Российские традиции и развитие капитализма

Традиционный строй, а именно такой, в котором инновации были ограничены традициями, сохранялся вплоть до XIX века, даже до Александра II, т.е. включал в себя и эпоху Петра I, и Екатерины II, несмотря на их бурные инновации и связи с Западом, начавшуюся вестернизацию (не как всегда присущую часть модернизации, а как ее специфическую модель). Только с Александра II Россия вступает в современную фазу, в общий с Западом ход истории, где инновация доминирует и допускает традиции, не препятствующие инновациям. Если мы говорим о России исторической, ее традиции уже связаны с инновациями. Если мы говорим о России современной, ее инновации связаны с традициями и только во времена сломов вытесняются архаикой как психологическими поведенческими штампами, заложенными в социокоде народа.

Интересно посмотреть на позиции лидера народнической социологи В.П. Воронцова, который выступал против капитализма в России, а, следовательно, и против апологетических форм его оценки. Вопрос о капитализме возникает для него в связи с позицией русской интеллигенции, которая не справилась с задачами национальной организации новых сил страны. Интелигенция, принадлежа к образованному слою, взяла на себя задачу произвести изменения, отвечающие потребностям этого слоя в народе, чуждом понимания этого как собственной задачи[99]. Не находя почвы в народе, интеллигенция обратилась к идеям Запада, увлеклась капиталистическими теориями и идеями в особенности в связи с тем, что рабочий класс Запада начал эти идеи поддерживать. Воронцов убеждает интеллигенцию, что высшие формы ее труда не будут поддержаны капитализмом и что она нуждается в народной организации экономики, под которой он понимает развитие форм артельного хозяйства.

Рассуждая об экономике и капитализме в России, Воронцов критикует не только капиталистическую, но и марксистскую альтернативу, ибо социалисты «школы Маркса» такие же западники, как и сторонники капитализма[100]. Одним из препятствий для капитализа в России Воронцов считал дешевизну русского рабочего как источник социальных проблем, а, кроме того, он говорил, что нашим капиталистам «Разуваевым, Колупаевым, Сладкопевцевым не нужны ни политическая свобода, ни истинное просвещение»[101]. Российский капитализм, по мнению этогоисследователя, будет в международном плане успешным только в распродаже недр и природных ресурсов. В 1913 году В.П. Воронцов публикует соображения об усилении эксплуатации рабочих в связи с появлением научной организации труда системы Ф. Тейлора.

Либеральный народник С.Н. Южаков – сторонник активистского, деятельного отношения к жизни, включает в эволюцию общества физические, органические и социальные факторы, но нравственное начало он считает одним из самых активных начал[102].

Загадочная цикличность российской истории имеет только один компонент, который требует рационального осмысления – неспособность общества усвоить уроки истории. Главный неучтенный урок – нетерпение, желание стремительных и чудодейственных сдвигов, неверие в эволюцию, в реформы, восприятие последних только как радикальных перемен, в любую, в сущности, сторону. В открывающий знаменитый сборник «Вехи», которым более ста лет, статье Н.А. Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда» интеллигенция упрекается в отсутствии глубокой философской культуры, интереса к фундаментальным направлениям философии, не имеющим прямых утилитарных применений, в том, что она чужда любви к истине, предпочитают «кружковую» правду. При этом она пытается окрасить свой утилитарно-кружковый взгляд в философские тона. В этом, по мнению Бердяева, сказалась малокультурность. Сегодня это проявляется как презрение к теоретическому знанию, в приверженности повседневному знанию и здравому смыслу как главному светочу разума, в понимании утилитарного как изобретенного здравым умом, что сильно отличается от мировой тенденции технологического и социального применения естественных, технических и социальных наук.

Имеет ли значение мировоззренческое экономическое знание сегодня?

В условиях мирового экономического кризиса, глобализации экономики и расширения числа ее участников мировоззренческие установки в экономике не только не бесполезны, но требуют изучения. Обратим внимание на два пассажа В. Соловьева, где предугадана острота сегодняшних проблем до того, как они возникли в его время. «Без любви к природе для нее самой, – подчеркивает он, – нельзя осуществить нравственную организацию материальной жизни»[103]. Соловьев ставит вопрос о природе потребностей и о том, все ли они должны удовлетворяться, далеко вперед заглядывая не только в экологические проблемы, но и в проблемы консьюмеризма. Эти мировоззренческие проблемы сегодня остро стоят в поле зрения западных авторов, изучающих изменение климата, неустойчивость экономического роста, нехватку ресурсов при присоединении к развитию новых стран Азии и посткоммунистического мира, обсуждающих самою возможность морали при консьюмеризме, самою возможность обособления экономики от общества. В арсенале средств преодоления кризиса и кризисов в будущем – неосмитианство с его мировоззренческим знанием, неомарксизм – с разновидностями предложений о новом социализме или новой конвергенции, неокейнсианство – с его идеями новой роли государства и моделями потребительского капитализма, неордолиберализма – с его признанием роли государства в поддержании порядка в обществе, обеспечивающего свободный экономический рынок. Продолжается активный мировоззренческий спор, где есть место российским дискуссиям мировоззренческого характера о национальной специфике экономики и ее связи с другими сферами общества.

Экономика и идентичность

Проблема идентичности в экономике игнорировалась, считалась несущественной для решения экономических проблем и мало интересной даже для философии и социологии экономики. Ее значимость была понята в ходе посткоммунистического перехода от социалистической экономики к капиталистической, когда проблемы экономической мотивации, честности, культуры, норм, привычек встали во весь рост. И, тем не менее, эта важная проблема не открылась для обсуждения.

       Единственно, где произошел некоторый прорыв в экономике по этому вопросу, где впервые заинтересовались идентичностью, была теория потребления. Предлагая России неолиберальные реформы, заимствованные из западного опыта, но по-российски радикально понятые, реформаторы столкнулись с новыми проблемами. Они состояли в том, что экономический стимул либо не работал для общества в целом из-за отсутствия условий его возникновения (свобода – необходимое, но недостаточное условие для появления собственника), либо в нем преобладали мотивы жадности, а не экономического интереса, что криминализировало экономику. Предположение, что человек является экономическим по своей природе и всегда устремлен к максимуму удовлетворений и минимуму издержек, не подтвердилось ни в ходе посткоммунистического реформирования, ни в ходе глобализации, включившей многие народы в быстрый экономический рост. Это было характерно (до некоторой степени) для западного человека, но и этот человек не сводим к экономическому. Факторы культуры и идентичности вошли в экономическую науку для характеристики специфики национальных экономик в конце XX –начале XXI веков, когда распад коммунизма, глобализация, переход к новым экономическим отношениям многих стран Азии, экологические проблемы изменили мир.

       Однако идентичность имеет значение для экономистов и в проблемах оплаты труда, организации производства. Согласно определению немецкого политолога К. Шмитта, характеризующего сущность политики и морали, экономика решает вопрос «что пригодно – что непригодно», исходит из предположений о полезности. Это понимание разделяют Дж. Акерлоф и П. Крэнтон, раскрывающие значение идентичности для экономики. Они утверждают, что «у экономистов имеется свой способ описания мотивации: мы описываем человека как обладающего функцией полезности»[104]. Они проводят «разграничительные линии между экономикой, содержащей понятия идентичности, и экономикой без этого понятия»[105].

       Поскольку экономика для работника фирм и предприятий предстает как получаемое ими вознаграждение, долгое время экономическую науку интересовал именно этот аспект. Но сегодня экономисты стали считать, что «идентичность универсальна так же, как и наше испытанное представление о спросе и предложении»[106]. Ее изучение в экономике следует принятой цитируемыми авторами методологии: сначала отнесение людей к определенной социальной категории, затем определение ведущих норм для этих категорий. Третий шаг – анализ зависимости выгод и потерь людей от их принадлежности к той или иной социальной категории. Главными социальными категориями для решения поставленного вопроса является выделение социальных категорий аутсайдеров и инсайдеров.

       Аутсайдеры – это те, кто не отождествляет себя с фирмой и работает в ней преимущественно ради материального вознаграждения. В погоне за вознаграждением они не готовы на жертвы ради успеха компании в будущем, даже если это сулит им значительно большее вознаграждение. Их ориентация на деньги может делать их успешными, но, как правило, преимущество имеют инсайдеры. Инсайдерство – это «полезная» для фирм и компаний идентичность. Оно включает людей, которые преданы фирме и готовы потратить усилия для ее перспектив, не ориентируясь на немедленное денежное вознаграждение. При этом, во-первых, «выбор, связанный с идентичностью… может оказаться наиболее важным “экономическим” решением, которое когда-либо принимал человек. Во-вторых, идентичность указывает на новую причину того, почему вкусы и предпочтения могут меняться… И, наконец, идентичность позволяет… по-новому взглянуть на неравенство.»[107].

       Актуальным примером «неполезной» и «полезной» идентичности является диалог учителей и родителей России по поводу взяточничества и роскошной жизни молодого директора одной из элитарных школ Москвы. Одни из них смотрят на школу как образовательную услугу, признавая только экономическое вознаграждение. Другие считают задачей школы – передачу знания ученикам, и, идентифицируют себя с этой задачей, а не только (и не столько) с материальными выгодами.

       Рассмотренная методология ведет к практическим выводам. Она состоит в том, чтобы сочетать стандартное представление о полезности с полезностью идентичности. Сказанное подрывает неолиберальные представления, сводящие человека в экономике к экономическому человеку. Модель прибыли как единственной полезности капиталистического производства имеет конкретные примеры и факторы для своего опровержения, среди которых – различие идентичностей, неадекватность концепции экономического человека как характеризующего природу человека вообще. Одни типы идентичности могут быть полезны экономике, другие менее полезны. Выбор не обязательно является сознательным, но он связан и даже нередко определен идентичностью. Все эти процедурные характеристики уводят от бесконечности споров по поводу определения идентичности, которые до недавнего времени доминировали в социальных науках. Важным является вывод о том, что «отдельный человек в отсутствии других пожинает плоды “полезности идентичности”, когда придерживается норм своей категории»[108].

Экономика при введении в нее понятия идентичности и внеэкономических мотиваций в значительной мере перестает быть оторванной от общества, прочно связывается с его моральными и культурными установлениями. В ее отрыве от общества коренится отчуждение от всего, что не касается непосредственных функций работника. Идентичность выступает средством преодоления отчуждения в любой деятельности и в экономике, где это отчуждение особенно сильно.

Экономический процесс, консьюмеризм и изменение идентичности

Участвуя в дискуссии по книге «Неэкономические грани экономики. Непознанные взаимовлияния»[109],  мы обратили внимание на слово «непознанные». Оно возникло, поскольку многие экономисты не признавали взаимовлияния экономики и социально-культурных факторов, фокусируясь на вопросах экономического роста, эффективности, пригодности, игнорировали влияние социальной среды и человека на экономику. Как утверждает французский исследователь  М. Доган, мосты между дисциплинами всегда важны. Социальные теоретики цитируют идеи представителей разных направлений, а экономисты преимущественно себя. Доган показывает, что самая открытая дисциплина, согласно наукометрическим исследованиям, – социология, а самая закрытая – экономика.  Он пишет, что экономика расколота меньше, чем другие социальные науки, но за это она платит высокую цену – постоянное сжатие своих границ[110].

Проблема воздействия внеэкономических факторов на экономику возникла из-за того, что общество слишком определенно было расчленено на экономику, политику и социальную сферы, каждая из которых изучалась отдельными науками, отвечающими одна за экономику (экономическая наука), другая за государство (политология), третья за общество (социология). Это разделение XIX века, сформулированное в русле либеральной идеологии. Но после 1945 года процесс развития науки привел к тому, что стали возникать множественные междисциплинарные исследования, и большинство открытий осуществлялось уже на стыке наук, в том числе на стыке экономики и социологии.

Лауреат Нобелевской премии по экономике 2001 года Дж. Акерлоф говорит о том, что понятие идентичности, связанное с культурной реальностью, вкусами, ценностями, человеческими пристрастиями, должны стать частью экономической теории, он пытается преодолеть подлинный разрыв экономики и общества в сознании экономистов, который начал ими запоздало признаваться. Появилось стремление избежать противостояния двух абстракций: человека экономического и человека социологического.

Недооценка социально-экономического фактора в анализе идентичности является серьезным пробелом в ее изучении, равно как недооценка роли идентичности серьезным пробелом в понимании экономики. Экономическое мировоззрение выступает важным аспектом формирования и изменения идентичности. Так, известно, что в России традиционно это мировоззрение в народе было связано с мирской аскезой. В частности, об этом писал С. Булгаков М. Веберу во время Первой русской буржуазной революции, что позволило Веберу заключить, что капитализм в России не имеет духовных оснований и не может состояться.

Китайцы давно имели обширный человекоемкий рынок, о котором писал еще А. Смит. Их экономическое мировоззрение было связано с идеей труда и накопления, а не потребления и трат. В их стране большинство не было ориентировано на высокий потребительский стандарт, который сложился в развитых капиталистических странах, прежде всего, в США. Но сегодня в Китае растет благосостояние, все еще соседствуя с бедностью, развивается средний класс и консьюмеризм. Английский профессор К. Герт даже думает, что направленность развития этой страны – «от коммунизма к консьюмеризму»[111]. Он отмечает небывалый рост консьюмеристских мотиваций в Китае и активное участие Запада в насыщении китайского рынка, сдвиг в сознании граждан Китая, толкающий их к идее доминирования потребления над производством. И китайские власти, нуждаясь в обновлении технологий и в нахождении места в глобальной экономике, открыли страну для Запада, тем самым изменяя потребительский стандарт, повышая его, уже не довольствуясь только собственными товарами: «Для американских маркетологов китайские потребители представляли собой идеальную целевую аудиторию: молодые люди с достаточными доходами, еще не определившиеся между пепси и колой»[112]. Запад все больше ориентирует Китай на потребление и формирует в Китае соответствующие этому условия. Герт четко характеризует влияние консьюмеризма на изменение идентичности китайцев в условиях, когда треть населения приближается к позиции среднего класса: «Общество потребления предполагает не просто больше разных покупок. Консьюмеризм – это выстраивание общественной жизни вокруг товаров и услуг и прочное врастание потребительства в повседневную жизнь общества, члены которого формируют послания друг другу с помощью приобретенных на рынке благ… В потребительской культуре личность определяет себя не только через происхождение, речь, место рождения, религиозную принадлежность, но и через вещи: прожорливый «Хаммер» и экономичную «Тайоту-Приус» покупают разные люди»[113] 

Однако в развитых капиталистических странах произошла ориентация как на самый высокий стандарт, достигнутый США, так и на более рациональный и, тем не менее, высокий западноевропейский стандарт.

Развитие этих потребительских стандартов формировалось развитием капитализма, индустриальными революциями XIX века и становлением потребительского общества в западном мире середины XX века. Цель потребительского общества – найти источники развития производства не только в рабочих, число которых должно было быть уменьшено с развитием техники, но также в потребителях, растущие потребности которых стимулируют экономический рост. «Потребительская культура меняет восприятие мира… Преображение Китая влечет последствия – запланировнные и нечаянные – для всего мира, который не сразу сможет их осознать» [114].

Сегодня консьюмеризм вырос в моральную проблему, характеризуя современного человека не как автономного ответственного индивида, а как усредненного человека массы. Особый интерес представляет экономическое поведение среднего класса. Его высокие стандарты в США характеризуют не только и не столько «престижное потребление» консьюмеристской массы, сколько привычку к комфортному существованию среднего класса. По мере роста среднего класса в сегодняшней России, мировоззрение, при котором культивировалось «нестяжательство», «экономическая скромность», накопление, а не траты стало меняться, меняя и идентичность людей.

И сегодня, когда промышленное развитие перенесено в Азию, в Латинскую Америку, в Россию, а Запад, находясь на вершине технологической иерархии, формирует образы будущих продуктов и образ жизни, в котором потребление играет огромную роль, индустриальный мир незападных стран обратился в лице своего среднего класса к тем же стандартам.

Американский исследователь Т. Фридман показывает, что эти преобразования показались бы вчера американцам замечательными, т.к. амбиции США состояли и в распространении присущего им образа жизни. Но сегодня их страшит то, что развитие мирового потребительского стандарта в сторону приближения его к американскому даже в пределах среднего класса в новых экономически растущих странах потребует больших ресурсов, чем имеется в мире.

Интерес ученых к философскому осмыслению экономики сегодня проявляется в попытках рассмотреть связь этики и экономики, признать незападные пути развития экономики и коммунитаризм как форму связи людей, способствующую развитию социального капитала. Как отмечает немецкий представитель экономической антропологии Х. Шрадер, и в незападном проекте современности, и в планах сторонников коммунитаристского подхода просматривается попытка посредством укрепления социальной сферы преодолеть напряжение, внутренне присущее рыночному обществу.

Сегодня консьюмеризм вырос в моральную проблему, характеризуя современного человека не как автономного ответственного индивида, а как усредненного человека массы. Это особенно характерно для капиталистических обществ.

 Капитализм меняется, и, пожалуй, его можно рассматривать в русле не только экономических, но и культурцентристских теорий. Есть и ряд современных классификаций капитализма, которые отражают его национальные вариации. Например, Business Week выделяет четыре из них, указывая на их специфику и возможные проблемы[115]. Первое – консьюмеристский, традиционно-либеральный капитализм США, Великобритании, Канады, Австралии, с открытыми границами, минимальным вмешательством государства в экономическую деятельность и ментальностью, ориентированной на прибыль. Это - те страны, где преобладает так называемый «экономический человек», которому присуща ориентация на прибыль, рациональность, эгоистичность, инновационность, удовлетворение собственных потребностей. «Смысл себя», идентичность живущего в этих странах человека совпадает с его местом в экономике.Второе лицо – капитализм производительный (Германия, Франция, Япония, Мексика), для которого характерны занятость, производство, государственную политика в сфере экономических решений. Потенциальные проблемы, которые там могут возникнуть – замедление инноваций, неудовлетворение потребителей, расшатывание социальной системы общества. Это – другая идентичность, которая, помимо экономики, включает в себя социальное самочувствие и ответственность.Третье лицо – семейный капитализм (Тайвань, Малайзия, Таиланд, Индонезия). Капитализм здесь создавался китайской диаспорой, бизнесом управляют расширенные кланы. Потенциальные проблемы связаны с созданием финансовых и корпоративных рынков. Идентичность этнически-корпоративная, по отношению к внешнему миру – национально-государственная.К четвертому лицу, называемому «пограничный капитализм» (frontier capitalism) относят Китай. Государство помогает бизнесу организовывать его деятельность, нацеленную на прибыль, способствует росту класса предпринимателей. Кроме Китая, сюда причисляют и Россию. Их потенциальные проблемы – необходимость установить верховенство закона, открыть границы и снизить криминальную активность, в Китае – удержать свою идентичность и развить ее в новых условиях, в России – преодолеть ее кризис.

⇐ Предыдущая16171819202122232425Следующая ⇒

Поделиться: