СОВРЕМЕННАЯ БУРЖУАЗНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ ПРИНЦИПАТА

⇐ ПредыдущаяСтр 22 из 32Следующая ⇒

«Социально-экономическая история Римской империи» М. И. Ростовцева, восторженно принятая многими буржуазными историками Запада, развивала те реакционные тезисы, какие были сформулированы в «Рождении Римской империи». Ростовцев вводит понятие «революция». Он называет революционным италийский пролетариат, считает революционной армию триумвиров, боровшуюся против сенаторского сословия и выражавшую, по мнению Ростовцева, интересы италийского населения. Октавиан называется революционным вождем, а его деятельность после 27 г. характеризуется как разумное сочетание консервативных и революционных начал. «Италийская муниципальная буржуазия», как называет ее Ростовцев, составляла опору династии Юлиев-Клавдиев. Нам уже пришлось говорить, что переход к империи нельзя считать революцией; нет поэтому никаких оснований определять деятельность Августа как революционную; ничего революционного нет и в войске. Должно быть решительно отвергнуто и мнение Ростовцева о «гибридности новой формы»; нельзя согласиться и с отказом от ее определения.

[с. 357] Успех книги Ростовцева свидетельствовал об усилении реакционных тенденций в западной буржуазной историографии. В середине 20-х и в начале 30-х годов появляется ряд общих и специальных работ по истории Августа. Следует отметить, что эклектизм и отсутствие новых точек зрения является характерной чертой многих общих трудов. В «Истории Римской империи» Дессау33 Августу посвящен весь первый том, имеющий значение лишь как систематический обзор политических событий. Признавая принципат монархией, автор отрицает возможность говорить о «диархии» как политическом строе. Больший интерес представляет вторая часть второго тома, посвященная Италии и провинциям в эпоху Юлиев-Клавдиев.

Из английских работ об Августе известна монография Хольмса34. В оценке характера правления Августа Хольмс близок к Гардтгаузену и Дессау. В работе Хольмса имеют значение лишь экскурсы по частным вопросам. На французском языке в 1935 г. вышла книга об Августе Леона Омо. Считая принципат монархией, Омо выдвигает некоторые новые положения лишь в трактовке характера власти Августа. По его мнению, нет оснований говорить о едином беспрерывном империи: с 27 по 23 г. у Августа был консульский imperium, с 23 г. — особый imperium maius. Омо не считает возможным говорить, что это был проконсульский imperium. Imperium proconsulare был лишь юридическим прецедентом того империя, каким пользовался Август. Кроме трибунской власти, Омо считает одной из составных частей власти Августа верховный понтификат. Монархия, созданная Августом, отличалась от политического идеала Цезаря. «В целом система принципата выражала национальную реакцию против системы восточноэллинистической монархии Цезаря». Социальная история времен Августа остается у Омо в тени35. В целом труд его мало оригинален, и представляют интерес лишь отдельные частные замечания.

Однако не эти общие работы определили общее направление историографии принципата последних десятилетий.

