МУРАВЕЙНИК. УЛЕЙ. ПОДОБНАЯ СИСТЕМА В СОЦИУМЕ

Казарма. Зона.

Что касается работы, то у нас появляются своего рода муравейники. И это хорошо, потому что это — способ выжить. А жить в подобном устройстве общества просто нельзя.

ВЫБОРЫ

Выборы — атрибут народовластия.

Перспектива выборов всегда заставляет даже самых непорядочных, нечестных властителей задумываться о своем поведении и хотя бы публично сдерживать свои не очень приличные устремления. Выборы являются чистилищем для людей власти, так как всегда находятся конкуренты, которые пытаются найти и обыграть самые неприглядные стороны твоей жизни и твоей деятельности.

На самом деле выборы — один из способов проветривать угрюмые и затхлые коридоры власти.

Я во многих выборах участвовал начиная с 1989 года. Тогда Горбачев разрешил проводить выборы в Верховный Совет СССР. Система выборов была несвободной, двухступенчатой. Сначала нужно было пройти сквозь сито номенклатурного окружного предвыборного собрания, в состав которого входили представители партийно-хозяйственной элиты. И если эта категория граждан посчитает необходимым твое участие в выборах, только тогда народу разрешалось голосовать за тебя или против.

Тогдашнее мое выступление на этой комиссии отличалось дерзостью и даже некоторым нахальством, поскольку, выступая в такой аудитории, я позволял себе высказываться против монополии партии на власть, за частную собственность, за независимую прессу, за отмену цензуры и политического сыска. Естественно, после таких речей напуганные начальники посчитали, что до народа эти мысли доносить нельзя. И не допустили меня к выборам вообще.

Следующие выборы были в 1990 году. Они были уже свободными, но довольно жесткими, потому что все-таки проходили под контролем компартии. Я имею в виду прессу, руководителей всех предприятий. Не обошлось без довольно забавных эпизодов. Самое главное состояло в том, что коммунисты, борясь со мной, предложили в качестве альтернативы одиннадцать (! ) кандидатов. Все одиннадцать были коммунистами, которые, может быть, и имели разные программы, внешне, но внутренне отвечали требованиям тогдашнего обкома к народным депутатам.

Потом, когда я уже победил, я спросил одного босса, зачем они сделали такую глупость, зачем было одиннадцать коммунистов выдвигать против меня. Он наивно ответил:

— Если не понравился бы один из них, то мог понравиться другой. Или третий. Главная задача была, чтобы ты никому не понравился.

Это, конечно, демонстрировало отсутствие всякого политического опыта и полную беспомощность слабеющей тогда партии.

Мне было очень трудно встречаться с людьми. Многие руководители предприятий просто не допускали моих встреч с народом. Например, тогдашний директор автозавода долго не впускал меня на территорию предприятия, и мне пришлось проехать туда нелегальным образом. В кузове грузовика. А когда я приехал на встречу на автозаводскую ТЭЦ, собравшимся объявили, что все будут немедленно отправлены на уборку территории. В наказание. В нерабочее время. На целую неделю.

Мне это казалось просто замечательным делом: я понял, что с моей помощью вечно грязная территория завода (тогда, теперь чище стало) будет благоустроена и люди почувствуют себя более комфортно.

Кстати, несмотря на столь жесткие меры, народу на встречах было много.

Выборы тем не менее состоялись. Проходили они довольно интересно, в два тура. А потом, уже в 1993 году, были выборы в Совет Федерации. Они были довольно простыми для меня. С одной стороны, я уже был тогда губернатором, с другой стороны, отсутствовала довольно жесткая оппозиция.

Но вот следующие выборы, губернаторские, в конце 1995 года, оказались сложными. Они совпали с парламентскими выборами и носили ярко выраженный политический характер. К тому же появились соперники, имеющие деньги и влияние. Они хотели во что бы то ни стало победить.

Тем не менее 58% жителей области, принявших участие в голосовании, отдали свои голоса мне. А в самом Нижнем Новгороде я получил 65%.

Это, конечно, огромная ответственность: люди доверили мне возглавить исполнительную власть в области. Эту ответственность я постоянно ощущаю. Она не дает расслабиться и работать спустя рукава. Все время присутствует, все время обязывает.

Здорово, что впервые за многовековую историю и России, и Нижегородской губернии мы добились фантастического результата: народу было позволено самому выбирать собственную власть. В этом смысле меня всегда умиляют заявления некоторых большевиков об антинародном режиме. Как-то не вяжется термин «антинародный» с властью, которую избрал народ. Тем не менее такая фразеология до сих пор используется, хотя, по-моему, она ничего, кроме улыбки, вызывать не может.

Семья моя довольно скептически относилась к моему участию в выборах. А мать была просто против. Особенно возражали все, когда я принял решение участвовать в выборах в Верховный Совет России в 1990 году. Мои сотрудники в институте, особенно Александр Котюсов, который сейчас является моим помощником, совсем не хотели, чтобы я участвовал в этом деле. Мы даже спорили с Котюсовым на четыре бутылки коньяка, что я не буду участвовать, и я даже написал ему в том расписку. Я действительно сначала не очень-то хотел этого, еще хорошо помнилось то самое окружное предвыборное собрание.

Но потом как-то решился. Многие люди меня поддерживали, особенно активисты экологического движения против строительства атомной станции. Вот эта общественная поддержка «снизу», а не со стороны начальства, оказала решающее действие.

И я принял решение.

В принципе, я не жалею о своем многократном участии в выборах: выборы — поворотное решение не только для тех, кто за тебя голосует, но и для тебя самого.

Моя нынешняя губернаторская работа, будучи выборной, очень и очень непредсказуема. Проблема в том, что в России человек, находящийся у власти, имеет определенный статус. А человек, проигравший выборы или в силу иных обстоятельств покинувший пост, становится в какой-то степени изгоем. И попадает в довольно жесткие жизненные обстоятельства.

Эта особенность России, я надеюсь, со временем все-таки исчезнет. А сейчас это реалии жизни, и об этом нельзя забывать никогда.

ГРАЖДАНИН

В нашем обществе это довольно-таки казенное слово. А иногда даже ироничное. Содержание высокой гражданственности, мне кажется, сегодня в нем еще отсутствует.

Гражданское общество в нашей стране еще только зарождается.

Какие признаки гражданского общества? Свободное высказывание своих взглядов, независимая пресса, оппозиция и огромное число негосударственных, неправительственных, не зависящих от властных структур организаций, которые действуют в самых различных сферах.

Первые два момента у нас относительно реализованы. Что же касается последнего, то, за исключением церкви и еще очень немногих организаций, наше общество далеко не столь структурировано и не столь прочно обрело иммунитет против экстремизма, как хотелось бы. Как это всегда бывает в истинно гражданском обществе.

На самом деле наличие огромного числа разных центров влияния (а различные общественные организации и есть центры влияния) всегда приводит к стабилизации. В том числе и политической власти.

В России вообще такой традиции нет. Такая традиция сейчас только формируется. И поэтому понятие «гражданин» бытует у нас пока скорее в полуироническом значении, пришедшем из «милицейских рассказов» («Гражданин, пройдемте! »), чем в том высоком смысле, который означает свободного человека в свободной стране.

ПЕРСОНЫ

САХАРОВ

Могу рассказать (со слов академика В.Л.Гинзбурга) историю возвращения Андрея Дмитриевича Сахарова в Москву из Горького, из ссылки. Это было в 1986 году. Сахарова приняли на прежнее место работы в теоротдел ФИАН СССР. Заведовал отделом Гинзбург. Возник вопрос о том, на какую должность принять Андрея Дмитриевича. Реформы науки к этому времени уже начались, вводилась новая сетка научных работников. Сахарова принял сам Басов — академик, Герой Соцтруда, Нобелевский лауреат и т.д.

— Кем Вы хотите? — спросил Басов Сахарова.

— Гинзбург сказал — ведущим научным сотрудником.

— Но по инструкции нельзя ведущим, если никого не ведешь.

— Ну, нет так нет.

Сахаров вернулся к Гинзбургу. Тот спросил:

— Ну, как?

— Да вот, Басов говорит, что нельзя ведущим, так как никого не веду…

— Андрей Дмитриевич, Вы ведете за собой весь мир! Но я понимаю, нужно группу. С кем из моих сотрудников Вы хотели бы работать?

— Ни с кем.

—?!

— Все работают в своих секторах, как-то неудобно. Работают — и пусть работают.

— Ну, а со стороны кого-нибудь взять? Есть кандидатуры?

— Есть два человека.

— А где они?

— В Перми.? 069…/26 и так далее.

—?!!

Потом группу создали, Андрей Дмитриевич был назначен главным научным сотрудником и зав. сектором. К этому событию пришло послание от папы Иоанна Павла II с поздравлениями: «…вся католическая церковь поздравляет Вас с назначением на должность главного научного сотрудника» и т.д. Подпись — Иоанн Павел II. Сотрудниками сектора были приняты Андрюшин и Альтшуллер. Оба — политзаключенные. Оба сидели в Перми.

Андрюшин в 1980 году возле Оружейной палаты в Кремле выбросил лозунг «Подонки! Освободите Сахарова! ». Тут же был схвачен, но его вместе с плакатом успели снять на видеопленку и в тот же вечер показали по NBC. После чего он «сел» еще более убедительно.

Альтшуллер дружил с Н.Шмелевым и учился у него экономике. Потом Шмелев как учитель ему надоел — «перегрузил». И тогда Альтшуллер написал книгу. Это был как бы справочник «СССР в цифрах», но не «официальные» цифры, а правдивые. В конце следовали выводы. Убийственные. Понес рукопись в издательство «Экономика». Там, естественно, печатать отказались.

— Тогда будем пробиваться в «Континент», — сказал Альтшуллер.

Издательство пошло на попятную и сказало, что книгу примет, но надо пройти цензуру. Альтшуллер согласился, рукопись исчезла, а наивный автор, конечно, «сел».

Потом, когда Сахаров выручил из зоны обоих, их выпустили без права прописки в Москве. Один работал дворником, другой кочегаром. Конечно, для приема на работу в ФИАН анкеты у них были страшные.

На собрании теоротдела проголосовали за них единогласно. Академик Фейнберг сказал: «Если этого хочет Андрей Дмитриевич, то нет никаких сомнений». Но Басов был против: «Как могут у нас работать политические заключенные? » В конце концов их приняли по звонку Чебрикова.

Так был создан сектор Сахарова.

ГОРБАЧЕВ

Горбачев — историческая личность.

Я не знаю, в какой мере он лично, исходя лишь из своих внутренних убеждений, а не под воздействием обстоятельств, принимал решения. Думаю, что в ничтожной мере он это делал. Он больше мне напоминал некий предмет, крупный предмет, который оказался на океанской волне. Конечно, этот предмет сам по себе пытался что-то изменить. Но океанская волна имеет безграничную энергию, и в этом смысле его потуги что-нибудь сделать (я имею в виду его поведение в Нагорном Карабахе, например), его очень неуклюжие попытки реформирования советской экономики, которые начались с кооперативного движения и совместных предприятий, а потом немедленно было сделано «два шага назад», — все это, конечно, говорит о том, что он был во власти обстоятельств.

Но! Он нашел в себе силы и мужество больших глупостей не делать. И не пытался остановить ход истории. И потому он, безусловно, исторический человек.

Во-первых, он — впервые за долгие столетия! — дал свободу. Во-вторых, с именем Горбачева, бесспорно, связано возрождение демократии в России: свободные выборы и так далее. Наконец, в стране появилась политическая оппозиция, и тоже благодаря Горбачеву. Страна стала более понятна всему остальному миру, и это — заслуга Горбачева.

Как всякая историческая личность, Горбачев очень противоречив. Иногда даже можно сказать, что одиозен. Он, видимо, совершенно ничего не понимает в экономике. Для него это такая загадка природы, которую не дано разгадать. Уж таким его родили отец и мать. И он, кстати, не скрывает этого. Даже анекдот про себя рассказывает: у Рейгана сто телохранителей, один их них — агент КГБ, но Рейган не знает, кто этот человек, и потому боится выходить из Белого дома, чтобы тот его не убил. У Миттерана — сто любовниц. Одна из них больна СПИДом, и потому Миттеран не изменяет своей жене. У Горбачева сто экономистов, один из них — умный, но Горбачев не знает, кто он.

Так вот, это незнание Горбачева, это абсолютное непонимание, что надо делать, кроме словесного фетишизма «перестройки», «ускорения», «гласности», «демократизации» и так далее, полное отсутствие экономического стержня, неумение разобраться, кто говорит правильно, а кто — неправильно, все это ввергло страну в очень тяжелое состояние. Мы все знаем, чем закончилось это состояние. Тем, что Горбачев был фактически отстранен от власти 19 августа 1991 года. Он сам себе подписал приговор. Его нерешительность, бездеятельность, склонность к каким-то невероятным кульбитам и компромиссам при отсутствии своей собственной позиции по экономическим вопросам сыграли злую шутку со страной и с ним тоже. Мне его по-настоящему жалко. Потому что, если бы он, обладая гигантской властью Генерального секретаря и позже президента, делал хотя бы нечто подобное тому, что делал Ден Сяопин в Китае, я думаю, страна не была бы сейчас у разбитого корыта.

А когда я говорю, что мне совершенно непонятно его поведение, то я имею в виду такие поступки, как, например, участие в президентских выборах 1996 года. Ну, зачем ему это? Он — лауреат Нобелевской премии. Первый и последний президент СССР. Каждый такой человек, исторический, должен думать о том, что о нем будут говорить люди дальше. Я, по крайней мере, так думаю.

О Горбачеве, как бы его ни ругали, в истории останется светлая память. А его участие в президентских выборах 1996 года будет рассматриваться как какой-то курьез. Ясно, что по масштабу это не Сахаров и не Эйнштейн. Другой уровень. Историческая роль — да, но по-человечески — не глыба. Но есть у него положительные качества, которых недостает многим властителям России. Он — совершенно не кровожадный человек. И еще очень терпеливый. Это очень важно для людей власти, имеющих неограниченные возможности.

Почему его принял Запад? Причин здесь довольно много. Он совершенно свободно изъяснялся, это первое. Потом — рухнула Берлинская стена, что имело колоссальное значение для Запада. Были подписаны ключевые договоры о сокращении наступательных вооружений. Далее. При нем Восточная Европа перестала быть частью военного блока. И, наконец, он всегда стремился быть признанным во всем мире. И очень много делал для своего собственного признания.

Такого рода поведение, крайне необычное после Брежнева, Андропова, Черненко, естественно, импонировало людям. И самые умные, самые проницательные, такие, как Тэтчер, заметили в Горбачеве личность совсем другую. Не коммунистического ортодокса, а человека, для которого общечеловеческие ценности выше, чем идеологические догмы. Этим он и отличался от своих предшественников. В этом — очевидный смысл его признания.

ЕЛЬЦИН

Ельцин — настоящий русский царь. Вот и все, со всеми плюсами и минусами. С бесшабашностью, с загулами, с решительностью и отвагой, иногда с робостью — хотя редко. В отличие от «злых» русских царей Ельцин — «добрый» русский царь. И незлопамятный совсем. Все-таки его комплекция играет роль: такой огромный мужик, уральский.

Конечно, вокруг него всякие интриги плетутся, и очень многие люди пытаются использовать его, использовать свою приближенность, чтобы что-то на этом заработать. Но сам он — бескорыстный человек, я в этом уверен.

Барин, конечно. Но не такой, который любит в роскоши купаться. Думаю, роскошь его вообще мало интересует. Он — царь, он чувствует прежде всего свою ответственность за то, что происходит. Сильно переживает, хотя и очень по-своему переживает все, что происходит со страной.

Мои отношения с Ельциным уже достаточно долгие. Хотя я не могу сказать, что близко с ним знаком, как, например, с Явлинским. Впервые мы с Ельциным встречались еще весной 1990 года. Он тогда был таким худым, поджарым, очень энергичным… Все его уже знали — он ведь был тогда опальным. Но что меня удивило, так это то, что он за два с половиной часа беседы проронил лишь несколько слов. А все остальное время — молча слушал. Иногда что-то записывал.

Потом, когда были выборы в Верховный Совет, мы с ним много общались. Он вел себя очень целеустремленно и направленно. Даже жестко. Тогда была наивная идея, что, провозгласив государственный суверенитет, можно будет избавиться от нерешительного Горбачева и его политики, сохранив при этом Советский Союз. Думаю, это и двигало Ельциным в тот момент.

На самом деле вместе с водой выплеснули и ребенка.

Борьба с Горбачевым закончилась развалом СССР.

Для Ельцина это, безусловно, была личная трагедия. Я в этом уверен. Мы с ним довольно плотно общались во время путча. В Белом доме, в августе 1991-го. Тут он вел себя как настоящий русский мужик. Крепкий и отважный. Наверное, так вели себя командиры, когда отбивали атаки во время войны. Он отдавал какие-то команды, порой непродуманные, что кому делать, потом впадал в какую-то меланхолию, потом опять приходил в себя и начинал руководить обороной.

Вел себя очень симпатично и по-человечески. Залез на танк, все ему честь отдают, у всех мурашки по телу — вот какой царь, президент, ничего не боится… Он вызывал симпатии миллионов и миллионов людей. Если бы тогда сделать социологический опрос, он показал бы, я думаю, что не менее 85 процентов доверяли Ельцину. Может, и больше.

Сейчас об этом все забыли. Кажется, это какая-то фантастика…

Потом мы с ним встречались уже в момент моего назначения. Мои впечатления о нем ни в какой степени не менялись за эти месяцы. Он был настоящим партсекретарем. Особо не разбирался в ситуации в Нижегородской области, просто сказал: «Ты — парень молодой, по всей видимости, ни черта не понимаешь в управлении. Поэтому — вот тебе испытательный срок. Я тебя давно знаю, ты меня никогда не подводил и, думаю, сумеешь справиться. А может, не сумеешь. Не справишься — сниму тебя через пару месяцев».

Потом Ельцин приехал в Нижний 9 января 1992 года. Очень интересно встретились. Мы тут с Бедняковым пытались подготовить город к встрече, как-то приукрасить. Ничего не вышло: шел дождь, слякоть, грязь — это девятого-то января. Ельцин на Мытном рынке попал в яму, просто провалился, с большим неудовольствием посмотрел на меня и на мэра Беднякова, мы с Дмитрием Ивановичем были, конечно, в полном трансе. Потом Ельцин послал подальше директора автомобильного завода Видяева, заявив, что то, что он увидел в столовой, сплошная показуха, а на самом деле рабочие едят котлеты с мухами. «Я, мол, все про вас знаю! »

Это все тоже было по-царски.

Потом он выгнал с работы директора молокоторга за высокие цены на масло. Хотя цены уже никто не устанавливал, они были уже отпущены.

Все это очень напоминало действия царя, который наводит порядок, посещая свою вотчину.

Весной того же года мы встретились снова: Ельцин был в Арзамасе-16. Это была очень интересная и содержательная поездка. Тогда, кстати, ВНИИЭФ был преобразован в Федеральный ядерный центр. В ту встречу я впервые обнаружил, что Ельцин довольно хорошо знает Россию и российскую экономику. В том числе и всякие закрытые вещи. Военно-промышленный комплекс он знал неплохо. Судя по его вопросам, можно было понять, что он ориентируется в этом деле. Не как дилетант.

Потом мы еще много раз встречались. Например, в Чебоксарах: он приезжал туда в конце 1992 года. На Съезде народных депутатов, где вечно пытались объявить ему недоверие. Потом встречались перед референдумом, в 1993 году.

А потом был у нас очень тяжелый разговор. 22 сентября 1993 года. Разговор по поводу его указа? 1400. Я ему сказал: у меня есть внутреннее убеждение, что этот указ закончится кровью. Очень большой кровью может закончиться. (Так оно и получилось). Он ответил, что у него нет другого выхода и что он будет идти до конца. Был настроен очень твердо и требовал, чтобы все его поддерживали.

Потом наступил довольно длительный перерыв — мало общались. И только 13 августа 1994 года Ельцин приехал в Нижний.

Я считаю, что это было радостное событие. И для него, и для всех нас. Кстати, люди к нему здесь, в Нижнем, очень хорошо относились. Прибыл он на пароходе, с семьей. И это был уже другой Ельцин.

Мне показалось, что он тогда уже очень сильно заматерел и стал лениться. Если вообще так можно о царе говорить.

Вообще картинка была такая: плывет по Волге царская семья, а за ней Жириновский. С интервалом в два часа. Голову морочил всем.

Ельцина сопровождало огромное количество охранников из «Альфы», они постоянно были рядом, в том числе и на корте, где мы играли в теннис. Потом мы были вместе с ним и его семьей на пароходе, пароход назывался «Россия». Мне очень понравилась его семья и отношения в ней, там были обе дочери, Наина Иосифовна, внуки. То есть внучки и внук Борис. Глеб тогда еще не родился.

Обстановка была искренняя и трогательная. Явно не наигранная. Было понятно, что Борис Николаевич — любимец своей семьи, но при этом атмосфера в семье, внутри семьи, достаточно вольная. Все над ним подтрунивали — и дочки, и внуки. Конечно, все они очень почтительно к нему относятся, но никакого особого патриархата в семье нет. Так мне показалось.

Мне очень понравилась его жена, которую в те времена он тщательно скрывал от публики.

Именно тогда, в эту встречу, он предложил мне стать следующим президентом России. Шутка, конечно. Почти клоунада! Но тем не менее эта шутка получила очень большой резонанс.

Потом наши отношения стали… ну, не то чтобы дружескими, но гораздо более близкими, чем прежде. Мы стали лучше понимать друг друга. Я был вместе с ним в Берлине, когда выводили войска. Там он вел себя очень плохо. Ужасно. Об этом все знают. Мы с ним беседовали очень жестко, Ельцину не понравилось, что я позволяю себе делать ему замечания, но тем не менее он никакой обиды не затаил. И через месяц мы с ним вместе были в Соединенных Штатах с официальным визитом, там тоже много общались друг с другом.

Я видел, что Ельцин изменился. Он стал менее доступным. И хотя его характер вроде бы остался прежним, но тем не менее вокруг него образовался некий толстый слой из «допущенных к телу», сквозь который нельзя было пробиться и внутри которого главными чувствами были ревность, подозрительность и ненависть.

Причем эти чувства, естественно, были обращены только к тем, кто находился вне круга. А к тому, кто внутри (а внутри был только один человек! ), были обращены совершенно другие чувства. Так было устроено это кольцо, с наружной и внутренней поверхностью.

На самом деле ситуация, возникшая вокруг Ельцина, вполне обычная. Любой правитель, и особенно в России, — человек несчастный и одинокий. Его постоянно обдувает ледяной «ветер власти». В спокойные времена этот «ветер власти» приносит чувство целесообразности. В сложные и кризисные времена — чувство безысходности. Это и делает человека власти одиноким. Несмотря на публичный образ жизни, властитель вынужден очень осторожно относиться к окружающим его людям.

Конечно, тут многое зависит и от характера, и от воспитания, и от генетических особенностей человека. Есть такие, кто, несмотря на то, что обречены на одиночество, смотрят на это трезво и пытаются оттянуть во времени, отдалить наступление этого периода. Есть и другие. Те, которые смирились. Они свыкаются с неизбежностью и просто плывут по течению.

Может быть, в Ельцине произошел какой-то надлом. Может быть, он начал слишком доверять людям, находившимся в непосредственной близости от него и, сам того не осознавая, создал вокруг себя то самое кольцо.

А потом возникла привычка.

Коржаков, который был рядом с Ельциным постоянно, не был начальником охраны. Он был «образом жизни». Я думаю, что Ельцин начинал чувствовать недомогание, лишь только узнавал, что Коржакова нет рядом. Это так же, как в семьях, где отпраздновали золотую свадьбу. Там может уже не быть никакой любви: болезни, старость, что угодно еще, но если одного из супругов нет рядом, второй тут же ощущает дискомфорт.

Однако Ельцин по натуре бунтарь. От него можно ожидать чего угодно. Он способен разорвать любые отношения и послать кого угодно куда подальше. Что и произошло с «ближним кругом».

Конечно, это дорого ему стоило. Это стоило огромного количества энергии, выплеснутой на то, чтобы разорвать круг. Состояние это очень тяжелое, тем более для такого уже немолодого человека, как Ельцин.

И, кстати, бывает так, что отношения Ельцина с кем-то портятся, а позднее возвращаются к нормальным и даже доброжелательным. Вот он ругался с Лужковым, потому что «ближние» науськивали. Потом — ничего, поладили. И со мной тоже было: не очень-то дружелюбно он со мной беседовал, когда я ему принес миллион подписей нижегородцев против войны в Чечне в прошлом, 1996 году. Потом сказал: «Ну что же, я — президент России, может быть всякое…»

ЧЕРНОМЫРДИН

Хороший человек, по-моему. Достаточно быстро соображающий, может быть, не совсем подготовленный для работы премьер-министром в условиях кризиса. Почему? Не потому, что ему не хватает опыта. Опыт у него, кстати, огромный. А потому, что он хотел оставаться хозяйственником, между тем его каждый день толкали в политику, и он долго сопротивлялся. Это двойственное положение его, как мне кажется, тяготило — возможно, тяготит до сих пор. Хотя сейчас он, скорее всего, уже смирился с мыслью, что он — политик, а не хозяйственник. И это хорошо.

Мы встречались неоднократно. И очень успешно: Черномырдин охотно поддерживает всевозможные новые идеи, даже весьма оригинальные и экзотические, с его точки зрения. То есть демонстрирует ум вполне новаторской направленности. Хотя, вместе с тем, ум осторожный.

К его не то чтобы недостаткам, а, скажем так, особенностям я бы отнес отсутствие некоей стержневой идеологии. Может быть, как раз потому, что он — хозяйственник по сути. В душе. Общий взгляд, идеологический, присущ больше политикам: они отвечают на вопрос «что делать? », а Черномырдин больше знает, «как делать». Целостная картина для него не совсем ясна.

Поэтому его роль второго человека в государстве вполне адекватна. Абсолютно не верю в разговоры о том, что у Черномырдина — огромные богатства и роскошь. По-моему, он как раз ведет достаточно скромный образ жизни. Не пуританский, конечно, но скромный. Думаю, что он хочет остаться в истории России не как «серый человек», а как руководитель, сделавший много полезного. И эта мысль проходит сквозь все его решения.

Я считаю, что его выдающаяся роль состоит в том, что он проявил себя миротворцем в чеченской войне. Хотя его статус не позволяет ему принимать по-настоящему политические решения.

И еще одно. Черномырдин — человек, очень преданный Ельцину. Человек, обладающий номенклатурной этикой в самом лучшем смысле этого слова. То есть человек надежный. Он может чего-то не знать, в чем-то ошибаться, но предать он не может. Для Ельцина он — настоящая находка. И Ельцин, обладая недюжинной интуицией, в конце концов это понял. Мне кажется, что были периоды, когда президент с некоторой долей подозрительности относился к своему собственному премьеру.

У Черномырдина есть замечательная черта: быстрая реакция, позволяющая ему отделять зерна от плевел. Даже если не знает тему. Например, когда мы с ним были в колхозе и он оценивал нашу земельную программу, он сразу сказал, что, по всей видимости, это и есть модель для всей российской деревни. Понимая не столько саму процедуру распределения земли, сколько исторически обусловленные корни нашей программы. То, что крестьянину дают волю. Волю! Крестьянину не нужно непременно становиться фермером, ему просто нужна воля. Которую он употребит, как сочтет нужным — быть отдельно, быть вместе с другими, но так, как сам решил. Черномырдин сразу понял, что это — как раз то, что лежит глубоко в душе российских крестьян.

Понял и поддержал. И по сей день поддерживает. Но в чем сказалась его жилка администратора более, чем политика? В том, что, поддерживая программу в принципе, он настойчиво ее не продвигает. Поддерживает, но не продвигает. То же самое, кстати, с реформированием потребительской кооперации. Поддерживает, да. Но это не стало частью его собственной программы. Он подписывает необходимые решения, постановления… Но стране нужно, чтобы важные программы были еще и общественно озвучены. А этого нет.

Попытка Черномырдина стать публичным политиком, когда речь шла о Буденновске, была просто блестящей. Но потом ему надо было еженедельно выступать по общенациональному телевидению в программе типа «Добрый вечер, Россия». Или что-то в этом роде. И рассказывать о тех задачах, которые были решены за прошедшую неделю, и о тех, которые предстоит решить. Это очень дисциплинирует: допустим, каждую субботу нужно сказать о таких вещах, которые бы людьми воспринимались. А это значит, что правительство делало бы эти вещи реально. Тут дело не в том, что первые лица государства (а ведь это и президент мог бы делать! ) превратились бы в телегероев, а их выступления — в бесконечный телесериал. Дело в том, что пропасть, существующая между властью и обществом, могла бы стать не такой глубокой и не такой широкой. Люди понимали бы, что делает правительство. А правительство, в свою очередь, ощущало бы живую ответную реакцию людей.

К сожалению, кабинетная политика не делает чести ни правительству, ни народу, который не может заставить правительство работать публично. Специфическая, бурная публичность в периоды предвыборных кампаний погоды не делает. Необходимо постоянно говорить со своим народом. И, кстати, почему люди сейчас больше доверяют местной власти? Именно потому, что местная власть — ближе. Понятнее. В Московском Кремле это уже знают. Может, сделают выводы.

Удивительно, что такие элементарные вещи даже Гайдар не понимал. Вещи элементарные и непреложные: власть — публичное действие.

ГАЙДАР

Егор Тимурович Гайдар — образованный, интеллигентный, порядочный человек. Как ни странно, достаточно жесткий. Когда его видишь на экране телевизора, он не производит впечатления человека жесткого. Но на самом деле это так.

Жесткий, непоколебимый и одновременно наивный и не очень хорошо знающий российскую действительность.

Историй с ним связано много. Например, такая. Наша ФСБ засекла, как с одного закрытого аэродрома какие-то люди сгружали БТРы в Азербайджан, во время карабахской войны. На этот счет была якобы резолюция Гайдара. И когда наши спецслужбы заметили это, они прекратили отгрузку. Мне принесли бумагу с резолюцией Гайдара: «Отгрузить в связи с соглашением». Каким-то там соглашением. Непонятно.

Я позвонил Гайдару, он сидит, мне показалось, ни жив ни мертв на том конце провода. Попросил меня непременно приехать. Я приехал. Он меня немедленно принял (а он был тогда премьер-министром! ). Мы стали разбираться, и оказалось, что это поддельная резолюция. Он вызвал Баранникова (тот был тогда начальником спецслужб), потребовал разобраться. Выяснилось, что эта подделка была осуществлена не без участия азербайджанских деятелей. Вот тогда я его увидел достаточно твердым.

Другой пример. На совещании у Гайдара мы обсуждали подъем Чебоксарского водохранилища. Было очень много людей: проектанты, представители Самары, Чувашской республики, Марийской, мы — нижегородцы. Высказывались самые разные точки зрения. Причем наукообразные утверждения теоретиков сочетались с очень эмоциональными выступлениями нижегородцев, марийцев… Гайдар все это слушал, потом в конце сказал: «Водохранилище поднимать не будем. Решение принято». Тот самый «тихий Гайдар», который, иногда причмокивая, иногда не причмокивая, говорил что-то, вдруг проявился как абсолютно твердый и непоколебимый политик и хозяйственник.

Были конфликты. Один конфликт, самый большой, был связан в 1992 году с отсутствием наличных денег, с кризисом наличного обращения, который больно ударил по всему народу. Очень сильно мы с ним ругались тогда. Он даже сказал, что мне уже пора отправляться на покой. Но мне пришлось возразить ему: «Не Вы меня назначили, не Вам и снимать. Пусть президент меня отсылает на покой, если сочтет нужным».

Но он не злопамятный. Этот конфликт, хотя и получил огласку, не оставил у нас зла друг против друга.

Что касается его нынешней политической деятельности, то она не совсем ясна и понятна. Иногда мне кажется, что им движут какие-то идеалистические представления о политической деятельности. Хотя, когда общаешься с ним один на один, выясняется, что он совершенно прагматично себя ведет.

ЯВЛИНСКИЙ

Явлинский — мой товарищ. И в этом смысле я совершенно не хочу говорить о каких-то его недостатках. Пусть о них говорят те, кто себя не числит в его товарищах.

Познакомились мы с ним при довольно интересных обстоятельствах. В 1990 году, летом, когда еще не было Верховного Совета России, когда еще только готовилась никому не известная программа «500 дней», — вот тогда мы с ним совершенно случайно встретились в Архангельском. Обсуждали, как ни странно, земельную реформу. Было много и других вещей, связанных с деталями программы «500 дней», со стратегией приватизации, демонополизации рынка, отпуска цен, создания открытой экономики и так далее. Люди быстро все забывают! Сейчас все эти вещи кажутся привычными, а в 1990 году они казались абсолютно новыми, революционными и общественно непризнанными.

Мы тогда очень долго говорили, несколько часов. Потом я познакомился и с членами его команды — с Таней Ярыгиной, Мишей Задорновым, с другими. Потом, когда было сформировано правительство России, он довольно непродолжительное время работал в качестве вице-премьера, и мы с ним общались редко. Но все-таки встречи бывали. Общались, в частности, и по поводу осуществления программы «500 дней», к сожалению, безрезультатно, что весьма печально. Программа, кстати, формально была принята российским Верховным Советом. Но тогдашнее правительство Силаева не хотело и не могло ее осуществить, а Горбачев просто от нее отказался.

Мы с ним даже однажды кадровый вопрос обсуждали. В частности, обсуждали назначение министра сельского хозяйства, поскольку я в комитете по законодательству занимался проблемами земельной реформы. И тогда был назначен Виктор Николаевич Хлыстун. Очень даже неплохой министр.

Потом Явлинский ушел в отставку. Это была первая отставка в постсоветской истории. И потом мы достаточно активно просто встречались, у него было свободное время. Были довольно драматические моменты. Например, в 1991 году, когда действовал Межреспубликанский экономический комитет. Тогда СССР еще формально существовал, но правительства уже не было: Павлов был за решеткой, весь кабинет был разогнан, Горбачев реальной власти не имел. Вот тогда, осенью 1991 года, непродолжительное время существовал этот Межреспубликанский экономический комитет, и тогда Явлинским было подготовлено соглашение об экономическом сотрудничестве.

То ли в Алма-Ате, то ли где-то еще, не помню, это соглашение было подписано главами десяти республик. Еще до развала СССР, еще до СНГ — об этом сейчас мало кто знает.

Явлинский был тогда абсолютно поглощен этой идеей, идеей создания банковского союза, единого платежного союза. Убеждал меня в том, что одобрение этого соглашения сохранит государство как единое целое. Мне между тем казалось, что эта идея не осуществима. Я обращался к нему как губернатор или как представитель президента, чтобы он помог нам в приобретении десяти автобусов, потому что тогда был парализован транспорт. Деятельность комитета тогда курировал Аркадий

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 56