Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Обращения к сыну, прочитанные им после смерти отца



 

 

Уехал по-английски, не прощаясь.

Глупей нет дела, отрекаться вслед.

Знай, Ян, ты мог бы с чёртом брудершафт пить,

но в доме у меня иметь обед.

 

Нет бога у тебя. В тебе поэтому

его, как маяка во мраке, нет.

Когда неоновые блики вместо света, то

забудешь, что такое солнца свет.

 

 

Будь блудным сын мой, отгуляв, вернулся

бы, переев до отвращения утех.

Но не таков ты! Блуд тебе – не чувство;

тем более, насмешнику, не грех.

 

Ты не горишь, и потому не гаснешь.

Себя испытываешь, да, но – для чего?

Контроль имея проявлений разных

огня в себе, утратил смысл его.

 

 

Я дал тебе всё, что имел. От знаний

до навыков владения игрой.

Учил, когда уместно наказанье.

Что взгляд на мир быть должен чист, прямой.

 

Так рвёшься «сам в себе достичь»... Похвально.

Отвергнув корни. Всех, ты сам на ком

стоишь. Твой род уже платформу дал нам.

Вот блажь: не сын, чтобы не быть "сынком".

 

 

Коль смутно время, смутны современники.

Одно влечёт второе. Нет у нас

ни войн, ни возрождений. Кто всерьёз велик,

средь карликов-шутов – смешон подчас.

 

Пока ты свет подошвой измеряешь,

знай, что ворота дома не закрыты.

Не тот несчастен, кто с семьёй рвёт связь, но

тот, в ком ушла нужда возобновить ту.

 

Часть V. Играя в ящик

 

 

Покойный padre самых честных правил

держался в криминальном окружении.

Авторитетом обладал немалым,

всеобщего достойный уважения.

Сынок, для равновесья, рос смутьяном.

Из тайника блокнот его взят Яном.

 

Стряслось всё очень быстро. В тот же день

взлетел, как мать звонила, первым рейсом и

решил про "ритуалы" дребедень.

Нашёл под вечер письмена из вечности.

Увиделся в отцовском кабинете

с коллегами его. Преступный цвет весь.

 

Papa встал против замысла их нового:

пустить сквозь город, морем, пушек вывоз.

Не для подобных целей нужно море, мол.

Короче, горем сердце повредилось

с потерей чада. Против был, боевикам

согласьем молчаливым помогал чтоб сам.

 

Дело одно – поддерживать порядок

на территории, бандитам "подзащитной".

Другое – кровь, дающая осадок

во рту. И прибыль за убитых жён,

детей, калек... плевать, что на другом конце

планеты. Дон Кихотов повсеместно схожа цель.

 

Не состраданье, просто кризис личности.

Меняют кодексы для выгод "высших" сил.

Мораль, императив категорический...

Смешная, право, речь, Иммануил!

Почивший не способствовал терактам,

в глазу коммерческом развивши катаракту.

 

В наследство он оставил двухэтажный,

что называется, "элитный", клуб ночной.

Гостиницу с ним рядом (отдыхать чтоб

после балов с диджеем сатаной).

Дом, что мог стать особняку примером.

И сумму, ни в одну иглу размером.

 

Два зданья для чужих, одно же – личное:

там обитала Янова семья.

Окружены оградою готической

владенья его папы-короля.

Изысканна архитектура зданий строгих.

Про чёрный «Хаммер» петь – не для Серёги.

 

Но примечательно: среди последних записей

(до автокатастрофы, где погиб

с отказом тормозного шланга) он сказал,

что на супругу часто смотрит Гриб.

Зовут в кругах таких друг друга кличками.

Чтоб понимать, надёжен или птичкой пел.

 

Он смотрит, и она в ответ... Так часто

бывает это, что сюжет, избитый, свеж.

Читая то, что написал мертвец, мы ясно

вдруг замечаем, "всё предчувствовал". Невеж

такое удивляет, но сознательный

заметит: смерть мигает между строк его.

 

Смерть поиграть горазда, будто женщина.

Ей подчинившись, из неё сбежишь.

Потом же, оглядев владенья вне себя,

увидишь лик её обратный. Это жизнь.

Вперёд я забежала. Как всегда!

Не терпится дать всё вам, господа.

 

Заигрывать со смертью мне привычно.

Я исполняю это уж который год.

То в бисер, то процессом алхимичным

играю. Разрушалась раз пятьсот,

и каждый раз, став страхом, из него

лечу в бесстрашие, где – всё и ничего.

 

Но Гриб смотрел (а смерть умеет ждать).

С тем супчиком святой отец был в ссоре

(неявной, как всегда), но угадать

не мог, что происходит. Женщин вздорных,

таких, как Яна мать, за всё простят.

Они невинно врут и с лоском льстят.

 

Работать не мастачка, вышла замуж

она всего лишь в восемнадцать лет.

Нет, не залёт; не по расчёту даже.

Ей нужен лидер был, чей "красный цвет"

давал бы и защиту, и довольство

мужчиной сильным, а не хлюстом скользким.

 

Ей повезло. Высот держался справно

избранник, старше чуть: на десять зим.

И при Союзе, авиатор, был при лаврах,

и в девяностых отошёл, как в магазин

легко, он в бизнес. Что там было, старцы помнят;

политика политикой, а хлеб – всё.

 

Роскошным бытом избалована; как дочь,

любима мужем; что ж ещё желать ей?

Бывают Клитемнестры. Им невмочь,

когда мужчина часто отвлекается.

Внимание найдя на стороне,

партнёру новому всё дать хотят оне,

 

как первому, в ущерб тому. Быть может,

она терзалась муками раскаянья,

но страсть имеет характерный обжиг:

расплавив тело, разум ослепляет всем.

А благоверный до последнего ей верил.

Она же отдалась Грибу, как зверю.

 

Гриб носил шляпу. Был он мексиканец.

Курил сигары и носил часы.

Не нравился он старшему, и Ян с ним

тут, – редкий случай, – был согласен. Сыт

по горло за период жизни дома

сотрудниками городской саркомы.

 

Теперь же, откопав дневник отца

(да, откопав в прямом, как палка, смысле,

в саду; то место знал отец лишь и он сам;

при передаче тайны не взяв в ум «Вдруг что случится»),

в своих мансардовых покоях с ним сидел.

И думал, делать что – из положенья дел.

 

Гриба убрать – не хитрость (в завещании

отец отдал свой бизнес не жене,

а сыну). Только был ли тот один?

Коль да, отлично, ну а всё же... если вне

любовной этой шалости стояли

за смертью люди, что всерьёз влияли?

 

Визит их помнил Ян в подробностях. Угроз

ему, наследнику, конечно, не бросали:

подтекст по запаху напоминал навоз.

Не суйся, дескать, ни во что. Мы, мальчик, сами

управимся, командовать парадом.

Всё схвачено. Окликнем, если надо.

 

В ответ на это, кроме диктофона,

сказал им Ян: я сам к вам обращусь.

Высокий, под два метра; дуб без кроны.

Холодный взор вниз – перекрытый шлюз.

Предельно вежлив. Ни полслова невзначай.

– К похоронам его пристало несть печаль,

 

а не дела. Прощанье будет послезавтра.

Покойник был присутствующим дорог.

Сначала в путь отцу "прости" сказать я

хочу. Потом в курс дела быть введён. Срок

довольно долгий я провёл вдали от города.

Об обстановке здесь намерен разговор иметь.

 

Солидные ребята, каждый в области

своей имея сан и вес внушительный,

к носителю фамильи важной новому

приглядывались. Было удивительно:

пять лет назад уехал, горд и зелен,

вернулся – ученик Макиавелли.

 

Окончили беседу, соболезнуя,

"друзья" преставившегося сей день Пилота.

Заверили, что в городе приветствуют

прямого продолжателя работы

и важности окончившего срок.

Династия: «Бог умер. Славься, бог!»

 

Улыбке ни одной не доверяя,

Ян знал: если убийца – просто Гриб,

то цель – расположить к себе Царя. Но,

если то – Царь, то он, считай, погиб.

Сказала бабка надвое (разрезала

шкатулку мыслей, наблюдая в срезе их).

 

Если виновен главный, рыбам скормят

юнца с мозгами и со дерзновением.

Угроза, будто паж, шла за короной.

Но то могло быть просто подозрением.

Ян, уезжая, дерзок был сверх меры,

и в "меру" не имел в ту пору веры.

 

Теперь предпочитал не месть выдумывать,

а уравнение решать попеременно,

чтобы, анализ полный сделав всех мужей,

понять, кого травить, а с кем делить стол.

«Потом скорбеть, сначала разобраться», –

так рассуждая, радовал бы отца.

 

С Грибом глазами встретясь, сразу понял,

что мексиканец жуть его боится.

А Царь на то и Царь, что не уронит

и жеста лишнего, в упор стреляя в лица.

Отец был близок с ним... по духу что ли.

Самоконтролем, стойкостью: не боле.

 

В гробу лежал средь зала человек,

которому был Ян собой обязан.

Как атеист, не верил в "горний век".

Без примирения утратил эту связь он

(хоть был заочно принят и прощён).

Отец был древесиной окаймлён.

 

Закрыты двери, окна занавешены.

– Прости, что поздно, – молвил блудный сын. –

Не знаю я и сам, какого лешего

потребовалось мне, чтоб сам, один,

всё понял... Что давал ты мне готовым.

Да, поздно слишком для вращенья словом.

 

Узнаю, кто копался в твоей тачке,

и в тачке его заживо сожгу.

А мать, – ты это знал, – совсем не плачет.

Её хотел причислить я к врагу,

но мать... есть мать. Вина на ней, не спорю я.

Но... трону, если, знав, убой позволила.

 

И отошёл, чтоб без толку не драть

в далёкий ящик спрятанное сердце.

Есть время жить и время умирать.

Пока сам здесь, со здешними и действуй.

Эгоистична скорбь потери. С гроба лак снимать –

в себе оставшуюся пустоту оплакивать.

 

О Лоре он почти тогда не думал.

Было о чём подумать в потолок.

«Красотка не по возрасту безумна.

Если заняться, может выйти толк».

Отец писал о клубной проституции.

Всекли девчонки, что за вкусы у кого.

 

– Для шантажа простор мог быть немаленький, –

тот со страниц, строку загнув, шутил. –

Я запретить хотел танцовщицам сбыт своих тел,

но смысл сражаться против древних сил?

На шоу куб стеклянный парят пляской.

Потом отходят за оплату, как Аляска.

 

– Ты занят? – постучались. Голос матери.

Дневник был убран в ящик. Ян открыл.

Вошла. Черноволосая, под стать ему,

и острая. – Где ты всё утро был? –

спросила, сев. – А ты была где ночью?

– Мой милый... – Ты звала отца так, точно.

 

– Не слишком вежлив ты. Тебе я всё же мать.

– А он был мне отец. Дилемма, правда?

– Ты ни черта не... Собиралась рассказать,

но ты не слушаешь... – Весь слухом стал. Оправдан

любой проступок может быть, коль глазом

того взглянуть, кто совершил... заразу. –

 

Вздохнула тяжко. Сын напротив сел.

Кровать застелена накидкой цвета синего.

– Я не причастна к его смерти. Мой удел –

перед любовью неуместной быть бессильною.

Казни мой образ в сердце, но не смей

саму любовь казнить в душе своей!

 

Когда-нибудь любил ты? – Думал так.

Но это – бледные намёки на искомое.

– Считаешь ты такое за пустяк...

– А что считаешь ты? – Я не причём тут, Ян! –

она вскричала, бледная, как тень:

– Не я виновна, что померк в нём день!

 

И тот, с кем я теперь, не лез к машине!

Виновник – это... знаешь ты его!

Они рассорились, и... Чтоб больше не жить мне,

если я вру! – Ни фактов. Ничего.

Чтоб обвинить Царя, – Диана вздрогнула, –

дай аргументы более весомые.

 

От криков пользы нет. Меня разжалобить

слезами у тебя не выйдет, мать.

Не мне учить тебя, кого и как любить.

И, если Гриб невинен, будет спать

с дальнейшим пробуждением. Ещё что

мне скажешь? Или кончилось актёрство?

 

– Хочу, чтоб знал ты. Ты, когда уехал,

его подрезал. Мы предали: оба, –

прорвался через слёзы нервный смех. – И

завтра пойдём, несчастные, за гробом.

Я твоего отца, поверь, по-своему любила. Но

дожить в любви до смерти было не дано. –

 

И, встав, ушла. Не стал он останавливать.

Собрался сам, и вышел. Дождь лупил.

«Был вечер» и застыл. Ян в клуб держал свой путь.

Теперь за главного в делах отца он был.

Мать неверна; но дело не в словах...

Такой, как Гриб, бы не играл ва-банк.

 

Мужчина, проседающий под взглядом

его, хоть внешне выглядит уверенным,

навряд ли тормоза бы тронул. Задом,

по-крабьи пятясь только оттого, что с ним

вступила мать в сношения особые.

Тот, кто убил, всем им в лицо плевал.

 

Полиции и делу уголовному.

Приемнику, способному на следствие.

Жене, хотя жена была условной уж.

Возможности несовременной мести. Он

как будто демонстрировал всевластие,

не больно скрыв вмешательство в запчасть его.

 

Ян выдохнул, закончив мысль у входа

(от дома клуб – через ограду и отель).

Он будто испытал паденье свода,

что сам держал. Сняв груз с себя, теперь

стал обладателем бесценной информации,

необходимой для контроля ситуации.

 

Смотреть в лицо Царю, лелея планы,

не трудно, если знать, что это – он.

Неведенье сыграть нетрудно. Славно...

Ну и сюжет! «Убийца – почтальон!»

Сама не ведала, что приведёт к подобному

приснившая всё это девочка – меня.

 

Ян в клуб вошёл. Он назывался "Куб"

(сам куб там был, для танцев на пилоне;

очередной изгибистый суккуб

держал вниманье на груди и лоне).

Впускали строго с двадцати и одного

(прожитого на свете годика) в него.

 

Курортный город! Чистое сияние!

На отдых едут в пенсию, с детьми,

а так же отдохнуть от наказания

того и этого. Гостиница – для них.

Чтоб ощутить дух юности и свежесть,

порою превращаемся мы в нежить.

 

Отставим наблюдение за Яном.

Тот и без глаз с "окон" не пропадёт.

«Хозяин сам себе – всему хозяин», –

перефразируя латинский наш оплот.

Прекрасно отношусь к мужчинам римским.

И Лора тоже, верная... их списку.

 

В себя пришла не сразу, но явилась

на встречу: всё, как полагается, с умом.

Метафизические дебри испарились.

Весь фокус их собрался на одном.

Так было проще, потому что чётче.

И Лора уловила это точно:

 

– С тобой, – сказала в воздух, – нет ответов.

Но и вопросов, когда ты есть, больше нет.

Я чувствую себя, как всю планету.

И, существуя, источаю свет.

Знай (даже, если больше не увидимся):

я оправдала мир тем, что в нём ходишь ты.

 

Или... да, тем, что вижу сквозь тебя,

как человека. Взглядом озарённый

моим, ты совершенен. Вся земля

в нем падает к ногам твоим влюблённо.

Сейчас скажу: душой и для души.

Но лично... Я – могила, хоть души.

 

Из-под земного светит образ и подобие.

Звучит твой голос извне и во мне.

Восплачь, блудница вавилонская! Он подобрал

момент отличный, чтоб явиться, точно в сне.

От самого утра гнело предчувствие.

Заранее я знала. Что приснилось ведь! –

 

Бессвязной стала дальше речь и странной.

А мир блистал в связи всего со всем.

Кино не помнила, вблизи быв от экрана.

Зато сочла шрамы с лица его. Их семь.

Впервые оказалось, что с Инессой

нельзя делиться: родником, не лесом.

 

Метания сестрицы "чуть с приветом"

та слушала, пытаясь понимать.

Но, видя, как зима сменилась летом,

остереглась влюбленность приписать.

«Совсем на Лорин почерк не похоже», –

так думала. Но чувствовала всё же.

 

У близнецов есть внутренняя связь.

Обманывают мысли, а не сердце.

Сестры расшифровать хотела вязь,

и... отхватила щедрой горстью перца:

представим счастье с горем пополам,

чтоб состоянье прояснилось нам.

 

– Куда ходила ты сегодня утром? –

настаивала та, кто зрил вполне.

– Да так... Гуляла. – Ну а честно? – В бухту

и дальше я прошлась... – Зачем врёшь мне?

Ты можешь надурить так маму, стены,

но не меня! – Инь... море по колено

 

мне стало. Что-то щёлкнуло и встали

все вещи будто на свои места.

– Ты с кем-то встретилась? – Я встретилась с мечтами

своими. В них – живая красота.

– С кем-то конкретным? – Знаешь, это словно

я вижу мир, где спят все поголовно,

 

а я проснулась. – Тринити, кто – Нео?

– Хорош, а, – засмеялась Лора, встав.

Прошлась по комнате, слегка (нет, очень) нервно. –

Живём в воде, не видя батискаф.

И думаем: касаемся друг друга.

Но, стоит вынырнуть... – Да то любовь, подруга.

 

– Нет, нет, – перепугалась, – слово это

из лексикона стёрла я давно.

Способность настоящего поэта –

всё описать... вокруг. Обвив, как нож

плющом. – Не понимаю, что такого страшного.

– Что, показав бессмертье, рушит в смерть. Как с башни вниз.

 

Мы вне воды не можем жить, как рыбы.

Увидев истину, нуждаемся во лжи.

– Но если... – Нет, родная, не "могли бы".

– Но вдруг... – Без кожи? Как же, удержись.

Нет. Инь, – гримаса правой стороной, –

я... на момент, но стала, как... тобой.

 

Такой, какой была б, не будь разрыва.

– Ты бредишь. Лора, милая... Не плачь!

– Что в тебе прямо, во мне будет криво.

Сама себе я – жертва и палач.

Нет, к лучшему! Жить просто буду, зная

реальность... силы, что объединяет.

 

Русалочка ходила по ножам,

чтоб оказаться из Вещей – в Идеях.

– Не понимаю. – Ну, Платон их описал.

Один из тех, пред кем благоговею.

Так вот, русалочка отдать решила хвост

и жизнь свою, чтоб чуть... пожить всерьёз. –

 

Обрушилась в кровать, сказавши, сразу.

Сказался боком ей же – честный крик её.

И, обладая черезмерной "базой"

от головы – для ощущенья дикого,

припомнила: до встречи смерть звала.

Смерть слышала. Позвали, и пришла.

 

(заметки на полях)

                                                                       

Кассандра [1]

 

 

Напророчила себе Кассандра

Трои крах, под пеплосом носимой.

Так не страшно зарево пожара,

как, предвидя, быть пред ним бессильной.

Дар свой не кляла ли, отпусти, мол?

 

Как, должно быть, слушала царевна

тишину, проснувшись в мирный терем!

И виденья смаргивала гневно:

всё равно никто в них не поверил.

Сладко на рассвете птицы пели.

 

Поучиться ей бы у Нерона.

Сотни лет спустя такой родится.

Роскошь и резню, удел короны,

как спектакль, сыграть: смычок струится

музыкой, а под стеной – горит всё.

 

Но (красивейшая, к слову, ) дочь Приама

не была актрисой по призванью.

В мрак ногой; тут не до фимиама,

раз за разом видеть предписанье.

Неизбежного не отодвинешь знаньем.

 

А Аякс уже всё ближе, ближе...

Не спасёт державная Афина.

Языки огня подошвы лижут.

До насилья рушится невинность.

Неотступны зарева картины.

 

 

Напророчила себе сама я

встречу, от которой будет больно.

Внутреннюю драму не поставить,

хоть известна всякому невольно.

Крик агонии бывает только сольным.

 

Рано или поздно настаёт миг,

раскрывающий всесущего природу.

Это бой иллюзий со свободой.

В лучшем случае напоминает роды.

Измышлён прекрасным, стал – уродом.

 

Репетируя погибель раз за разом,

всё же к ней осталась не готова.

Будь "пожар" тысячекратно назван,

когда он – в тебе, во рту – ни слова.

Из живущих каждому, как новый.

 

Я во снах черты твои ловила,

привечала в посторонних лицах.

Глаз твоих, сухих колодцев, милый,

жаждала, чтоб, прыгнув, утопиться.

Зная: сня, сны обрекаешь сбыться.

 

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-04-01; Просмотров: 219; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.183 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь