Генезис нацистской идеологии

Нацистские идеологи упорно пытались создать впечатление, будто их мировоззрение является законным наследником чуть ли не всего возвышенного и высокоидейного, что существовало в интел­лектуальной жизни Германии на протяжении ее истории. В разно­шерстной толпе официальных и полуофициальных классиков «третьей империи» мы встречаем и крупнейших философов Герма­нии от Гегеля до Ницше, и просветителей типа Ульриха фон Гуттена, и таких всемирно известных деятелей национальной культуры, как И. Т. Гердер, Р. Вагнер, Эрнст Мориц Арндт и братья Гримм, и менее известных за пределами страны Фридриха Людвига Яна, Клопштока и т. д.

Большинство исторических личностей, возведенных нацистами в ранг своих классиков, в действительности не имело никакого отношения — ни прямого, ни косвенного — к фашистской идеоло­гии. Обращение нацистов к их памяти носило весьма утилитарный характер и преследовало цель поспекулировать на их памяти. В то же время нацистскую идеологию действительно нельзя понять, не учитывая той национальной почвы, на которой она возросла и которая в значительной степени предопределила ее специфику, отличие от других идеологических течений в фашизме.

Множество напластований и полное отсутствие какой бы то ни было логической системы взглядов крайне затрудняют выявление всех истоков и составных частей нацистской идеологии. Тем не менее важные из них легко поддаются определению.

Прежде всего бросается в глаза прямая преемственная связь, существовавшая между национал-социализмом как мировоззре­нием и традиционным нангерманским шовинизмом, возникшим в 80 — 90-х годах прошлого века как идейное выражение имперских устремлений германской буржуазии. Три основные идеи, опреде­лявшие деятельность пангерманистов, — господствующее поло­жение Германии в континентальной Европе, объединение всех говорящих по-немецки народов и национальных групп в рамках Германской империи и расширение германских колониальных владений — были приняты на вооружение нацизмом без каких бы то ни было существенных коррективов ¹³.

Приняв на вооружение идейный багаж пангерманизма ^|4,

¹³ См., например: Hartwlg E. Alldeutscher Verband, 1891 — 1939// Die biirgerlichen
Parteien in Deutschland. Leipzig, 1968. Bd. 1; Europastrategien des deutschen
Kapitals, 1900-1945 // Hrsg. von Opitz R. Koln, 1977.

¹⁴ Fryrnann D. Wenn ich der Kaiser war? Politische Wahrheiten und Notwendig-

keiten. Leipzig. 1912.

273

18 А. А. Галкин

национал-социалисты перемешали его со специфической формой феодальной критики капитализма, получившей широкое распрост­ранение в Германии еще в первой половине прошлого века и став­шей с течением времени традиционным направлением в идейной жизни Германии.

Источником всех бед страны феодальные критики капита­лизма, иногда называвшие себя социалистами, считали развитие общественных отношений после революции 1848 г. и особенно после 1871 г. Приветствуя создание Германской империи и поли­тику Бисмарка, который добился этой цели, они в то же время атаковали «железного канцлера» справа, обвиняя его в излишнем либерализме и содействии насаждению в Германии торгашеского духа.

Источником этого духа объявлялась Англия. В качестве анти­пода ей противопоставлялась Пруссия. Англия — либеральный хаос, Пруссия — порядок; Англия — отсутствие внутреннего мира, Пруссия — образец содружества сословий; Англия — символ отчуждения человека от общества, крайний индивидуализм и эгоизм, Пруссия — образец развитого общественного сознания и чувства долга. Положительные качества Пруссии связывались с ее историческими, солдатскими традициями. Соответственно критика капитализма сопровождалась неприкрытой апологетикой милитаризма.

Одним из наиболее известных выразителей подобных взглядов считался Карл Родбертус Ягетцов (1805—1875).

В начале XX в. этот комплекс идей всячески популяризировали «почвеннические движения» — так называемые «фелькише». Через их посредство важнейшие компоненты реакционного феодального социализма были восприняты идеологами нацизма ¹⁵.

Немалое влияние на формирование национал-социалистской идеологии оказали теории, заимствованные из-за рубежа. Так, иностранное происхождение имела расовая теория, родившаяся в середине прошлого века в качестве учения, оправдывавшего колониальную политику, в работах Ж. А. Гобино, де Ляпужа и их французских и английских последователей.

В Германии, перед правящими классами которой стояли тогда совсем другие национальные и политические задачи, она не нашла на первых порах сколько-нибудь серьезного отклика. Положение изменилось в последней трети XIX в., когда германский империа­лизм почувствовал себя достаточно сильным, чтобы приступить к проведению имперской политики. Внезапно почва для идей Гобино оказалась весьма плодородной, и они дали в Германии мощные поросли.

Волей случая главным «садовником», пересадившим это иностранное растение на немецкую почву, оказался тоже не немец, а принявший германское подданство натурализовавшийся англичанин — Хаустон Стюардт Чемберлен. Женившись на дочери

¹⁵ См.: Opitz R. Faschismus iind Neotaschismus. Koln, 1984. 274

великого Вагнера, он с усердием новообращенного адепта воспри­нял идеи германской исключительности, «оплодотворив» их ме­шаниной из взглядов французских расистов. Работы Чембер-лена не отличались оригинальностью. Их значение определялось главным образом тем, что они представляли собой своеобразный идеологический мостик между взглядами старой, прежней реакции и наследующего ей фашизма.

У Чемберлена мы находим и расизм, и многие другие идеи, ставшие впоследствии неотъемлемой составной частью идеологи­ческого багажа национал-социализма. Высокомерный аристократ, он был ярым врагом демократии и парламентской системы, что сам неоднократно подчеркивал. «До тех пор, пока господствует парламентская система, — писал он, уже будучи глубоким стари­ком, Гитлеру, — ничего достигнуто не будет: немцы для парламен­таризма, бог свидетель, совершенно непригодны» ¹⁶.

Чемберлен был противником официальной христианской рели­гии — как католической, так и протестантской. Он противопостав­лял ей идею «немецкого христианства», «освобожденного от еврей­ского духа». Эти взгляды легли впоследствии в основу фашистского религиозного движения «немецких христиан» и оказали решаю­щее влияние на воззрения одного из главных теоретиков национал-социализма, Розенберга.

Было бы, разумеется, неверным полностью проводить знак равенства между системой взглядов Чемберлена и идеологией национал-социализма. Чемберлену была чужда идея заигрывания с социализмом. Свойственный ему антисемитизм не носил столь патологически-биологического характера, который придали ему национал-социалисты. Тем не менее очевидно, что национал-социалистскую идеологию просто невозможно себе представить без взглядов, проповедовавшихся Чемберленом.

В своих изысканиях в области расизма Чемберлен был в Герма­нии своего рода пионером, но не одиночкой. Вскоре после появле­ния его первых работ, посвященных разработке германского ва­рианта расовой теории, на немецкий книжный рынок хлынул поток аналогичных трудов, в которых идеи, высказанные натурали­зованным англичанином в дилетантской форме, уже подавались в научном облачении. Наибольшую известность среди этих трудов получили книги Людвига Вольфмана, и прежде всего его «Поли­тическая антропология» '⁷.

С работами такого рода тесно смыкалась чисто антисемитская литература как иностранного, так и «истинно германского» проис­хождения '⁸. Весьма заметное место в ней занимали работы Евгения Дюринга, превратившегося к концу своей жизни в веду-

¹⁶ Schott G. Hauston Stewart Chamberlain. Der Seher des Dritten Reiches. Miinchen,

1934. S. 12.

¹⁷ Wolfmann L. Politische Antropologie. Eisenach; Leipzig, 1903.

¹⁸ См.: Mohrmann W. Antisemitismus: Ideologie und Geschichte im Kaiserreich

und in der Weimarer Republik [West] Berlin, 1972.

275

18*

щего теоретика германского антисемитизма '⁹. Для изучения исто­ков фашистской идеологии его работы особенно интересны потому, что в них особенно ярко представлен элемент соединения анти­семитизма и «социализма» — прием, широко использованный впоследствии национал-социалистскими идеологами и пропаган­дистами.

Немало почерпнули национал-социалисты и от российских антисемитов — Карла-Амалии Грингмута, Крушевана, Окрейца и Пуришкевича. На формирование взглядов самого Гитлера, родив­шегося и выросшего в Австрии, решающее воздействие оказали теории австрийских расистов и антисемитов конца XIX в., и прежде всего венского обер-бургомистра Карла Люэгера ²⁰.

Впрочем, австрийское влияние на национал-социалистскую идеологию было гораздо более широким, чем только воздействие на взгляды антисемитов. Австро-Венгерская монархия со специфи­ческой для нее остротой национальной проблемы породила своеоб­разную форму националистического рабочего движения, давшего затем германскому фашизму его имя и основной набор инструмен­тов социальной демагогии.

Сторонников такого движения мы находим уже среди после­дователей Шернерера, отколовшихся в начале 80-х годов XIX в. от австрийской конституционной партии и принявших в 1882 г. в Линце программу, находившуюся под сильным воздействием взглядов Дюринга, Оттокара Лоренца и Билротса²'. Независимо от этого отдельные группы и организации националистски настро­енных рабочих начали возникать в различных районах Чехии, особенно в Судетской области, где национальные отношения были особенно напряженными, что крайне затрудняло единство проле­тарского движения ²².

К началу XX в. в результате слияния различных политических, профессиональных и молодежных групп в Австрии образовалась партия, которая первой приняла название национал-социалист­ской. Этой партией была также выработана система взглядов, изложенная в программных заявлениях, а также главным образом в работах теоретика австрийского «национального социализма» Рудольфа Юнга.

Во взглядах Юнга причудливо сплетались лозунги, навеянные интересами политической и экономической борьбы стоявших за

¹⁹ См., например: Duhring E. Die Judentrage als Rasseii-, Sitten und Kulturfrage.
Dresden, 1881.

²⁰ Jenks W. A. Vienna and the Young Hitler. N. Y., 1960.

²¹ Metnitz G. A. von. Die deutsche Nationalbewegimg, 1871-1933. В.. 1933. S. 112 ff.

²² В мае 1885 г. в южночешском городке Будвайс был основан «Дойче генеленфе-
рейн», в декабре 1885 г. в Рейхенберге — «Дойче гехильфенферейн». В 1888 г.
в Рейхенберге состоялся первый съезд объединения «Дойче гехильфенферейн»
Богемии и Моравии. В октябре 1899 г. был основан «Бунд дойчер арбантер»
всей  Богемии — и т. д. Все они противопоставляли себя социалистическому
рабочему движению и имели ярко выраженные националистические черты.
См.: Tiller A. Vorlaufer dps Nationalsozialismns. VVien. 1932. S. 23, 27. 29 ff.

276

партией отрядов рабочего класса, с реакционными предрассудками мелко-буржуазного национализма и шовинизма.

Отдельные идеи были заимствованы национал-социалистами у своих итальянских единомышленников. Однако в целом влияние итальянских чернорубашечников на НСДАП носило не столько идеологический, сколько политический характер ²³.

Исследование генезиса национал-социалистского мировоззре­ния было бы неполным, если бы мы не уделили особого внимания некоторым отдельным теоретикам, сыгравшим особую роль в по­полнении идейного багажа германского фашизма, но стоявших несколько особняком.

Прежде всего речь должна идти, разумеется, о Ницше. Вопрос этот сложнее, чем может показаться с первого взгляда. Если идеологи, речь о которых шла выше, не представляли собой сколько-нибудь крупной величины в научном смысле и чаще всего были явными дилетантами даже в той области, в которой они составили себе имя, то Фридрих Ницше — это, бесспорно, крупное явление в истории немецкой и не только немецкой философии. Как всякий крупный философ, Ницше сложен и противоречив. На протяжении жизни взгляды его претерпели глубокую эволю­цию. Поэтому его нельзя рассматривать однозначно, как Ж. А. Го-бино, X. С. Чемберлена и им подобных. И тем не менее многие стороны учения Ницше — свойственный ему антидемократизм, отрицательное отношение к парламентаризму, презрение к слабым, апологетика аристократии тела и духа — сыграли немалую роль в формировании атмосферы, благоприятной распространению фа­шистских взглядов.

Ницшеанский взгляд на действительность воспринимался глав­ным образом через призму последователей и толкователей Ницше, важную роль среди которых играл О. Шпенглер.

Разумеется, как оригинальный мыслитель Шпенглер не годился и в подметки своему мэтру. Однако в роли компилятора и популя­ризатора он добился больших успехов. Благодаря ему из филосо­фии аристократических салонов учение Ницше стало составной частью идеологии больших аудиторий ²⁴.

После прихода нацистов к власти отношения между Шпенгле-ром и НСДАП быстро ухудшились. Мнивший себя духовным отцом «нового режима», Шпенглер пытался активно вмешиваться в его действия, выступая с поучениями и критикой. Нацистское руко­водство ответило на это резкой отповедью, которая создала

²³ «Неверно, что события в Италии не оказали на нас влияния, — говорил своим
приближенным и доверительной беседе Гитлер. — Движение коричневоруба-
шечников не смогло бы возникнуть без движения чернорубашечников... Один
тот факт, что дело может удастся, дал нам огромный толчок. Я не уверен,
смогли ли бы мы удержаться, если бы марксистам удалось бы тогда взять верх
над Муссолини» (Picker H. Hitlers Tischgesprprhp. Bonn, 1951, S. 41).

²⁴ См.: Petzold J. Wegbereiter des deutsc.hen Faschisinus. Dip Jung-Konsprvativen
in der Weimarer Republik. Koln 1978. S. 44 ft.

277

бывшему кумиру национал-социализма репутацию «впавшего в не­милость». Определенную роль в столкновении между Шпенглером и национал-социалистами сыграли разногласия, возникшие вскоре после прихода Гитлера к власти между НСДАП и так называемыми «вильгельминистами», рассматривавшими нацистский режим как промежуточный этап на пути к реставрации монархического строя. Обманувшись в своих ожиданиях, «вильгельминисты», ко­торым симпатизировал Шпенглер, заняли сдержанные позиции по отношению к нацистской «третьей империи».

Все это, однако, ни в коей мере не может изменить того обстоя­тельства, что шненглеровские работы не только стали составной частью идейного багажа национал-социализма, но и сыграли ре­шающую роль в подготовке значительной части немецкого бюргер-ства к приятию нацистской идеологии.

Шпенглер спустил с небес абстрактного и полуутопического ницшеанского сверхчеловека. Он придал ему вполне земную стать современного цезаря и кондотьера, которому выпала «историческая задача» — взять на себя ответственность за судьбы цивилизации в условиях «заката Европы». При такой трактовке несколько аб­страктные призывы к насилию и отрицание гуманизма, характер­ные для Ницше, приобрели вполне конкретный смысл.

«Человек — это хищное животное. Я буду утверждать это постоянно, — писал Шпенглер в одной из своих книг, оказавших наибольшее воздействие на идеологию национал-социализма. — Все эти добродетельные ханжи и проповедники социальной этики, которые пытаются закрыть глаза на данный факт, тоже хищные звери, но с вырванными зубами, ненавидящие других за агрессив­ность, от которой они сами благоразумно воздерживаются... Называя человека хищным зверем, кого я обижаю: человека или зверя? Ведь великие хищные звери — это благородные создания совершенного типа, чуждые лживой человеческой морали, порож­денной слабостью» ²⁶.

Ницше обычно ограничивался подобной декламацией; Шпенг₇ лер делал из нее конкретные, практические выводы. Он реко­мендовал «во имя оздоровления общества» полностью свернуть социальное законодательство и социальную благотворительность. И прежде всего, утверждал он, необходимо ликвидировать общест­венные заведения, облегчающие жизнь слабым, больным и не­полноценным и тормозящие тем самым естественный процесс освобождения общества от всего, что ему мешает.

Отношение Шпенглера к борьбе, воспринимаемой как неогра­ниченное применение насилия во имя реализации стремления к власти и господству, — это примитивный перепев Ницше: «Борьба — основной источник жизни, сама жизнь. И даже жал­ким пацифистам не удается вытравить из собственных душ по-

²⁵ См.: KoktanekA. M. Oswald Spengler in seiner Zeit. Miinchen, 1968.

²⁶ Spengler O. Jahre der Entscheidung. Munchen, 1933. Erster Teil. S. 14.

278

зывы к борьбе» ²⁷. То же самое можно сказать об отношении Шпенглера к народным массам: «Рожденный для господства может использовать массу, но он презирает ее» ²⁸.

Однако Шпенглер стремится не просто повторять Ницше, но и дополнить его. Ницшеанская критика капитализма с феодальных позиций вполне устраивает Шпенглера, ибо для него самого с его высокомерным аристократизмом капиталистические отноше­ния представляются «слишком плебейскими». Однако эта критика кажется ему чересчур абстрактной и негативной, и он пытается дополнить ее своеобразной положительной программой, взятой напрокат у «феодальных социалистов». Именно эта смесь ницше­анства и феодальных утопий середины XIX в. и дала идейный суррогат, получивший название «прусского социализма».

Основное назначение этого суррогата Шпенглер формулировал весьма откровенно: «Задача состоит в том, чтобы освободить немец­кий социализм от Маркса. Немецкий, ибо другого не сущест-

вует»...

Уже из этой цитаты нетрудно представить себе, какое содержа­ние вкладывает в понятие «социализм» Шпенглер. Социализм столь тесно связан для него с «немецким», или, точнее, «прусским» духом, что просто становится иным наименованием порядков, царивших в Пруссии со времен великих курфюрстов. В ряде случаев он говорит об этом прямо: «Старопрусский дух и социали­стическое мировоззрение, ненавидящие друг друга братской не­навистью, являются в действительности единым целым» ^зи.

Отсюда и более конкретные дефиниции «прусского социа­лизма» — «Социализм — это сила, сила и еще раз сила» ³'. «Со­циализм, если рассматривать его с технической точки зрения, — это принцип чиновничества. В конечном итоге каждый рабочий приобретает статус чиновника вместо статуса продавца. То же самое происходит с предпринимателем. Подобно тому как сущест­вуют военные и транспортные чиновники, появляются промышлен­ные и торговые чиновники» ³².

В общественном плане социализм для Шпенглера — это логи­ческий антипод «либерализма», т. е. капитализма на стадии свободной конкуренции, и его порождения — парламентской си­стемы. Центр «либералистского» общества, рассуждает Шпенг­лер, индивидуум, личность. Поэтому социализм — есть отрицание индивидуума, его поглощение обществом, персонифицирован­ным в лице государственного руководства. «„Либерализм" — это анархия, отсутствие ясно выраженной цели, свободная игра сил. Социализм, напротив, — это дисциплина, твердый государствен-ныи порядок, иерархия».

²⁷ Ibid.

²⁸ Ibid. S. 145.

²⁹ Spengler 0. Politische Schriften. Preussentum und Sozialismus. Munchen, 1933. S. 4.

³⁰ Ibid.

³¹ Ibid. S. 105.

³² Ibid. S. 80.

³³ Ibid. S. 39.

279

Соответственно в качестве «социалистического идеала» в пи­саниях Шпенглера фигурирует солдатская казарма, а символом истинного социализма становится прусский фельдфебель.

Аналогичную метаморфозу Шпенглер пытается произвести и с другими понятиями, похищенными им из арсенала революцион­ного пролетарского и демократического движения. Так, наряду с социализмом он охотно оперирует термином интернационализм. В отличие от примитивных шовинистов, просто отвергающих интернационализм, он пытается приспособить его к нуждам германской империалистической политики. Для этого он призывает на помощь расовую теорию. На ее основе он строит «новую» концепцию «расового интернационализма»: «Истинный интерна­ционал, — пишет он, — возможен лишь в результате победы идеи одной расы над всеми другими, а не путем растворения всех то­чек зрения в едином, бесцветном целом» ³⁴.

Итак, не просто замкнутость в национальных рамках, а фашист­ский «интернационал» на службе империалистической Германии. Этот идеал Шпенглера стал впоследствии основой практической политики эсэсовского руководства, пытавшегося расширить мас­совую базу своего «государства в государстве» путем создания инонациональных фашистских организаций и воинских соеди­нений.

Практическая цель шпенглеровского «социализма» очевидна: объединить, как он пишет сам, «наиболее ценную часть немецких рабочих с лучшими носителями старопрусской государственной идеи». Это объединение, отмечает он далее, «должно покоиться на едином чувстве долга, осознании величия задачи, готовно­сти подчиняться, чтобы господствовать, умереть, чтобы победить, на способности принести величайшие жертвы для достижения своей цели» ^Зо. Иными словами, речь идет о том, чтобы, используя популярность идеи социализма среди немецкого рабочего класса, повести его по пути, угодному правящим классам, заставить его во имя социализма подчиняться чужому господству, умирать ради чужой победы и нести величайшие жертвы для достижения це­лей господствующих классов. Поскольку рабочий класс Герма­нии представлял собой хорошо организованную, мощную силу, бывшую главным препятствием для осуществления воли власть имущих, подобная теория была для них истинной находкой. Впоследствии в модифицированном виде она стала идеологическим стержнем, обеспечившим относительную стабильность национал-социалистского режима.

Если Шиенглер делал основной упор на «социалистическую» сторону, своих идеологических построений, то у его современ­ника — другого кумира правого крыла германской буржуазии Меллера ван ден Брука любимым коньком был гипертрофирован-

ный национализм ³⁶. И для Шпенглера и для Меллера ван ден Брука идеалом цивилизованного общества и образцом внешней политики была Пруссия. Однако последний считал излишним приписывать прусские «достоинства» социализму. Для него прус­сачество «великолепно» и без социалистической маскировки.

В отличие от Шпенглера Меллер ван ден Брук не был «за­падником», сторонником идеи общности судеб Западной Европы. Напротив, Запад для него источник разложения и упадка. Глубокая ненависть к Франции как державе-победительнице, навязавшей Германии Версальский договор, побудила его даже к корректи­ровке политико-географических понятий. Границу между Запад­ной и Восточной Европой ван ден Брук проводил по Рейну, относя Германию полностью к «Востоку». Это позволило ему скон­струировать теорию о немцах как «восточном», т. е. в его трактовке «молодом»,, а значит динамичном народе. Динамичность, по сло­вам ван ден Брука, открывает перед немцами неограниченные возможности и освобождает их от груза старческих немощей, характерных для Западной Европы ³⁷.

