История советского общества и социология

Двухтомник отражает современное состояние в России истории, исторической

социологии, взаимодействия социальных наук. На его страницах дважды выходит " на

сцену" социология. Первый раз в связи с докладами советского посольства в США (при

участии А.А. Громыко) И. Сталину о результатах опросов институтом Гэллапа

американцев о действиях СССР накануне Великой Отечественной войны [пакт 23

августа 1939 г., Финляндия, Прибалтика] (Т. 1, с. 348). И. Сталин знал о возможностях

социологии, но ему мнение народа было не нужно.

Во второй раз упомянуты социологические опросы реакции населения СССР на

шахтерские стачки 1989 г. (что сейчас думают шахтеры о том времени? - Н.Р.).

Социология, замечено давно, - демократическая наука, обратившая внимание уче-

ных и общественности к массам, низам, к народу [2 - pp. 222, 223]. Те, кому данные об

обществе небезразличны, без социологии не обойдутся. Сталин, его наследники обхо-

дились. Это - показатель социальной природы той системы. В итоге в ней накопилось

столько неосмысленного, неизвестного, игнорируемого, что к концу советского периода

оказались утраченными ориентиры политики. Известные запреты (на статистику,

социологию, политическую науку и т.п.) оставили неисследованной социальную при-

роду и историю советского общества. Между тем, историко-социологические страницы

прошлого актуальны: нынешние слои и группы не далеко ушли от предшественников

(30-80-х гг.).

В двухтомнике и в одной из предыдущих книг серии говорится о крестьянстве. Но

социальный облик " раскрестьяненных" жителей городов, рабочих поселков, послед-

ствия массового исхода сельчан (80% населения страны в 1926 г.) в города и массовой

урбанизации для общества не проанализированы. Несколько зарисовок не заменяют

истории трансформации крестьянина в горожанина, рабочего, служащего, офицера

армии или НКВД и т.п. Окрестьянивание города лишь упомянуто (Т. 1, с. 274), а ведь

мы живем в " позавчерашнем" крестьянском обществе, окрестьяненных поселениях,

домах, микрорайонах и т.п. Города СССР и России - материал отечественного

варианта знаменитой " чикагской" книги " Польский крестьянин в Европе и Америке"

(1920) У. Томаса и Ф. Знанецкого. Социологически важны исследования крестьянства

национальных республик СССР и РСФСР. Компаративный анализ урбанизации России

и, например, Югославии, строившей социализм с трагическим результатом для по-

следней и ее населения, углубил бы понимание общественной динамики.

История гендерная, история советских, российских женщин представлена (лишь! )

обложкой первого тома. Фото удачно подобрано (демографическая находка офор-

мителей): расширенная семья в 23 человека у сельского дома. Многие на фото вы-

глядят по-городскому. 7 детей: мало, рождаемость низка. 5 мальчиков из 9 лиц муж-

ского пола: дисбаланс, следствие войны. Большинство женщин в годах. Они все вытя-

нули - до войны колхозы, в войну - промышленность. Была и вторая работа — дома, в

семье, и третья — детей растили. Но коллективным портретом " с женским лицом"

двухтомник ограничился.

Какими были советские рабочие, интеллигенция в первом поколении? Показаны

послевоенные " идеологические чистки" - подробно, ново, интересно. Но не нашлось

места национальной интеллигенции союзных республик, выросшей при И. Сталине,

относившемся к ней " неоднозначно". Об этом говорят репрессии начала 50-х гг.,

нацеленные на гуманитарную интеллигенцию республик СССР. Констатация в одной

из глав, что в 60-70 гг. в республиках стало складываться национальное диссидентское

движение, не подкреплена данными о его генезисе.

Симптоматичнее обстоит дело с военной интеллигенцией (с людьми в погонах) после

войны 1941-45 гг., - для И.В. Сталина куда более важными (опасными? ), чем " гнилая

интеллигенция", безродные космополиты". Избирательность памяти? После войны

память о судьбе военных в 37-м г. была свежа. Может быть, не только у И. Сталина.

Победа, а за кулисами - репрессии (Г.К. Жуков, Н.Г. Кузнецов), дело " авиаторов",

дело " артиллеристов", расстрелы (Г.И. Кулик, В.Н. Гордое, Ф.Т. Рыбальченко) [3 -

с. 216-220]. Вариации на тему " Сталин - вождь и организатор победы" были " промы-

ванием мозгов", " коррекцией" памяти о войне вчерашних солдат, сержантов, офи-

церов, генералов и маршалов. " Ставили на место" людей, общавшихся с бывшими

союзниками - чем не " шпион", " фильтровали" военнопленных, и т.д.

Социологически традиционно показана партия - объект политической и социальной

истории, специфическая группа, один из ключевых институтов советского общества

(наряду с репрессивными, хозяйственными, советскими, военными к иными структура-

ми). Существенные черты ее эволюции обойдены вниманием: трансформация сталин-

ской партии (жесткий отбор, ограничения на прием, исключения из ее рядов,

практически стабильный уровень численности) в партию Н.С. Хрущева, а потом и

Л.И. Брежнева - рыхлая и массовая, менее управляемая, большая дистанция между

верхами и низами (что сыграло существенную роль в 1991 г.).

После Сталина проблема руководящей и направляющей роли партии могла

решиться иначе. При таком " хозяине" как Л.П. Берия или Г.М. Маленков (шансы 2

против 1) центром системы могло стать правительство. Н.С. Хрущев в борьбе за

власть все поставил на партию, сделав ее заложницей системы, поскольку легитимиро-

вался Н. Хрущев исключительно через нее, через марксизм-ленинизм, В.И. Ленина,

большевизм и т.п. символы. Он же убрал Г.К. Жукова, который мог систему поме-

нять. Обладавший харизмой, как Д. Эйзенхауэр или Ш. Де Голль, " Маршал Победы"

властвовал бы на других институциональных основах. Поэтому его и " съел" Пленум

ЦК в октябре 1957 г.

С точки зрения исторической социологии большего внимания заслуживает идеоло-

гия, заменившая лидерам СССР общественную теорию. М. Вебер писал о " харизме

науки", иллюзии научности (в применении к большевизму) [4 - р. 287]. Н. Хрущев,

можно утверждать, так же фанатично верил в неизбежность коммунизма, как И. Ста-

лин в общий кризис капитализма или в связь империализма с войной. Сталин, правда,

сомневался в уместности принятия программы строительства коммунизма, колебался

по этому поводу после войны. Вне учета фактора идеологии (смеси науки и мифов) не

понять структуру сознания и логику действий " вождей". Сложно понять Л.П. Берия

после 5 марта 1953 г. без учета его знаний о так называемом строительстве социализ-

ма в Восточной Европе. Не " на пустом месте" возникли у В.М. Молотова " шатания" в

этом вопросе в 1955 г. Не на " пустом месте" возник потенциал протеста против

советской модели и власти коммунистов в Берлине (1953 г.), в Венгрии (1956 г.). В тот

же 1956 г. взрывоопасными были ситуации в Польше, ГДР, позднее в Чехословакии,

Польше и т.п. Может быть, жесткость Ю.А. Андропова вытекала из знания действи-

тельного характера советского общества, понимания: послабления опасны, прежде чем

начинать перемены (их необходимость он видел), надо затянуть гайки.

Слой, без анализа которого нет социальной и политической истории советского

общества, - верхи, которые в итоге, оказалось, " не могут". Менталитет властвующей

группы (авторитаризм, навыки подковерной борьбы и т.п.) политически в литературе

не оценен. В книге (Т. 2, с. 147) рассказано о секретаре ЦК и Москвы Г.М. Попове.

" Хозяин" столицы неосторожно " залез" в дела " оборонки", и И.В. Сталин в 1949 г.

снял его со всех постов из-за конфликта с лидерами ВПК, среди которых был Д.Ф.

Устинов (сюжет истории институтов).

Целесообразность социолого-исторического анализа СССР подтверждается многими

главами двухтомника: ГУЛАГ, институциональная коррупция системы - это истоки

актуальной сегодня социальной и политической проблемы криминального беспредела, в

90-х гг. возникшего не из пустоты. Полоса девиантности, беззакония, неправовых

действий отсутствия единых для всех норм права началась еще в период революции

1917 г Массы, включая " опекунов" в мундирах ГПУ-НКВД-МВД-КГБ, калечились

как субъекты и объекты права. К этому добавились " теневая экономика", контакты в

местах заключения уголовников с протопредпринимателями, отсутствие правового

воспитания и пренебрежение правом при подготовке " кадров".

В книге (и в томе серии " Другая война 1939-1945" ) фактически обойдена Великая

Отечественная война как глава истории советского общества. Необходимость новых

подходов очевидна; какими они могут быть, пока, видимо, неясно; новое в освещении

войны чаще всего связывают с " белыми пятнами" истории, поисками в архивах. Но в

проблематике войны ключевой для общества может стать социология не столько

самой войны, сколько жизни и смерти, - дихотомия, к которой жизненный опыт привел

Л.Н. Толстого (война - мир) и К. Симонова (живые - мертвые), да и всех, кто испытал

" дыхание смерти". Может быть, из " афганцев" или " чеченцев" явится мыслитель,

художник, который скажет новое слово в вечной проблеме жизни и смерти на войне.

Социология, антропология позволяют точнее оценить потери России в XX в. Не

только война унесла миллионы жизней. И. Сталин искажал цифры жертв войны,

данные переписи 1937 г., когда "...Демографическому развитию населения был на-

несен удар, превосходящий последствия двух больших войн: мировой и гражданской"

[5 - с. 64]. Масштаб потерь населения СССР между 1926 и 1937 гг. проливает свет на

20-30 гг., на " построение социализма в СССР". Демографических " дыр" у России XX в.

три, их последствия для нас пока не вполне ясны: накопилась ли сверхусталость от

человеческих потерь, напряжений, голода, неустроенности? Каковы в этой ситуации

перспективы на очередной век? Долго ли России еще " сосредотачиваться", говоря

фразой А.М. Горчакова?

Проблемы " мега" - и " мезо" -уровней

Имя руководителя российской внешней политики второй половины XIX в. - повод

перейти к " делам иностранным". Они подробно рассмотрены только в связи с

" истоками биполярного мира" (глава научного редактора двухтомника B.C. Лельчука).

История советского, любого общества, не может быть между тем понята вне

тенденций века, в нашем случае - места России (СССР) в глобальных переменах, вне

понимания " внешней среды" лидерами (общество было не в счет) страны и т.д. Так, в

30-е гг. перспектива войны на Дальнем Востоке по-иному характеризует поведение

СССР на западе. Не раскрытое в книге желание И. Сталина иметь " великий флот"

обозначает вектор " задумок" вождя; на этом фоне атомные бомбы, ракеты и радио-

локация могли быть менее масштабны. Опала В.М. Молотова и А.И. Микояна (конец

1952 г.) - возможное следствие стремления " хозяина" действовать в глобальном

противостоянии по Наполеону и Ленину (ввяжемся, там видно будет), а те понимали

(может быть, знали), что сил у СССР с союзниками мало - даже с человеческой массой

Китая, возглавляемого Мао Цзэдуном. И т.д.

В социологической " мега" -проблематике немало загадок судьбы СССР. Полоса вос-

станий угнетенных и эксплуатируемых уходила в прошлое, лишая внешнюю и внут-

реннюю политику СССР raison d'etre. Однако с какого времени? XX в. по меньшей

мере с 1914 г. был веком недовольства, бунтов, экстремизма, - предпосылок револю-

ционного сценария. С 14-го г. в России все и началось, но не Россия его придумала.

Если это так, то роковым для страны стал не октябрь 1917 г. Мир шел своей дорогой,

СССР - своей. В конце 80-х гг. курс на мировую революцию был снят без обсуждений

и прогноза возможных последствий. Но крах революционного мессианства не предпо-

лагает отказа от учета направлений движения мира в обозримом будущем. На мой

взгляд, точнее всего учесть их позволяет теория модернизации - идеально-типическая

конструкция, понимаемая "...в трех измерениях: во-первых, как секулярный процесс

после индустриальной революции, в ходе которого образовалась небольшая группа

сегодня современных обществ; во-вторых, как многогранный процесс, в ходе которого

отставшие догоняют ушедших вперед; в-третьих, как усилия самих современных

обществ преодолеть свои новые вызовы путем инноваций и реформ" [6 - S. 6].

Связанные с социологией возможности в данной книге реализованы в малой сте-

пени. Акцентируется цивилизационный подход, при реализации которого правомерно

ожидать (см. А. Тойнби, С. Хантингтона и т.п.) показа архетипа русского сознания и

мышления, православия, взаимодействия основных конфессий в истории России в

XX в., проявлений их в общественной конкретике. Русская православная церковь не

обойдена вниманием, чего не скажешь об исламе. Нет попытки социологического

анализа " советской цивилизации", которая в координатах своего времени виделась

частью имманентного движения мира к социализму и коммунизму. Качественная

специфика этой цивилизации может быть отражена в ее взаимодействии с другими

цивилизациями. Сравнивая характер и последствия перемен в республиках СССР,

можно выстроить шкалу масштаба цивилизационного обновления. Но для этого

историю СССР следовало показать как историю " мест", республик, областей, из

которых складывается целое (не наоборот), как итог взаимовлияния (в плане

раскрытия потенциала цивилизационного подхода) культур, политик, социумов,

демографии, генетики, как импульс перевода многих регионов в новую цивилизацию,

остановленный после объявленного построения социализма, ограничения возможных

новаций. Тогда проблема России в СССР (и опыт РФ в СНГ) видится как взаимо-

действие с ближайшим и непонятым окружением.

Бывшим республикам СССР в двухтомнике посвящена одна глава. Неизученность

истории составных частей СССР не позволяет ответить на вопрос: был ли СССР

империей; представленные в двухтомнике доводы неоднозначны. Возможности этно-

социологии не используются. Для некоторых разделов книги характерна " российская

точка стояния" (заметим, затрудняющая понимание проблем СНГ). Такой подход,

видимо, неосознан, о чем говорит фраза "...согласно всероссийской переписи 1926 г. в

деревне проживало до 80% граждан СССР (курсив наш - Н.Р.)" (Т. 2, с. 633).

Без анализа этнического фактора, различий в положении республик СССР, раз-

личий культур " советское общество" можно оценивать лишь приблизительно.

Говорится, что первый удар по перестройке неожиданно нанес национализм. Но при

ориентире системы на мировую революцию, в ожидании ее на национализм не

обращали внимания. А после победы социализма и провозглашения торжества дружбы

народов сообщения о межэтнических, антирусских конфликтах руководители партии

прятали в " особые папки". Но информированный Л.П. Берия, симптоматично, по-

слабления марта-апреля 1953 г. начал с этой сферы.

Одной из основ анализа российской цивилизации названо евразийство - посылка, не

показанная на конкретном материале истории. Теория евразийства, возникнув, со

временем основательно трансформировалась. Отдельные направления его расходятся

в фундаментальных аспектах: часть их ставят в центр особые свойства носителя этой

идеи - русское крестьянство (в современном городском и сельском виде не исследо-

ванное); для других - евразийство аргумент в пользу особенного пути развития России

в прошлом и будущем, повод выступать против вестернизации или европеизации. Есть

вариант, связанный с обоснованием исторической общности народов Евразии и т.п. Но

все варианты этой концепции требуют конкретного материала.

В книге упомянута антропология - социальная (через слово - историческая), позво-

ляющая уделить значительно большее внимание индивиду, отдельным слоям и

группам в истории советского общества (Т. 1, с. 14). Эта посылка начинает pea-

лизовываться только в работах о ментальности. Для роли несущей конструкции

отечественной истории эмпирического антропологического и культурологического,

материала в книге недостает. В сущности, общество, цивилизацию, культуру, мен-

тальности трудно изучать порознь. Наибольший задел накопленных данных здесь у

социальной истории, потенциал которой отражен в главах двухтомника.

О " Непреодоленном прошлом"

Социологов может заинтересовать констатация того, что история - и наука и

искусство (Т. 1, м. 8). Действительно, в чем разница между " историографией и

" исторической наукой"? Развитие исторической мысли - это движение от жанра

рассказа о прошлом в назидательных целях к наукам - гуманитарным, социальным.

Рассматриваемый двухтомник - признак состояния истории в России, когда она час-

тично - наука, частично - ведомство музы Клио с авторскими мнениями, симпатиями,

пристрастиями, избирательностью (осуждение, прославление или наставление). Такие

подходы имеют право на существование. Но часть из них - вне исторической науки, в

сфере написания историй, которые (А. Солженицын, Э. Радзинский и др.), правда,

будят интерес если не к изучению прошлого, то к знакомству с ним.

Неприемлемость вольностей в обращении с прошлым в социологической науке даже

в эпоху методологического " постмодерна" очевидна. В России, однако же, не прео-

долены последствия краха представлений о незыблемых законах и закономерностях

истории. Дает о себе знать прошлое, когда история лишь считалась точной наукой (не

будучи таковой), поскольку иным марксистско-ленинская историческая наука, " марк-

сизм-ленинизм в действии" (одно из определений истории КПСС) не могли быть.

В номенклатуре специальностей по историческим наукам нет специальности № 1, в

рамках которой другие отрасли наук рассматривают свои историю, теорию, мето-

дологию. В этом сказывается время, когда специальностью № 1 (07.00.01) в

исторических науках была История ВКП(б)/КПСС, писавшаяся по рецептам мифов

И.В. Сталина. Истории КПСС как специальности больше нет, но " пост № 1" не занят.

Самые слабые разделы диссертаций историков, как правило, - характеристика теоре-

тической и методологической базы. В поиске ее отечественным историкам в известном

смысле некуда прислониться: в номенклатуре специальностей научных работников

теоретические разделы исторической науки спрятаны в специальность 07.00.09 -

" историография, источниковедение и методы исторического исследования". Такое

положение анахронизм даже в сравнении с кануном XX в. В настоящее время нет

былых взаимодействия, взаимообогащения истории, социологии и других наук,

развития на этой базе теории истории. Диалог с мировой исторической мыслью ос-

тается перспективой для российских историков. Оборвана практика работы историков

в зарубежных архивах, нет концепций, подходов, " русских школ", признававшихся

пионерными за рубежом. Сообщество историков разрезано по институциональным

линиям - университеты, институты академического профиля, и т.п. " Исторического

материализма" нет, " историософия" или " теория истории" не воссозданы. Теория,

методология истории, подходы к анализу прошлого - как бы вне профессионального

поля историков. Упал интерес к теории профессии; а ее не заменит работа в архивах.

С точки зрения социологии в рассматриваемом двухтомнике отмеченные обстоя-

тельства проявляются в нескольких аспектах. 1) Разработка истории советского

общества достоверно решена на уровне отдельных проблем. Ткань истории страны не

исследована, обобщения преимущественно механические, и этот аспект текстов двух-

томника местами выглядит как нечто несущественное. 2) Подходы авторов раз-

личаются, используются спорные для отечественной и мировой литературы концепты.

Необозначенные споры и разногласия свидетельствуют о необходимости теоре-

тических поисков. Видимо, у внимательного читателя возникнут сомнения в право-

мерности применения таких терминов как тоталитаризм, империя, " национал-боль-

шевизм", элита, демократизация, реформы и др. 3) В беглом (по сравнению с анализом

сталинизма) описании 60-90-х гг. немало ценностных суждений, субъективных оценок

(кооперативов, аренды и фермерства конца 80-х, приватизации, русского национа-

лизма, создания РКП, выхода России из СССР, отношения Запада к М.С. Горбачеву и

пр.). 4) Характерны метафоры, понятия из публицистики, противопоказанные соци-

альным наукам.

Корни таких проявлений в отечественной исторической науке не только в прошлом.

К ним в последние годы добавились проблемы (помимо материального обеспечения),

связанные с хаотичным, без должной научной критики заполнением вакуума концепций

и терминов. Ряд " ярлыков" попали в обиход практически без обсуждения смысла и

применимости к условиям России, стали мифами, скрывающими реалии. Их содер-

жание не выверено историческим, историко-социологическим материалом, который

медленно входит в научный оборот. Термины, конечно, явление преходящее, внешнее.

Но из них конструируются предлагаемые практике модели, тенденции и тренды. Это

обстоятельство девальвирует возможности историков, всех обществоведов, играть

большую роль в российских переменах. На массовые аудитории активно влияет агрес-

сивный дилетантизм; в перспективе возможны масштабные манипуляции прошлым.

Низкий уровень теоретичности (по опыту некоторых стран) вызывает стремление

снять курс отечественной истории из вузовских программ.

Нужны новые подходы к возможным обобщениям материала истории советского

общества. В предложенные в книге новации, на мой взгляд, следовало также вклю-

чить осмысливание теоретических проблем, поиск теоретических ориентиров напи-

сания истории, которые в систематизированном виде в последний раз в отечественной

практике были изложены в 1987 г. в книге И.Д. Ковальченко [7]. С учетом написания

ее в условиях обязательных истмата, законов исторического развития, формаций и т.п.

в ней подробно раскрыты методы исторического исследования, возможности использо-

вания смежных дисциплин, грани между исторической наукой и другими обществен-

ными науками и др. Обсуждения последних лет методологии исторического исследо-

вания пока мало влияют на практику.

Серию " Россия XX век" обещано завершить книгой " Непреодоленное прошлое" о

связи происходящих сейчас в России перемен с советской историей (когда-то историки

ГДР под такой обложкой критиковали буржуазную историографию в ФРГ [8]). Трудно

удержаться от вывода: двухтомник по истории советского общества, объект моих

размышлений, не преодолел прежде всего прошлое в менталитете подхода к истории

страны как науке. В содержании будущих книг на эту тему, позволительно ут-

верждать, главным полем исследований тоже станет преодоление прошлого, поиск на

стыке истории и социологии, анализ трансформации (и ее последствий) многонацио-

нальной сельской России, ее вхождения в городской, гражданский образ жизни и пове-

дения в этой новой социальной роли, образа мыслей (сознания) недавно урбанизи-

рованного населения, несущего - неосознанно - традиции и привычки прошлого. Для

преодоления " непреодоленного прошлого" обществоведам предстоит основательно

работать над социальной историей России в XX в. Только бы Фонд Форда не жалел

грантов на такие книги!

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Посетители кремлевского кабинета И.В. Сталина. Журналы (тетради) лиц, принятых первым генсеком

1924-1953 гг. // Исторический архив. 1996. № 2.

2.G. Iggers. Neue Geschichtwissenschaft. Vom Historismus zur historischen Sozialwissenschaft. Munchen. 1978.

Kapitel 4: F. Oppenheimer. History and sociology / The social sciences and their interrelations. Eds. W. Ogden and

A. Goldenweiser. Boston e.a. 1927.

3 См. Дело маршала Г.И. Кулика // Известия ЦК КПСС. 1991. № 8.

4. S. Breuer. Soviet communism and Weberian sociology //Journal of historical sociology. 1992. September.

5. В.Б. Жиромская идр. Полвека под грифом " секретно". Всесоюзная перепись населения 1937 года. М.

1996.

6. W. Zаpf. Die Modernisierungstheorie und unterschiedliche Pfade der gesellschaftlichen Entwicklung // Leviathan,

1996. Heft 1.

7. И.Д. Ковальченко. Методы исторического исследования. М.: Наука. 1987.

8. Unbewaltigte Vergangenheit. Kritik der burgertichen Geschichtsschreibung in der BRD. Hrsg. G. Lozek u.a. Berlin:

Akademie-Verl. 1977.

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться: