Советская деревня в годы «Большого террора»

Разговор в номенклатурной семье.

Сынок (со смущением): Скажи, папа, а был ли 37-ой год,

или после 36-го года сразу наступил 38-ой?

Папа (очень довольный): Ты, сынок, задал трудный вопрос,

на который сейчас никто ответить не может.

...Но мыслишь ты в правильном направлении!

(Советский анекдот конца 50-х годов)

За последние 10 — 12 лет, когда стали доступными документы, связанные с репрессиями советского времени, многое сделано в изучении их характера и масштабов, начиная с революции и гражданской войны до конца сталинского режима. Свой вклад в исследование этой большой и сложной темы внесли и предыдущие четыре тома настоящего издания — «Трагедия советской дерев­ни. Коллективизация и раскулачивание». В совокупности они охватывают время с 1927 г. по 1936 г., когда сталинский террор с наибольшей силой про­явился именно в деревне — и в коллективизации, и в раскулачивании, и в хлебозаготовках... Последний — 5 том — содержит документы о положении советской деревни в 1937 — 1939 гг., на которые приходится время «Большого террора» и его «отмены». Вошедшее в литературу наименование событий

1937 — 1938 гг. «Большим террором» нельзя признать вполне удачным. Точнее
было бы именование этих лет «Апогеем сталинского террора» или «Апогеем
большого террора», начатого в июне 1927 г. и прекращенного в марте 1953 г.
Не случайно в литературе встречаются определения событий 1937 — 1938 гг. и
как апогея террора¹. Главное, разумеется, состоит не в наименовании времени,
а в неизменном глубоком внимании общественной мысли и исторических ис­
следований к потрясшей советское общество кровавой трагедии тех лет.

Первый опыт составления библиографии «Большого террора» (1937 —

1938 гг.), охватывающей издания до 2000 г. включительно, содержит почти
250 названий². Литература на эту больную тему продолжает расти и 5 том в
издании «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание.
1927 — 1939 гг.», как мы надеемся, займет в этой литературе свое место в ряду
документальных свидетельств об основной массе жертв сталинского терро­
ра — крестьянстве. Среди документальных изданий необходимо отметить
прежде всего «Книги памяти жертв политических репрессий»*, имеющие ис­
ключительно важное общественное и научное значение. Для документов, пуб­
ликуемых нами, эти книги неоднократно обеспечивали возможность проверки
исполнения приговоров, позволяли отразить действительную судьбу многих
жертв террора в именных комментариях — одном из труднейших приложений
документальных изданий.

Их называют также «Расстрельными списками...», «Покаяниями...», «Белыми книгами...», «Мартирологами...».

Обращаясь к собственно историческим исследованиям и сборниками доку­ментов по проблемам «Большого террора», необходимо прежде всего отметить значительность объема выполненной работы, охватывающей практически всю страну³. Основное внимание исследователей сосредоточено на политической направленности и политических последствиях террора, на его организации через выколачивание признаний жертвами террора, наконец, на создание об­становки всеобщего страха и безгласного подчинения командно-репрессив­ной диктатуре вождя. Особое место занимают исследования масштабов тер­рора по числу человеческих жертв и по демографическим последствиям, рас­крывающие роковую роль сталинской диктатуры в судьбе советского общест­ва. Среди работ этого направления выделяются демографические очерки «На­селение России в XX веке», где приводятся основные сведения о жертвах реп­рессий и их отражении в динамике населения страны вплоть до 1939 г. вклю­чительно.

По каждому из названных аспектов можно было бы сказать и о достиже­ниях, и о необходимости продолжения исследований для пополнения знаний о масштабах и последствиях террора, его характера как сущности сталинизма. Можно привести немало фактов, которые подтвердят необходимость дополни­тельных исследований в этом направлении. Ограничимся характерным приме­ром: в названной книге численность «кулацкой ссылки» за 1930—1931 гг. да­ется по справке ГУЛАГ: 381 173 семьи с населением 1 803 392 человека⁴. Од­нако имеются и другие, заметно отличающиеся, данные. Отдел центральной регистратуры ОПТУ, осуществлявший общий учет результатов деятельности этого учреждения, в справке о выселении кулаков с начала 1930 г. до 30 сен­тября 1931 г. общую численность «спецпереселенцев» определял в 517 665 семей с населением в 2 437 062 человека⁵. Различие в приведенных показате­лях объясняется тем, что отнюдь не все спецпереселенцы находились в веде­нии ГУЛАГ. Нужно учитывать также, что «кулацкая ссылка» не исчерпыва­лась «спецпереселенцами». Работоспособные мужики из семей, раскулачен­ных «по первой категории», как их обозначило постановление ЦК от 30 янва­ря 1930 г., если не попадали под расстрел, то направлялись зэками в лагеря ГУЛАГ. Только за февраль — апрель 1930 г. их оказалось 123 716 человек⁶. Нам придется столкнуться еще с рядом случаев сталинского террора, жертвы которых остаются неизвестными, требующими специального исследования.

Для понимания сущности «Большого террора» 1937 — 1938 гг., его особен­ностей в целях и средствах напомним о некоторых фактах предшествующего времени, в той или иной мере отраженных в предшествующих четырех томах настоящего издания. Речь идет прежде всего о сталинской программе террора и ее реализации до 1937 г.

В литературе распространены представления, связывающие сталинский террор с «красным террором» эпохи гражданской войны. Определенная связь здесь действительно имеется, однако она ни в какой мере не исчерпывает ни происхождения, ни сущности сталинского террора. Больше того, уже в самом начале выявляется их принципиальная разнонаправленность. Известна поле­мика в среде большевистских лидеров весной 1925 г. по поводу возможности «прямого революционного действия» в экономических преобразованиях сель­ского хозяйства. Н.И.Бухарин в докладе на апрельском пленуме ЦК партии выступал против взглядов «некоторых товарищей», «чудаков», считавших возможным провести «насильственное экспроприирование кулака», «объявить крестьянской буржуазии Варфоломеевскую ночь», осуществить «вторую рево­люцию», «добавочную революцию по деревенской линии». Назывались даже сроки: «через два года»^.

В сталинском архиве хранится неопубликованная рукопись Бухарина «Еще раз к вопросу о нашей политике в деревне», где защищалась программа кооперативного развития всех социальных слоев крестьянских хозяйств как условие общего экономического подъема⁸. В статье четко сформулированы во­просы политики в деревне, вызывавшие споры в партийном руководстве: «...ведем ли мы сознательно линию на обострение классовой борьбы в дерев­не, на разжигание ее? Держим ли мы курс на вторую революцию в деревне? Держим ли мы сознательно курс на повторную экспроприацию сельскохо­зяйственной верхушки? Совершенно ясно, что это было бы абсолютно не­избежным результатом общей линии на разжигание, на обострение классо­вой борьбы». Ответ Бухарина на эти вопросы противостоял сталинской по­зиции: «Я вовсе не стою за обострение классовой борьбы в деревне. Мы должны действовать так, чтобы путем хозяйственных мероприятий, в первую очередь через кооперацию, двигать вперед основную массу крестьянского на­селения»⁹.

Ни на пленум ЦК, ни тем более в печать спор не был вынесен, что вполне соответствовало сталинской манере. Но именно через два года — в 1927 г. — Сталин начнет «вторую революцию», в которой особое место будет занимать «добавочная революция по деревенской линии». Выступления против сталин­ской «революции сверху», «повторной экспроприации деревенской верхуш­ки» и «разжигания классовой борьбы» предопределило судьбу Бухарина, Ры­кова и их сторонников уже тогда, хотя физическая расправа над ними была проведена десятилетие спустя, когда реального влияния в политике они уже не имели, но все их предупреждения и пророчества сбылись в полной мере. Политическая расправа с «правыми» на февральско-мартовском пленуме ЦК в 1937 г. наносила последний удар по большевизму и придала террору всеоб­щий характер. Так начинался апогей «Большого террора».

Официальная версия массовых операций О ГПУ летом 1927 г. связывала их с возникшей угрозой войны: разрыв правительством Англии дипломатичес­ких отношений с Советским Союзом в мае, убийство советского посла П.Л.Войкова в Варшаве 7 июня, а также взрыв бомбы в партийном клубе Ле­нинграда в тот же день потребовали принять решительные ответные меры. До­кументы, относящиеся к тому времени, позволяют составить представление о действительном характере начинавшихся сталинских репрессий.

В июне — июле 1927 г. Сталин находился в Сочи, благодаря чему развер­тывание событий оказалось документально зафиксированным по дням и часам. Поздним вечером 7 июня из Москвы пришла шифровка, сообщавшая об убийстве Войкова «сегодня Варшаве на вокзале... русским монархис­том...». Ответ последовал незамедлительно: «Чувствуется рука Англии. Хотят спровоцировать конфликт с Польшей. Хотят повторить Сараево...». Предла­галось проявить «максимум осмотрительности» по отношению к Польше и сделать заявление о том, что «общественное мнение СССР считает вдохнови­тельницей убийства партию консерваторов в Англии»¹⁰.

В действительности никакой угрозы войны в 1927 г. не было, и все это по­нимали. Истерия по поводу внешней опасности нужна была сталинскому ру­ководству для расправы с любой оппозицией и сосредоточения всей полноты власти в собственных руках. Общепризнанной оппозицией в послереволюци­онной России были остатки монархических и вообще белых сил — остатки ни­чтожно малые и слабые, о чем свидетельствовала вся социально-политическая обстановка после гражданской войны. Однако их враждебность советскому строю не нуждалась в доказательстве и поэтому с них легче было начать мас­совые репрессии. Шифрограмма Молотову об этом свидетельствовала весьма ярко: «Всех видных монархистов, сидящих у нас в тюрьме или в концлагере,

надо немедля объявить заложниками. Надо теперь же расстрелять пять или десять монархистов, объявив, что за каждую попытку покушения будут рас­стреливаться новые группы монархистов. Надо дать ОГПУ директиву о по­вальных обысках и арестах монархистов и всякого рода белогвардейцев по всему СССР с целью их полной ликвидации всеми мерами. Убийство Войкова дает основание для полного разгрома монархических и белогвардейских ячеек во всех частях СССР всеми революционными мерами. Этого требует от нас за­дача укрепления своего собственного тыла»¹¹.

Сталинская директива поступила в ЦК ВКП(б) в 8 ч. 40 мин. 8 июня и в тот же день не только превратилась в решение Политбюро, но и начала осу­ществляться ОГПУ на практике. Вечером 8 июня шифрограммой от Молотова Сталин получил «сегодняшнее решение Политбюро»: опубликовать «прави­тельственное сообщение о последних фактах белогвардейских выступлений с призывом рабочих и всех трудящихся к напряженной бдительности и с пору­чением ОГПУ принять решительные меры в отношении белогвардейцев». ОГПУ предлагалось «произвести массовые обыски и аресты белогвардейцев», не дожидаясь завершения этих операций, и сразу же «после правительствен­ного сообщения опубликовать сообщение ОГПУ с указанием в нем на произ­веденный расстрел 20 (! ) видных белогвардейцев...». Более того, Политбюро ЦК ВКП(б) решило «согласиться с тем, чтобы ОГПУ предоставило право вы­несения внесудебных (!! ) приговоров вплоть до расстрела соответствующим ПП (Полномочным представительствам ОГПУ. — В.Д.)... виновным в пре* ступлениях белогвардейцам»¹².

В приятых 8 июня 1927 г. решениях был представлен весь набор мер для развертывания массовых репрессий, точнее — для введения в действие уже созданного и подготовленного к этому действию репрессивному механизму. 9 июня 1927 г. в «Правде» появляется правительственное обращение, 10 ию­ня — сообщение коллегии ОГПУ и приговор, принятый во внесудебном по­рядке, о расстреле 20 человек из «монархической белогвардейщины», приве­денный в исполнение 9 июня, то есть на второй день после ночной шифро­граммы Сталина.

В ставших доступными документах ОГПУ сообщалось, что «во время июньской операции» было проведено до 20 тыс. обысков и арестовано 9 тыс. человек. Основные операции ОГПУ были проведены в деревнях зерновых районов: на Украине, в центральном Черноземье, на Дону и Северном Кавка­зе, но не только в них. Арестам подвергались прежде всего «бывшие» — быв­шие помещики, бывшие белые, особенно вернувшиеся из-за границы (репат­рианты), а также «кулаки и буржуи», «торговцы», «попы и церковники»... В общественном мнении деревни аресты связывались чаще всего с военной опас­ностью: «...будет на днях война», «...война скоро будет объявлена», «...война, очевидно, начата»...¹³ Есть все основания полагать, что ⁹/ю аресто­ванных составляли жители деревни. К сожалению, мы еще не знаем ни чис­ленности, ни состава, ни судеб людей, пострадавших в первой волне сталин­ских репрессий. В докладной записке В.Р.Менжинского в Политбюро ЦК ВКП(б) о результатах «операции» от 19 июня 1927 г. говорилось: «ОГПУ предполагает число расстрелянных ограничить сравнительно (? ) небольшой цифрой, передавая дела главных шпионских организаций в гласный суд»¹⁴. Гласных судов не было, но репрессии не ограничивались расстрелом двадцати «сиятельных», как их немного позже поименует Сталин.

Прекращение «операций» ОГПУ в какое-то ограниченное время не было запланированным. Во всяком случае 26 июня 1927 г. в ответном письме И.В.Сталина В.Р.Менжинскому, обратившемуся с просьбой об указаниях по поводу проводимых «операций», речь идет не об уже выполненном или завер-

шающемся поручении, а о продолжении и развитии только-только начатого. «За указаниями обратитесь в ЦК, — говорилось в сталинском письме. — Мое личное мнение: 1) агенты Лондона сидят у нас глубже, чем кажется и явки у них все же останутся, 2) повальные аресты (! ) следует использовать для раз­рушения английских шпионских связей, для [внедрения] новых сотрудников из арестованных... и для развития системы добровольчества среди молодежи в пользу ОГПУ и его органов, 3) хорошо бы дать один-два показательных процесса по суду по линии английского шпионажа...». В 4 и 5 пунктах гово­рится о «публикации показаний» арестованных и уже расстрелянных, что «имеет громадное значение, если обставить ее умело...». Наконец, в пунк­те 6 предлагалось «обратить внимание на шпионаж в Военведе, авиации, флоте»¹⁵.

Перед нами в основных чертах программа «Большого террора», осущест­вленная в 1937 — 1938 гг. Однако слова о «повальных арестах», о «показа­тельных процессах», об иностранном «шпионаже» и т.п. относились автором письма не к будущим, тем более отдаленным временам, а к настоящему.

Среди главных задач оказался и разгром внутрипартийной оппозиции, то есть собственно большевистской оппозиции диктатуре новой бюрократии. Рас­права с «объединенной оппозицией» мотивировалось теперь также военной уг­розой. Речь шла пока еще «всего лишь» об исключении Троцкого, Зиновьева, Каменева и других оппозиционеров из состава ЦК партии. 14 июня 1927 г. «тов. Молотову и для всех членов Политбюро» посылается шифровка: «Узнал о решении отложить вопрос до съезда. Считаю решение неправиль­ным и опасным для дела... Нельзя укреплять тыл (! ), поощряя гнусную роль дезорганизаторов центра страны (Это Троцкий-то, сыгравший выдающуюся роль в победе и над белыми, и над иностранными интервентами?! — В.Д.)... Ввиду равенства голосов прошу вновь поставить вопрос в ближайшие дни и вызвать меня... В случае неполучения ответа трехдневный срок (! ) выезжаю в Москву без вызова»¹⁶.

17 июня Молотов сообщает о том, что делом «о дезинформаторах» занима­ется ЦКК — «оценка будет дана, но вывод из ЦК не принят»¹⁷. Это означало, что Бухарин, Рыков и Томский опять проголосовали против вывода из ЦК Троцкого и Зиновьева. Сталинская ярость пронизывает каждое слово ответа, посланного в тот же день Молотову, членам и кандидатам Политбюро, Секре­тариата ЦК и ЦКК: «При равенстве голосов по важным вопросам обычно за­прашивают отсутствующих. Вы забыли об этом. Я счел уместным напо­мнить...

1) Курс на террор, взятый агентами Лондона, меняет обстановку в корне. Это есть открытая подготовка войны. В связи с этим центральная задача со­стоит теперь в очищении и укреплении тыла.., чтобы укрепить тыл надо обуз­дать оппозицию теперь же, немедля...

4) Исчерпаны давно все средства предупреждения, остается вывод из ЦК обоих лидеров как минимально необходимая мера»¹⁸.

20 июня расширенное заседание Политбюро проголосовало так, как требо­вал Сталин, о чем тотчас же было ему сообщено Молотовым: «Большинством принято решение о выводе из ЦК двоих»¹⁹.

Следующий шаг состоял в секретном («особом») решении Политбюро от 24 июня, подтвержденном 27-го, о публикации Обращения ЦК «в связи с воз­росшей опасностью войны и попытками белогвардейщины дезорганизовать наш тыл». Обращение предлагалось завершить «практическими выводами» о работе партии, советов, профсоюзов, кооперации «в отношении поднятия обо­роны и Красной армии». Практическое осуществление программы «укрепле­ния обороны» начиналось с деревни. 6 июля 1927 г. всем Полномочным пред-

ставительствам и начальникам губотделов ОГПУ было разослано циркулярное письмо о задаче «оперативного воздействия на деревенскую контрреволю­цию», поскольку «в ряде районов Союза, особенно на Украине, Северном Кавказе и Белоруссии, Закавказье и на Дальнем Востоке, мы имеем в деревне некоторые элементы, на которые зарубежная контрреволюция сможет опе­реться в момент внешних осложнений»²⁰.

Нагнетание оборонного психоза имело своей задачей дальнейшее развер­тывание массовых репрессий как средства осуществления сталинской полити­ки. Однако выполнение программы военизации жизни страны встретило со­противление в высшем партийном и советском руководстве того времени. Н.И.Бухарин и А.И.Рыков еще до «Недели обороны» (7 июля 1927 г.) доби­лись принятия на Политбюро постановления «О директивах для печати», из­меняющих тональность освещения военных вопросов в прессе: значение ин­формации о подготовке войны «со стороны империалистов», конечно, подчер­кивалось, однако указывалось, что «сроки развязки неизвестны», а, главное, что «наряду с этим печать должна освещать и подчеркивать (! ) все явления в заграничной жизни, которые идут в той или иной мере против развязывания войны или за ее оттяжку», «давать информацию как о воинственно-агрессив­ных выступлениях буржуазных деятелей и буржуазной печати, так и о вы­ступлениях последних против или за оттяжку войны и против агрессивных мер в отношении СССР»²'.

Возвратившийся из отпуска Сталин предпринял попытку дать новый им­пульс военизации всей внутренней жизни в стране. 28 июля 1927 г. в «Прав­де» появились его «Заметки на современные темы», начинавшиеся с утверж­дения «о реальной и действительной угрозе новой войны», как «основном во­просе современности», а «не о какой-то неопределенной и бесплотной «опас­ности»»²². Однако к этому времени выявился массовый характер антивоен­ных настроений, перерастающих в пораженческие. Документы ОГПУ свиде­тельствовали о «пораженческих выступлениях по городу и деревне (рабочие, крестьяне, буржуазно-нэпманские элементы, сельинтеллигенция)», о распро­странении «рукописных и печатных листовок и воззваний пораженческого ха­рактера», о случаях «массового проявления панических настроений: закупка предметов первой необходимости, отказы принимать совденьги, распродажа скота и т.п.»²³ Сталинскому руководству пришлось отказаться от нагнетания военного психоза, однако население страны не могло забыть о нем сразу — слишком хорошо помнились военные бедствия 1914 — 1920 гг.

Шквал «чрезвычайных» хлебозаготовок в первые дни января 1928 г. сразу же напомнил о недавнем пропагандистском шуме и сказался на поведении крестьян. Сибирский крайком ВКП(б), получив грозное постановление ЦК от 5 января 1928 г. о срыве плана хлебозаготовок, разослал окружкомам теле­графное послание, открывавшееся оценкой последствий военной пропаганды: «Значительным препятствием проведению хлебозаготовок является убеждение крестьянства неизбежности войны ближайшее время, являющееся главным об­разом результатом неумной агитации военной опасности... Необходимо... со­здавать [в] среде крестьянства убеждение [в том, что] ближайшее время при условии укрепления экономической мощи государства можем вполне рассчи­тывать [на] мирное строительство. Голую агитацию военной опасности, гото­вящихся нападений, необходимо прекратить»²⁴.

Затянулось и исключение из партии «объединенной оппозиции» (прежде всего из-за сопротивления группы Бухарина) до пленума ЦК и ЦКК в октяб­ре и XV партсъезда в декабре 1927 г., что также ограничивало сталинские воз­можности. Развязать репрессии в планируемых масштабах в 1927 г. Сталину не удалось. Однако «массовые операции» против считающихся враждебными

социальных групп, особенно в деревне, возобновились с первых же дней 1928 г. «Чрезвычайные» хлебозаготовки сопровождались, как известно, обыс­ками, арестами и судами, не говоря уже о «перегибах», которых руководство не замечало. К началу апреля 1928 г. «массовые операции» ОГПУ против «спекулятивных элементов» сопроводились арестом 6794 человек²⁵, но «мас­совые операции» и аресты продолжались и в мае —июне. Они были прерваны июльским пленумом ЦК, но всего лишь до ноября 1928 г., когда хлебозаго­товки вновь приняли «чрезвычайный» характер.

Весной 1928 г. состоялся и первый показательный судебный процесс, сфабрикованный ОГПУ по сталинскому заданию и проходивший на всех ста­диях под непосредственным контролем генсека, — дело о «вредительской ор­ганизации» инженеров угольных шахт и правления треста «Донуголь» в г. Шахты. «Шахтинское дело» было первым в новом направлении сталинских репрессий и поэтому нуждалось в обсуждении и принятии решений на плену­ме ЦК в апреле 1928 г.²⁶

Следующие четыре дела о «контрреволюционном вредительстве» проводи­лись в 1929—1931 гг.: дело Промпартии, дело меньшевистского Союзного бюро ЦК РСДРП, дело Трудовой крестьянской партии и Академическое дело (дело известного историка академика С.Ф.Платонова). Из них на показатель­ные судебные процессы было вынесено рассмотрение дел Промпартии и Союз­ного бюро. Оба других дела закончились внесудебным вынесением приговора, поскольку была совершенно очевидна несостоятельность обвинения из-за от­сутствия факта преступления. Все названные «дела» целиком относились к представителям старой (дореволюционной) интеллигенции, не совершавших «измен» и к тому же способных к самозащите на открытом суде. Не случайно и вынесение судами приговоров без расстрелов, которые были заложены в ос­нову сталинской программы показательных процессов (см. цитированное выше письмо Сталина Менжинскому от 26 июня 1927 г.). Среди осужденных в 1928—1931 гг. на 5—10 лет лишения свободы окажется немало расстрелян­ных в 1937-1940 гг.

На показательных судебнцх процессах 1928 — 1931 гг. была фактически отработана технология будущих процессов 1936—1938 гг. Сыграли они свою роль и в ряде серьезных изменений действовавшего уголовного права. Отме­тим абсолютно чуждое принципам и содержанию любого уголовного права введение 8 июня 1934 г. закона об «объективном вменении», в соответствии с которым стало возможным привлечение к ответственности лиц, не виновных и никоим образом не причастных к преступлению, а также усиление системы внесудебного разбирательства — особого совещания при наркоме внутренних дел с подведомственными ему «тройками» (постановления от 10 июля и 5 но­ября 1934 г.). Историко-юридические исследования еще в 1950—1960-х годах показали неосновательность утверждений о том, что законодательные основа­ния для массовых репрессий стали создаваться после убийства С.М.Кирова, что первым нарушением принципов законности было Постановление ЦИК и СНК СССР от 1 декабря 1934 г. Продиктованная Сталиным директива об особом порядке расследования и рассмотрения «дел о террористических орга­низациях и террористических актах против работников советской власти», не начинала, а завершала подготовку к массовым репрессиям²⁷. Поэтому ее осу­ществление не потребовало каких-либо дополнительных организационных или политических мер, началось сразу и повсеместно. Юридические нормы судо­производства и карательных мер, сформулированные в Уголовном и Уголов­но-процессуальном кодексах с 1935 г. по 1938 г., подвергались радикальным изменениям в полном соответствии с характером и динамикой «Большого тер-

рора». Новое содержание статей УК и УПК приводится в комментариях к ряду документов настоящего тома.

В истории сталинского террора особое место занимали «массовые опера­ции» ОГПУ в деревне при проведении раскулачивания, ликвидации «контр­революционных организаций» и «антисоветских групп», подавлении сопро­тивления заготовкам сельхозпродуктов и т.п. Для тех, кто занимается судьба­ми крестьянства, составлявшего 80% населения страны, сталинский террор на­чался в 1927 — 1929 гг. и сразу принял масштабы и характер «Большого тер­рора». На развязываение террора была направлена директива Политбюро от 3 октября 1929 г., обязавшая ОГПУ и Наркоматы юстиции РСФСР и Украи­ны «принять решительные и быстрые меры репрессий, вплоть до расстрелов, против кулаков, организующих террористические нападения на совпартработ-ников и другие контрреволюционные выступления (вроде создания повстан­ческих организаций кулаков и кадрового офицерства...)». Предписывалось в «случаях, когда требуется особая быстрота, карать через ГПУ», не прибегая к судебным органам²⁸. Речь шла о хлебозаготовках с плановыми заданиями «кулацким хозяйствам». При их невыполнении задания увеличивались до пяти раз («кратировались»), что неизбежно вело к конфискации имущества, ликвидации хозяйства и аресту главы семьи как «спекулянта», а если оказы­вал сопротивление, то и как «контрреволюционера».

По сведениям, относящимся ко всей стране, численность «арестованных по хлебозаготовкам» на 4 ноября 1929 г. достигла 28 344, в том числе «за эконо­мические преступления» — 15 536 человек и за «к/р преступления» — 12 808 человек. «Кулацкий террор», ответом на который представлялись арес­ты за «к/р преступления», насчитывал 71 убийство, 62 ранения, 270 избие­ний, 164 покушения... Было зарегистрировано 91 «массовое выступление крестьян», но даже в справке ОГПУ они не назывались контрреволюционны­ми²⁹. Когда составлялись эти справки, до конца года оставалось еще почти два месяца, по истечении которых число арестованных в деревне достигло 47 564 человек³^. Это данные системы ОГПУ, без учета арестованных систе­мой Наркомюста. Несоразмерность кары с «преступлением» всегда отличало сталинские репрессии. Нужно учитывать, конечно, и начавшуюся организа­цию системы концентрационных лагерей, предназначенных для каторжного труда. Основным «поставщиком» рабочей силы для ГУЛАГ на всех этапах его существования была деревня.

Присоединение к кулакам «кадрового офицерства» в директиве Политбю­ро от 3 сентября 1929 г. не было случайным эпизодом. Оно вошло в политику раскулачивания как основной формы массовых репрессий в деревне, обеспе­чивая устранение не только кулаков, как нежелательного социального слоя, но и всех тех, кто не приемлет государственного насилия, кто способен к про­тесту и сопротивлению. Вот сведения о численности «арестованных по 1 кате­гории» на 1 октября 1930 г.: за первый период операции по раскулачиванию (до 15 апреля) было арестовано 140 724 человека, в том числе кулаков — 79 330 (56, 3%), церковников — 5028, быв. помещиков, фабрикантов «и т.п.» — 4405, а «проч. АСЭ» (антисоветских элементов) — 51 961 человек. За второй период операции (с 15 апреля по 1 октября) было арестовано 142 993 челове­ка, в том числе кулаков — 45 559 (31, 9%). Остальные 97 434 человека, вклю­чая и священников и «бывших», оказались отнесенными просто к АСЭ³¹. Чтобы закончить с этой темой, приведем сведения ОГПУ о ситуации в деревне начала 1931 г.: «за один только январь... зафиксировано 36 698 арестован­ных», из которых «подавляющее большинство» относилось к категории «ку-лацко-белогвардейской к/р»³².

Жесточайшей репрессией и по форме и по существу было и раскулачива­ние «по 2 категории», завершившееся выселением в необжитые районы стра­ны семей, лишенных минимальных условий для жизни и труда, обреченных на гибель десятков тысяч поселенцев, особенно детей и стариков. Организа­ция спецпоселений означала создание в стране второй системы концентраци­онных лагерей, не столь жесткой по условиям труда и быта, как ГУЛАГ, но фактически единой с ней. Существование спецпоселений (с 1934 г. трудпосе-лений) требовало постоянного пополнения людей из-за высокой смертности и массового бегства. Достаточно сказать, что общая численность их населения уменьшилась с 1317 тыс. в 1932 г. до 997 тыс. в 1940 г., хотя за это же время прибыло 2176, 6 тыс. новых поселенцев'^.

Массовое бегство спецпоселенцев было, судя по всему, основным источни­ком в формировании особой группы в населении 30-х годов — группы «бег­лых кулаков». За 1932 — 1940 гг. число беглецов из спецпоселений составило 629 042 человека, из коих было поймано и возвращено — 235 120 человек³⁴. «Беглые кулаки» в представлении властей стали силой, пополнявшей отряды «бандитов», ряды «террористов» в деревне и «вредителей» в городах и на стройках. Конечно, к категории беглых кулаков причислялись и беглецы из лагерей ГУЛАГ, но численность их не могла быть сколько-нибудь значитель­ной, поскольку содержание и охрана зэков были неизмеримо более организо­ванными и жесткими. По-настоящему зэки стали вливаться в «беглое кулаче­ство» в 1936 — 1937 гг., когда начали истекать сроки их пребывания в лагерях: для первых групп — обычно пятилетие. По условиям гулаговского режима ос­вобожденные зэки должны были оставаться на поселении в районах лагерей, где они отбывали сроки наказания, или отправляться к своим семьям в спец­поселения. В действительности большинство из них стремилось вернуться в родные края, что было строжайше запрещено. В районах концентрации лаге­рей раскулаченные «по 1 категории» могли составлять преобладающую часть «беглых кулаков». Таким был Красноярский край, где «кулацкая операция» по приказу № 00447 была особенно жестокой.

В общественном сознании и в исторической памяти о 1937 — 1938 гг. на пе­реднем плане всегда были открытые судебные процессы над большевистской оппозицией сталинизму. Расправа над этой оппозицией, то есть над подлин­ными лидерами Октябрьской революции с их устремленностью к социализму, с их творческим поиском путей и средств строительства нового общества, для сталинского руководства стала первоочередной задачей еще в 20-х годах. Именно они были главными врагами сталинизма и подлежали полному унич­тожению и поруганию. Специальные исследования последних лет показали наличие широкого ряда социально-политических, профессиональных, религи­озных и этнических категорий жертв 1937 — 1938 гг. Среди них окажутся и многие исполнители сталинской политики, в том числе и террора, что, впро­чем, характерно для кровавых диктатур любой масти. Но основной жертвой «Большого террора» оставались крестьяне.

Содержание 5 тома не ограничено документами о репрессиях, проводив­шихся властью в 1937—1939 гг. против сельского населения. Как и в предыдущих четырех томах, освещается положение деревни, развитие и функ­ционирование колхозов и совхозов, подсобных хозяйств колхозников и сохра­нявшихся еще единоличных крестьянских хозяйств, их место в сельскохозяй­ственном производстве и взаимоотношения с государством. Именно состоянию деревни зимой и весной 1937 г. посвящен начальный комплекс документов

данного тома. Они сами по себе многое объясняют и в обрушившихся на де­ревню с июля —августа 1937 г. небывалых репрессиях.

Казалось бы, начало 1937 г. в деревне должно было бы проходить под флагом «Сталинской конституции»*, объявившей о новых правах советских граждан. Кроме информации в прессе об официальных собраниях и митингах, никакого отклика в неофициальной общественной жизни деревни не было. Можно назвать лишь одно исключение — реакция раскулаченных мужиков в трудпоселениях и среди беглецов, устроившихся на работу где-либо, чаще в городах. Именно в их среде распространилась надежда на новую жизнь: «В связи с новой Конституцией мы все будем свободными гражданами», «Как только получим паспорта, нужно будет немедленно выехать...» и т.д. Но были и вполне здравые оценки: «Конституция не для нас. Кто управлял, тот и будет дальше управлять, а для трудпоселенцев новая Конституция ничего не дает...» (док. № 10).

Сразу возникла новая волна побегов... Беглецы из раскулаченных, случа­лось, возвращались в родные селения и требовали вернуть им ранее принад­лежавшее имущество, прежде всего дома... Были случаи, например, в Кур­ской области, когда эти требования выполнялись, что отражало определенную растерянность местных властей ( см. док. № 7, 59, 138). Очень характерным был запрос УНКВД по Татарской АССР от И января 1937 г.: «Для нас не ясна линия нашего поведения во всех этих случаях в связи с новой Конститу­цией. Просим разъяснить, остаются ли в силе все данные ранее по этому по­воду указания НКВД СССР или нам надлежит руководствоваться соответст­вующими статьями Конституции в части применения их к этим лицам, как гражданам СССР, пользующимися всеми правами гражданства? » (см. док. № 9). Жизнь очень скоро ответила на поставленный вопрос — никакие права гражданства не имели значения для командно-репрессивной диктатуры. Об­щество, включая крестьянскую его часть, это понимало. И когда в январе 1937 г. проводилась перепись населения, где выяснялся, в частности, вопрос

0 религиозных верованиях, то реакция деревни была вполне понятной, выте­
кающей из пережитого: это выявление верующих для их преследования и реп­
рессий вплоть до развязывания новой «Варфоломеевской ночи» (см.
док. №6, 11, 12 и 13).

Главное в деревенской ситуации начала 1937 г. было связано не с Консти­туцией и переписью населения, а с последствиями недорода зерновых культур в 1936 г. Документы за 1936 г., опубликованные в IV томе, содержат сведения об этом недороде, поразившем ряд зерновых районов страны, и о том, что тем не менее хлебозаготовки почти сравнялись с урожайным 1935 г.³⁵ Это значи­ло, что фактическим сбором зерна продолжали не интересоваться, хотя ин­формация о неблагополучной ситуации наверху имелась. Важное свидетельст­во об этом мы находим в письме Л.М.Кагановича от 30 сентября 1936 г., ад­ресованном Г.К.Орджоникидзе: «В хозяйстве дела идут неплохо, конечно, в ряде районов недород оказался большим, чем в начале предполагали. Неваж­но дело в Поволжье, в Воронежской, Курской областях, но зато не только на Украине, но и в Сибирских краях вышло хорошо. Хотели было мы размах­нуться нажимом на хлебозаготовки, но хозяин нас поправил, чтобы горячку не пороли и это, безусловно, правильно. На 25 сент[ября] мы заготовили

1 м[иллиард] 173 милл[ионов] пудов, почти 80% плана, правда, в прошлом

* Название «Сталинская конституция» отнюдь не означает, что автором ее был Сталин. Кон­ституция 1936 г. была разработана специальной комиссией в составе которой видную роль игра­ли Н.И.Бухарин и Я.А.Яковлев и ряд ведущих юристов. Большинство членов этой комиссии были расстреляны в 1937 — 1938 гг.

году было заготовлено 88% плана, но это не дает основания смущаться. Иметь на конец сентября 1173 м[иллиона] пуд. — это не так уж плохо, тем более, что мы имеем солидный прошлогодний запас»³⁶.

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: