего Опыта и отложишь книгу в сторону. Ты ошеломлен всем случившимся, признаться, мы тоже ошеломлены! Говорят, что в спорах рождается истина; если это так, если это действительно так, то у тебя в ушах звенит крик Новорожденной. Вот-вот должен упасть Занавес, но в эту последнюю минуту перед тобой парадом-алле проходят причудливые виденья: тени прошлого, блеск настоящего, туманные картины будущего. Процессия, сошедшая с полотен Иеронима Босха!

Вот идет Оккам со своею бритвой, Буридан, ведущий осла под уздцы; шествует странное существо Киборг; пошатываясь, проходят одурманенные зрители Фантомата; стремится вперед Генотип Человека – конструкция из сорока шести хромосом; завернувшись в плащ, проскальзывает таинственная фигура – Его Величество Значенье – инкогнито!; проползают диковинные машины; проходит группа Астроинженеров, сопровождающих Большой Лазер, – завтра они взорвут Звезду...

Процессия все идет и идет, но тут стремительно падает Занавес, и в это мгновенье вновь слышится крик. Где-то в толпе затерялся ребенок, крошечная, только что родившаяся девочка.

Но где же она?

[1]И. С. Шкловский, Вселенная, жизнь, разум, изд. 2-е, «Наука», 1965.

[2]М. Таубе, Вычислительные машины и здравый смысл. Миф о думающих машинах, изд-во «Прогресс», 1964.

[3]В явной форме (лат.)

[4]При положительной обратной связи малые отклонения от равновесия усиливаются, происходит «раскачка», при отрицательной – затухают.

[5]H. Kahn, Thermonuclear War, Princeton University Press, 1960.

[6]E. Bellamy, Looking Backward – 2000-1887, The New American Library. New York, 1960.

[7]P. M. S. Blackett. Military and Political Consequences of Atomic Energy, Turnstile Press, London, 1948.

[8]Бог из машины (лат.). В античных пьесах развязка наступала иногда благодаря «богу», спускавшемуся на сцену с помощью механического приспособления.

[9]Литургия (греч. – публичная служба) – совокупность официальных религиозных обрядов.

[10]P. de Latil, Sztuczne myslenie, Warszawa, 1958.

[11]Ф. Хойл, Черное облако, Альманах научной фантастики, вып. 4, изд-во «Знание», М., 1966.

[12]Высокая точность воспроизведения сигналов (англ.)

[13]Последнее по счету, но не по важности (англ.)

[14]Раздел ботаники, изучающий лишайники.

[15]От идиос (греч.) – своеобразный; идиографическая наука – описательная наука.

[16]Согласно делению, предложенному неокантианцем В. Виндельбандом, номотетические науки – это науки, цель которых – открывать общие, постоянные законы; греч. номтетикос – относящийся к законодательству.

Примечание автора: Интересные результаты могла бы дать попытка изобразить схематическое древо технологической эволюции. Своим общим видом оно, конечно, походило бы на такое же древо биоэволюции (то есть имело бы вначале единый ствол, который в более поздние эпохи все сильнее разветвлялся бы). Трудность, однако, состоит в том, что фактический прирост знания в технике (в отличие от биологии) является продуктом межвидовой гибридизации. Потомство здесь могут давать сколь угодно далекие друг от друга виды человеческой деятельности (так возникает «помесь» кибернетики с медициной, математики с биологией и т.п.). (Между тем биологические виды, достаточно дифференцированные, не могут давать плодовитых гибридов.) В результате темп технической эволюции непрерывно убыстряется и его ускорение значительно превосходит ускорение биоэволюции. К тому же дальний прогноз в области техноэволюции затрудняют неожиданные, внезапные повороты, которые совершенно непредсказуемы (нельзя было предвидеть возникновение кибернетики, пока она не возникла). Число вновь возникающих с ходом времени «технологических видов» определяется общим числом видов, уже существующих, чего нельзя сказать о биоэволюции.

Точно так же внезапные повороты техноэволюции нельзя сопоставлять с биологическими мутациями, ибо эти первые гораздо важнее. Так, например, в настоящее время физика возлагает большие надежды на исследование нейтрино. Эти частицы известны уже достаточно давно, но лишь теперь исследователи начинают понимать всеобщий характер их влияния на различные процессы в Космосе (например, на возникновение звезд), а также роль, зачастую решающую, которую нейтрино играют в этих процессах.

Некоторые типы звезд, выходящих из состояния равновесия, могут обладать нейтринной эмиссией, во много раз превышающей их полную эмиссию в области видимого спектра. Это не относится к стационарным звездам типа Солнца (нейтринная эмиссия которого, обусловленная бета-распадом, значительно меньше энергии, выделяемой в виде светового излучения). Однако астрономия возлагает сейчас особые надежды именно на исследование Сверхновых; их роль в общем развитии Космоса, в образовании элементов, особенно тяжелых, а также в генезисе жизни представляется исключительной. Возможно поэтому, что нейтринная астрономия, не пользующаяся радиационными приборами (такими, как зеркальный телескоп или рефлектор), займет, хотя бы частично, место прежней оптической астрономии. Другим конкурентом этой последней является радиоастрономия.

Проблема нейтрино, по-видимому, таит в себе и много других загадок; быть может, исследования в этой области приведут к открытию ранее неизвестных источников энергии. Это было бы связано с реакциями, которые идут с выделением больших энергий, что характерно для превращения пары электрон – позитрон в пару нейтрино – антинейтрино и для так называемого нейтринного тормозного излучения.

Образ Космоса как целого может претерпеть радикальные изменения: если количество нейтринных частиц и в самом деле столь велико, как думают сейчас некоторые исследователи, то эволюция Вселенной обусловлена не рассеянными в пространстве островами галактик, а (в первую очередь) равномерно заполняющим это пространство нейтринным газом.

Все эти проблемы очень привлекательны, но в той же степени и дискуссионны. На их примере весьма отчетливо видна вся непредсказуемость развития науки и вся ошибочность мнения, будто мы уже наверняка знаем все фундаментальные законы, относящиеся к природе Вселенной, и будто дальнейшие открытия лишь пополнят эту в основных чертах уже верную картину. Нынешняя ситуация представляется скорее в следующем виде: в ряде областей технологии мы располагаем подробными и довольно надежными знаниями, однако это касается прикладных областей технологии, образующих материальный фундамент земной цивилизации; в то же время о природе микро– и макрокосмоса, о перспективах возникновения новых технологий, о космогонии и планетогонии мы знаем теперь, по-видимому, даже меньше, чем несколько десятков лет назад. Это происходит по той причине, что в настоящее время в упомянутых областях конкурируют различные зачастую диаметрально противоположные друг другу гипотезы и теории (например, гипотезы об увеличении Земли, о роли Сверхновых в создании планет и элементов, о типах Сверхновых и т.д.).

Этот итог развития науки лишь кажется парадоксальным, ибо в понятие невежества можно вкладывать двоякий смысл. Эти два понимания довольно далеки друг от друга. Во-первых, говоря о невежестве, можно подразумевать не только всю совокупность неизвестных фактов, но еще и то, что о самом существовании неизвестных фактов нет ни малейшего представления. (Неандерталец ничего не знал о природе электронов, но вдобавок даже и не помышлял о возможности их существования.) Это, так сказать, «тотальное» невежество. Во-вторых, невежество может означать, что наличие проблемы осознано, однако нет знаний для того, чтобы эту проблему решить.

Прогресс как раз и уменьшает невежество первого типа, «тотальное», зато увеличивает неведение второго рода, то есть запас вопросов, на которые нет ответа. Это последнее утверждение относится не только к сфере человеческой деятельности, то есть не является оценкой одной лишь теоретико-познавательной практики человека. Несомненно, оно в какой-то мере приложимо также и ко Вселенной (ибо рост числа вопросов по мере возрастания знаний может означать лишь, что Вселенная обладает некоторой специфической структурой).

На сегодняшнем этапе развития мы склонны считать имманентной чертой Всего Сущего эдакую его «неограниченную продолжимость», эдакий его «инфинитезимально-лабиринтный» характер. Однако принять это допущение как эвристический тезис, относящийся к бытию, довольно рискованно. Слишком уж коротко историческое развитие человека, чтобы подобные тезисы можно было высказывать в качестве «абсолютных истин». Быть может, познание очень большого числа фактов и связей между ними приведет к своеобразным «высям познания», после чего число вопросов, не имеющих ответа, начнет уменьшаться (в противоположность тому, что до этого момента оно беспрерывно увеличивалось). Собственно, нет никакой практической разницы между квинтильоном и бесконечностью для человека, который умеет считать лишь до ста. Так вот, человек как исследователь Вселенной и является скорее всего существом, только-только научившимся производить арифметические действия, но отнюдь не математиком, который свободно играет с бесконечностью. Добавим еще, что «окончательную» формулу строения Космоса (если таковая существует) можно познать, дойдя до «гносеологической кульминации», как мы об этом только что говорили.

Постоянный и непрерывный приток вопросов, напротив, не предопределяет решения этой проблемы, ибо может оказаться, что лишь цивилизации, насчитывающие более чем, скажем, сто миллионов лет непрерывного развития, достигают «высей познания». И по этой причине всякие допущения на сей предмет, высказанные в более раннюю эпоху, безосновательны...

[17]C. Levi-Strauss, Rasa a historia. Сб. «Rasa a nauka», Warszawa, 1961.

[18]Монофилетический – происходящий от одной и той же группы общих предков (греч.).

[19]A. Koestler, Lotus and Robot, London, 1960.

Примечание автора: Лотерейно-статистический подход к проблемам техногенеза находится в согласии с установившейся ныне модой применять теорию игр (созданную в ее основах Джоном фон Нейманом) к различным общественным проблемам. Впрочем, я и сам несколько раз обращался в этой книге к подобным моделям.

Другое дело, что реальная сложность проблемы не позволяет замкнуться в вероятностных схемах. Как я упоминал на стр. 352[скорее всего, имеется в виду ссылка на этот абзац – LX ], там, где имеются системы с высокой степенью организации, даже весьма малые структурные изменения могут вызвать значительный эффект. Сюда к тому же присоединяется вопрос об «усилении». Можно говорить как о «пространственном усилении» (по образцу, например, рычага, который, «усиливая» малое перемещение, делает его большим), так и об «усилении во времени», пример которого дает, скажем, эмбриональное развитие. До сегодняшнего дня не существует ничего похожего на топологическую социологию, которая изучала бы связь действий личности с общественной структурой, понимаемой топологически. Некоторые из этих структур и могут проявлять эффект «усиления», иначе говоря, благоприятствовать распространению в обществе поступка или мысли отдельной личности, причем этот процесс может иногда обретать даже характер лавины (явлениями подобного рода, которые наблюдаются в очень сложных системах, таких, как общество или мозг, а в случае этого последнего – в виде, например, эпилепсии, кибернетика лишь начинает интересоваться). Напротив, в других структурах индивидуальные действия могут «затухать». Я коснулся этой проблемы в моих «Диалогах».

Разумеется, свобода действий зависит в данной общественной структуре от места, которое в ней занимает индивидуум (у монарха больше степеней свободы, чем у раба. Это различие, пожалуй, тривиально, ибо оно не вносит ничего нового в анализ динамики данного строя; напротив, различные структуры в различной мере поддерживают или гасят индивидуальные начинания (например, исследовательскую мысль). Эта задача лежит, собственно, на стыке социологии, психосоциологии, теории информации и кибернетики. Существенные успехи в этой области пока еще впереди. Вероятностная модель, которую предлагает Леви-Штраус, ошибочна, если ее трактовать буквально. Ее ценность состоит в том, что она постулирует введение объективных методов в историю науки и технологии. Раньше в этих областях имел хождение скорее «гуманитарный» способ трактовки тех или иных проблем, выдержанный в таком стиле: в процессе истории человеческий дух, одерживая победы и терпя поражения, научился наконец читать в великой Книге Природы и т.п.

Леви-Штраус безусловно прав, когда он подчеркивает значимость «информационной гибридизации», то есть межкультурного обмена духовными благами. Уединенная культура – это одиночный игрок, склонный обращаться к определенной стратегии.

Стратегия обогащается (то есть происходит обмен опытом) только при возникновении коалиции, объединяющей различные культуры. Это значительно увеличивает шансы на «технологический выигрыш». Процитирую Леви-Штрауса: «Шансы на то, что культура соберет в единое целое сложный ансамбль различных изобретений, называемый нами цивилизацией, зависят от числа и разнообразия культур, с которыми чаще всего невольно рассматриваемая культура сотрудничает в разработке общей стратегии.»[20][20]См. C. Levi-Strauss, Rasa a historia, сб. «Rasa a nauka», Warszawa, 1961, стр. 170.

Итак, число и разнообразие...

Но дело как раз в том, что сотрудничество такого рода не всегда возможно. И не всегда культура «замкнута», то есть изолирована вследствие географического положения (как это было, скажем, в случае островной Японии или Индии за стеной Гималаев). Культура может структурно «замкнуться», заблокировав себе полностью и бессознательно какие бы то ни было пути к техническому прогрессу. Конечно, географическое положение играет очень важную роль; особенно важной эта роль была в Европе, где бок о бок возникали культуры разных народов. Они интенсивно влияли друг на друга, как это видно хотя бы из истории войн...

Однако этот элемент случайности не может служить достаточным объяснением. Согласно всеобщему методологическому правилу, статистические закономерности надлежит сводить к детерминированным, если только это возможно; возобновление попыток после первоначальных поражений не является пустой тратой времени (напомню хотя бы тщетные попытки Эйнштейна и его сотрудников «детерминировать» квантовую механику). Ведь может оказаться (хотя это отнюдь не обязательно), что статистическая закономерность является лишь туманным изображением, размытым приближением, а не точным эквивалентом реального явления. Статистика позволяет предсказывать число автомобильных аварий в зависимости от погоды, дня недели и т.п. Однако индивидуальный подход позволяет лучше избегать аварий (потому что каждую отдельно взятую аварию вызывают детерминированные причины: плохая видимость, скверные тормоза, чрезмерная скорость и т.п.).

Существо с Марса, наблюдающее кружение «автомобильной жидкости» с ее «тельцами-автомобилями» по земным автострадам, с легкостью могло бы счесть это явление чисто статистическим. Тот случай, когда мистер Смит, который ежедневно ездит в автомобиле на работу, однажды повернул назад с полдороги, это существо сочло бы за «индетерминированный» феномен. На самом деле он возвратился, потому что забыл дома портфель. Это был «скрытый параметр» явления. Кто-то другой не доехал до цели, поскольку вспомнил о важной встрече или заметил, что двигатель перегревается.

Таким образом, различные чисто детерминированные факторы могут в сумме давать картину некоего усредненного поведения огромной массы элементарных объектов, однородной лишь внешне. Существо с Марса могло бы посоветовать земным инженерам расширить дороги, что облегчило бы «циркуляцию» «автомобильной жидкости» и уменьшило бы число аварий.

Как видно отсюда, и статистический обзор позволяет выдвинуть реально полезные предложения. Однако лишь учет «скрытых параметров» принес бы радикальное улучшение. Нужно посоветовать Смиту всегда оставлять портфель в машине, второму водителю – записывать важные встречи в блокнот, третьему – проходить вовремя технический осмотр и т.п. Тайна устойчивого процента автомобилей, не доезжающих до цели, исчезнет, если выявить скрытые параметры. Точно так же таинственность изменчивых культуротворческих стратегий человечества может рассеяться при подробном топологическом или теоретико-информационном исследовании их функционирования. Как очень метко заметил советский математик и кибернетик И. М. Гельфанд, существенные и несущественные параметры можно обнаружить даже в очень сложных явлениях. А сколь часто продолжают исследования, выявляя все новые и новые несущественные параметры! Такой характер носят, например, исследования корреляции между циклами солнечной активности к циклами экономического «процветания». Этим занимается, например, Хантингтон.[20][20]E. Huntington, Mainsprings of Civilization, The New American Library, 1959.

Дело не в том, что подобной корреляции нет; она действительно обнаружена: суть в том, что таких корреляций слишком много.

Хантингтон в своей книге приводит их в таком количестве, что проблема двигателей прогресса тонет в корреляционном океане. Пренебрегать подобными связями, то есть пренебрегать несущественными переменными, по меньшей мере столь же важно, как и исследовать существенные. Заранее, конечно, неизвестно, какие из переменных существенны, а какие – нет. Но именно динамический и топологический подход позволяет отказаться от аналитического метода, который тут непригоден.

[20]См. следующую главу.

[21]Страна дураков, где в кисельных берегах текут молочные реки (нем.)

[22]И. С. Шкловский, Вселенная, жизнь, разум, изд. 2-е, «Наука», 1965.

[23]Проблема обнаружения планет около звезд популярно изложена в брошюре А. Н. Дейча «Планеты других миров» (изд-во «Знание», Л., 1967).

[24]Приведение к нелепости (лат.)

[25]Сущностей не следует умножать сверх необходимости (лат.)

[26]А. И. Баумштейн, Возникновение обитаемой планеты, «Природа», 1961, №12.

[27]В Советском Союзе эксперименты по обнаружению космических радиосигналов искусственного происхождения включены в план радиоастрономических работ. В этих исследованиях будет участвовать Государственный астрономический институт им. П. К. Штернберга и Научно-исследовательский радиофизический института в г. Горьком.

III

Примечание автора: Наши заключения о правдоподобных типах развития цивилизации в Космосе, основанные на ненаблюдаемости сигналов и астроинженерных явлений, могут, естественно, напомнить известное умозаключение о том, что в древнем Вавилоне существовал беспроволочный телеграф. (Коль скоро археологи не нашли в раскопках проволоки, значит, в Вавилоне пользовались радиосвязью.) Подобный упрек можно парировать следующими соображениями. Экспоненциальный рост цивилизации, как мы будем еще говорить об этом в примечании, невозможен на протяжении долгого времени. Гипотеза об аннигиляции после короткого, длящегося несколько тысяч лет, технологического развития, основана на абсурдном детерминизме (на предположении, что быстро погибнуть должна каждая цивилизация, ибо если бы погибало лишь 99, 999% цивилизаций, то остающейся доли процента было бы достаточно для того, чтобы за короткое время, исчисляемое тысячами веков, цивилизации охватили бы своей экспансией целые галактики).

Остается поэтому лишь третья гипотеза – гипотеза об исключительной редкости психозоя (один, самое большое два-три на целую галактику). Она прот

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 89