Подобно Чемберлену, Шпенглеру и другим идеологам немецких крайне правых, Меллер ван ден Брук был расистом. Однако его расизм не имел столь примитивно биологического характера, как во многих предшествовавших и последующих расистских работах. Делая ставку на образованного, интеллектуально развитого чита­теля, Меллер ван ден Брук не мог полностью игнорировать ши­роко известные научные данные относительно происхождения, развития и смешения рас. Поэтому он полемизировал против примитивизма в этом вопросе, который, как он утверждал, способен только скомпрометировать идею. Для самого Меллера ван ден Брука была важна не расовая чистота, а расовое единство. Раса, постоянно подчеркивал он, — это не столько прошлое, сколько будущее народа: она должна вызревать в борьбе ³⁸.

Если Шненглер видел лучшее средство привлечения трудя­щихся, и прежде всего рабочего класса, на сторону правящей элиты в использовании его тяги к социализму, то Меллер ван ден Брук считал, что наиболее эффективным рычагом является нацио­нализм. «Националист, — подчеркивал он постоянно, — не должен смиряться с тем, что имеются миллионы немцев, которых марксизм отвратил от идеи нации. Он должен бороться против такого поло­жения» ³⁹.

Во имя привлечения этих миллионов немцев он был готов признать даже классовую борьбу, однако, трактуя ее, мягко го­воря, весьма своеобразно. Внутри общества такую борьбу он до­пускал, но только в других, преимущественно западных странах. Для Германии он допускал ее только в виде исключения.

 

³⁴ Ibid. S. 89.

³⁵ Ibid. S. 105.

280

³⁶ См.: Moller van den Brack A. Das dritte Reich. В., 1923.

³⁷ Moller van den Brack A. Das Recht der Jungen Volker. Miinchen, 1919. S. 24.

³⁸ Moller van den Bruck A. Rassenanschaung // Der Tag. 1923. 9 Juli.

³⁹ Gewissen. 1923. 25. Juni.

281

В том, что касается Германии, классовая борьба переносилась им в область внешней политики. Национализм, утверждал Меллер ван ден Брук, «принимает в расчет с политической точки зрения и классовую борьбу, однако понимает ее не столько социально, сколько национально, как борьбу угнетенных народов — восточных против западных, молодых против старых» ⁴⁰.

Став к началу 20-х годов наиболее популярным бардом герман­ского национализма, Меллер ван ден Брук создал школу энергич­ных крайне правых, националистически настроенных публицистов вроде Эрнста Юнгера и Эдгара Юлиуса Юнга ^4|. Публицистическая деятельность этой школы сыграла важнейшую роль в подготовке идейной почвы для распространения идеологии нацизма, особенно среди считавшей себя образованной публики.

Особое место среди видных идейных предшественников на­ционал-социализма занимает и известный германский географ Фридрих Ратцель. Как и многие другие немецкие ученые времен кайзеровской Германии, он был человеком консервативного образа мышления, к тому же зараженным крайним националистическим духом. Свойственные ему образ мышления и мировоззрение сказы­вались не только на его политических взглядах, но и на направле­нии научных исследований. Лишь этим и можно объяснить то об­стоятельство, что наряду со множеством действительно ценных с научной точки зрения работ Ратцель выпустил книгу «Политическая география», положившую начало системе геогра­фических оправданий политики экспансии и захватов ⁴².

Одно из самых важных мест концепции, которую развивал Ратцель в этой книге, была теория «роста пространственных размеров государства», который, согласно Ратцелю, представляет собой неизбежное следствие процесса роста народов. В качестве главного аргумента для доказательства своей теории Ратцель использовал ссылку на постоянное увеличение населения. Это увеличение, утверждал он, оказывает давление на границы госу­дарства, которые соответственно проявляют постоянную тенден­цию к расширению. Стимулирующее воздействие на эту тенден­цию, согласно взглядам Ратцеля, оказывают и другие факторы: географические открытия, совершенствование средств транспорта и связи, создающее возможность эффективного управления все большей территорией, развитие экономики и т. д.

Чтобы приспособить эту теорию к конкретным интересам германской буржуазии, Ратцель пополнил ее тезисом о соответст­вии размеров государств уровню культуры народа. Согласно его утверждениям, народы, стоящие на низкой ступени культуры,

⁴⁰ Впоследствии эта идея была подхвачена группой праворадикальных литерато­
ров, объединившейся вокруг журнала «Ди тат» и возглавляемой Гансом Церером,
а затем стала «теоретической» основой фашистской внешней политики. См.:
Rauschning H. Op. cit. S. 357.

⁴¹ См.: Petzold J. Op. cit. S. 160 if.; см. также: Arthur Moeller van den Bruck und
der revolutionare Nationalisms in der Weiraarer Republik. Gottingen, 1962.

⁴² Ratzel F. Politische Geographie. Miinchen; Berlin, 1923.

282

образуют, как правило, малые государства, в то время как для высококультурных народов характерно стремление к образованию больших государственных организмов. Отсюда следовал вывод, что поглощение малых государств крупными — это неизбежное след­ствие и показатель роста культуры ⁴³.

Впоследствии идеи Ф. Ратцеля были подхвачены шведским профессором Рудольфом Челленом и отставным немецким генера­лом Карлом Хаусхофером, сформулировавшими основы так назы­ваемой «геополитики», науки, широко использованной нацистами для оправдания внешнеполитических захватов в 30 —40-х годах. Изложение главных идейных течений, теорий и взглядов, сыгравших важную роль в генезисе идеологии национал-социа­лизма, не являясь полным, дает все же некоторое представление о том, откуда черпали свою «премудрость» идеологи германского фашизма, на какую устоявшуюся систему взглядов и предрассуд­ков они могли опираться в своей идеологической, пропагандистской деятельности ⁴⁴. Однако оно не дает еще ответа на чрезвычайно важный вопрос: в какой степени и в какой форме использовались национал-социалистами все эти теории, идеи и взгляды и, что самое важное, какими критериями руководствовались они при сорти­ровке доставшегося им идейного наследства. Получить такой ответ можно, только подробно рассмотрев социальное содержание идео­логии германского фашизма.

Социальное содержание нацистской идеологии

Выше уже говорилось о крайней противоречивости взаимоисклю­чающих теорий и тезисов, составляющих нацистскую идеологию. Действительно, как предварительное, так и более глубокое озна­комление с идеологией национал-социализма создает ощущение беспрецедентного эклектизма. Аристократизм и «народность», национализм и идея наднациональной общности фашистов, анти­капитализм и теория созидательного капитала, проповедь автар­кии и идеи единого европейского рынка, расистское оправдание кастовости и проповедь народной общности, возведенное в теорию презрение к массе и провозглашение человека труда солью фашист­ского общественного строя ⁴⁵.

Даже если учесть, что нацистская идеология находилась в по­стоянном движении, которое, не будучи развитием, тем не менее характеризовалось частой сменой лозунгов, и сделать скидку на демагогию, насквозь пронизывавшую фашистские идейные кон­цепции, несопоставимость отдельных частей идеологии национал-социалистов остается предельно очевидной. Тем не менее было бы неверным видеть в этом идеологическом месиве один лишь эклек-

⁴³ Ibid. S. 162.

⁴⁴ См.: Sontheimer К. Antidemokratiscb.es Denken in der Weimarer Republik.

Miinchen, 1968. ⁴⁵ См.: Broszat M. Der Nationalismus. Weltanschaung: Programm und Wirklichkeit.

Stuttgart, 1960.

283

тизм. При всей несовместимости отдельных идей, принятых на вооружение фашизмом, они были не просто взяты из реакцион­ного идеологического наследия, но тщательно отобраны под опреде­ленным углом зрения. Главным принципом этого отбора был антимарксизм.

Нацистские руководители постоянно подчеркивали особую важ­ность этой стороны своей идеологии. Выступая в мае 1933 г. на конгрессе Немецкого трудового фронта в Берлине, Гитлер говорил: «14—15 лет тому назад я заявил немецкой нации, что вижу свою историческую задачу в том, чтобы уничтожить марк­сизм. С тех пор я постоянно повторяю сказанное. Это не пустые слова, а священная клятва, которую я буду выполнять до тех пор, пока не испущу дух» ⁴⁶.

Определяя задачи нацистской идеологии, главный эксперт НСДАП по этим вопросам Розенберг подчеркивал: «Выбор пути всеми государствами и народами зависит в первую очередь от их отношения к марксистской идеологии... Мы, национал-социа­листы, можем с гордостью сослаться на то, что с самого начала наша борьба (против марксистского мировоззрения. — А. Г.) велась с неуклонной целеустремленностью и неослабевающим ожесточением» ⁴⁷.

Антимарксизм нацистской идеологии позволял создавать види­мость ее цельности. Но главное, разумеется, заключалось не в этом. Оно состояло в том, что только под лозунгами антимарксизма и можно было в тех условиях хотя бы временно объединить в инте­ресах правящих классов различные социальные группы тогдаш­ней Германии с их противоречивыми экономическими и поли­тическими интересами.

Прежде всего антимарксистские лозунги полностью устраивали германскую крупную буржуазию, позиции которой постоянно подвергались атакам со стороны организованного рабочего дви­жения, выступавшего под знаменем марксизма. В условиях поли­тической неустойчивости, особо обострившейся в результате эко­номического кризиса 1929—1933 гг., антимарксизм национал-социалистов казался ей «добродетелью», которая уже сама по себе полностью компенсировала «неприятные», с ее точки зрения, свойства НСДАП — политический авантюризм, чрезмерную склон­ность к демагогии и т. д.

Антимарксизм открывал путь для сотрудничества, а затем и слияния НСДАП с традиционными консервативными правыми силами в политической жизни Германии, и в частности с дворян­ством, высшим кайзеровским чиновничеством и другими социаль­ными группами, тесно связанными в прошлом с феодальной государственной машиной «второй империи». Для всех них Вей­марская республика была не только «незаконным детищем»

⁴⁶ Цит. по: Giinter H. Der Herren eiginer Geist. Die Ideologie des National-Sozialis-
mus. Moskau. 1935. S. 49.

⁴⁷ Volkischer Beobachter. 1934. 21, 22. Mai.

284

«ноябрьского преступления» (так в крайне правых кругах назы­вали ноябрьскую революцию 1918 г.), но прежде всего порожде­нием марксизма, результатом «марксистского эксперимента». Патологический антимарксизм национал-социалистов отодвигал для представителей этих кругов на задний план то обстоятельство, что по некоторым немаловажным вопросам — будущая форма правления, отношение к социальной демагогии и т. д. — их взгляды существенно отличались от взглядов НСДАП.

Для мелкобуржуазных масс, недовольных своим положением в обществе, озлобленных экономическими неурядицами и явной неспособностью веймарского режима справиться с ними, анти­марксизм национал-социалистов был формой выражения оппози­ции к государству, которое благодаря активному участию социал-демократов в создании и деятельности республики расценивалось многими как «марксистское». Враждебность нацистов к «марк­систскому государству» воспринималась этими массами как свидетельство совпадения их интересов с теорией и практикой

НСДАП.

Показательно в этой связи, что идеологи НСДАП предпочи­тали говорить об «антимарксизме», а не об «антикоммунизме», хотя на практике их борьба была направлена прежде всего против КПГ, а машина нацистского террора была нацелена в первую очередь против коммунистов. Понятие «антикоммунизм» казалось им тогда слишком узким, ибо исключало возможность мобилизо­вать в своих интересах недовольство широких слоев населения Веймарской республикой, ассоциировавшейся с социал-демокра­тами, но никак не с коммунистами, глубокая враждебность кото­рых к существовавшему строю была хорошо известна.

Антимарксизм как идеологический принцип позволил нацист­ским идеологам осуществить своеобразную аккумуляцию национа­листических настроений, получивших в тогдашней Германии очень большое распространение. Марксизму как интернациональному учению противопоставлялся антимарксизм как учение националь­ное. Империалистическая политика держав-победительниц подава­лась как свидетельство несостоятельности ставки на интернацио­нальное взаимопонимание и солидарность. Крах пацифистских иллюзий, распространявшихся социал-демократами, выдавался за крах идеи взаимопонимания между народами, а провал так назы­ваемой «политики выполнения», проводимой правительствами «веймарской коалиции», — за провал внешнеполитической линии «марксистского государства».

На основе антимарксизма и строилась вся пирамида нацистских националистических теорий.

Учитывая традиции и силу националистических настроений, порожденных Версальским договором и обостренных экономиче­скими потрясениями конца 20-х —начала 30-х годов, национал-социалистские идеологи с самого начала сделали ставку не просто на подчеркивание справедливости национальных чаяний народа и необходимости их осуществления — этим занимались и другие

285

партии, как правые, так и левые, но на проповедь достижения национальных целей «решительными методами», путем примене­ния силы. Именно культ силы как средства решения национальных проблем и стал отличительной чертой нацистской идеологии с самого начала.

Культ силы, проповедуемый национал-социалистами, включал в себя определенный набор примитивных идей: восхваление звер­ских инстинктов, утверждение, что борьба (понимаемая как при­менение грубого насилия) является важнейшим фактором разви­тия и совершенствования человечества, а гуманизм, отрицающий насилие, — выражением либо полного непонимания человеческой натуры, либо теоретическим оправданием трусости.

Распространение подобных взглядов сыграло важнейшую роль в подготовке населения, особенно молодежи, к восприятию идеи агрессивной войны и широкому развитию неприкрытого садизма, нашедшего свое выражение в зверствах по отношению к военно­пленным, на оккупированных территориях, в концентрационных лагерях и лагерях смерти.

Эта очень важная сторона дела не ускользнула от внимания исследователей и уже давно всесторонне разобрана и освещена в антифашистской литературе. Гораздо меньше внимания было уделено другой стороне вопроса. Почему пропаганда культа силы, культа зверя с самого начала, еще до того, как была осуществлена массовая пропагандистская обработка, не оттолкнула, а в ряде случаев привлекла широкие слои населения Германии? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо иметь в виду общую психоло­гическую атмосферу, царившую тогда в Германии. Попранное чувство национального достоинства, связанное с проигранной вой­ной, было обострено бесцеремонным обращением победителей с поверженной Германией. Непрерывные дополнительные требова­ния, особенно со стороны Франции, создавали постоянное ощуще­ние слабости и беспомощности своей страны перед лицом во­оруженных до зубов победителей.

В этих условиях проповедь идеи вечного мира и господства разума в отношениях между народами, с которой выступали многие представители веймарской коалиции, в том числе и теоре­тики социал-демократии, вызывала внутреннее сопротивление и раздражение. Малая эффективность проводимой веймарскими пар­тиями «политики выполнения» способствовала распространению отрицательного отношения к мирным путям решения националь­ной проблемы. Но компрометация мирных лозунгов создавала усло­вия для благожелательного отношения к методам крайнего на­силия.

Разумеется, среди разных социальных групп подобные настрое­ния проявлялись неодинаково и в разной степени. Дворянство, офицерство, кайзеровское чиновничество и часть крупной буржуа­зии, находившиеся в оппозиции к Веймарской республике, с са­мого начала выступали за военные методы. Поэтому-то из их рядов и вышли первые апологеты культа силы. Весьма близка по взгля-

286

дам к ним была и националистическая интеллигенция, склоняв­шаяся к пангерманизму и поэтому особенно болезненно восприни­мавшая как сам факт поражения, так и последующее унижение Германии.

Для мелкой буржуазии в целом проповедь культа силы не играла решающей роли до тех пор, пока у нее не было оснований быть недовольной существовавшим режимом. Однако как только она пришла в конфликт с властью, характерный для мелкого буржуа национализм, сдобренный свойственной ему склонностью к насилию, сразу же принял самые крайние формы. Поскольку экономические неурядицы, связанные с последствиями кризиса 1929 — 1933 гг., воспринимались также как следствие националь­ного гнета (хотя воздействие Версальского договора на экономи­ческое положение Германии, особенно после 1924 г., было, как выяснилось впоследствии, минимальным), озлобленные до предела представители мелкой буржуазии требовали решительных дей­ствий. В этих условиях культ силы, который проповедовал нацизм, казался им гораздо привлекательнее, чем рассуждения об уме­ренности и постепенности.

То же самое можно сказать и о той части рабочего класса, которая по традиции находилась под воздействием буржуазных, в том числе правых партий.

Крупную монополистическую буржуазию культ силы устраи­вал потому, что облегчал формирование армии ландскнехтов для осуществления контрреволюционного террора внутри страны и проведение политики экспансии вовне.

Аналогичная роль отводилась в идеологии фашизма и расовой теории.

Приняв на вооружение взгляды Гобино, Ляпужа, Чемберлена и их последователей, национал-социалистские идеологи превратили их в основу основ своего мировоззрения. Однако фашистская расовая теория не была простым повторением взглядов «осново­положников» расизма. Свойственная идеологии фашизма склон­ность к упрощению, примитивизации, превращению идей в пре­дельно доступные лозунги проявилась и в данном случае. Если для Чемберлена, Шпенглера, Мёллера ван ден Брука, Фробениуса раса носила отвлеченно мистический характер и определяющим фактором в ней считалась душа, то для национал-социалистов расовая теория свелась к чистой биологии, а учение о расах приобрело все внешние признаки племенной селекции.

Наиболее распространенным среди идеологов национал-социа­лизма было представление о расе как сумме внешних признаков, определяемых кровным родством. Решающее значение среди этих признаков придавалось форме черепа (различие между брахице­фалами — круглоголовыми как представителями низшей расы и долихоцефалами — представителями высшей), цвету волос, глаз, форме носа, осанке и т. д. Представители высшей расы, к которой были в первую очередь отнесены германцы, наделялись всеми добродетелями, в то время как низшие расы, которыми были

287

объявлены все цветные народы, евреи, славяне, изображались носителями всевозможных пороков. На этих «принципах» основы­вались все многочисленные псевдонаучные исследования фашист­ских специалистов «по расовой гигиене», а также ряд практиче­ских действий нацистского правительства в области расовой по­литики.

Из расовой теории вытекал и тезис о «недочеловеке», одним из ярых сторонников которого был руководитель СС Генрих Гиммлер. «Недочеловек, — утверждал он, — это биологически на первый взгляд полностью идентичное человеку создание при­роды с руками, ногами, своего рода мозгом, глазами и ртом. Но зто совсем иное, ужасное создание. Это лишь подобие человека, с человекоподобными чертами лица, находящееся в духовном отношении гораздо ниже, чем зверь. В душе этих людей царит жестокий хаос диких необузданных страстей, неограниченное стремление к разрушению, примитивная зависть, самая неприкры­тая подлость. Одним словом, недочеловек. Итак, не все то, что имеет человеческий облик, равно. Горе тому, кто забывает об этом» ⁴⁹.

Отсюда делались и весьма конкретные выводы. «Живут ли другие народы в изобилии или дохнут от голода, — говорил Гиммлер, — интересует меня лишь в той степени, в какой мы нуждаемся в рабах для поддержания нашей культуры... Мы, немцы, единственные в мире, кто хорошо относится к животным. Мы будем прилично относиться и к этим людям-зверям. Однако было бы преступлением перед собственной кровью заботиться о них и внушать им какие бы то ни было идеалы и тем самым еще больше затруднять нашим детям и внукам обращение с ними» ⁵⁰.

Расовый фактор трактовался фашистскими идеологами и как решающая движущая сила развития нации и человеческого общества. «Расовый вопрос, — писал один из наиболее известных нацистских деятелей, особо интересовавшийся расовой проблемой, Вальтер Дарре, — это ключ к пониманию мировой истории» ⁵¹.

Согласно утверждениям Розенберга, борьба различных рас всегда составляла основное содержание как мировой истории, так и истории культуры ⁵².

В свою очередь, Гитлер использовал расовую теорию для объяснения всех происходящих в мире идеологических процессов. Все мировоззренческие проблемы, согласно его утверждениям, но­сили сугубо расовый характер. Выступая на Нюрнбергском партий­ном съезде осенью 1933 г. с речью, посвященной вопросам куль­туры, он утверждал, что единственной предпосылкой выработки

⁴⁸ См.: Ackermann J. Heinrich Himmler als Ideologe. Gottingen, 1970. S. 98

⁴⁹ Цит. no: Wulf J. Heinrich Himmler. [West] Berlin, 1960. S. 23.

⁵⁰ Ibid. S. 25.

⁵¹ Dam W. Um Blut und Boden. Mfinchen, 1941. S. 293.

⁵² Nationalsozialistische Monatshefte. 1931. N. 4. S. 147.

288

правильного мировоззрения является степень чистоты расы. Мысль опыт, знания, исследования — все это имеет второстепенное значе­ние по сравнению с инстинктом, если это инстинкт чистого в расо­вом отношении народа. «Поэтому в инстинкте даже самого прими­тивного, но неиспорченного народа заложено естественное миро­воззрение» ⁵³. «Народ, чистый в расовом отношении, в соответствии со своей чистой сущностью инстинктивно занимает адекватные позиции во всех жизненно важных вопросах... руководствуясь лишь врожденным чувством самосохранения» °⁴. Если народ со­стоит из различных расовых элементов, то в этих условиях решаю­щее значение приобретает то обстоятельство, мировоззрение какого расового элемента возьмет верх в идеологической борьбе. Заслуга национал-социализма, утверждал Гитлер, состоит прежде всего в том, что он помог одержать победу мировоззрению, отражавшему инстинктивные потребности германской крови ⁵⁵.

В такой трактовке расовая теория превращалась в универсаль­ную отмычку, позволявшую объяснить в интересах фашистов любое явление, подтвердить любую политическую линию, найти оправдание любой неудаче, любому провалу. Направленная во­внутрь, она служила объяснением реальных противоречий, суще­ствующих в обществе (борьба различных расовых элементов). При ее помощи оправдывались любые репрессии (борьба про­тив расово чуждых элементов, подрывающих жизненную силу и будущее нации). Примененная в области внешней политики она создавала выгодные позиции для воинственной и экспансионист­ской пропаганды (право высшей нации повелевать низшими, про­иски низших наций, обусловленные завистью к высшей, и т. д.).

В этом важнейшая причина того, почему расовая теория с самого начала заняла такое видное место в идеологии герман­ского фашизма. На эту сторону дела с полным основанием обра­щали внимание многие исследователи. Следует, однако, иметь в виду, что этой причиной дело не исчерпывается. Наряду с про­пагандистскими мотивами в выборе той или иной теории в качестве мировоззренческой основы важную роль играют социологические моменты. В данном случае расовая теория заняла определяющее место в идеологическом багаже фашизма и потому, что она в боль­шей степени, чем любые другие, соответствовала настроениям, чувствам и предрассудкам той части населения, которая составляла массовую базу национал-социализма.

Расизм — не просто лжетеория, порожденная фантазией квази­теоретиков-реакционеров. Это, кроме того, и наиболее крайнее выражение национализма и шовинизма, носителями которого, как известно, в массовом масштабе являются наряду с остатками феодальных классов и консервативным чиновничеством широкие круги мелкой буржуазии. В социально-психологическом плане

⁵³ Volkischer Beobachter, 1933. 3, 4. Sept.

⁵⁴ Ibid.

⁵⁵ Ibid.

19 А. А. Галкин

289

крайний национализм, переходящий в расизм, — своеобразная форма преодоления «комплекса неполноценности», свойственного мелкому буржуа и вообще обывателю, особенно остро воспринима­ющему неустойчивость своего социального положения, свою не­способность одолеть барьеры, отделяющие его от того общества, того образа жизни, к которому он всей душой стремится. Для этих категорий населения расизм — это метод самоутверждения, позволяющий даже самому опустившемуся обывателю — люм­пену — чувствовать себя существом высшего порядка по сравне­нию с другими — быть может, более умными, образованными и даже преуспевающими людьми, но зато не имеющими «привиле­гии» родиться от лиц объявленной более ценной национальности или расы.

В социально-экономическом плане крайний национализм, переходящий в расизм, — это форма отражения экономической неустойчивости мелкой буржуазии и вообще средних слоев, их стремления облегчить себе условия конкуренции. Показательно, что вспышки в Германии расизма, и прежде всего антисемитизма, сыгравшие на руку национал-социалистам, точно совпадали по времени с периодами обострения экономического положения в стране, в то время как спад расистских параксизмов приходился на периоды относительной стабилизации.

Как расизм, так и культ насилия, чтобы быть эффективными с точки зрения сил, их использующих, должны иметь конкретную сферу приложения, объект, на котором они сфокусированы. В каче­стве такого объекта фашистами с самого начала были избраны, с одной стороны, евреи и цыгане, с другой — славянские народы. Выбор этот был не случайным. В Германии имелось значительное еврейское меньшинство. В результате ноябрьской буржуазно-демократической революции 1918 г. евреи получили гражданское равноправие. Усилилась экономическая активность еврейского на­селения в сфере мелкого предпринимательства и торговли. Ряд граждан еврейской национальности занял заметные позиции в области культуры, в публицистике, в политической жизни.

Консервативная часть населения Германии, особенно те, кто не принял ноябрьскую революцию 1918 г., наблюдали за этим процессом с глубоким недовольством. Это недовольство способст­вовало оживлению бытового антисемитизма, укоренившегося в со­знании части населения страны еще со времен средневековья. Конкретизация расизма в форме антисемитизма воздействовала в этих условиях особенно эффективно. Социальная неудовлетворен­ность, характерная в те годы для самых различных слоев населе­ния, сублимируясь в понятии «заговор евреев», который нередко отождествлялся с «заговором масонов», находила свое псевдореше­ние в нарастающей враждебности к согражданам иудейского веро­исповедания.

Цыганам в этом процессе отводилась роль довеска. В Германии их было сравнительно немного. Однако их особый образ жизни, упорное сопротивление ассимиляции породили в немецкой обыва-

290

тельской среде множество предубеждений, которые облегчали отне­сение цыган к категории «расово вредных элементов».

И евреи и цыгане находились как бы под рукой. На них можно было «оттачивать» расистские теории на практике, провоцируя межрасовые столкновения, личные конфликты, практикуя дискри­минацию, организовывая погромы, и т. д. По-иному обстояло дело со славянами. Славянское меньшинство в Германии было незна­чительно. Там, где оно существовало, его основная часть была гер­манизирована. И не оно было основной мишенью антиславянских теоретических конструкций расистских идеологов. Если антиев­рейская и антицыганская кампании фашистов имели первона­чально преимущественно внутренний адрес, то антиславянская струя в фашистском расизме была ориентирована на «внешние»

объекты.

Славяне — восточные и юго-восточные соседи Германии — на­селяли те земли, которые, по замыслу фашистов и тех, кто стоял за их спиною, должны были стать ее первоначальной добычей. Провозглашение славян низшей расой, призванной унавозить почву для германцев, было в этих условиях, с одной стороны, формой психологической подготовки к нападению на восточных соседей, «недостойных» той земли, которую они населяют, а с дру­гой, — создания атмосферы, делающей возможными не только завоевания на Востоке, но и «очищение» от автохтонного населе­ния захваченных территорий. При этом употребление широ­кого понятия «славяне» расширяло масштабы предполагаемых завоеваний до предела.

Нацистские идеологи рано увидели большие возможности, которые открывает расистская теория, и широко использовали их ⁵⁶. В этом им существенно помогло то, что, будучи в своем большинстве выходцами из мелкобуржуазных средних слоев, они сами были насквозь проникнуты расистской идеологией, восприни­мали ее как свою, постоянно находились под ее влиянием.

Поэтому расовая теория была для них не только средством воздействия на массы, не только пропагандистским инструментом, но и внутренней пружиной, определявшей их поведение и многие политические акции. Например* принятый нацистским правитель­ством в июле 1933 г. расистский Закон о предотвращении передачи потомству наследственных заболеваний, создавший «юридическую базу» для широкого применения стерилизации, а затем — для уничтожения неизлечимых, прежде всего психических, больных ^5Т, вряд ли можно было считать оправданным для НСДАП с пропаган­дистской точки зрения. Как средство расправы с политическими противниками он был излишним, ибо, во-первых, для этого были созданы концентрационные лагеря, а, во-вторых, нацистские терро-

deutscnen imperialisms, isoo—isi.j. u., w.^. 57 Lemme H. Die Verhiitung erbkranken Nachwuchses. В., 1939. S. 9 ff.

⁵⁶ См.: Mohrmann W. Op. cit. См. также: Patzold К. Faschismus, Rassenwahn, Juden-
verfolgung. Eine Studie zur politischen Strategie und Taktik des faschistischen
deutschen Imperialisms, 1933—1945. В., 1975.

57 i----------- и п; „ v«»K,; t,, n, ofhlrranlipn Narhwuc

19»

291

ристы имели возможность разделаться с инакомыслящими, не при­бегая к этому закону. На население принятие закона и особенно его широкое применение оказали отрицательное воздействие: вы­звали панические слухи, недовольство и т. д. Отрицательными для нацистского режима, заинтересованного на первых норах в бла­гожелательном отношении заграницы, были и зарубежные от­клики.

Очевидно, что, осуществляя данное мероприятие по «расовой гигиене», национал-социалистское правительство руководствова­лось не столько прагматическими, сколько «эмоциональными» соображениями.

В ряде случаев нацистская «элита» пыталась практически применить принципы расового отбора. Гиммлер, например, не только мечтал о создании правящей аристократии нордическо-германской расы, но и усиленно выводил ее. Так, отбор волонтеров в СС происходил в строжайшем соответствии с требованиями евгеники. Прежде всего им предписывалось представить доку­менты о чисто расовом происхождении. Затем производился антро­пологический отбор. И только после этого рассматривались все остальные качества кандидата. Для обеспечения «полноценного» в расовом отношении пополнения были созданы специальные школы-интернаты «Наполас» (Национал-социалистские воспита­тельные учреждения). Отбор в эти школы, считавшиеся привилеги­рованными заведениями, происходил также на основе строгих «расовых принципов» ^5S.

Особое значение придавал Гиммлер опытной организации «Лебенсборн», главной целью которой было содействие массовому появлению на свет «высококачественных» в расовом отношении внебрачных детей. Организация полностью брала на себя расходы по их содержанию и воспитанию. Выразившим соответствующее желание холостым женщинам подбирались арийские производи­тели. Предполагалось, что после войны организация развернет свою деятельность в самых широких масштабах. Чтобы обеспечить ее заказами, планировалось введение закона, обязывавшего всех женщин в возрасте до тридцати лет (в том числе и холостых) пода­рить государству по ребенку. В порядке подготовки к этому закону Гиммлер издал приказ, обязывавший каждого эсесовца произвести на свет как минимум одного потомка⁵⁹.

Подобные идеи не были манией одного рейхсфюрера СС. Они имели широкое хождение среди нацистской верхушки. Жена Бормана, известная как крайняя фанатичка, постоянно и настой­чиво выступала за официальное введение для «расово высокоцен­ных» арийских мужчин института побочных жен и, желая подать пример, добровольно санкционировала наличие «побочной жены» у своего мужа. Кальтенбруннер в кругу единомышленников не­однократно высказывался за установление такого порядка, при

котором немецким женщинам в возрасте до 35 лет было бы вменено в обязанность родить не менее 4 расово полноценных детей. Семьи, выполнившие эту норму, должны были бы выделять мужчин д_Ля обслуживания одиноких и малодетных женщин и т. д.⁶⁰

Нет сомнений, что если бы не поражение фашистской Герма­нии, нацистским руководством были бы предприняты энергичные меры для осуществления в широких масштабах подобной поли­тики, основанной на расово-биологическом психозе.

Важное место в «национальной» идеологии германского ф_а_ шизма занимали и конкретные внешнеполитические концепции в основу которых были положены идеи геополитической школы. Пропагандистско-идеологическое преимущество подобных идей с точки зрения НСДАП, состояло в том, что они, дополняя расовую теорию, давали доступные для рядового обывателя аргументы в пользу проведения политики экспансии и агрессии. Их науко­образие и внешняя логичность, воздействуя на ставшие традицион­ными в Германии представления о ее праве на «место под солнцем» привлекали на сторону национал-социалистов не только заведомо воинственно настроенные слои немецкого населения (дворянство, офицерство, круги, связанные с колониальной политикой, и т. д ^ но и многих из тех, кто просто считал, что территориальные положения Версальского договора, навязанного Германии после ее поражения в первой мировой войне, попрали ее национальное достоинство, либо связывал с политикой экспансии перспективы своего материального благополучия. Так, геополитические идеи находили благоприятный отклик среди разоряющихся мелких буржуа, части деклассированных безработных, малоземельного или безземельного крестьянства, потерявшего надежду на возможность решения проблемы земельного голода в результате проведения аграрной реформы или же осуществления разрекламированной но малоэффективной политики создания поселений на территории Восточной Германии. Геополитические идеи импонировали _и многочисленной прослойке младших крестьянских сыновей оказавшихся лишенными наследства после вступления в силу закона о «наследственных дворах», и т. д.

Широкое использование национал-социалистами идейного ба­гажа традиционного германского национализма во многом об­легчило нацистам привлечение на свою сторону обывателей, ви­девших в мировоззрении НСДАП своеобразную квинтэссенцию привычных идей, теорий и взглядов. Однако это обстоятельство имело для нацистов и свою отрицательную сторону. Традиционная националистическая идеология, издавна политически связанная с монархическими силами (отсюда и ее широко распространенное название «вильгельминизм»), пользовалось репутацией идеологии реакционной, отражающей интересы правящих классов. Для на­ционал-социалистов, основная политическая задача которых со-

 

⁵⁸ Wulf J. Op. cit. S. 21-22.

⁵⁹ Ibid.

292

⁶⁰ Poliakov L., Wulf J. Das Dritte Reich und seine Denker. [West] Berlin 1959 S. 542.

293

стояла в мобилизации под свои знамена народных масс, и прежде всего отрядов трудящихся, которые поддерживали левые или центристские силы, это было большим неудобством. Клеймо реакционности грозило парализовать попытки НСДАП выдать себя за партию прогресса, партию революции, партию социальных изменений.

Отсюда постоянное стремление НСДАП по возможности за­маскировать свое близкое родство с националистами консерва­тивного толка. На различных этапах развития национал-социа­лизма и соответственно нацистской идеологии это стремление проявлялось по-разному. В периоды политических столкновений между НСДАП и национально-консервативными партиями оно выливалось в публичные «острые дискуссии» между ними. Во вре­мена союза всех фракций «национальной правой» открытые ди­скуссии не практиковались. Однако как в одном, так и в другом случае национал-социалистские идеологи «теоретически» обосно­вывали своеобразие своего, фашистского национализма.

Результатом этих потуг явилась концепция старого и нового национализма. Старыми националистами объявлялись деятели (например, Гугенберг), стоявшие на позициях реставрации кайзе­ровских порядков и видевшие именно в этом истинную победу «национальной идеи». Им противопоставлялись «новые национа­листы», позволявшие себе критиковать вильгельминизм, с одной стороны, за асоциальность и кастовость, а с другой... за излиш­нюю приверженность демократизму.

Узости и династизму традиционного национализма национал-социалистские идеологи противопоставляли «национализм соци­альный», опирающийся не на узкую касту, а на широкие массы, национализм, проникнутый «сознанием своей ответственности пе­ред обществом». И здесь они перебрасывали мостик ко второй части своей мировоззренческой пирамиды, части, которую кощун­ственно называли «социализмом».

Фашистскому «социализму» посвящена обширная критическая литература. В ней доказано глубокое лицемерие использованных национал-социалистами лозунгов, вскрыты несостоятельность, внутренняя противоречивость и антинародная сущность фашист­ских «социалистических концепций». Что собой представлял «со­циализм» нацистов, убедительно показала также практика их 12-летнего пребывания у власти.

Поэтому сейчас, на исходе 20-го столетия, излишне дока­зывать, что гитлеровский «социализм» не имел ничего общего с какой-либо формой социализма в общепринятом смысле этого слова. Социализм был для национал-социалистов лишь популяр­ной этикеткой, приклеенной к конгломерату идей, представлявших собой апологетику государственно-монополистических отношений в их специфически германской бюрократической форме, сдобрен­ную набором лозунгов, навеянных рядом конкретных социальных и экономических требований пришедших в движение средних слоев населения.

294

Соответственно основное ядро, основной стержень нацистского «социализма» составляла не антикапиталистическая демагогия, как это иногда не совсем верно считают. Эта демагогия занимала подчиненное место, и поэтому наметившийся с начала 30-х годов отказ гитлеровского руководства от особого упора на эту сторону дела прошел для нацистской партии сравнительно безболезненно. Главным в нацистском «социализме» всегда был этатизм: высшая форма апологетики всеобъемлющей, тоталитарной роли центра­лизованной власти. Сам социализм фашистские идеологи, как правило, определяли, следуя за Шпенглером, как форму общест­венной организации, при которой государству принадлежат важ­нейшие функции во всех областях жизни — начиная с политики, кончая культурой и личной жизнью граждан. В этой связи в каче­стве прямого прообраза «социалистического строя» принималось прусское феодальное государство времен Фридриха-Вильгельма и Фридриха II, а также система военного регулирования, получив­шая широкое развитие в Германии во время первой мировой войны.

Подобная трактовка социализма отражала вполне определенные настроения, взгляды и интересы достаточно широких социальных прослоек тогдашней Германии. Последние годы Веймарской рес­публики были периодом далеко зашедшей компрометации буржу­азно-демократического государства. Во-первых, чересчур явная связь между крупными монополиями и последними правитель­ствами веймарского режима, откровенно демонстрировавшая ис­тинное назначение правительственного аппарата, подрывала столь важный для правящих классов миф о надклассовости государ­ственной машины. Во-вторых, связанная с этим процессом далеко зашедшая коррупция серьезно расшатала авторитет государствен­ной власти. В-третьих, экономический и последовавший за ним политический кризис наглядно показали слабость существовавшего режима, его неспособность решать насущные проблемы, перед которыми оказалась в то время страна. Эта неспособность воспри­нималась тогда многими как выражение несостоятельности строя, основанного на демократических принципах, на парламен­таризме.

Все это вызывало среди большинства населения Германии, не готового еще воспринять идеи пролетарской социалистической революции, особенно среди средних слоев, тягу к сильному, авто­ритетному государству, свободному от колебаний, связанных с пар­ламентскими манипуляциями, и способному на решительные действия. Идея сильного государства, тем более облаченная в по­пулярную социальную оболочку, имела в таких условиях все шансы на массовую поддержку, и прежде всего тех категорий трудящихся, которые стояли в стороне от организованного рабо­чего движения.

Для части правящих классов, в том числе и влиятельных групп монополистической буржуазии, эта оболочка была в какой-то степени препятствием для принятия нацистской идеологии: ведь

295

социализм на протяжении многих десятилетий был для них са­мым страшным пугалом. Однако более близкое знакомство с на­цистским «социализмом» сняло многие препоны. Трактуемый как сильная государственная власть, фашистский «социализм» в сложившихся условиях устраивал германскую буржуазию. Ведь в ее рядах в не меньшей, а, быть может, в гораздо большей степени проявлялась тяга к твердой власти. При всем влиянии крупней­ших монополий на политику Веймарской республики свойственная ей политическая неустойчивость действовала монополистам на нервы. Приходилось постоянно тасовать политические карты, считаться с влиянием левых партий и профсоюзов и т. д. В обста­новке экономической стабилизации все это, по мнению хозяев германской промышленности, не выходило за приемлемые рамки. В условиях же кризиса и последовавшего за ним паралича парламентской системы их симпатии к идее всесильной государ­ственной власти стали оказывать решающее воздействие на их политические взгляды.

Учтя эти настроения, национал-социалистские идеологи внесли соответствующие коррективы в свои «социалистические» теории. В их программных документах «социализм» стал фигурировать прежде всего как антипод хаоса, неразберихи, беспорядка. «Воля к форме, воля к ликвидации хаоса, к наведению порядка в вышед­шем из-под контроля мире — вот что характерно для национал-социалистов, поставивших перед собой величайшую задачу — быть... стражами порядка», — особо подчеркивалось в официаль­ном комментарии к программе НСДАП ⁶².

«Национальный социализм Адольфа Гитлера, — писал В. Дар-ре, — это создание порядка, соответствующего жизненным зако­нам народного организма, и государственных средств установления и поддержания этого порядка» ⁶³.

В соответствии с подобной трактовкой национального «социа­лизма» фашистские идеологи уделяли основное внимание доказа­тельству естественного права государства определять все сто­роны общественной и личной жизни своих граждан. Это право выводилось прежде всего из характеристики национал-социалист­ского государства как высшей формы организации всего народа.

«Государство, — подчеркивал официальный историограф „третьей империи" Г. Рюле, — представляет собой организацион­ную форму народной жизни. Оно — предпосылка народной жизни и уходит своими корнями в народ. В национал-социалистском государстве преодолено противоречие между государством и наро­дом. Государство — это организованный народ. Поэтому-то в

⁶¹ См.: Schmitt С. Politische Theologie. Miinchen; Leipzig, 1922; Idem. Politische
Romantik. Miinchen; Leipzig, 1925; Idem. Der Begriff des Politischen. Miinchen;
Leipzig, 1932.

⁶² Feder G. Das Programm der NSDAP und seine weltanschaulichen Grundgedanken.
Miinchen, 1930. S. 15.

⁶³ Darre W. Urn Blut und Boden. Reden und Aufsatze. Miinchen, 1941. S. 291 — 292.

296

национал-социалистском государстве нет места для либеральной многопартийной системы» ⁶⁴.

«Если раньше частная сфера мало-помалу поглощала государ­ство, — писал нацистский теоретик Вильгельм Штапель, — то те­перь государство без оглядки вторгается во все частные отно­шения и ставит себе на службу все стороны жизни: экономику, профессию, семью, союзы. Развитие экономики определяется госу­дарством. Государство оказывает влияние на выбор профессии. Семья подчинена государству в вопросе расовой гигиены. Союзы унифицируются государством. Тотальное включение всех сторон жизни в государственную деятельность имеет активизирующий смысл: оно служит наращиванию немецкой мощи» ^S5.

Поскольку организованность и всевластие государства, дове­денные до полного отрицания прав и свободы личности, были провозглашены основным содержанием «социализма», высшей формой управления был объявлен принцип вождизма, «обеспечи­вающий наилучшую реализацию функций общества и государ­ства».

«Человек должен признавать авторитет. На этом покоится принцип вождизма и общности. Общность без авторитета немыс­лима. Раса и кровь сами по себе еще не создают общности... Поэтому фюрер, который воплощает авторитет нашего общества, для нас непререкаем. Фюрер нации стоит выше критики для любого немца на вечные времена... Никто не имеет права зада­ваться вопросом: прав ли фюрер и верно ли то, что он говорит? Ибо, повторяю еще раз: то, что говорит фюрер, всегда верно» ⁶⁶. Принцип вождизма толковался нацистскими идеологами не только как необходимость подчинения верховному вождю, но и как основная форма построения всей государственной иерар­хии сверху донизу. Нацистский государственный или партийный чиновник на любой ступени не просто пользовался самыми ши­рокими полномочиями, но и провозглашался полновластным вождем в своей области. На практике это превращалось в свое­образную ленную систему, при которой каждый вассал, сохраняя верность сюзерену, был полным господином в своем поместье. Теоретически же это объявлялось лучшей формой централизован­ного управления страной и обществом, и более того, высшим проявлением народовластия.

Подобная система организованного самоуправства и беззако­ния, исключавшая любые формы самоуправления и инициативы снизу, прикрывалась ссылками на народные истоки неограничен­ной власти верховного вождя. Фюрер объявлялся олицетворением воли народа, выразителем его национального и расового духа. Соответственно воля фюрера приравнивалась к воле народа, а бес-

⁶⁴ Ruhle G. Das Dritte Reich. Das erste Jahr. 1933. В., 1934. S. 37-38.

⁶⁵ Stapel W. Die Kirche Cristi und der Staat Hitlers. Hamburg, 1933. S. 14.

⁶⁶ Речь Р. Лея на курсах подготовки руководящих кадров для НСДАП и ДАФ.
Цит. по: Poliakov L., Wulf J. Op. cit. S. 19.

297

прекословное выполнение его приказов или приказов подчинен­ной ему иерархии — осуществлению чаяний и нужд народных ⁶⁷.

Для теоретического обоснования концепции сильного государ­ства нацистские идеологи использовали примитивную, но пропа­гандистски выигрышную так называемую органическую теорию государства. В соответствии с этой теорией общество, конституиро­вавшееся как государство, во всех своих проявлениях подобно живому организму, в котором отдельный человек составляет пер­вичную клетку, а сословия отдельные органы. Подобное уподоб­ление позволяло нацистским идеологам выводить все свои прин­ципы государственной жизни из закономерностей жизни органиче­ской. Отрицание классовой борьбы, характерное для фашизма, как и для любого другого вида буржуазной идеологии, и провозглаше­ние принципа внутреннего единства нации подтверждались с по­мощью ссылки на организм, который-де может существовать только как единое целое ⁶⁸.

Из органической теории общества обычно выводились и такие характерные для идеологии фашизма принципы, как сословность и корпоративность. Сословие трактовалось как антипод классу: если существование класса предполагало классовую борьбу, то подмена класса сословием позволяла говорить о возможности его органи­ческого сотрудничества с другими сословиями. Создание корпора­тивной системы рассматривалось как форма организации сословий и обеспечения их эффективного взаимодействия с общественным организмом в целом ⁶⁹.

Характерный для фашистского «социализма» этатизм накла­дывал глубокий отпечаток и на так называемую социальную проблематику. Исходя из необходимости сохранить массовую базу, фашистские идеологи всячески подчеркивали роль труда и соответственно трудящихся в фашистской общественной системе. Был провозглашен своеобразный культ «рабочих рук» (трудя­щихся, занимающихся физическим трудом) и «рабочих мысли» (лиц умственного труда). Они были объявлены главной опорой, костяком народного организма. Однако в конечном итоге перед всеми этими опорами ставились вполне определенные задачи: им надлежало выполнять функции органов труда, в то время как нацистской верхушке отводилась роль головы.

Проповедуя национальный «социализм», нацистские идеологи не могли обойти острые социальные проблемы, существовавшие в тогдашней Германии, ибо ставка на один лишь этатизм при всей его важности не обеспечила бы им поддержки масс, для которых идея сильного государства была неразрывно связана с перспекти­вой ликвидации социальной несправедливости. Естественно по-

этому, что в фашистской идеологии мы находим набор рецептов «социального оздоровления общества». Отличительной чертой всех этих рецептов был, однако, государственно-благотворительный характер намечаемых мероприятий. Не социальная справедли­вость как общественный принцип, не создание условий, при кото­рых обеспечивается равенство условий жизни и социальных воз­можностей для всех слоев населения, а широко организованная система подачек сверху — вот тот социальный конек национал-социализма, который был использован им для завоевания масс. И на определенном этапе эта система оказалась довольно эффек­тивной.

На практике социальный патернализм фашистского режима выражался в проведении серии демагогических, но в то же время материально фундированных акций социальной благотворитель­ности. В идеологии он приобрел форму учения о «социальных функциях» национал-социалистского государства. Требуя от граж­дан беспрекословного выполнения долга, утверждали нацистские идеологи, государство в свою очередь берет на себя гарантию законных прав каждого кровного сына своего народа ^/(). И хотя фашистская действительность на каждом шагу противоречила этим обещаниям, уже одно провозглашение принципа социальной ответственности нацистского государства перед гражданами привлекало к нему симпатии части населения, травмированного социальными бедствиями периода кризиса.

Значение антикапиталистической демагогии в нацистском социализме было разным на различных этапах. Особенно сильно проявлялся антикапитализм на первом этапе. Это было время, когда национал-социалисты делали главную ставку на завоевание организованного рабочего класса, шедшего за левыми партиями. Именно тогда и приобрели среди нацистов особую популярность взгляды Г. Федера, его филиппики против власти денег («мамо-низма»), ростовщичества, против всесилия монополий, против уни­женного положения истинных создателей реальных ценностей — рабочих, трудящихся⁷¹.

Этот этап идеологического развития национал-социализма на­шел свое отражение в основных программных документах НСДАП, и прежде всего в программе из 25 пунктов. В этой программе мы находим и требование ликвидации нетрудовых доходов (пункт 11). и призыв к полной конфискации всех военных прибылей (пункт 12) и лозунг национализации всех уже практически обобществленных трестов (пункт 13), и требование участия трудящихся в при­былях крупных предприятий (пункт 14), и призыв к проведе­нию аграрной реформы (пункт 17), к беспощадной борьбе против спекулянтов (пункт 18) и т. д. ⁷²

 

" См.: Schmitt С. Positionen und Begriffe in Kampf mit Weimar—Genf — Versailles, 1923-1939. Hamburg, 1940. S. 199-203.

⁶⁸ Lung P. Op. cit., S. 19.

⁶⁹ Spann U. Der wahre Staat. Vorlesimgen iiber Abbruch und Neubau der Gesell-
schaft. Leipzig, 1923. S. 268 ff.

298

⁷⁰ См.: Lung P. Op. cit. S. 26 ff.

⁷¹ См.: Feder G. Das Manifest zur Brechung der Zinsknechschoft des Geldes. Miin-
chen, 1932; Idem. Kampf gegen die Hochfinanz. Miinchen, 1933.

⁷² Das Programm der NSDAR Miinchen, 1930. S. 9.

299

К этому же времени относится и принадлежащая Г. Федеру характеристика национал-социализма как «мировоззрения, нахо­дящегося в самой решительной оппозиции к нынешнему миру капитализма и его прислужников» ⁷³.

Конечно, уже на самых первых порах «антикапитализм» на­ционал-социалистов сопровождался такими оговорками, которые практически сводили его к пустому сотрясению воздуха. Уже в первых комментариях к программе, принадлежавших Федеру и представлявших собой практически новую программу, в качестве одного из важнейших пунктов фигурировало признание принципа частной собственности и обязательство обеспечить ей государствен­ную защиту ⁷⁴. На «реабилитацию» капитализма как системы была направлена также теория Федера, различавшая так называемый созидательный («шаффенде») и паразитический («раффенде») капитал. Согласно Федеру, борьба должна была вестись не против всего капитала как такового, но лишь против паразитического капитала (преимущественно банков). С этим была связана и другая идея Федера — относительно ликвидации «процентного рабства» как средства освобождения от «паразитического капитала».

При всем этом антикапиталистические лозунги составляли тогда важную часть идеологической деятельности национал-социа­листов, особенно их так называемого левого крыла ⁷⁵.

Сравнительно незначительные успехи НСДАП среди организо­ванных рабочих показали, однако, что нацистская антикапитали­стическая демагогия не находит среди них большого отклика. В то же время чрезмерный упор на антикапитализм отталкивал от НСДАП мелкую городскую и сельскую буржуазию и вызывал настороженность в наиболее влиятельных кругах монополисти­ческого капитала. Поэтому уже к концу 20-х —началу 30-х годов НСДАП произвела определенную идеологическую перестройку. Лозунг аграрной реформы как не нашедший достаточно широкой поддержки среди среднего и зажиточного крестьянства был вы­брошен за борт. Антиканиталистические лозунги были сохранены, однако отодвинуты на второй план с тем, чтобы не пугать ни бога­тых покровителей НСДАП, ни ее мелкобуржуазных последовате­лей. В целом как в политике, так и в идеологии курс был взят на завоевание в первую очередь мелкобуржуазной массы. Практи­чески это нашло свое выражение в том, что антикапиталисти­ческая агитация была сведена почти исключительно к нападкам на банки и универсальные магазины, деятельность которых вызы­вала ненависть разорявшихся мелких буржуа. При этом был резко усилен антисемитский элемент, с самого начала доминиро­вавший в антикапиталистической пропаганде национал-социали-

стов. В таком виде «антиканитализм» НСДАП оказался вполне приемлемым и для крупной буржуазии.

После прихода фашистов к власти и особенно после унифика­ции ими государственной машины, общественных организаций и управления экономикой антикапиталистическая струя в фашист­ской идеологии еще больше ослабла. Нацистское руководство и монополии были заинтересованы в стабилизации обстановки. Эта заинтересованность нашла свое выражение в утверждении, что антикапиталистическая часть национал-социалистской про­граммы уже фактически реализована в результате ликвидации еврейского паразитического капитала, унификации предприни­мательских организаций и передачи национал-социалистскому государству основных функций управления экономикой. Осталь­ные обещанные мероприятия (например, ликвидация «процент­ного рабства») были объявлены программой дальней перспективы. Антикапиталистические лозунги вытаскивались на поверхность только в отдельных случаях — прежде всего когда возникала необходимость припугнуть некоторых чересчур строптивых капи­талистов.

Характерно, что вместе с антикапиталистическими лозунгами были «задвинуты» и их главные проповедники. Тот же Федер, считавшийся нацистской звездой первой величины, после прихода Гитлера к власти получил, и то ненадолго, лишь второстепенный пост статс-секретаря в министерстве хозяйства. Потом его отпра­вили в университет на преподавательскую работу. А после его смерти нацистские владыки, на протяжении многих лет клявшиеся его именем, не позаботились даже о некрологе.

Аналогичную трансформацию претерпел и религиозный аспект нацистского мировоззрения. Поскольку официальные каноны хри­стианства противоречили основным мировоззренческим принци­пам национал-социализма, теоретики НСДАП на первых порах занимали фронт против церкви.

В национал-социалистской литературе была развернута кам­пания против религии и церкви. «Религия любого вида, — писал нацистский теоретик, ректор университета Гете во Франкфурте-на-Майне Э. Крик, — берет свои истоки из Азии. Религия чужда нам по своему характеру и смыслу... Характеру и целям герман­цев соответствует живая вера в бога и судьбу... Вера крепит волю и силу, религия разрушает волю и силу; религия Жизненно чужда нашей расе. Вера, воля, сила — факторы здоровья. Религия с ее чудесами, потусторонним миром и искуплением — причина

болезни» ⁷⁶.

«Христианство, — утверждал нацистский профессор Бергман, руководитель так называемого Немецкого движения верующих, — явилось не только большевизмом в вопросах собственности, в от-

 

Heil und ki

⁷³ Ibid.

⁷⁴ Ibid. S. 23.

⁷⁵ См.: Kuhnl R. Die nationalsozialistische Linke, 1925-1930. Meisenheim, 1966.

300

raft. Leipzig. 1943. S. 200; Цит no: Poliakov L., Wulf J. Op. cit. S. 173.

301

ношении к народности и отечеству, во всех его формах отношения к миру. Эта самая античеловеческая из всех религий большевизи-ровала прежде всего человеческое тело, которое всячески насиловал аскетический христианский дух, стремящийся поскорее освобо­диться от телесной оболочки как ненужной вещи» ⁷'.

Враждебность к христианской религии была характерна и для личных взглядов многих фашистских лидеров. Широко известна антицерковная направленность нашумевшей книги Розенберга «Миф XX столетия». Влизок к Розенбергу в том, что касалось отношения к церкви, был и Борман.

Практика, однако, быстро показала, что антихристианская струя в нацистской идеологии скорее ослабляет, чем усиливает ее воздействие на широкую публику. Правда, среди определенной части немецкого населения, уже порвавшего с религией, и прежде всего среди молодежи, эта сторона нацистского учения вызвала определенные симпатии. В целом же объявление войны христи­анству не одобрялось по разным причинам ни правящими кругами, в частности крупной буржуазией, видевшей в религии важное средство идеологического воздействия на массы, ни мелкой бур­жуазией города, не желавшей порывать с церковью, пи тради­ционно религиозным крестьянством. Антихристианская позиция затрудняла нацистам проведение политики союза с другими пра­выми силами и тем самым приход к власти.

Это побудило руководство НСДАП еще накануне 1933 г. при­глушить антихристианскую пропаганду как не отвечавшую взгля­дам социальных сил, интересы которых представляли нацисты. После заключения 20 июля 1933 г. конкордата с Ватиканом эта тенденция начала проявляться еще заметнее.

Одно время национал-социалисты пытались реформировать протестантскую церковь, сделав ее «выразителем» идей национал-социализма. Реализация их плана облегчалась тем, что среди представителей клира, как католического, так и особенно проте­стантского, преобладало положительное отношение к гитлеров­скому режиму.

Для этой цели было использовано выделившееся из протестант­ской церкви религиозное движение «Немецких христиан». Уже первый руководитель этого движения енископ Хозенфельдер при­дал ему явно выраженное национал-социалистское направление (отрицание Ветхого завета, признание так называемого арийского параграфа и т. д.). После того как опеку над движением взял тесно связанный с нацистским руководством имперский епископ Мюллер, оно вообще превратилось в своеобразный религиозный филиал НСДАП ⁷⁸.

Однако в конечном итоге эксперимент с созданием нацистской

Bergmann E. Dentschland — das Bilduiigsland der neuen Menschheit. Breslau, 1933. S. 87-89. ⁷⁸ Poliakov L., Wulf J. Op. cit. S. 250 — 251.

302

церкви не принес успеха. Протестантская церковь, в которой были не только пронацистские, но и антинацистские силы, в целом не пошла на поводу у национал-социалистов, и «Немецкие хри­стиане» оказались в изоляции.

После этого далеко идущие планы в отношении реорганизации церкви были отставлены. Борман, носившийся сначала с идеей отмены преподавания религии в школе и замены 10 заповедей церкви новыми нацистскими заповедями (храбрости, чистоты крови и т. д.), категорически отверг выдвинутое министром куль­тов предложение о коренной реформе церкви под эгидой национал-социалистского государства, сославшись на возможность волнений и усиления раздоров в стране.

Гитлер в своем правительственном заявлении от 28 марта 1933 г. счел необходимым специально подчеркнуть: «Национальное правительство видит в обоих христианских вероисповеданиях важнейший фактор существования нашей народности» ⁷⁹. Хотя враждебная христианству линия в идеологической работе была сохранена, ее ослабили еще больше. Книга Розенберга «Миф XX столетия» была объявлена выражением личной точки зрения автора. Многие национал-социалистские руководители, несмотря на недовольство некоторых своих последователей, стали подчерки­вать свою приверженность христианским обрядам.

В этих условиях и был заключен союз между национал-социалистским государством и церковным руководством обеих конфессий. В обмен на обещание НСДАП не вмешиваться во вну­тренние дела церкви и ее прихожан руководство клира гаран­тировало нацизму политическую и идеологическую поддержку ⁸⁰. Отвечая на приведенное выше заверение Гитлера, председатель католической партии Центра прелат Каас, выступая в рейхстаге, заявил: «Перед лицом глубочайшего бедствия, которое переживает в настоящее время народ и государство... мы из германской пар­тии Центра протягиваем руку всем, в том числе нашим бывшим врагам, чтобы обеспечить осуществление дела национального подъема». (Пометка в протоколе: «Бурные аплодисменты, в том числе со стороны национал-социалистов. Аплодирует рейхсканцлер Гитлер» ⁸¹.)

Фракция партии Центра в Кёльне, - заседавшая иод председа­тельством К. Аденауэра, приняла незадолго до своего роспуска резолюцию следующего содержания: «Утвержденное успешным ходом национальной революции правительство не должно под­вергаться опасности, иначе трудно будет представить себе послед­ствия этого. Мы приветствуем подавление марксизма» ⁸².

¹⁹ Цит. но: Lang L., Schenck R. von. Port rat eines Mensehneits — Verbrechers. St. Gallen. 1947. S. 97.

⁸⁰ Lewy G. Die Katholische Kirchi- und das Dritte Reich. Miinchen, 1965; Nor-
den G. van. Kirche in der Kriese. Die Stellung der evangelischen Kirchen znm
nationalsozialistisehen Staat im Jahre 1933. Diisseldorf, 1964.

⁸¹ Цит. по: Der Spiegel. 1960. N 50. S. 42.

⁸² Herrmann H. G. Verraten iind Verkauft. Fulda, 1958. S. 33.

303

Буржуазный публицист Э. Бекенферде, анализируя в 60-х годах в левокатолическом журнале «Хохланд» тогдашнюю позицию католического клира, вынужден прийти к следующему не очень приятному для себя выводу: «Немецкие католики получали от своих епископов официальные авторитетные советы и указания, которые лучше бы не надо было выполнять».

И далее: «Они (ведущие деятели политического католи­цизма. — А. Г.) пытались защищать принципы нового порядка, констатировать более или менее фундаментальное единство взгля­дов католиков и национал-социалистов и оценивать возникно­вение нацистского рейха как крупный и положительный пово­рот» ⁸³.

В то же время несоответствие между нацистским мировоззре­нием и христианским учением создавало объективные условия для превращения верности последнему в форму выражения оппозиции нацистскому режиму и фашистской идеологии. Для многих верующих несовместимость нацистского учения с христи­анской моралью стала катализатором, ускорившим их отход от национал-социализма и даже сопротивление ему. В свою очередь, попытки НСДАП покончить с подобными настроениями неизбежно принимали характер религиозных преследований.

Все это способствовало сплочению антифашистских сил, и прежде всего сближению верующих антинацистов и антифаши­стов-атеистов. Это сближение в ряде случаев принимало весьма конкретные формы, о чем, между прочим, свидетельствовал процесс, организованный фашистским режимом против католиче­ского капеллана Йозефа Россаннта и других католических священников и функционеров (апрель 1937 г.). О масштабах репрессий, связанных с этим процессом, можно судить на основа­нии сводки Главного имперского управления безопасности от февраля 1936 г., согласно которой в одном только Дюссельдорфе но делу Россаннта было арестовано 54 человека, в том числе 8 капелланов, генеральный председатель Католического союза молодежи и др. Всем им инкриминировалось тайное сотрудниче­ство с коммунистами.

«Было бы крупной ошибкой, — писала в это время подпольная „Роте фане", — если бы пролетарские антифашисты не поняли значения религиозной  деятельности католиков и протестантов за расширение освободительной борьбы, за движение Народного фронта против Гитлера» ⁸⁴.

Поскольку в данном случае особенности идеологии национал-социализма способствовали не объединению правящих классов, как во многих других случаях, а разъединению- их, на последних этапах фашистского господства антихристианская сторона нацист-

ского мировоззрения была практически «положена на лед». Пока­зательно в этой связи, что другие национальные формы фашизма (в частности, испанский, португальский) не только не взяли на вооружение антихристианские догматы НСДАП, но, напротив, попытались при активной помощи клира сконструировать клери­кальную модель фашизма.

Анализ особенностей нацистской идеологии еще раз показывает, насколько недостаточна одна лишь ее моральная оценка, на кото­рой обычно концентрируют свое внимание ее критики из лагеря• буржуазных антифашистов. Когда Хофер утверждает, что «на­ционал-социалистский миф (как он называет нацистское мировоз­зрение) антирационалистичен, антигуманистичен, антидемократи­чен, антилиберален и антиисторичен» ⁸⁵, с ним можно согласиться. Более того, перечисление отвратительных качеств нацистской идеологии можно было бы без труда продолжить. Совершенно прав и В. Репке, констатировавший, что «цивилизованный мир, достой­ный этого названия, должен с ужасом, презрением и отвращением отвернуться от системы взглядов, родившихся в самых потаенных, грязных уголках человеческой души и представлявших собой мешанину крайней жестокости, сентиментальности, лжи и холод­ного расчета, ставшей основой отвратительнейшей тирании всех времен» ⁸⁶.

Все это, однако, не помогает уяснить самое главное: почему эта идеология, будучи квинтэссенцией всего самого низкого, гряз­ного и отвратительного, что было когда-либо порождено челове­ческой фантазией, оказалась столь заразительной? Почему она сумела найти распространение в ряде государств с высоким куль­турным уровнем, в частности в Германии — стране цивилизо­ванной, имевшей, быть может, недостаточно прочные, но все же немалые культурные, гуманистические традиции?

Ответ на эти вопросы можно найти только в том случае, если рассматривать фашистскую, и в частности нацистскую, идеологию как выражение весьма сложного переплетения социальных сил в условиях острого кризиса общественно-экономической системы.

Фашистская идеология — это буржуазная идеология, вынуж­денная выступать не открыто, а под чужим флагом. Само по себе явление это не новое. Еще Плеханов, ссылаясь на Маркса, по­стоянно подчеркивал, что, «чем больше развивается противоречие между растущими производительными силами и существующим общественным строем, тем более пропитывается лицемерием идеология господствующего класса; и чем более обнаруживает жизнь лживость этой идеологии, тем возвышеннее и нравственнее становится язык этого класса» ⁸⁷. Более того, известны целые

 

⁸³ Hochland. 1961. Febr. N 3. S. 239, 225. Цит. по: Майер Г., Штир П. Фашизм
и политический клерикализм. М., 1963. С. 152, 163.

⁸⁴ Die Rote Fahne. 1937. N 3.

304

⁸⁵ Hofer W. Op. cit. S. 13.

⁸⁶ Норке W. Op. cit. S. 17.

⁸⁷ Плеханов Г. Основные вопросы марксизма. М., 1931. С. 68.

20 А. А. Галкин

305

«эпохи предательства народа, скрытого под поэтическими цветами и риторической мишурой».

Фашистская идеология возвела подобное лицемерие в систему и довела его до высшей степени изощренности. Как справедливо отмечал Гюнтер, «истинное классовое содержание фашистской идеологии внешне или вообще не проявлялось, или проявлялось очень неясно» ⁸⁹. Это, естественно, создавало особенно благоприят­ные условия для ее распространения. Речь при этом шла не о про­стом мелочном обмане, который было легко разоблачить при первом же сопоставлении обещаний и действительности. Специ­фика нацистского лицемерия состояла в том, что игра велась но крупному счету: фальсифицировались направление движения, цели и идеалы; непосредственная же социальная демагогия в той или иной степени подкреплялась соответствующей социаль­ной практикой.

Типично фашистская идеология отражает далеко идущую го­товность господствующих классов принять даже претящие им, частично идущие против их интересов, элементы идеологии других социальных сил во имя упрочения своей власти. На этой базе и возникает беспринципный конгломерат идей и взглядов, полностью лишенных нравственной основы, подобранных исключительно прагматически, по принципу наибольшей результативности. А в об­ласти идеологии прагматизм, освобожденный от морали, неизбежно аккумулирует все самое низменное, все идейные отходы тысяче­летнего развития человечества. Подобно изысканному джентль­мену, нанимающему убийцу, чтобы убрать с дороги неугодного человека, правящие классы, чтобы достичь цели, разбавляют свою «аристократическую» систему ценностей идеологической мутью, порожденной дикостью и невежеством не пробужденной к интел­лектуальной жизни толпы. Иногда, морщась от гадливости, они принимают это месиво, ибо при определенных условиях без этого они не могли бы сохранить своих позиций.

Естественно, что на этот путь правящие классы в своем большинстве становятся лишь при крайних с точки зрения их интересов ситуациях. Следует, однако, иметь в виду, что в наше время такие ситуации возникают достаточно часто.

ГЛАВА 7

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться: