ХРИСТИАНА ОТХОДИТ, А ДЭН ЛОФТУС ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ

⇐ ПредыдущаяСтр 54 из 66Следующая ⇒

В тот вечер Лилиас Уолсингем рано утомилась и была очень слаба (как подумалось Салли), поэтому охотнее обычного легла в постель, и доброй старой няньке показалось, что она выглядит как-то странно и временами заговаривается.

Она долго лежала спокойно, а потом внезапно подняла свои прекрасные глаза и чистым радостным голосом проговорила:

— Мама!

Старая Салли сказала:

— Здесь только я, дорогая мисс Лили.

Лили смотрела серьезно, затем восхищенно улыбнулась и произнесла только:

— О!

Наверное, ей казалось, что она видит свою мать.

Во всех ли случаях это бывают иллюзии? Или, быть может, когда сгущаются сумерки и тают очертания земных предметов, являются небесные звезды, ясные и вечно неизменные, и сияют перед погруженными во тьму очами смертных?

Вечером, когда тетя Бекки сидела с племянницей в гостиной, вошла горничная, что-то шепнула мисс Гертруде и вложила ей в руку записочку. Ненадолго наступило молчание.

— Ох, тетя… тетя! — В глазах Гертруды был ужас. — Тетя! — Она обняла тетю за шею и отчаянно зарыдала. — Бедная Лили умерла… вот записка.

Старая тетя Ребекка взяла записку. Более всего она гордилась своим стоицизмом. Смертельно побледнев, она велела племяннице взять себя в руки: тетя Бекки придерживалась того убеждения, что чувства следует обуздывать и это вполне возможно — требуются только усилия и решимость. Она прочитала записку, держа голову очень прямо, только мускулы у нее на лице подрагивали.

— Гертруда, если когда-нибудь ступал по земле ангел… бедный осиротевший старик…

Тут принципы ей изменили, и тетя Ребекка заплакала, села и разрыдалась вовсю; обняла племянницу, расцеловала и снова перемежала слезы с поцелуями.

— Она была такая… такая душечка… ох! Гертруда, дорогая, давай больше никогда не будем ссориться.

Смерть подошла совсем близко, и в ее торжественном присутствии все прочие, не столь значительные, предметы отодвинулись на второй план; Лили Уолсингем умерла и, бывшая недавно их веселой подругой, приобрела внезапно в неземном свете смерти ангельский, внушающий трепет облик.

— Кто бы мог подумать, мэм, что это вот-вот случится, — заговорила горничная, — бедная девочка! Но правда, мэм, прошлой ночью в пламени свечи три раза показывался саван, и я брала свечу и поправляла фитиль — вот так, ногтем, потихоньку от миссис Хини, чтобы она не расстроилась из-за своего ребеночка, который лежит дома больной оспой; я и в самом деле думала, что этот знак указывает на него, но человек предполагает, а Бог располагает… смерть никого не минует — Господи помилуй… каждому придет его час, и старому и малому, мэм; и я вот о чем, мэм: они в Вязах и знать не знали, что она так плоха, — пусть нынче ей мирно спится на небесах. Все произошло в один миг, мисс; она как будто бы попыталась сесть, опираясь на подушки… с улыбкой протянула ручки, и все кончилось… бедная крошка… все ее жалеют. Слуга, который принес записку, умывался слезами у нас в холле.

Бедняки приходили к дверям и безыскусно высказывали скорбь — все они горевали от души… «Его преподобие был очень добр, но он и помыслить не мог, вы ведь понимаете». Да, это была правда: «ее все жалели». Когда следующим утром великолепная Магнолия выглянула из окна, глаза ее были красны, а жизнерадостный маленький доктор Тул говорил в клубе:

— Ах, сэр, второй такой не было… эта крошка была прирожденной леди… редкостная красавица… и лучше всех на свете. Город мог ею гордиться, с какой стороны ни посмотри, сэр.

И доктор громко заплакал, и старый майор О'Нейл, тихий и молчаливый офицер, всхлипывал потихоньку, опираясь локтем на каминную полку и глядя в огонь. И Тул сказал:

— Не знаю, как я буду теперь проходить мимо этого дома.

И многие чувствовали то же самое. Маленькой Лили там больше не было… Вязы преобразились… лишились света и благодати… это были теперь просто темные старые деревья.

Каждый искал возможность тем или иным способом выказать свое уважение и любовь доброму старому пастору. И, я уверен, он их понял, ибо почтительное и сердечное отношение говорит само за себя. Приглушенные расспросы у дверей, переданные потихоньку через слуг предложения чем-нибудь помочь и прочие подобные неумелые свидетельства горячей, хотя и бесплодной, симпатии звучат в годину бедствий как сладостная ангельская музыка.

В ту ночь в город прибыл — кто бы вы думали? — не кто иной, как честный простак Дэн Лофтус со всеми своими дорожными сундуками (или, по крайней мере, большей их частью), книгами и прочим мелким скарбом. Молва оказалась правдивой. Его юный питомец умер в Малаге от лихорадки, и Дик Деврё приблизился наконец на шаг, и немалый, к титулу. Итак, Дэн вернулся в свою старую мансарду. Путешествие не сделало его более искушенным в житейских делах. Он оставался все тем же нелепым и беспомощным дитятей. Он, правда, добавил к своему гардеробу несколько нарядных деталей — поскольку полагал, что, сопровождая отпрыска аристократического семейства, обязан быть одет соответствующе, — но от этого, вероятно, костюм его сделался еще гротескнее. Однако Дэну Лофтусу удалось добыть гору сведений из разряда тех, что так занимали его самого и доброго доктора Уолсингема. Он переписал немало старых эпитафий, перевел обширные извлечения из архивов и приобрел пять ирландских манускриптов, содержавших ценные сведения по тому разделу истории, который являлся предметом их с доктором увлекательных научных штудий. Была уже ночь, и визит в Вязы пришлось отложить, хотя Дэну и не терпелось распаковать сундук с рукописями и продемонстрировать добытые сокровища своему любимому старшему другу.

Когда Дэн Лофтус сидел в одиночестве за чашкой чаю и книгой, его слуха достигли печальные новости из Вязов, и его воздушные замки зашатались. Утром, пока горожане еще спали, Дэн пересек мост и негромко постучал в знакомую дверь. Она открылась, Дэн обменялся рукопожатием с честным старым Джоном Трейси, и некоторое время оба тихонько плакали.

— Как его преподобие? — спросил наконец Лофтус.

— Он в кабинете, сэр. Слава Богу, что вы пришли, сэр: наверняка он хочет вас видеть… я доложу ему.

Дэн вошел в гостиную. Он бросил взгляд на цветы во дворе, потом на клавикорды, на ореховый столик Лили, где лежала ее корзинка с рукоделием, наперсток, короткое коралловое ожерелье — любимая детская игрушка (Лили носила его, когда была совсем крошкой). Это было похоже на сон, и все вокруг, казалось, говорило: «Бедная малышка Лили! »

Вошел старый Джон со словами: «Сэр, хозяин будет рад вас видеть». И Дэн Лофтус очутился в кабинете, и они с добрым доктором обменялись долгим крепким рукопожатием.

— О Дэн… Дэн… она умерла… маленькая Лили.

— Вы увидитесь с ней снова, сэр… увидитесь.

— О Дэн, Дэн! Пока не прейдет небо, они не пробудятся, не встанут ото сна. День такой длинный — как мне терпеть все это время?

— Всемилостивый Бог вам поможет, сэр.

— Но почему же ни один ангел не сжалился и не испросил для нее еще хоть несколько лет? Я заслужил это… да, Дэн, я знаю… заслужил. И почему карающий удар обрушился на мою невинную голубку? Лучше бы от него пал я.

— Это не кара, сэр, Господь забрал ее любя… отец мой… из любви. Голос Спасителя призвал ее. — И честный Дэн, всхлипывая, повторил стих из Песни Песней, который особенно любила маленькая Лили: «Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! »[69]

Старик, слушая, склонил свою скорбную голову.

— Никогда не видел ничего прекраснее, — сказал он немного спустя. — Мне кажется, Дэн, я мог бы смотреть на нее вечно. Не думаю, что я пристрастен, в самом деле, второго такого создания, как она, не… я ни разу не встречал.

— Чудо, настоящее чудо, — рыдал бедный Дэн.

Доктор взял его за руку и повел в комнату усопшей.

— Хотите взглянуть на нее, Дэн?

— Да… конечно, сэр.

Как никогда раньше малышка Лили походила на лилию. Бедная старушка Салли положила на белое покрывало первые весенние цветы. Меж бледными пальчиками Лили виднелся подснежник, словно выпавший из руки спящего ребенка. Перед Дэном покоился белый, похожий на ангела призрак с улыбкой или отблеском света на лице.

— Нет больше моей милой, дорогой малютки… «Он не подобный мне человек, что я ему отвечу»^{192}.

Но бедный Дэн, громко рыдая, повторил величавые слова апостола Павла, дошедшие до нас через скорби почти двух тысячелетий:

— «Ибо сие говорим вам словом Господним, что мы, живущие, оставшиеся до пришествия Господня, не предупредим умерших; потому что Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде…»[70]

После краткой паузы старик сказал:

— Вы очень добры, мой юный друг, что пришли сейчас ко мне, беспомощному и сокрушенному, ибо Господь от меня отдалился; но, мой любезный Дэн, он не покинул свое несчастное создание и говорит со мной вашими благословенными устами. Моя вера?.. Я думал, у меня есть вера, но, когда дело дошло до испытания, она оказалась непрочной. Однако мой добрый друг Лофтус прислан помочь мне… укрепить мои слабые колени.

И Дэн отвечал, горько плача и обхватив руку пастора своими ладонями:

— Учитель, всему, что я знаю хорошего, я научился у вас, мой благодетель.

Еще один долгий прощальный взгляд, и Дэн последовал за стариком в кабинет; там они долго беседовали, а потом вышли в одинокий сад и стали прогуливаться там бок о бок.

Глава LXXXV

⇐ Предыдущая 49 50 51 52 535455 56 57 58 Следующая ⇒