Рациональность как социокультурная ценность

Социокультурное понимание рациональности, во-первых, предпо­лагает подход к ней как к ценности, а не как к априорной харак­теристике человеческого сознания, тем более не как к выражению бо­жественного порядка в мире. Во-вторых, такое понимание ставит ра­циональность в круг общественно принятых ценностей и предполагает их сопоставление. И в-третьих, сама рациональность рассматривает­ся исторически, как нечто обязанное соответствовать уровню разви­тия производства и культуры. Выше своего времени рациональность не может подняться.

Так, совершенствование земледелия, ремесло и скотоводство порождают рынок. Специализация расширяет разделение труда и обмен продуктами. В таких условиях земледелие может ориентироваться или на непосредственное удовлетворение потребностей, или на рынок. Что разумнее? Для одних рациональнее непосредственное удовлетворение потребностей, для других — производство на рынок. Но последствия различны. В первом случае — консервация социальных форм, во втором — их развитие. Чем больше сработано на рынок, тем больше возмож­ностей разнообразить потребности производителей. А удовлетворение разнообразных запросов человека стимулирует совершенствование его деятельности.

И в случае становления машинной индустрии наблюдается анало­гичная ситуация. Не рациональность порождает машинную индустрию, хотя, разумеется, без естествознания индустриализация невоз­можна, а именно применение машин развивает новый тип рациональнос­ти.

Машины требуют четкой организации труда. Технологическая дис­циплина отсекает как иррациональное все, что мешает машине исправно функционировать двадцать четыре часа в сутки. Хотя сам по себе ночной труд вреден, предприниматель принимает в расчет только то, что за машину заплачены большие деньги, и она должна окупить себя как можно быстрее. А окупаемость машинного оборудования предпола­гает экономический рационализм.

Рациональность распространяется и на политику. Нужны такие политические деятели, которые знамениты не графскими титулами, а хозяйственной хваткой и политической демагогией. И их предлагают выбирать как товар на рынке.

Свою ограниченность индустриальная цивилизация начала обна­руживать еще в конце XIX века, а в XX веке ее пороки стали очевидными.

Во-первых, создаваемое для облегчения труда машинное обору­дование связало рабочего новыми зависимостями. Технологическое порабощение человека делает его рабом техники.

Во-вторых, машинное производство вызывает дегуманизацию тру­да, низводит рабочего до уровня простого функционера.

В-третьих, научная организация труда, бухгалтерский учет не спасают от кризисов перепроизводства.

В-четвертых, блестяще организованное производство своей обратной стороной имеет массовую безработицу. Сама же безработица — нечто иррациональное для разумного существа, возникшего в труде.

И наконец, превратив природу в средство достижения своих целей, человек индустриальной цивилизации породил экологический кризис. Технологический фактор своим острием оказался направлен­ным против биологической основы человека.

Все перечисленное входит в состав кризиса классической рацио­нальности, которая возвела науку, технологическую, экономическую и «рыночную» демократию в абсолютный фактор общественного прогрес­са, противопоставив разум иррациональному как чему-то такому, что закономерно вытесняется рациональностью и должно полностью уйти из социума.

Выход из данного кризиса мыслится в настоящее время в станов­лении нового типа рациональности и переходе к информационному обществу.

 

Наука и техника

 

Своими корнями естествознание уходит в производственную дея­тельность, и его становление заняло несколько столетий. Современ­ная наука сложилась во второй половине ХVI в. Она — продукт запад­ноевропейской цивилизации.

В основе становления естественнонаучного мышления лежит формирование и развитие разума. Разум и по сей день противостоит мистицизму, религиозной вере и иррационализму. В отличие от них он опирается на эмпирическое обоснование теоретических положений и их логическое доказательство. Эмпирическая обоснованность и ло­гическая доказательность и выражают рациональность сознания.

В своей работе «История западной философии» Б. Рассел убеди­тельно показал, в чем сила науки. Авторитет естествознания поко­ится на достижении истины и резко отличается от авторитета церкви, ибо он «пользуется средствами исключительно интеллектуальными, не опирающимися на аппарат управления. Никакие кары не обрушивают на головы тех, кто отвергает авторитет науки; никакие соображения выгоды не влияют на тех, кто его принимает. Он завоевывает умы исключительно присущим ему призывом к разуму».

Другая черта науки, отличающая ее от религии, та, что она «высказывает свое суждение только о том, что в данный момент пред­ставляется научно установленным, а это составляет лишь крошечный островок в океане неведения. Авторитет науки еще в одном отноше­нии отличается от церковного авторитета, который провозглашает свои суждения абсолютно верными и неизменными во веки веков: суж­дения науки высказываются в порядке эксперимента, на основании вероятности, и признаются подверженными процессу изменения. Это порождает склад ума, весьма отличный от склада ума средневекового догматика».

Опираясь на авторитет разума, практическую проверку теоретических положений и их логическое согласование, наука превратилась в ведущую общественную силу.

В своем развитии естествознание прошло ряд этапов. Галилей, Декарт и Ньютон заложили основы классического естествознания. С конца XIX до середины XX в. формируется неклассическое естествоз­нание. В последнюю треть нашего столетия рождается постнеклассическая наука. Здесь полностью выявляется узость дисциплинарного подхода к природе. В качестве противовеса дисциплинарной науке складываются междисциплинарные исследования. Они влекут за собой интеграцию научного знания, выявление его единства и общих мето­дов исследования.

Междисциплинарные исследования позволяют культивировать проблемно-ориентированные формы познавательной деятельности. Исследо­вание космоса, экологии, проектирование больших технических систем — все это требует объединения усилий ряда научных дисциплин и одновременно повышает значимость разума в решении социально-эко­номических проблем.

Каждому этапу в развитии науки соответствует стиль мышления. Стиль мышления определяется набором основополагающих принципов подхода к действительности, в соответствии с которыми в сообщест­ве ученых вырабатываются критерии научности и устанавливаются общепринятые нормы исследовательской деятельности.

Длительное время в естествознании господствовал лапласовский детерминизм, который исходил из жесткой и линейной зависимости явлений друг от друга. В качестве научной принималась динамическая закономерность.

На смену ему пришел вероятностный стиль мышления. Переход к неклассической науке сопровождался развенчанием наивного убежде­ния, что случайность — это лишь незнание исследуемых явлений. В естествознании победило убеждение, что случайность и неопределен­ность коренятся в самой природе вещей. Вероятностный стиль мышления потребовал уравнять в правах динамическую и статистическую закономерности, а затем и признать, что статистическая закономер­ность — наиболее фундаментальна.

В постнеклассической науке формируется синергетический стиль мышления. Он представляет собой современный этап развития систем­ного и кибернетического мышления, многие элементы которого подвер­гаются существенной переделке, в частности за счет более высокой оценки значимости положительной обратной связи. Положительная об­ратная связь лежит в основе самоорганизации материальных систем.

Синергетика формируется с учетом достижений лапласовского детерминизма и вероятностного стиля мышления. Поэтому можно ска­зать, что синергетический стиль мышления — своеобразный синтез позитивных элементов своих предшественников в области мышления.

Положение науки в системе культуры противоречиво. Претендуя на истину, наука прекрасно вписывается в духовную культуру, уси­ливая интеллектуальный потенциал человека. Но уже в ХVII в. естест­вознание провозглашается инструментом преобразования природы. Именно инструментальная функция науки и обусловила ее торжество, превращение в ведущую силу общественного прогресса. «Наука вос­торжествовала главным образом благодаря своей практической полез­ности, и на этой почве возникла попытка отделить данный аспект от аспекта теоретического, делая, таким образом, науку все более и более техникой и все менее и менее доктриной, объясняющей природу мира»[10].

Слияние науки и техники в полноводный поток привело к тому, что практическое значение естествознания окончательно взяло верх над теоретическим: не истина, а политический и экономический эф­фект стал мотивом исследовательской деятельности. Практические результаты научных достижений постепенно пришли в противоречие с поиском истины и благополучием человека.

Мировая культура отреагировала на это антисциентизмом, нападками на естествознание и технику и на рациональность как фундамен­тальный принцип жизни.

Даже те, кто в целом защищал свободное развитие естествозна­ния, поддержали общественное требование ограничить инструментальную функцию науки. Так, Рассел выступил с предупреждением об опаснос­ти дальнейшего бесконтрольного развития науки и техники. Он заявил что; Необходимо ограничить «власть людей над внешней по отношению к человеку средой» и господство «человека над человеком».

История техники началась задолго до появления науки, и именно она обнаружила колоссальные возможности, заложенные в искусственно созданных средствах производственной деятельности.

В античном обществе для обозначения мастерства и искусства работника использовалось слово «технэ». Выражением мастерства и искусства были механизмы, с помощью которых можно было поднимать и передвигать различные грузы, метать на значительное расстояние снаряды, вести осаду крепостей, а также приводить в движение мельничные жернова и некоторые другие устройства.

В меньшей степени античных мыслителей интересовали традиционные орудия ремесленного производства. Такое отношение к ремеслен­ной технике адекватно ее значению для человека. Она олицетворяла собой малопроизводительный, неквалифицированный и почти лишенный интеллектуального, возвышенного напряжения труд.

И тем не менее, в этих традиционных средствах ремесла Аристотель разглядел перспективное для человека начало. Размышляя об этих инструментах и заглядывая далеко вперед, Аристотель отмечает, что, в сущности, «как делается (каждая вещь), такова она и есть по (своей) природе», т.е. создавая, например, топор или нож, ра­ботник не отходит от природы, а только доделывает то, что сама природа не совершила и что содержится в потенции обрабатываемого материала. Другими словами, работник, создавая топор или нож, превращает возможность в действительность. Сами же реализуемые возможности могут иметь различное значение для общества: от ничтожно малого до колоссального. Все зависит от глубины проникновения в тайники природы.

Аристотель различал бессознательное осуществление цели, ког­да форма и материал не отделены друг от друга (т.е. форма как бы естественно находит соответствующий материал и настолько овладе­вает им, насколько позволяют стихийно разворачивающиеся в природе процессы), и ремесло, когда творец и материал отделены друг от друга. И уже не материал организуется формой так, как этого тре­бует природа, а мастер придает материалу такую форму, которая идет от его замысла, его воли и принуждает созданную вещь стать проводником его воли в природе.

Гениальность Аристотеля состоит в том, что он, не сознавая всей фундаментальности и перспективности своей мечты, пожелал такие механизмы, которые смогут самостоятельно выполнять работу, избавляя господ от рабов, а мастеров от подмастерьев.

В производстве материальных благ, в выполнении технологичес­ких функций человеку нет нужды действовать в качестве механизма, заменяя собой бездушный агрегат. Рабочее орудие может направлять­ся специально организованными природными процессами, функциониро­вать, говоря современным языком, в автоматическом режиме.

Но только в ХVII в. техника достигла такого уровня, который позволил Декарту мечту Аристотеля превратить в убеждение, что знание сил природы делает возможным «использовать их для всевозможных применений и тем самым сделаться хозяевами и господами природы».

Техническая революция конца ХVIII — начала XIX в. ознаменовала собой переход общества в царство машин.

Появление технологических машин, использование сил природы завершается стандартизацией деталей и узлов различных механизмов, что сделало возможным массовое производство. Изготовление стан­дартных компонентов технических устройств и сборка из них различ­ных изделий резко повысили производительность труда и выдвинули промышленность на первый план в народном хозяйстве. Индустрия стала господствующим сектором экономики.

Индустриальное общество не только дало массовое производство и потребление, но и вызвало к жизни ряд противоречий, которые в определенной степени оказались неожиданными для людей и разруши­тельными для основы их существования.

В индустриальном обществе техника превратилась в часть бытия человека. Человек, по выражению современного философа Хайдеггера, оказался затребованным техникой. Техническая система разрешает существовать только тому, что принимает правила ее игры и исклю­чает (или минимизирует) то, что может подорвать ее стабильность. В жертву технике приносятся здоровье людей, их наследственность и психика. Дегуманизация труда и массовое потребление разъедают традиционные нравственно-религиозные устои человеческой жизни.

Здесь же меняется и взгляд на человека. Раньше полагали, что в нем живет искра божья, а индустриальное общество низводит худож­ника, музыканта, инженера на уровень выдрессированного животного. Если человек произошел от обезьяны, то и он подчинен формуле: «стимул — реакция». В книге «Бихевиоризм» американский ученый Уотсон пишет: «Доверьте мне десяток здоровых нормальных детей и дайте возможность воспитывать их так, как я считаю нужным; гарантирую, что, выбрав каждого из них наугад, я сделаю его тем, кем задумаю: врачом, юристом, художником и даже нищим или вором, неза­висимо от его данных, способностей, призвания или расы его предков».

Так индустриальное общество порождает свою идеологию. От бы­лого величия человека практически ничего не остается в этой идеологии. Да и как может что-либо остаться, если человек оказывается в царстве машин загнанным в угол существом, которому машинная цивилизация всецело диктует свои законы поведения.

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: