ВОССТАНАВЛИВАЕМ ЧУВСТВО УСТОЙЧИВОСТИ

ВЫЖИВАНИЕ

Одна из самых трудных задач, с которыми приходится сталкиваться художникам, довольно примитивна – это творческое выживание. Всем художникам необходимо выучиться мастерству переживать потерю: надежды, престижа, денег, веры в себя. Несмотря на все, что дает нам творческая карьера, утраты неизбежны. Они представляют собой опасности на пути, но не только – они ещё и указывают дорогу. Творческие потери можно превратить в творческие приобретения и достоинства – но не сторонясь от мира.

Психиатры и психотерапевты нередко отмечают: для того чтобы пережить потерю и вернуться к нормальной жизни, утрату сначала необходимо осознать и с кем-нибудь поделиться этим. Именно потому, что творческие потери так редко открыто осознаются или оплакиваются, они становятся душевными шрамами, которые сдерживают творческий рост. Нам кажется, что делиться ими с кем-либо слишком болезненно, слишком глупо, слишком унизительно. И вот мы не даем ранам зажить, а вместо этого превращаем их в тайные очаги боли.

Если произведения искусства наши детища, то творческие лишения – что-то вроде выкидышей. Женщины, потеряв ребёнка, часто переживают в одиночестве ужасные страдания. Так же и художники терзаются, если книга не продается, фильм не оценивают по достоинству, жюри на выставке не принимает картину, лучший вылепленный горшок разбивается, стихи не печатаются, а травма лодыжки оставляет нас вне игры на целый танцевальный сезон.

Необходимо помнить, что наш внутренний художник – ребёнок и наш ум способен вынести гораздо больше, чем наши эмоции. Нужно быть внимательными, чтобы отмечать и оплакивать потери.

Незаслуженно холодный прием хорошего произведения, невозможность перейти к другому жанру, инструменту или роли из-за того, что от нас ожидают окружающие, – все это творческие потери, которые необходимо оплакивать. Никакой пользы не принесут слова вроде: «Эх, такое может случиться с кем угодно» или «Кого я пытался одурачить? ». Непережитое разочарование становится барьером, отделяющим нас от наших стремлений. Если вас не взяли на роль, которая с самого начала была «вашей», не предложили присоединиться к компании, отменили показ вашего фильма или даже не рассмотрели пьесу – все это творческие потери.

Пожалуй, больше всего вреда приносят такие их формы, которые как-либо связаны с критикой. Ваш внутренний художник, как внутренний ребёнок, редко обижается на правду. Ещё раз повторю, что большая часть конструктивной критики только помогает художнику вздохнуть свободно. Мы похожи на детей, но все же не глупы. «Ага! » – часто восклицаем мы, услышав уместную и точную критику. Художник думает: «Да! Я вижу! Конечно! Я могу это подправить! ».

Критика, которая приносит художнику вред, – высказана она с добрыми намерениями или нет – лишена спасительного зерна истины, при этом в ней есть некое укоризненное порицание или непререкаемое и неконкретное осуждение, которое невозможно рационально опровергнуть.

Учителя, редакторы, наставники часто бывают для молодых художников авторитетными фигурами или чем-то вроде родителей. Неотъемлемое условие такой связи ученика и учителя – доверие. Когда оно разрушается, эффект так же силен, как при родительском насилии. Речь в обоих случаях идет об эмоциональном инцесте. Полный доверия ученик слышит от недобросовестного учителя, что его работа плохая, что он не подает никаких надежд, что ныне мэтр видит пределы истинному таланту ученика, а ранее ошибался или сомневается в том, что талант присутствует. Такая критика – очень субъективная и очень расплывчатая – похожа на скрытое сексуальное домогательство, оставляющее смутную тяжесть в душе. Ученик чувствует себя пристыженным, оттого что он плохой художник или, что ещё хуже, глупец, потому что решил испытать свои способности.

СИЛА СЛОНОВОЙ КОСТИ

За последние десять лет мне не раз доводилось читать лекции в вузах. На собственном опыте я убедилась, что многие преподаватели и сами пребывают в душевном разладе, если вышли из творческой формы. Мастера интеллектуальных рассуждений, они отдалены тем самым от собственных творческих устремлений настолько, что часто успехи подопечных расстраивают их.

Такие ученые ценители с подозрением относятся к программам по развитию литературного творчества: как это люди не изучают искусство, а занимаются им! Кто знает, к чему это может привести?

Вспоминается знакомый преподаватель с кинофакультета, одаренный режиссер, у которого на протяжении многих лет не было то ли возможности, то ли желания подвергнуть себя риску творческих разочарований. Пытаясь реализовать собственные безудержные устремления через жизнь своих студентов, он то чересчур контролировал их лучшие начинания, то недооценивал их, оправдывая таким образом то, что сам оставался «вне игры».

Я ненавидела этого типа за то, как он себя вел, – и все-таки мне не удавалось освободиться от доли сочувствия. Его творческое начало, такое блистательное в ранних фильмах, со временем тускнело и заслоняло не только его собственную жизнь, но и жизнь его студентов. Поистине он превращался в некоего творящего монстра.

Понадобились многие годы преподавательской работы, чтобы я поняла: ученый мир таит в себе самого неприметного и убийственного врага творческому началу, чем любой иной. В конце концов, с откровенной враждебностью несложно встретиться лицом к лицу. Гораздо более опасной и обескураживающей бывает едва заметная недооценка, которая тихо отбивает у студента охоту творить.

Вспоминается время, которое я провела в довольно известном научно-исследовательском институте, где мои коллеги-преподаватели широко и успешно публиковали материалы о самых необычных и экзотических фильмах. Завоевавшие признание среди собратьев по ремеслу, сосредоточенные на карьере, эти деятели предельно скупились на внимание к одаренным студентам, попавшим под их попечение. Они пренебрегали самым элементарным – поощрением.

Творчество невозможно измерить учеными фразами. По своей природе оно обходит такое ограничение стороной. В университетах, где все зиждется на искусстве критиковать – разбирать на части произведения, искусство созидать, искусство творческой сборки вынуждено довольствоваться очень скудной поддержкой. Проще говоря, большинство ученых мужей знают, как ломать, а не строить.

Даже когда работу студентов пристально рассматривали, её редко по-настоящему ценили. Хуже того. Какими бы блестящими достижениями она ни отличалась, замеченными оказывались исключительно недостатки. Снова и снова я видела, как многообещающие произведения встречались залпами «следовало бы» и «можно было бы», вместо того чтобы оцениваться по достоинству.

Я не предлагаю превратить научный мир в мастерскую художников, витающих в облаках. Однако все же утверждаю, что художники, пытающиеся существовать, расти и даже процветать в этом окружении, ощущают, как давление учености, которое они испытывают, противоречит творческому порыву. Для художника чрезмерная ученость может равняться творческой инвалидности. Это не значит, что художникам не хватает тщательности, скорее, их тщательность основана на совершенно иных принципах, чем те, которые признают ученые мужи.

Художники и ученые – разного поля ягоды. Когда я была молодой, меня это очень сбивало с толку. У меня самой неплохо развиты способности к критике, мои статьи даже отмечены государственными премиями. К собственному сожалению, я обнаружила, что совершенно неуместно применяла эти умения к зарождающимся творческим проектам – как собственным, так и чужим. Молодые художники словно саженцы. Их ранние работы напоминают заросли кустарника, подлесок, даже сорняки. Академическое сообщество предпочитает высокомерные рациональные теоремы и не прилагает особых усилий, чтобы поддержать жизнь подлеска. Я с грустью наблюдала, как многие талантливые люди были слишком рано и совершенно незаслуженно деморализованы лишь потому, что не могли соответствовать определенным нормам, которые отнюдь не сами придумали. Я хотела бы надеться, что университетские преподаватели, которые читают эту книгу и следуют её советам, изменят свое отношение к творческой поросли – ради её спасения. Как более высокие деревья давайте не позволим нашей мрачной критике валиться на головы неокрепших саженцев, прибившихся между нами.

Не владеющие средствами защиты и наделенные от природы мощной индивидуальностью, многие одаренные художники годами чахнут от таких ударов. Пристыженные за мнимый недостаток таланта и «грандиозные» мечты, они могут попытаться реализовать себя в коммерческих предприятиях и забыть свои устремления к более значительной (и более рискованной) работе. Могут стать редакторами, а не писателями, монтажерами, а не режиссерами, художниками, работающими по заказу, а не свободными и застрять на расстоянии слышимости от своей мечты. Чаще не подлинный талант, а смелость дарит художнику славу. Недостаток смелости – а она иссякла из-за жестокой критики или систематического пренебрежения – может искалечить художников куда более талантливых, чем те, кто широко признан. Чтобы возродить надежду и отважиться дерзать, нам просто необходимо осознавать и оплакивать шрамы, которые не дают нам развиваться творчески. Этот процесс может показаться кропотливым и малозначительным, но все-таки без него не обойтись. Так же как подросток должен добиться независимости от чересчур властолюбивых родителей, художник должен освободиться от зловредных наставников.

Когда Тед закончил свой первый роман, он смело отправил его литературному агенту. Даже вложил чек на сто долларов, чтобы оплатить время и усилия, потраченные на чтение. Ответ оказался торопливым, бесполезным, безответственным и туманным: «Роман наполовину хорош, наполовину никуда не годен. Хуже и быть не может. Не могу сказать, как его исправить. Предлагаю просто выбросить».

Когда я познакомилась с Тедом, он уже семь лет ничего не писал. Как и многим новичкам, ему даже не пришло в голову заручиться другим мнением. С большим трудом он решился на то, чтобы дать мне почитать свой роман. Тед был моим другом, и мне было больно, оттого что с его произведением так обошлись. Оно меня очень впечатлило – настолько, что Тед стал моим первым учеником, который вышел из творческого тупика.

«Пожалуйста, попробуй снова начать писать. У тебя получится. Я уверена, ты сможешь», – взялась я за дело. Тед был не против рискнуть и сделать ещё попытку. Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как он начал работать с утренними страницами. За это время он написал три романа и два сценария. У него энергичный литературный агент и крепнущая день ото дня репутация.

Чтобы добиться того, чего он добился, Теду пришлось заново прочувствовать и оплакать раны, нанесенные ему в начале творческого пути. Пришлось смириться с потерянными годами – последствием этих ран. Страница за страницей, день за днем он набирался сил.

Как и в карьере любого спортсмена, в карьере творческого человека случаются травмы. Воспринимайте их как данность. Все дело в том, чтобы пережить их и освоить науку исцеляться. Как футболист, который, не обращая внимания на поврежденную мышцу, может только усугубить свое состояние, художник, который прячет боль утраты, рано или поздно будет наказан творческим безмолвием. Уважайте себя настолько, чтобы признать собственные ранения. Это первый шаг к выздоровлению.

Осознание творческих травм будет не полным без учета тех, которые мы причинили себе сами. Часто художникам открываются возможности, от которых они уклоняются, потому что боятся, не верят в себя или просто строят другие планы.

Грейс предлагают стипендию, чтобы она изучала искусство в другом городе, а она отказывается, потому что не хочет бросать Джерри, своего парня.

Джеку предлагают работу по специальности, о которой он мог только мечтать, правда, далеко от дома. Работа замечательная, но он отвергает предложение, потому что все его друзья и семья живут там же, где и он.

Анжела, сыграв в ужасной пьесе, получает ужасные отзывы, а когда ей снова предлагают главную роль, на этот раз в многообещающей постановке, – отказывается.

О таких упущенных шансах мы с горечью будем вспоминать ещё многие годы. Об этом мы ещё поговорим позже, а пока надо просто расценить их как потери. Это уже начало исцеления.

ВЫИГРЫШ ПОД МАСКОЙ ПОТЕРИ

Искусство – акт организации времени. «Посмотри на это вот так, – говорит нам произведение искусства. – Вот так я это вижу». Как считает моя остроумная подруга, писательница Эва Бабиц, «все дело в раме». Её утверждение особенно верно, когда речь идет о творческих потерях. Каждая потеря может оказаться потенциальным приобретением; все дело в обрамлении.

Каждое окончание – это начало чего-то нового. Мы все об этом знаем, но обычно забываем, горюя о чем-то. Ошеломленные потерей, мы, ясное дело, сосредоточиваем внимание на том, что осталось позади, на утраченной мечте о том, какие плоды принесет наша работа и как радостно её примут. Нам же просто необходимо сосредоточиться на том, что впереди. Это не так уж просто. Мы совершенно не представляем, что именно нас ждет. К тому же если настоящее заставляет нас страдать, то и будущее мы связываем с неминуемой болью.

Выигрыш под маской потери – очень сильное средство для творческого человека. Чтобы прибегнуть к нему, задайте себе вопрос в лоб: «Чем эта потеря может мне пригодиться? Куда она направляет мою работу? ». Ответы удивят вас и заставят почувствовать себя свободнее. Вся штука в том, чтобы переплавить боль в энергию. Ключ к этому – знать, доверять и вести себя так, будто и правда нет худа без добра, надо только посмотреть на произведение с другой стороны или войти в другую дверь, которую до этого вы обходили стороной.

«Чтобы поймать мячик, нужно хотеть его поймать», – сказал однажды режиссер Джон Кассаветес молодому коллеге. Услышав это, я поняла его слова как «Перестань жаловаться на то, что тебя бросает из стороны в сторону, и тянись, дотягивайся до того, чего по-настоящему хочешь». Я пыталась следовать этому совету.

Годами я играла в студийную рулетку. Не раз мои сценарии покупали, но не ставили. Не раз и не два превосходные работы томились на полках киностудий, оказываясь жертвой вращающейся студийной двери. Ходовые фильмы умирали за одну ночь – только не в моем режиссерском сердце, которое обливалось кровью.

«Ничего не поделаешь, – не раз говорили мне. – Если хочешь, чтобы твои сценарии ставили, сначала нужно подать себя как писателя, и тогда, если один из твоих сценариев запустят в производство, если фильм окажется успешным и если общая ситуация немного улучшится, тогда, может быть, тебе удастся попробовать себя в роли режиссера…»

Я прислушивалась к этой народной мудрости очень долго, переживая потерю за потерей, создавая сценарий за сценарием. Наконец мое терпение лопнуло, и я начала искать другие двери, через которые раньше отказывалась проходить. Я решила просто поймать мячик – и стала независимым режиссером.

Я покинула Голливуд, переехала в Чикаго, купила подержанную камеру и на деньги, полученные за сценарий телесериала «Пороки Майами», сняла собственный художественный фильм – романтическую комедию в стиле сороковых годов. Вся картина обошлась мне в тридцать одну тысячу долларов и смотрелась совсем неплохо. А потом вдруг кто-то позарился на мои кассеты со звукозаписью. Я все-таки закончила фильм, продублировав его целиком. (Да, можно было с ума сойти, но я всего лишь брала пример с Кассаветеса.) Результат моих усилий разошелся в прокате и получил хорошие отзывы за рубежом. А ещё очень многому научил меня.

Именно потому что я спрашивала: «Как? », а не «Почему я? », теперь у меня на счету был первый собственный скромный художественный фильм. Это могло бы произойти, даже если бы я и не взяла все в свои руки, но могло бы и не произойти. С 1974 года я в поте лица трудилась как сценарист. Я писала – и продавала – художественные и документальные, полно- и короткометражные фильмы и телесериалы. Я сняла один художественный фильм и полдюжины короткометражных. Менее заметной была моя работа над редактированием сценариев, отмеченная в титрах или нет, за деньги или по любви.

Вдобавок я написала более ста статей, интервью, заметок о фильмах, тенденциях, эстетике, когда усердно работала для таких изданий, как «Роллинг стоун», «Нью-Йорк таймс», «Виллидж войс», «Нью-Йорк», «Нью-Вест», «Лос-Анджелес таймс», «Чикаго трибюн» и, более всего, для «Американ филм», где много лет была вторым редактором. Короче, я отдала дань любимому виду искусства.

Откуда взялось такое гидроголовое многообразие? Дело в том, что я люблю кино, люблю его снимать и не хотела, чтобы неудачи сбили меня с пути. Я научилась, пережив потерю, спрашивать себя «Что дальше? », а не «Почему я? ».

Каждый раз, когда я спрашивала себя: «Что же теперь делать? », я продвигалась вперед. Каждый раз, когда окончательным ответом было «нет», я останавливалась и застревала. Я убедилась, что залог успешной карьеры – самосовершенствование и выбор.

Судьбы долго и плодотворно работающих мастеров подтверждают этот вывод. Известный видеографик Ширли Кларк начинала карьеру как танцовщица. Впервые она попробовала себя в роли режиссера, чтобы создать хотя бы несколько грамотных фильмов о танце. Получив широкую известность как первоклассный режиссер в Европе и Америке, а также приглашения на американские киностудии, Кларк стала первым американским режиссером, снявшим картину в Гарлеме, исследовавшим возможности ручной камеры. Джон Кассаветес, Мартин Скорсезе и Пол Шредер[††††] говорят о Ширли как о главном генераторе идей в кино. Увы, она была женщиной и жила в трудное время. Когда её доходы от кино начали иссякать, она стала одним из первых видеохудожников и работала с Сэмом Шепардом, Джозефом Паппом, Орнеттом Колманом[‡‡‡‡]. Кларк хорошо знает, что в движущуюся мишень сложнее попасть. Когда на одном направлении она заходила в тупик, то не долго думая находила иной путь.

Анналы кинематографа изобилуют подобными примерами. Элиа Казан, оказавшись в опале как режиссер, начала писать романы. Джон Кассаветес, сам блестящий актер, играл в кино, чтобы заработать денег для собственных фильмов, слишком нестандартных по мнению голливудских киностудий. «Если они не хотят делать из этого фильм, его сделаю я», – говорил Кассаветес и поступал как говорил. Не позволяя себе заходить в творческий тупик, он искал другие двери.

У нас не было бы возможности наслаждаться прекрасным сериалом «Сказочный театр», если бы актриса-продюсер Шелли Дюваль сидела дома и жаловалась на неудачи в актерской работе, вместо того чтобы обратить свою энергию в другое русло. «Non illegiimi te carborundum», – гласила, по слухам, надпись на стенах лагерей военнопленных. В вольном переводе это примерно следующее: «Не дай ублюдкам себя сломить».

Художники, которые верны этому закону, выживают и процветают. Секрет здесь в действии. Боль, из которой сразу же не извлекают заряд энергии, стынет в свинцовом сердце, а тогда любой поступок совершить тяжело.

Столкнувшись с потерей, немедленно сделайте что-нибудь, чтобы поддержать своего внутреннего художника. Даже если все, на что вы решитесь, будет покупкой букета тюльпанов и блокнота для эскизов, своим действием вы скажете: «Я осознаю тебя и твою потерю. Обещаю тебе достойное будущее». Как всякому ребёнку, вашему художнику просто необходимо, чтобы мама ласково приговаривала: «Ой, должно быть, тебе очень больно! Не расстраивайся, хочешь, дам тебе что-то вкусненькое, спою колыбельную, пообещаю что-нибудь хорошее…».

Один мой друг-режиссер рассказывает, что в худшие свои вечера накануне премьеры нового фильма, когда ожидает крушения карьеры и уверен, что больше никогда не возьмется за работу, сидя один в темноте, он так успокаивает себя перед сном: «Если я не могу снимать на 35 миллиметров, то все равно могу перейти на 16. Если и на 16 я не способен, тогда придется снимать видео. А если не видео, остается супер-8».

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 10 Следующая ⇒