О формализации. Синтаксис, семантика и прагматика

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 9Следующая ⇒

Но вернемся к Ст. Лему. Нет ли в его высказываниях недоверия или недооценки метода формализации, т.е. «перевода» того или иного «поля» на формальный язык? К этому методу прибегают исследователи, анализирующие проблему значения. Сомнение тут же рассеется, если понять, что Лем рассматривает эту проблему, не отвлекаясь от человека, т.е. на уровне прагматики. Поясним термин.

Языки, будь то естественные или искусственные, в том числе и формализованные языки науки, да, наконец, и произвольные знаковые системы вообще, можно рассматривать на трех уровнях абстракции: на уровне синтаксиса, семантики и прагматики.

Если нас интересуют только внутренние связи языка, если мы отвлекаемся от экстралингвистического «поля» (т.е. от «денотатов») и от существ или машин, воспринимающих язык (а тем самым и от смысловых значений), то мы анализируем язык на уровне синтаксиса. Если мы привлекаем к рассмотрению денотаты и смысл, но все-таки отвлекаемся от существ или машин, воспринимающих и понимающих язык, то мы находимся на уровне семантики. Если же, наконец, мы учитываем и перципиентов языка, если мы принимаем во внимание реальные обстоятельства языкового общения, то мы находимся на уровне прагматики (греч. прагма – действие, дело).

Прагматические аспекты

Прагматические аспекты языка очень существенны, особенно для натуральных языков. «Неформальные начало и конец формального построения», о которых говорит Лем, исследуются именно прагматикой. Самым главным в прагматике Лем считает понимание значений человеком. В недавних советских работах также подчеркивалась важность этого аспекта.

В психологических работах анализ «понимания» уже начат. (Но они с трудом поддаются «стыковке» с кибернетикой и с семиотикой.) Кибернетический анализ лишь берет разбег. Между формальным и смысловым «берегом» языка зияет пропасть. «Значение» в конце концов всегда цепляется за «понимание», а «понимания» нет там, где некому понимать, говорит Лем. Поэтому «безлюдность» языка (мы бы сказали «бесперципиентность», имея в виду и машины) сохранить невозможно.

Лем думает, что, высказывая подобные взгляды на феномен значения, он впадает в «непристойность». Не стоит тревожиться! Сие допустимо и при пожилых дамах! Язык и в самом деле живет в «экологической среде» человеческого мозга. Начало ее «лежит» в природе, а «простирается» она в пределах общественных систем. Для человека «значения» – это прежде всего переживания. «Смысловым содержанием фраза наполняется в психическом процессе» (гл. IV). Обо всем этом позволительно «забыть», если стоишь на синтаксическом или семантическом уровне. Именно с этих позиций наука начала штурм «крепости значения». Первыми пошли на приступ логики и семантики. Они-то и захватили «плацдарм», на котором Лем развертывает – и с комфортом – свои построения. Позитивный смысл лемовских рассуждений, конечно, не в попрании логики, а в том, что они напоминают нам о «феномене человека». О феномене, который наука отбросить не может.

Ложное мнение

Чтоб объяснить явления, наука строит теории и модели. В употреблении Лема эти термины несколько диффузные. Мы остановимся на одном мнении, которое высказывает Лем и которое довольно часто встречается у различных авторов.

Это мнение заключается в том, что теории и модели науки все дальше уходят от «наглядности» и «приятности». Это мнение людей, знающих о науке понаслышке. Современной науке противопоставляют «классическую», которая якобы была «понятной» и близкой к «обыденному опыту», тогда как современная таковой не является. Это – нелепость!

Законы Ньютона, в то время когда они были только что открыты, отнюдь не воспринимались «мирянином» как «наглядные», как часть его повседневного опыта. Они стали «наглядными» потому, что последние триста лет их преподносил Школьный Учитель. Его питомцы, став взрослыми, начинали считать эти законы «наглядными», ну, а значит, – «наглядной» и всю «классическую» физику. Для «отрезвления» заглянем хотя бы в сочинение Леонарда Эйлера «Новая теория движения Луны»[164], датируемое 1772 г. Некоторые страницы этого сочинения состоят целиком из формул. Где же тут наглядность!?

Итак, в момент зарождения классическая физика была далека от наглядного восприятия, некоторые ее положения стали казаться «наглядными» за счет привычки, а основной массив «классики» с его выкладками и вычислениями лежит попросту вне поля зрения «мирянина».

В точности так же обстоит дело и с современной наукой. Всякий, кто изучал «высокие» разделы современной математики или физики, знает, сколько в них «наглядных» объектов. Однако эти «объекты» просто не успели перейти в школьные учебники. Через какое-то время новые идеи войдут в «общественное сознание», как уже вошли представление о шарообразности Земли, гелиоцентризм, законы Ньютона и пр.

Прошло время, когда квантовая механика воспринималась как нечто абстрактное, ее объекты также апеллируют к внутреннему зрению физика-квантиста. Недалек, видимо, день, когда наглядная таблица основных частиц будет висеть в школьных классах рядом с таблицей Менделеева. С распространением лазеров в быт войдет представление о фотонах, так же как с лампочкой Эдисона вошли электроны.

Есть, правда, и другая сторона дела – обычное невежество. Мы склонны проходить мимо «удивительного», даже когда оно совсем «рядом». Для многих ли небо «организовано» в созвездия и среди них – Волопас с его Арктуром или Лебедь? Нет! Увы, на небе есть две Медведицы, а остальное – звездная пыль.

Многие ли встречают как друзей растения в лесу, любят их и «понимают»? Да нет же, растения – это просто «трава»!

Итак, не следует путать двух сторон дела. Есть невежество, слепота, умение проходить мимо совсем «наглядных» и «понятных» вещей. И есть эмоциональное и рациональное восприятие мира, восприятие, которому надо учиться, делая над собой усилие. Тогда созвездия, нуклеиновые кислоты и кванты становятся «наглядными».

Вот почему мы не согласны здесь с Лемом.

Заметим в заключение, что «наглядность и понятность» – явление историческое. Одно дело «наглядность» на уровне «здравого смысла», другое – «наглядное виденье» научных теорий. Эта вторая наглядность будет, безусловно, возрастать по мере роста науки в ущерб «здравому смыслу».

Притча и догма

Что же касается математики, то Лем и ей дает оценку, повторяя известное сравнение ее с портным-безумцем, шьющим по произвольному плану одежды. Надо прямо сказать, что в целом это оценка человека, незнакомого серьезно с математикой. Лем попросту не разобрался в клубке математических фактов и идей, идей, связанных с вычислимостью, финитностью, эффективностью, с тем рывком в область законов рассуждения, который сделала современная математическая логика.

Повторяя слова Рассела: «Математика может быть определена как доктрина, в которой мы никогда не знаем, ни о чем говорим, ни того, верно ли то, что мы говорим», Лем, к сожалению, не знает, на каком математическом «фоне» они были сказаны. Д. Гильберт сравнивал математику с шахматами, и это сравнение преследовало определенную цель. Играя в «формальную игру», ученик Д. Гильберта Курт Гедель пришел к своим знаменитым теоремам. Лем также поминает шахматы и... притча, рассказанная великим математиком, становится в устах популяризатора догмой!

Если математика есть игра, подобная шахматам, то почему же она пригодна для описания природы? Мы не можем подробно рассмотреть этот вопрос здесь, в послесловии. Скажем лишь кратко, что, следуя Дж. Джинсу и А. Эддингтону, мы считаем природу «математичной». (Это вовсе не значит, будто мы склоняемся к их философии.) Природа «математична» потому, что человек создает математику «под природу». Отыскивает то, что поддается математическому описанию, и вместе с тем раздвигает границы и обогащает формы самого описания. Лем же считает, что природа «нематематична». Довольно сложный спор о связи между реальностью и ее описанием, спор с участием Эйнштейна, Розена, Подольского, Бора и других физиков, Лем также не понял. Этот спор кратко изложен в одной из книг Дэвида Бома[165]в ее последних пунктах (стр. 700 и далее).

Особенно наивным выглядит утверждение Лема, будто классической физике было свойственно представление о том, что каждый промежуточный этап математических вычислений должен обладать «материальным эквивалентом»!

Поясним это. Пусть имеются два уравнения A и B, причем B выводимо из A. Существует «путь» с промежуточными уравнениями C1, C2, ..., Cn, т.е. цепочка следствий

A =& gt; C1 =& gt; C2 =& gt; ... =& gt; Cn =& gt; B.

Сколько таких цепочек возможно? Бесконечно много! Всегда к обеим частям уравнения можно прибавить одно и то же число, а затем его вычесть. Это дает лишнее звено в цепочке. Всегда можно взять экспоненту от обеих частей уравнения, а затем прологарифмировать и т.п. И все эти звенья должны иметь материальные эквиваленты?! Иначе нет «изоморфизма» теории и реальности?! O, sancta simplicitas! [166]

Впрочем, Лем «допускает» и теории, «не изоморфные» реальности, но «сходящиеся» с ней в конечных точках!

Непомерная нагрузка

Страницы, посвященные математике, следовало бы обстоятельно разобрать строка за строкой, абзац за абзацем. Однако эта нагрузка слишком велика для нас. Отметим лишь одну из целой коллекции фактических ошибок. Лем пишет, что «матричное исчисление было “пустой структурой”, пока Гейзенберг не нашел “кусочка мира”, к которому подходит эта пустая конструкция» (гл. V).

Это ошибочное утверждение. Системы линейных уравнений, для исследования которых было создано в прошлом веке матричное исчисление, встречались в математике, должно быть, со времен Вавилона. Гейзенберг же нашел, что матрицы годятся и для, повторяем, и для описания атомных явлений. Он нашел, что некоторым матрицам (отнюдь не любым! ) можно в определенных условиях придать прямой физический смысл.

Снова притча превратилась в догму!

Заканчивая нашу критику, скажем, что на этих страницах «Суммы» больше красноречия, чем проницательности. Их польза в том, что они вызывают недовольство и тем самым побуждают к собственным размышлениям.

Лем и философия

Мы перешли фактически к характеристике философских взглядов Лема. Отметим сначала, что автор книги не философ по специальности и попросту негуманно требовать от него отточенных философских формулировок и исчерпывающей ясности философского анализа. Но характер книги вынуждает автора совершать экскурсы в философию. Многие из них интересны, и мы видим вдумчивого мыслителя, тонко подмечающего такие детали, которые порой ускользают от взгляда философа-профессионала.

Однако Лем высказывает и философски неубедительные взгляды.

Философская позиция, наиболее подходящая, по мнению Лема, для «подглядывания будущего», – это «позиция Конструктора». Он характеризует ее как «веру в возможность успешного действия и в необходимость определенного отказа от чего-то. Прежде всего – это отказ от задавания “окончательных вопросов”» (гл. V).

Позиция Конструктора – это «молчание действия». «О том, что действовать можно, мы знаем намного уверенней и лучше, чем о том, каким способом это действие происходит». Ту же мысль где-то в начале века высказал О. Хевисайд: «Стану ли я отказываться от своего обеда только потому, что я не полностью понимаю процесс пищеварения? ».

Конструктор, по Лему, не «узкий прагматик».[167]«Не строитель, который сооружает свой дом из кирпичей, не заботясь, откуда они взялись и что они собой представляют, лишь бы этот дом был построен» (гл. V). Однако при всем этом здравом начале дальнейшие взгляды Лема нельзя признать убедительными и плодотворными для конструкторской деятельности.

Конечно, «конструктор», как и сам автор, материалист. Конструктор «уверен, что мир будет существовать и после него» (гл. V). «Реальность мира он принимает как предпосылку» (там же). Он отнюдь не агностик, природа для него познаваема. Однако же автор не всегда правильно смотрит на связь между познанием и конструированием. Этому препятствуют прежде всего некоторые, мы бы сказали, наивные представления о процессе познания. В этом процессе – своя диалектика! Ее надо понимать!

«Кирпичи». Локк и Лем

Начнем со взгляда Конструктора на «кирпичи». Обратимся на минуту к одной характеристике Бертрана Рассела[168]: «Не только правильные взгляды Локка, но даже его ошибки на практике были полезны. Возьмем, например, его теорию о первичных и вторичных качествах. К первичным качествам относятся такие, которые неотделимы от тела и перечисляются как плотность, протяженность, фигура, движение или покой и число. Вторичные качества – все остальные: цвет, звуки, запахи и т.д. Он утверждает, что первичные качества находятся фактически в телах; вторичные же качества, наоборот, существуют только в восприятиях. Без глаза не было бы цветов, без уха не было бы звуков и т.п.».

А вот что пишет Лем:

«Он [т.е. конструктор – ред. ] знает, что свойства являются отличительными чертами ситуаций, а не вещей. Существует химическое вещество, которое для одних людей не имеет вкуса, а для других – горько... Некоторые считают, что, кроме свойств, являющихся функцией ситуации, существуют еще неизменные свойства... Эту точку зрения разделяет и Конструктор» (гл. V).

Похоже!? Не так ли? Ведь это, пожалуй, Локк (1632-1704)! И остается лишь вслед за Б. Расселом повторить, что эта теория устарела.

Ни к чему, кроме субъективизма, мы не придем, если будем последовательно проводить эту точку зрения!

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 Следующая ⇒