ПРОБЛЕМА ЯЗЫКА ДРУЖБЫ В ПЕРЕПИСКЕ ФИЛИПА СИДНИ И ХЬЮБЕРТА ЛАНГЕТА: ВЗГЛЯД ЗАПАДНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

 

Английский аристократ и военный деятель и поэт XVI века Филип Сидни и Хьюберт Лангет – французский дипломат оставили после себя значительную по объему переписку, которую сегодня на Западе пытаются выставить не просто как дружескую, но как любовную[397]. Однако, подобные исследования страдают значительной долей субъективизма при подведении каких-то заключений по рассматриваемым историческим источникам[398].

Так 19 ноября 1573^[399] года Хьюберт Лангет в письме Филипу Сидни упрекает того в том, что он давно не писал писем. Экспрессивно выражая своё беспокойство, он надеется на то, что Филип Сидни просто не нашёл потенциального курьера для своего письма, а не забыл своего друга. Лангет также выражает опасения того, что привязанность Сидни к своему другу начала угасать. Он даже называет отсутствие писем преступлением против себя, но сразу же прощает своего собеседника при условии, что тот будет стараться не подвергать себя опасности в своих путешествиях.

В письме от 4 декабря 1573 года^[400], Хьюберт Лангет пишет о том, что весьма переживал засвоего собеседника во время его путешествий. Он весьма настойчиво просит о том, чтобы собеседник использовал любую возможность написать ответ. Кроме того, он просит о том, чтобы собеседник не вспоминал писем, написанных ранее, под воздействием излишних эмоций, вызванных отсутствием ответа на свои письма и интересуется мнением о тех людях, которые доставили настоящее письмо.

5 декабря 1573 года^[401] Филип Сидни оправдывается перед своим другом в том, что мало пишет ему тем, что не встретил, через кого можно было бы передать письмо. Автору письма представляется, что если бы он забыл про своего друга, то выставил бы себя одержимым «мальчишеской глупостью» или «непостоянством женщины» или «неблагодарностью грубияна» и указывает на ценность дружбы с таким человеком, как его собеседник. В следующем письме, Сидни говорит о том, что полученное им письмо является свидетельством привязанности его собеседника и далее рассказывает о своих делах. В конце письма он выражает надежду на скорейшую встречу с Лангетом.

24 декабря 1573 года^[402] Хьюберт Лангет характеризует возникшее молчание в переписке, как наказание. При этом, он использует такое обращение к собеседнику, как «мой дорогой сын». Он говорит, что хочет добиться дружбы тех, в ком видит стремление к добродетели. Говоря оСидни, он выражает несравнимость значения дружбы с ним по сравнению с любыми другими вещами.

В письме от 1 января 1574^[403] Лангет сообщает о том, что в отсутствии друга, его радует наслаждение видом портрета, где изображен Сидни. Но при этом отмечается желание получать больше писем. 15 января Сидни пишет Лангету о том, что их дружба не требует благодарности и, что каждый из них желает больше добра друг другу чем они доставляют её на данный момент. Также в письме они обсуждают труды Цицерона.

В своём ответе 22 января^[404], Хьберт Лангет просит Сидни отправить ему или привезти лично свой портрет. Одной из причин, почему ему нужен портрет, он называет желание других его друзей, которым Лангет рассказывает о Сидни, увидеть внешность так замечательно описываемого Лангетом человека. Как он пишет «они считают, что ни один человек не может обладать таким одаренным умом не показывая признаков к тому в своей внешности и особенно в своем лице». Данный портрет впоследствии был заказан художнику, но был утерян. В февральском письме Хьюберт Лангет вновь выражает опасения, что его друг начинает забывать про их дружбу, основываясь на редких письмах от своего собеседника.

26 февраля 1574 года^[405] Сидни пишет своему адресату о том, что был недоволен отсутствием письма от своего друга и выражает своё крайнее неудовольствие этим. В апреле же Хьюберт Лангет пишет о том, что его собеседник не пишет ни слова о своих передвижениях. При этом он замечает выражение излишней темпераментности в этом вопросе и сразу же предлагает прекратить это недоразумение. Это довольно продолжительный во временном измерении цикл писем, который отражает желание друзей быть максимально близко друг другу, но учитывая то, что это невозможно из-за их путешествий, то они пользуются средствами переписки. При этом, когда даже это средство коммуникации по совершенно различным причинам прерывается, то для каждого из них это является весьма переживаемым событием^[406].

28 мая 1574 года[407] Лангет сообщает о долгом отсутствии писем от своего собеседника. Кроме того, автор отмечает, что не будет в данном письме поднимать все темы, на которые он хочет поговорить из опасения, что письмо попадёт в чужие руки.

В письме от 4 июня 1574 года[408] Филип Сидни продолжает писать о том удовольствии, которое доставляет ему их переписка и о растущей привязанности к своему адресату. Он пишет о своём скором отъезде из текущего места пребывания и просит скорее написать письмо, чтобы успеть его получить до отъезда и сообщает о возможности вернуть письма для сохранности назад в Вену. Кроме того, выражается надежда и на живую встречу.

В июне[409] же Филип Сидни получил новое письмо Лангета и соглашается с его решением не поднимать в письме все темы, на которые им хотелось бы поговорить, но также говорит о том, что понимает его иноязычие, когда говорит о своём отношении к Сидни, но в контексте совершенно других вещей.

17 июля 1574 года[410]Лангет просит ради Филипа Сидни: «Если ты меня любишь, то позаботься о своём здоровье и позаботься сейчас о себе»[411].

Исследователь Риктор Нортон в своих умозаключениях опирается на следующие моменты. Оба собеседника в своих письмах цитируют трактат Цицерона «О дружбе», например, его высказывание о том, что «Дружба – это соль и приправа жизни». При этом письма Сидни были гораздо боле редки. Он в своих письмах был более отстранен, в то время как Лангет более увлечен: «моя привязанность к тебе пришла, чтобы околдовать мою душу» . Лангет 18 июня 1574 года писал Сидни: «Если бы я хотел угодить себе, то писал бы ни о чём более, кроме как моей привязанности к тебе»[412]. Хьюберт Лангет, будучи значительно старше своего собеседника, хотел бы даже сделать того своим наследником: «Но если бы я встретил бедного юношу, который походил бы на тебя по поведению и по характеру, я бы, конечно, принял его как своего сына и сделал бы своим наследником, и я бы не беспокоился о его происхождении»[413]. Исходя из такой риторики собеседников, он позволяет себе сделать вывод о гомосексуальной близости собеседников и найти их переписке место в своём сборнике материалов об исторических личностях, наследию которых он находит место в ЛГБТ-истории[414].

Исходя из исследования самого источника и его интерпретации в западной историографии, мы можем прийти к ряду выводов. Во-первых, сами источники ещё не были опубликованы на русском языке, что исключает широкой научной дискуссии с участием отечественных представителей исторической науки. Во-вторых, исследуемый источник носит эпистолярный характер, что открывает широкие возможности его толкования, не всегда сообразующиеся с сохранением научной точности. В-третьих, имея такие широкие возможности для толкования, исследователи приверженные ценностям ЛГБТ-сообщества склонны трактовать их как подтверждения верности собственных идей и выдавать их точку зрения не как мнение, но как факт. В-четвертых, использование эпистолярных источников даёт возможность исследователю взглянуть на личные переживания их авторов, но в тоже самое время рождает проблему передаваемых смыслов в переписке, которые в полной мере могут быть известны только самим участникам переписки. В-пятых, проблема экстраполирования собственных переживаний исследователя в исследуемый текст, которые могут быть свойственны человеку времени и общества, в котором живет исследователь, но которые могут не быть свойственны человеку времени и обществу, в которым жила исследуемая историческая личность.

Новикова А.М. (НГПУ им. К. Минина)

⇐ Предыдущая13141516171819202122Следующая ⇒

Поделиться: