Тело человека как точка пересечения природы и культуры

«Дано мне тело, – что мне делать с ним,

Таким единым и таким моим? »

(О. Мандельштам)

Единство и противоречие природы и культуры происходит из внутренней двойственности и единства самого человека, который принадлежит одновременно и миру природы, и миру культуры. И эту двойственность в первую очередь обнаруживает его Тело. Человек, в отличие от животных, способен преодолевать свое биологическое тело и создавать тело, помещенное в определенный культурный контекст.

Аксиомой является тот факт, что включение «человека телесного» в социокультурное пространство влечет за собой существенные последствия для его тела, которое из биологического феномена превращается в социокультурное явление и приобретает, в дополнение к своим природно-заданным атрибутам, свойства и характеристики, порожденные социальными и культурными воздействиями.

Отечественный исследователь В.Д. Лелеко, рассматривая тело как самоценную объемную фигуру, имеющую собственную территорию функционально и ценностно структурированную и природой, и культурой, указывает на различное положение «телесного верха» и «телесного низа» в этой иерархии[102].

Смомента обретения человеком статуса Homo erectus и Homo sapiens, верх и передняя часть его тела, в ее физиологических и культурных проявлениях, в целом оказались важнее и предпочтительнее нижней и задней. В то время как верхняя часть тела была отобрана культурой в качестве места обитания души и духовного общения, территория телесного низа воспринималась как «запретная зона» органической, собственно телесной жизни, ежедневно демонстрирующей человеку животную часть его натуры. Однако табуация территории телесного низа характерна лишь для господствующей официальной, религиозной и светской культуры (уточним, западной культуры). В народной культуре, сохранившей свою связь с языческими традициями, тело человека воспринимается во всей его полноте, что наглядно демонстрирует М.М. Бахтин в работе «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса». Именно телесный низ, символизирующий, тело «оплодотворяющее-оплодотворяемое, рождающее-рожаемое, пожирающее-пожираемое, пьющее, испражняющееся…», выступал в качестве смыслового центра «гротескного телесного канона»[103] эпохи средневековья, – пишет автор.

Исследователь Марсель Мосс вводит такое понятие, как «техники тела». «Под последними я понимаю традиционные способы, посредством которых люди в разных обществах пользуются своим телом»[104], – определяет Мосс.

Он приводит доступные каждому примеры. Любое общество имеет собственные «привычки», причем они могут меняться на протяжении жизни едва ли не одного поколения. Походка, стиль плавания и другие явления подобного рода носят специфический характер в определенных сообществах: «…полинезийцы плавают не так, как мы, а мое поколение плавало не так, как нынешнее…»[105]. Есть техники плавания и бега, копания и маршировки, поз и походок. Существует определенное представление о том, как нужно ходить: «Нечто вроде озарения пришло ко мне однажды, когда, находясь в Нью-Йорке, я заболел и оказался в тамошней больнице. Я спрашивал себя, где я уже видел девушек с такой походкой, как у моих сестер. У меня было время подумать над этим, и я, наконец, вспомнил, что это было в кино. Вернувшись во Францию, я стал замечать, особенно в Париже, распространенность этой походки. Девушки были француженками, а ходили таким же манером. Фактически американские способы ходьбы благодаря кино стали проникать к нам»[106].

М. Мосс следует за различными этапами жизни человека, рассматривая в них проявления техник тела: «Когда рождался ребенок Будда, его мать Майя держалась прямо, уцепившись за ветку дерева; она рожала стоя. Многие женщины Индии рожают так до сих пор. То, что мы считаем нормальным, т. е. роды в положении лежа на спине, не более нормально, чем другие, например, положение на четвереньках. Одни техники родов относятся к самой матери, другие к ее помощницам, они связаны с извлечением ребенка, перевязыванием и обрезанием пуповины, уходом за матерью и ребенком…»[107]

С точки зрения М. Мосса, выражение «естественное поведение» либо не имеет смысла, либо может трактоваться как метафора. Согласно его позиции, при формировании «техник тела» включаются и биологические, и психологические, и социальные факторы, каждый из них в отдельности способен дать лишь частичное объяснение.

Мишель Фуко в работе «Рождение клиники» (1963) показал социальную определенность медицинской теории, проанализировав политические, эпистемологические и организационные условия формирования клинической медицины[108]. Возможности культурологического анализа болезни в 1978 г. убедительно продемонстрировала и Сьюзан Сонтаг. В своей статье «Болезнь как метафора» она представила историю туберкулеза и рака как историю метафоризации болезни в европейской культуре.

«Всякая болезнь, если она таинственна и порождает страх, всегда будет восприниматься как заразная, пусть не в буквальном, но в нравственном смысле…Контакт с лицом, страдающим от недуга, который склонны считать таинственным и зловещим, неизменно воспринимается как прегрешение, хуже того – как нарушение табу. Магической властью наделяются даже названия таких болезней»[109], – пишет С. Сонтаг. И далее: «Любая серьезная болезнь, обладающая неясной этиологией и не поддающаяся лечению, тяготеет к “значимости”. Прежде всего, с болезнью отождествляют тем самым объекты наших глубинных страхов (разложение, гниение, загрязнение, падение нравов, бессилие). Сама болезнь становится метафорой… На болезнь проецируется наше восприятие зла. А болезнь (обогащенная смысловыми оттенками) проецируется на мир»[110].

Согласно С. Сонтаг, восприятие болезни определено эпохой ее распространения. Мифы, окружавшие туберкулез, были отражением мировоззрения ранней эпохи накопления капитала. Взгляды на рак и метафоры, которыми он наделяется, отражают слабые стороны культуры второй половины XX-начала XXI веков: «наше поверхностное отношение к смерти, наше мучительное беспокойство, нашу безрассудную, недальновидную реакцию на вполне реальные проблемы роста, нашу неспособность построить развитое индустриальное общество с разумным регулированием потребления и наши оправданные страхи по поводу все более насильственного течения истории»[111].

С. Сонтаг посвящает свою статью прояснению этих метафор и, следовательно, освобождению от них как способу, по ее мнению, наиболее честного отношения к болезни.

Таким образом, болезнь и здоровье предстают как значимые культурные метафоры, в которых язык биологии и медицины вторичен по отношению к языку культуры.

Одной из важнейших проблем современности выступает мера допустимости искусственного (культурного) вмешательства в биологическую природу самого человека. Аборты, эвтаназия, смертная казнь, стерилизация, трансплантация органов или замена их искусственными, генная инженерия, опыты клонирования, смена пола – все это вопросы не только социальные, но и прямо связанные с соотнесенностью природы и культуры в самом человеке.

«Медикализованное тело», «потребителькое тело», «исчезающее естественное тело», – такова терминология современных исследований в области телесных практик. Человеческое тело все больше становится «цивилизованным суррогатом тела природного»[112].

Интенсивный процесс преобразования естественного человеческого тела усиливается в современной культуре под влиянием масс-медиа и рекламы. Визуальная культура, играющая сегодня доминирующую роль, делает тело культурным символом современной эпохи, целью и самоценностью.

Другая неуклонная тенденция современности – повышение ценности индивидуального начала в культуре и одновременно потеря собственной идентичности, практически неизбежная в условиях современной культуры, что порождает проблему поисков своего «я»: «…Человек перестает знать, что значит его тело, у него исчезает ранее бывший твердый способ означивания, истолкования своего тела… Он стремится открыть заново, что же значит его тело – и очевидный путь к этому обретается в разъятии, разложении тела…»[113].

Мы знаем множество примеров радикальных методов изменения тела: механическое изменение параметров тела и отдельных его органов, пластическая хирургия, такие соматические модификации, как пирсинг, шрамирование, брэндинг и т. д. Агрессивные соматические украшения являются знаковым атрибутом нашей эпохи.

Украшение тела относится к области культурных универсалий, которые характеризуют жизнь человечества в целом и каждого народа, в частности. В наиболее общем виде украшение тела может отражать отношения природа/культура, мы/они, мужское/женское и многие другие.

Определяющей функцией украшения тела можно считать функцию аккультурации. Украшение – это один из способов, к которым обращается человек, превращая свое биологическое тело в тело культурное. Все остальные функции украшения представляют собой различные проявления этой основной функции.

Современные украшения с точки зрения обыденного сознания можно рассматривать как нечто прямо противоположное тому значению, которое вкладывается изначально в это понятие (этимологически родственны слова «украшение» и «красота») – как обезображивание, уродство. Вызывающее пренебрежение к собственному телу, украшение его кусками проволоки, велосипедными спицами, бритвами, металлическими молниями, шрамами призвано активно, эффектно и непристойно разоблачать эстетические условности.

Знаковой тенденцией является тот факт, что представители так называемых «примитивных обществ» на рубеже XXI века зачастую отказываются от украшения и деформации своего тела (молодое поколение не признает эталоны красоты, принятые за ориентиры их родителями), а жители современных мегаполисов, напротив, заходят все дальше в модификации своего внешнего облика (прежде всего, это касается молодежи).

Мы можем утверждать, что проблема отношения человека к собственному телу – это часть общей проблемы взаимосвязей культуры и природы. И если мы сегодня говорим об актуальности формирования экологического сознания, о необходимости формирования экологической культуры, то это заставляет обсуждать и проблему экологии человеческого тела.

Одним из значимых аспектов темы «культура и природа» являются гендерные отношения. Если понятием «пол» определяются биологические характеристики человека, морфологические и функциональные различия между мужчинами и женщинами, изначально заданные природой, то словом «гендер» обозначается «социокультурный пол» человека, определяющий его поведение в обществе и то, как это поведение воспринимается. Основное содержание данного понятия заключается в том, что видимые различия в поведении мужчин и женщин не связаны напрямую с действием биологических факторов, они определяются социокультурными требованиями: «Биологические различия, которые присущи мужчинам и женщинам, в культуре преобразуются в ряд социальных ожиданий того, какие модели поведения следует считать “мужскими”, а какие “женскими”»[114]. С одной стороны, понятие «гендер» предполагает взаимодействие природного и культурного начала в человеке, но, с другой стороны, в нем выражена идея доминирования культуры над природой.

Б.В. Марков предлагает анализировать миф об андрогинах, представленный Платоном в его знаменитом диалоге «Пир», как пример утверждения мужского и женского как культурных, а не природных различий[115]. Один из участников диалога рассказывает о том, что когда-то человеческая природа была иной: «…люди были трех полов, а не двух, как ныне, – мужского и женского, ибо существовал еще третий пол, который соединял в себе признаки этих обоих; сам он исчез, и от него сохранилось только имя…»[116]. Андрогины сочетали в себе вид и наименование обоих полов: «… тело у всех было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у этих двух лиц, глядевших в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, срамных частей две... Передвигался такой человек либо прямо, во весь рост, – так же, как мы теперь, но любой из двух сторон вперед, либо, если торопился, шел колесом…»[117] Первые люди обладали огромной силой и желанием властвовать: «Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов…они пытались совершить восхождение на небо, чтобы напасть на богов». Зевс придумал способ ослабить силу андрогинов: «Я разрежу каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для нас, потому что их число увеличится»[118]. Здесь впервые пол используется как признак несовершенства человека: «И каждому, кого он разрезал, Аполлон по приказу Зевса должен был повернуть в сторону разреза лицо и половину шеи, чтобы, глядя на свое увечье, человек становился скромней»[119]. Первоначально неупорядоченная зависимость полов, основанная на взаимном стремлении к соединению, приводила к хаосу: «И вот когда тела были таким образом рассечены пополам, каждая половина с вожделением устремлялась к другой своей половине, они обнимались, сплетались и, страстно желая срастись, умирали от голода и вообще от бездействия, потому что ничего не хотели делать порознь. И если одна половина умирала, то оставшаяся в живых выискивала себе любую другую половину и сплеталась с ней, независимо от того, попалась ил ей половина прежней женщины, т.е. то, что мы теперь называем женщиной, или прежнего мужчины»[120]. Тогда Зевс меняет строение половинок, устанавливая взаимозависимость между полами: «Переместил же он их срамные части, установив тем самым оплодотворение женщин мужчинами»[121]. Таким образом, власть устанавливает определенный порядок, основанный на влечении и возможности удовлетворения этого влечения. В этом мифе люди не рождаются мужчинами и женщинами, они ими становятся.

В разных культурно-исторических условиях мужское и женское начало могли трактоваться как взаимодополняющие, конфликтные, иерархически соподчиненные. С развитием общества постепенно развиваются различные приемы, обеспечивающие взаимную привлекательность (украшение тела, макияж, гигиена и т. п.); обогащаются ритуалы ухаживания (через танец, кокетство и т. п.); формируются языковые формы и символы, имеющие сексуальное значение; складывается сексуальная культура.

В современных условиях на уровне обыденного мышления под сексуальной культурой понимают сумму знаний и умений, которые позволяют людям наиболее успешно и безопасно достигать своих сексуальных целей[122]. По замечанию авторов статьи в энциклопедии «Кругосвет», «человек, который не знает анатомии и физиологии репродуктивной системы, не умеет пользоваться контрацепцией, имеет ограниченный репертуар сексуальных позиций и т. д., является в этом смысле сексуально необразованным и имеет меньше шансов реализовать свои запросы и возможности, чем тот, кто такими знаниями обладает и умеет пользоваться ими»[123].

И. Кон выделяет следующие важные структурные составляющие сексуальной культуры: «установки и ценностные ориентации, в свете которых люди воспринимают и конструируют сексуальное поведение; социальные институты, в рамках которых протекает и которыми регулируется сексуальная жизнь, например, формы брака и семьи; культурные знаки и символы, в которых осмысливается сексуальность, включая представления о природе половых различий, сущности полового акта и т.п.; нормативные запреты и предписания, регулирующие сексуальное поведение; обряды и обычаи, посредством которых оформляются соответствующие действия (брачные обряды, инициации, оргиастические праздники) и от которых во многом зависит их значение для участников; типичные структуры и формы (паттерны) сексуальных отношений и действий…»[124]

На сексуальную культуру человека оказывают влияние традиции национальной культуры, субкультурные общности, религиозные представления. Содержание сексуальной культуры различно у разных социальных и возрастных групп.

В современных условиях нарушается привычная иерархия мужского и женского в культуре, в рамках которой мужское начало связывалось с главенством и властью, а женское характеризовалось как второстепенное и подчиненное. Сегодня мужчины и женщины нередко меняются ролями. Изменение в структуре разделения труда, которая являлась одним из важнейших аспектов в различении мужского и женского, привело к изменениям в семье. Женщина может доминировать в отношениях, ее интересы и активность устремляются во внешний мир, одновременно происходит процесс «доместикации» мужчин. В условиях, когда характер труда уравнивает мужскую и женскую психологию и физиологию, когда женщина работает столь же много и самозабвенно, как мужчина, и также с удовольствием восстанавливает силы в спортзалах, одним из немногих факторов гендерной идентичности является именно сексуальность[125].

Важно также подчеркнуть, что современные опыты генной инженерии, возможности искусственного оплодотворения, выращивания детей в пробирках, равно как и возможности искусственной смены пола ставят человечество перед необходимостью нового осмысления гендерных проблем.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