Ряд новых вопросов связан был с новыми археологическими и эпиграфическими открытиями. Нам уже пришлось говорить относительно антиохийского варианта «Res gestae divi Augusti». Он был открыт еще в 1914 г., но результаты этого открытия нашли отражение в работах, вышедших в 20-х годах. [с. 358] В 1927 г. были изданы эдикты Августа из Киренаики. В 1943 г. опубликованы письма Октавиана о Селевке Розосском. Совокупность этих документов дала возможность несколько иначе поставить вопрос о власти Августа. Особенное значение имело в этом отношении правильное восстановление латинского текста 34-й главы «Res gestae divi Augusti». До того целиком известна была греческая часть: Ἀ ξ ι ώ μ α τ ι π ά ν τ ω ν δ ι ή ν ε γ κ α, ἐ ξ ο υ σ ί α ς δ ὲ ο ὐ δ έ ν τ ι π λ ε ῖ ο ν ἔ σ χ ο ν τ ῶ ν σ υ ν α ρ ξ ά ν τ ω ν μ ο ι. Моммзен считал, что в латинском тексте стояло: «dignitate omnibus praestiti». Dignitas означает достоинство, почести. Это понятие не было связано с представлением о влиянии человека, с ним не соединялись никакие ассоциации, относящиеся к праву. «Monumentum Antiochenum» позволил восстановить подлинный текст: «Post id tempus [a]uctoritate [omnibus praestiti potes]tatis autem nihilo amplius [habu]i quam ceteri qui mihi quoque in magistratu conlegae [f]uerunt». Рамзай и Премерштейн обратили внимание на то, что слову Ἀ ξ ι ώ μ α τ ι соответствует понятие «auctoritate» (до Моммзена так восстанавливал текст Франц, такое же чтение было в издании Бергка)36. В специальной статье голландский исследователь Мюллер указал на семантическую связь слов «Augustus», «augur» и «auctoritas», восходящих к глаголу «augere»37. Это сближение, правда, вызвало возражение Премерштейна38, но оно привлекло внимание к новому открытию. В 1925 г. в журнале «Hermes» была опубликована статья Гейнце «Auctoritas»39. Гейнце обращает внимание на то, что слово «auctoritas» — определенный юридический термин. В старинном праве слово «auctoritas» обозначает ответственность лица, передающего вещь при помощи манципации в том случае, если какое-нибудь третье лицо оспаривало у приобретателя собственность на приобретенную вещь. Этим же словом обозначалось и отношение опекуна к своему опекаемому. Понятие «auctoritas patrum» обозначало и особое положение римского сената. В ранние времена ни одно решение народного собрания не могло иметь силы без одобрения сенаторов, и эта санкция обозначалась понятием «auctoritas patrum». В последующие периоды решение сената, опротестованное народными трибунами, записывалось иногда как auctoritas patrum. Глава 34-я «Res gestae» показывает, что Август превосходит всех особым влиянием, особым авторитетом, имеющим старинное происхождение. Семантически слово [с. 359] «auctoritas», утверждает Гейнце, связано со словом «Augustus». Отмечая важность вопроса о значении понятия auctoritas для характеристики власти Августа, мы должны сказать, что Гейнце ограничился в своей статье лишь общими соображениями, не поставил вопроса об изменении семантики слова и социальных основах развития этого понятия с древнейших времен до Августа.

После публикации антиохийского варианта «Res gestae» и упомянутых статей роль особой auctoritas, возвышавшей Августа над магистратами, была признана почти всеми специалистами по истории принципата, но значению этого понятия давалась различная интерпретация40. В этой связи приобрела значение монография Премерштейна «О сущности принципата», вышедшая в 1937 г., через два года после смерти автора41. В первой части этого сочинения говорится о философских обоснованиях принципата, во второй — о его социологических основах и в третьей — о государственно-правовом положении принцепса.

Подчеркивая, что Август для обоснования своей власти использовал популярные стоические идеи, Премерштейн примыкает ко взглядам, которые высказывались раньше. Во второй части работы автор выводит власть Августа из тех отношений, которые искони существовали в римском обществе: из отношений между клиентом и патроном. В основе их лежала fides — верность. Это поддерживалось обычаем, который имел большее значение, нежели законодательные установления.

На основе этих отношений возникают политические союзы и политические партии. В 91 г. италики дали клятву верности Ливию Друзу Младшему. Подобное же значение имела и клятва сторонников Катилины. В 44 г. была принесена клятва Юлию Цезарю, но особенно важна в этом отношении глава 25-я «Res gestae divi Augusti», где Август рассказывает о том, что в 32 г. жители Италии и ряда провинций принесли ему присягу на верность. С этого времени Август как бы выступает в роли верховного патрона над всей римской державой. Впоследствии клятва делается обязательной при начале правления каждого императора. Некоторые отношения времен империи являются обычаями, характерными для патроната и клиентелы. Так в завещаниях частных лиц принято было ставить императора в качестве сонаследника, как это делали [с. 360] обычно клиенты. Из обязанности патроната выступать на суде за своего клиента вытекает ius respondendi, которое получили римские юристы в императорскую эпоху. Им император как бы передоверил свое право выступать в защиту граждан. Характер этих патронатных отношений символизируется в титуле «pater patriae», который был получен Августом во 2 г. до н. э., в почитании гения императора, а затем и в императорской власти.

Этот принцип, характерный для императорской власти, находит свое выражение в правовых нормах. Уже в 27 г. Август получает особые полномочия, которые Дион Кассий выражает словами; Φ ρ ο ν τ ὶ ς κ α ὶ π ρ ο σ τ α σ ί α τ ῶ ν κ ο ι ν ῶ ν π ᾶ σ α. И Премерштейн переводит это словами: «Cura et tutella rei publicae universa».

Слово «cura» означает заботу, попечение, a «tutella» — опеку. Таким образом, в 27 г. Август получает «заботу и попечение над всем государством». Август как бы встает над всем римским государством как верховный патрон и опекун. Этим объясняется то, что ему дается титул «pater patriae» — отца отечества. Препоручая Августу своего рода опеку над государством, сенат давал ему auctoritas, которой он обладал с начала существования римского государства. Эта auctoritas как бы легализовала положение Августа как патрона над римской державой, что поддерживалось клятвами на верность. Исходя из этого, друзья (amici) Августа могут выполнять государственные поручения и получать назначения на высшие должности (например, префекта города) ex auctoritate Augusti. Так создается императорский аппарат управления. Премерштейн приходит к заключению, что auctoritas является одним из основных государственных полномочий, которое получает Август от сената. Это положение, по мнению Премерштейна, не устраняет теорию императорской власти, созданную Моммзеном, а дополняет. Не признавая теории диархии и оттеняя монархические основы принципата, Премерштейн считает, что imperium proconsulare и tribunicia potestas составляли основу власти Августа.

В дополнение к Моммзену Премерштейн ввел новый момент (отношения между патроном и клиентом как определенный социологический принцип), позволяющий, по его мнению, объяснить некоторые стороны деятельности Августа и отношение к нему римского населения. Нет, однако, оснований придавать принципу патроната-клиентелы всеобщее значение, как это делает Премерштейн. Какое значение могли они, например, иметь для восточных областей, которым они были чужды? Но самое главное, мы не должны забывать порочности абстрактно-юридических исследований, оторванных [с. 361] от истории социальных отношений. Здесь Премерштейн оставался на тех же позициях, что и Моммзен. Формально-юридические толкования власти Августа оставляют неразрешенным вопрос о происхождении власти Августа и исходят из предположения, что Август управлял государством на законных (с точки зрения традиционных римских правовых норм) основаниях, и игнорируют факт узурпации власти в результате гражданской войны. Вызывают возражения и некоторые выводы Премерштейна, касающиеся auctoritas (разбор их см. ниже), в частности вопрос о φ ρ ο ν τ ὶ ς κ α ὶ π ρ ο σ τ α σ ί α τ ῶ ν κ ο ι ν ῶ ν π ᾶ σ α как cura и tutella42.

Несмотря на эти существенные недочеты, труд Премерштейна признается в настоящее время в буржуазной историографии наиболее авторитетной работой по истории принципата. Особое значение приобрела теория Премерштейна относительно auctoritas Августа, которая предоставлена была последнему сенатским решением о cura et tutella rei publicae universae43. Выводы Премерштейна дали основание итальянскому историку-юристу Франчиши считать cura et tutella законным основанием монархии Августа. Эти полномочия «если и не создали настоящей монархии, то они подготовили все условия, при которых монархия могла возникнуть». Подобные суждения встречаем мы и у других итальянских историков44. Смысл их сводится к тому, что Август как глава партии (capoparte) получил власть в силу доверия народа. Этот вывод обусловлен идеализацией Августа во времена господства Муссолини. В этой связи в 1937 г. в фашистской Италии с особой помпой отмечались две тысячи лет со дня рождения Августа; появилось немало книг, из которых самым «монументальным трудом» является сборник Национальной Академии Линчеи45. Особенно характерна в нем вступительная статья Феррабино46, отличающаяся неумеренной идеализацией Августа. Похвальные эпитеты по адресу последнего очень напоминают то, что писалось во Франции ровно сто лет [с. 362] назад бонапартистскими историками по поводу Цезаря. Цезарь и Наполеон, говорит Феррабино, были метеорами в истории, Август же был созидателем, заботившимся о благе Италии. Восхваление забот Августа об Италии должно было, очевидно, отвлечь внимание населения Италии, страдавшего от нищеты и разорения особенно с тех пор, как фашистская Италия вступила на путь авантюр и превращалась в придаток фашистской Германии.

«Права» Италии на Августа «милостиво признавались» и немецкими фашистскими историками. Один из номеров журнала «Die Antike» в 1937 г. был посвящен Августу, и «историк» Роденвальд писал об особом значении искусства эпохи Августа для жителей «новой империи». Если в «академических» кругах в Германии продолжалась еще традиция Моммзена в определении магистратур Августа, то близкие к фашизму «историки» утверждали о «правах Августа» на божеские почести47. Книга фашиствующего «историка» В. Вебера «Принцепс»48 представляет собой настоящую апологию Августа как «типа властителя» (Herrschertypus). Вебер начинает изложение с последних дней и смерти Августа, находя все в его деятельности величественным и торжественным. Он совершенно игнорирует страх, который испытывали перед социальным движением правящие группы римских рабовладельцев. Никто не восхвалял еще так «Res gestae», как Вебер. По его словам, это религиозный памятник (ἱ ε ρ ὸ ς λ ό γ ο ς ) новоявленного божества, произведение, выдающееся по своему стилю и даже ритмическому сочетанию отдельных слов. Вся книга Вебера написана с точки зрения реакционного формализма.

Нуно заметить, что взгляды итальянских и немецких авторов, идеализирующих Августа и его правление, находили поддержку в английских и американских трудах. Всерьез, например, писалось о торжествах по «открытию» Алтаря Мира, не отмечалась политическая тенденция таких «трудов», как итальянский сборник в связи с юбилеем Августа, которому без особых оснований была дана высокая оценка49.

Следует отметить, что многочисленные английские и американские работы по истории принципата внесли мало нового. Это относится, в частности, к X тому «Кембриджской древней истории». В нем принципату Августа уделено 14 глав50. Общие вопросы принципата затронуты в главе 5-й («The princeps»), написанной Г. Стюартом Джонсом, и заключительной, [с. 363] принадлежащей Эдкоку. Характеризуя власть Августа, Стюарт Джонс считает, что «значение понятия auctoritas было ясно для римлянина. Оно указывало, что решения Августа в области политики выше решения того или иного лица или даже органа государственной власти». Автор дает систематический обзор римской конституции в первые десятилетия принципата, подчеркивая последовательное усиление власти Августа. Таким образом, при определении юридического положения в государстве Августа применяется тот же метод, что и в русском исследовании Э. Д. Гримма, но еще меньшее внимание, чем у последнего, уделяется социальным отношениям.

Глава, написанная Эдкоком, названа «Достижения Августа». Автор придает большое значение auctoritas принцепса, которой отличалось положение Августа от других римлян, в том числе и от соправителей (императоров), имевших одинаковые с Августом imperium proconsulare и tribunicia potestas. Говоря о политическом строе Рима в эпоху Августа, Эдкок отмечает, что это не была республика, но в то же время это не была ни наследственная монархия, ни военная тирания, ни автократический режим, где все зависит от воли одного человека. Это своеобразие объясняется тем, что не существовало большого разрыва между республикой и империей. Такая постановка вопроса свидетельствует об отказе от решения принципиальных вопросов.

Другие главы тома охватывают разнообразные вопросы истории принципата Августа: организацию управления в Риме и провинциях, армию и флот, внешнюю политику, экономическую жизнь Рима, Италии и провинций, социальную политику, историю культуры. Характерной чертой этих глав является то, что остается в тени классовая борьба. Написанная Лэстом глава, посвященная социальной политике, дает в сущности обзор законодательства Августа, касающегося прежде всего семейных отношений, но не его политики в отношении различных классов. Вопрос о том, на какие группы опирался Август, каково было направление классовой борьбы в эту эпоху, не только не разрешен, но даже и не поставлен.

Вопросов идеологии принципата касается в своих работах французский историк Гаже. В статье, опубликованной в журнале «Revue historique» за 1936 г.51, автор дает краткий обзор литературы о Цезаре и Августе за последние 15—20 лет и формулирует проблемы, возникшие за последнее время. Гаже считает необходимым разобрать отдельные элементы идеологии принципата, указать, каким образом возник каждый из этих [с. 364] элементов и какую роль играли они в обосновании власти Августа. Роль и значение принцепса невозможно понять, исходя из юридического анализа тех полномочий, какими он был наделен. Дело в том, что отдельные полномочия Августа (например, tribunicia potestas) хотя и сохраняли прежнее республиканское название, но приобрели иной смысл. Эдикты Августа из Кирены говорят о неограниченной власти императора в тех провинциях, которые по разделу 27 г. до н. э. находились в ведении сената. Наконец, новый вариант «Res gestae divi Augusti» — «Monumentum Antiochenum» дал возможность установить, что Август хотя и пользовался такой же властью (potestas), как и другие магистраты, но стоял выше них в силу auctoritas. Гаже утверждает, что власть Августа не будет понятна без учета религиозных мотивов ее обоснования. С самого начала принципата мы встречаемся с элементами императорского культа: почитание гения императора, особое религиозное значение Pax Romana и даже трибунская власть (tribunicia potestas) имели особое мистическое значение.

Гаже утверждает, что нельзя говорить о прямом перенесении в Рим восточных религиозных представлений. Происходил процесс «инфильтрации» эллинистических религиозных идей и представлений, изменивший традиционные римские понятия. Так, триумфатор во время торжественного шествия по Риму не был уже простым, известным всем полководцем, а инкарнацией (воплощением) божества («Нового Диониса», «Нового Геркулеса» и т. д.). Восточноэллинистические представления создавали почву для развития монархических идей. Относящиеся сюда понятия приобретали иное значение. Понятие царь (rex), например, связывалось, с одной стороны, с Тарквинием Гордым, тираном, изгнанным из Рима, но, с другой стороны, пользовался популярностью царь Ромул, основатель города. Обожествление человека коренится в восточных верованиях, но они давно проникли в Рим, и здесь особым почитанием пользовался Ромул — отец отечества (pater patriae). Наконец, стремление к всемирной монархии объясняется влиянием стоической философии, которая стала популярной в аристократических кругах со времен Сципиона Младшего и служила оправданием римских завоеваний.

Монархические идеи Цезаря разделялись и осуществлялись Августом. Мировой характер Римской империи был официальным догматом, и когда Август называет себя «победителем на суше и на море», он говорит как владыка вселенной (maî tre cosmique). Правда, по сравнению с Цезарем он преподносил это в смягченной форме.

В заключительной главе Гаже пишет: «Предшествующие страницы, как и характер всего исследования, могут [с. 365] произвести на читателей впечатление парадокса, как будто мы полагаем, что императорский режим был продуктом чисто идеологического движения. Никому не придет в голову подвергать сомнению то, что эта великая «монархическая революция» была результатом длительного процесса социального и политического развития. Без анархии в конце Римской республики, без характерной для сената неспособности осуществлять стоявшие перед ним мировые задачи, а прежде всего без вмешательства военного фактора невозможно было бы объяснить появление империи. Весь вопрос заключается в том, как объяснить тот очевидный параллелизм, который наблюдается между собственно конституционной историей Рима в последний век Республики и эволюцией идей, нравов и верований, относящихся к политической жизни». Эти ссылки на «анархию», «военный фактор», «монархическую революцию» свидетельствуют о бессилии Гаже установить генезис тех идей, которые он считал характерными для эпохи формирования принципата. Верно положение, что конституционную историю нельзя изучать, отвлекаясь от других идеологических явлений, но развитие последних также будет непонятно, если брать их изолированно от социальной жизни. Опасения Гаже, что его читатели будут считать императорский режим продуктом чисто идеологического движения, имели полное основание. Его статья вновь подтверждает, что невозможно изучать историю идеологии без анализа социальной истории. Установление империи нельзя объяснить без анализа соотношения классовых сил в период второго триумвирата и во времена Августа.

Из работ буржуазных исследователей, уделяющих внимание социальной истории во времена принципата, следует отметить неоднократно цитировавшийся нами труд Сайма «Римская революция»52. Автор придает большое значение родовым и фамильным группировкам среди правящей римской олигархии. Политические партии в Риме основывались на иных принципах, чем в новое время. Родственные, дружеские, клиентские и, наконец, чисто личные связи — вот то, на чем зиждились римские партии.

По Сайму, основной смысл перемен, происшедших за период с 60-х годов до н. э. и до 14 г. н. э., заключается в том, что правящая олигархия, олигархия нобилей, сменилась другой, в состав которой наряду с остатками старой аристократии вошли иные социальные элементы. Мы касались взглядов Сайма на Цезаря и на историю гражданских войн после его смерти. [с. 366] Целый ряд причин, по Сайму, способствует успеху Октавиана среди италийской муниципальной аристократии. Против Антония составился единый фронт, и Октавиан выступил как вождь (dux) всей Италии.

Победа Октавиана и его партии привела к изменению политики. Сам Октавиан, названный Августом, превратился из вождя в принцепса. 13 января 27 г. не внесло ничего принципиально нового в политический строй. Коренные изменения произошли позднее.

Сайм считает схематизмом и большим заблуждением выдвигать на передний план юридические обоснования власти Августа и искать ее политические прецеденты в республиканском государственном праве; тщетны были бы наши попытки реконструировать и философское обоснование принципата.

После победы над своими политическими противниками Август не был уже революционным вождем, каким он был во время гражданской войны, и чтобы удержать власть, он должен был иметь поддержку собственников и опираться на активное содружество правящих классов. Выше всех его полномочий стояла его auctoritas — то особое влияние, которым пользовался в римском обществе сенат и выдающиеся его члены. Не вся аристократия перешла на сторону Августа: среди nobiles было немало врагов Августа. Первые годы принципата характеризуются преобладанием монархических тенденций в политике Августа. Однако это встречает противодействие руководителей его партии и приводит последнюю к кризису. Сайм считает, что разрешению кризиса способствовали близкие к Августу люди: его жена Ливия, Меценат и Агриппа. Особенно большую роль сыграли Ливия, заботившаяся об укреплении влияния своих сыновей, и Агриппа, который, несмотря на свою верность Августу, сохранил республиканские убеждения. Затруднения во внешней политике, заговоры на жизнь Августа и его болезнь способствовали тому, что в 23 г. совершился coup d’é tat, и этот год с большими основаниями можно считать началом принципата, чем 27 г. Октавиан отказался от консульства, и власть его с этого времени базировалась на проконсульском империи (imperium proconsulare) и трибунской власти (tribunicia potestas). Nobiles избираются на высшие должности; в консульских фастах этого времени мы находим немало представителей старой знати, выдающихся фамилий, устанавливаются семейные связи, но опорой Августа, его партией остаются homines novi, италийская муниципальная аристократия, а главным образом армия. Ветераны, поселенные в Италии и провинциях, были прочной опорой его власти, бывшие центурионы становятся всадниками, из них комплектуется императорский аппарат. Отношение Августа к различным сословиям меняется в разные [с. 367] периоды правления, но характерной чертой его политики следует считать привлечение новых людей. Это объясняется не только их талантами и заслугами, но и тем, что в это время большую роль играют патронат и протекция как самого Августа, так и близких к нему людей, например Ливии. К концу правления Августа, особенно с 4 г. н. э., в его внутренней политике усиливаются монархические и династические тенденции.

По мнению Сайма, с первых дней принципата возвещается «национальная программа», главными лозунгами которой были: установление мира (pax Augusta), возвращение свободы (libertas) и восстановление обычаев предков (mos maiorum). Эти лозунги находят отражение в законодательстве Августа. Организации общественного мнения было уделено большое внимание, и это было возложено на поэтов и историков. Большинство их пострадало во время «революции», но было вознаграждено Августом. Нет оснований видеть в их отношениях к Августу только придворную лесть. Поэты этого времени — уроженцы Италии, они отражают взгляды «италийских классов». Характерными чертами августовской поэзии было преодоление александринизма и эллинизма, возвращение к образцам классической Греции и римской традиции. Все это способствовало созданию национальной римской поэзии.

Август встречал сопротивление главным образом со стороны потомков старой знати. Консерваторы находили поддержку в его семье. Одно время клику консерваторов поддерживал его пасынок Тиберий, какие-то неясные и непонятные политические мотивы вызвали ссылку сначала Старшей, а потом и Младшей Юлии. Но оппозиция старой сенаторской знати не была действенной. Для эпохи Августа и последующих периодов характерно вымирание старой аристократии, вызванное экономическими и политическими причинами. Сайм останавливается на судьбе различных родов, игравших большую роль во времена республики. После социальной революции nobiles остались лишь благодаря поддержке и субсидиям военного вождя, врага их класса, но они «ничего не забыли и ничему не научились» во время революции. Политическая активность уступает место стремлению к покою (quies), что раньше характерно было для всадничества. Pax et princeps получают всеобщее признание. Победа Августа объясняется не его способностями и талантами, а поддержкой его партии. В конечном счете это была победа «неполитических классов». Принципат может в известном смысле рассматриваться как триумф Италии над Римом. «Римское государство, твердо базирующееся на единой Италии и связанное со всей империей, полностью обновилось благодаря новым институтам, новым идеям и новой литературе, ставшей классической».

[с. 368] Таковы в общих чертах взгляды Сайма на принципат Августа. В его работе имеют значение главы, посвященные анализу состава различных политических партий, в которых автор использует данные просопографии. Его исследование дает в частности представление о «новых людях», окружавших Августа, всем ему обязанных и во всем его поддерживавших.

Анализируя значение различных политических лозунгов, Сайм показывает, как меняли свое значение или приспособлялись к различным политическим условиям такие понятия, как «libertas», «concordia ordinum», «consensus Italiae», «mos maiorum» и т. д., которые представляют собой своеобразные политические лозунги (catchwords). Автор выступает против сведения истории принципата к анализу юридических понятий. В одном месте он замечает, что Тацит и Гиббон лучше понимали многие вопросы истории принципата, чем современные историки.

Вместе с тем можно указать и ряд существенных недочетов в книге Сайма. Нам уже пришлось говорить о неправильной трактовке им событий эпохи конца республики как революции и также на неправильное, идущее от Ростовцева, отождествление интересов армии и италийского населения. Ни эрудиция автора, ни тщательность его работы не могут возместить основной методологический порок автора «Римской революции» — неумение видеть за фактами политической и социальной борьбы их скрытой пружины, их глубокой экономической основы. Автор игнорирует то основное обстоятельство, что римское общество было обществом рабовладельческим; этот пробел не могут восполнить отдельные указания на огромнейшее количество рабов, принадлежащих новым магнатам; проблема отношений между рабами и рабовладельцами не только не разрешена Саймом, но и не поставлена. Не разрешен и вопрос об объективном значении перехода от республики к империи. Спорными считаем мы и заключения автора о партийных группировках во времена принципата. В источниках нет указаний, что Ливия, Агриппа и Меценат были инициаторами политических новшеств 28 г. Не находит подтверждения в источниках и высказанное еще Ферреро положение, что Тиберий был главой аристократической партии. Мы уже выразили свое несогласие и со взглядами Сайма на «Res gestae divi Augusti» (см. стр. 327).

Меньшее значение имеют вопросы социальной истории в монографии Гранта «From imperium to auctoritas. Историческое изучение медных монет от 49 г. до 14 г. до н. э.»53. Как [с. 369] показывает название, вопрос об imperium и auctoritas стоит у Гранта на переднем плане. Автор изучил многочисленную литературу по истории принципата. В отличие от других западноевропейских исследователей Грант использовал и русские исследования, в частности статьи, опубликованные в советскую эпоху. Грант систематически изучал медные монеты, чеканившиеся в конце республики и во времена Августа, и установил, что в интересующий его период было выпущено приблизительно 340 серий медных монет, описано же всего 96. Систематически изучая легенды и изображения на монетах, Грант стремится разрешить некоторые проблемы, касающиеся конституционной истории. Этим вопросам он посвящает заключительную часть своей книги. Вывод автора сводится к следующему. Imperium maius, которому подчиняются imperia других магистратов и промагистратов, являлся основой власти Юлия Цезаря и заключал в себе революционный элемент. К носителю этого рода империя относится praenomen — imperator. Imperium maius был основой власти полководцев и властителей после смерти Цезаря. Это относится не только к триумвирам, но и к их противникам, в частности к Сексту Помпею; такой властью пользовался и Октавиан до 27 г. Сущность новых конституционных отношений заключается в том, что imperium maius уступил место auctoritas. Не имеет прежнего значения и император. Иное значение приобретает также понятие princeps. Principis auctoritas — истинная основа власти Августа. Его imperium не отличается от власти других консулов. Грант выражает сомнение по поводу данных Диона о том, что в 23 г. Августу был дан проконсульский imperium, а в 19 г. — пожизненная консульская власть. В принципе эти imperia противоречивы. У Августа был imperium domi, на основании которого он разбирал дела в Риме и Италии, командовал преторианской гвардией, проводил ценз; несущественным, по мнению Гранта, является то, что imperium как пережиток прошлого служил основой для защиты границ. Все мероприятия по устройству государства: выведение колоний, инициатива новых законов, контроль над управлением сенатскими провинциями и пр. — все это проводится Августом на основе его auctoritas, которая являлась личной его властью, дающей основания Августу для всякого рода политической деятельности независимо от potestas и imperium и усиливающей всякие полномочия и всякую власть. В некоторых случаях Август действует официально в согласии с сенатом. В таком случае применяется официальная формула: ex auctoritate Caesaris et senatus consulto. Промежуточным звеном между этими понятиями (auctoritas principis и senatus consultum) является tribunicia potestas, дающая принцепсу возможность собирать комиции, сенат и иные [с. 370] преимущества. Auctoritas в существе своем была властью неформальной, и нет оснований говорить о ее легализации, как это думал Премерштейн.

Грант правильно подметил слабые стороны теории Премерштейна и с полной справедливостью указал на недопустимость модернизации в вопросах, касающихся конституционной теории, но некоторые выводы его стоят в прямом противоречии с источниками. Это касается прежде всего сенатских постановлений 23 и 19 гг. о власти Августа. Нет оснований игнорировать данные Диона Кассия. Не мотивировано, каким образом было сужено понятие imperium. Соотношения между imperium и auctoritas были, по нашему мнению, иными, чем полагает Грант (см. ниже). Значение его труда не столько в конституционной теории, сколько в использовании медных монет как исторического источника. Гранту удалось расшифровать легенду CA как Caesaris auctoritas на некоторых медных монетах, чеканенных на Востоке, подтвердить, что колонии выводились Августом на основании его auctoritas, а главное — показать, какую большую роль играла колонизация во времена Августа, и подчеркнуть, что взаимоотношению между принцепсом и городскими общинами придавалось большое значение при переходе к империи. К сожалению, и в этих вопросах, как и связанных с конституционной историей, автор не касается социальных отношений. Правда, монеты дают для этого мало материала, но ведь и выводы свои, касающиеся imperium u auctoritas, Грант делает главным образом на основании литературных источников, лишь иллюстрируя, а не доказывая те или иные положения нумизматическими данными. В этом отношении мы можем сделать Гранту тот же упрек, что и Хаммонду: конституционная история может быть плодотворна лишь тогда, когда она является частью социальной истории.

В ином плане, чем у Гранта, разбирается вопрос об основах власти Августа в работе Магделена «Auctoritas principis»54. Автор ставит своей целью рассмотреть вопрос, обозначенный в заглавии работы, исторически: «Август, — говорит Магделен, — противопоставил свою auctoritas своей potestas. Противопоставление это не было новостью. Это была вечная двойственность личного авторитета и законной власти». Auctoritas того или иного политического деятеля в республиканскую эпоху основывалась на его личном престиже, который создавался предшествующей его деятельностью (res gestae) и официальным положением. На основании auctoritas нельзя было приказывать, но она позволяла ее носителю выступать инициатором тех или иных предложений, утверждать и гарантировать [с. 371] определенные политические действия. По теории Цицерона, лицо, которое пользуется особым престижем и влиянием (princeps auctoritate), по своей инициативе (priuato consilio) может выступать в качестве освободителя государства от смут, волнений и беспорядков (uindex libertatis) и в качестве принцепса-управителя (princeps-rector). Цицероновская теория принципата была, по Магделену, не политической утопией, но известной систематизацией конкретной политической обстановки.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